Любовь и прочие обстоятельства

Глава 4

Джек был первым женатым мужчиной, с которым я встречалась. Я всегда полагала, что женщины, которые встречаются с женатыми, жестоки и безответственны. А еще они дуры, если думают, что мужчины, которых они соблазнили, будут им верны. Человек, который изменил одной жене, изменит и другой. Верность — вопрос характера, а не обстоятельств.

Начало моего романа с Джеком не отличалось оригинальностью. Я работала в юридической фирме, где он был компаньоном и шефом. В первый раз мы поцеловались во время деловой поездки, в моем номере, на третьем этаже отеля «Клермонт» в Окленде. В первый раз мы занимались любовью, как я уже говорила, у него в кабинете. Мне было тридцать, когда мы начали встречаться, а Джек готовился встретить неизбежный день сорокалетия. Я играю для него туже роль, какую обычно для мужчины средних лет играет красный «порше».

Все это очень банально и убого, постыдно и унизительно — за исключением того, что я его люблю. Люблю так сильно, что не могу понять, отчего другие люди, испытывающие подобное чувство, ведут самую обыкновенную жизнь и не останавливают на улице прохожих, чтобы поведать им о достоинствах своих возлюбленных. Я так люблю Джека, что мне постоянно страшно — вдруг с ним что-нибудь случится. Хочется завернуть его в вату и положить в карман — там он будет в безопасности. Я чувствую себя защищенной, лишь когда Джек на виду, когда ему не грозит опасность разбиться на самолете, или попасть под машину, или угодить под свалившийся с крыши шар для боулинга, который разобьет ему череп. Я так люблю Джека, что готова его съесть, начиная с мизинцев на ногах и заканчивая маленькими, высоко посаженными ушами.

Я даже не думала, что можно так себя чувствовать. Хотя мне доводилось влюбляться. Был один парень, иудей, за которого, по общему мнению, я должна была выйти замуж. Был однокурсник в колледже, за которого я, возможно, вышла бы, если бы он не решил, что женитьба на белой женщине понизит его шансы на получение государственной должности (сейчас он и его «шоколадная» жена переехали в Вашингтон и представляют на выборах в конгресс округ Нью-Йорк). Были и другие, так много, что теперь, когда сексуальная неразборчивость снова в моде, я своего рода законодательница вкуса. Но никогда прежде я не испытывала ничего хотя бы отдаленно похожего на то, что чувствую при виде Джека с той самой минуты, как впервые увидела его. Я любила его два года, прежде чем он обратил на меня внимание, и еще целый год, прежде чем он соизволил ко мне прикоснуться.

Я увидела Джека в первый день моей работы в фирме «Фридман, Тафт, Мэйбери и Стейн». Сотрудница отдела кадров провела меня по коридору в кабинет, который мне предстояло делить с еще одним новичком, апатичным, сонным выпускником Йеля (поговаривали, что он не очень-то беспокоился о работе, устраивал долгие перерывы на ленч и рано уходил домой, но при этом умудрился стать самым молодым компаньоном в фирме — после серии сделок, которые заставили адвоката противной стороны поразиться его неожиданной алчности и лживости). Я шла за сотрудницей отдела кадров и разглядывала ее пятки. Босоножки были ей малы и шлепали на ходу. Я изо всех сил старалась казаться энергичной и умной, дабы меня, получившую работу с доходом в шестизначную цифру и не сочли неблагодарной. Я не хотела выказывать, в какую депрессию вгоняет меня это место — коридор с деревянными панелями, мрачные лица секретарей, длинные переходы, кабинеты, размером чуть больше душевой кабинки, все двери открыты настежь, чтобы наигранно благодушные патроны могли видеть, как их подчиненные прилежно трудятся.

Я поступала в юридический колледж без определенных планов на будущее, и даже когда трехлетний курс подошел к завершению, мои представления о дальнейшей жизни оставались все такими же смутными. До сих пор понятия не имею, почему стала адвокатом — возможно, потому, что это профессия моего отца, хотя сей факт скорее мог бы отпугнуть меня от занятий юриспруденцией, нежели привлечь. Не то чтобы отец был недоволен своей карьерой. Напротив, профессиональная жизнь его абсолютно удовлетворяет. Он специализируется по недвижимости в Нью-Джерси, неподалеку от тех мест, где я выросла. Некогда отец был президентом Ассоциации юристов Нью-Джерси. Меня могло отпугнуть скорее то, что в детстве лучшим снотворным мне служил разговор с отцом о каком-нибудь из его дел. Еще один повод к выбору иной профессии — то, что моя сестра Элисон работает в апелляционном суде Манхэттена и скоро станет судьей. Так говорят отец и сама Элисон.

Я не стала поступать в колледж сразу после выпуска, в отличие от Элисон и отца. После нескольких лет путешествий и занятий непонятно чем (что характерно для свежеиспеченных выпускников с маленькими амбициями и еще меньшими способностями, когда они впервые оказываются в Нью-Йорке) я написала вступительный тест на юридический факультет. Сделала это шутки ради — или, возможно, потому, что устала жить в квартире, где можно включить кофеварку, не вставая с раскладного дивана. Честно говоря, даже не помню, почему решила сдавать экзамен. Но я получила высокий балл — даже выше, чем Элисон, — а после этого учеба показалась неизбежной. Вначале я намеревалась защищать общественные интересы, но уголовное право было единственным, что хоть как-то меня заинтересовало. Вдобавок я боялась пойти по стопам агрессивной старшей сестры. Осенью на третьем курсе, проходя собеседование для приема на работу, я решила, что если обречена заниматься монотонным делом, то пусть оно хотя бы приносит доход. Так я оказалась в фирме «Фридман и Тафт» и теперь шла вслед за женщиной в скверной обуви.

Она потеряла туфлю у двери кабинета Джека. Не знаю, как это случилось, но босоножка слетела, и женщина споткнулась. Я шла почти вплотную за ней. Когда она пошатнулась, я чуть не упала на нее и удержала равновесие, схватившись за подножие деревянной статуи в виде обнаженной девушки. Статуя закачалась, и в тот момент я подумала, что сейчас мы обе свалимся на сотрудницу отдела кадров. Но, к счастью, этого не произошло. Статуя устояла на постаменте, а я обрела равновесие и удержалась на ногах. И немедленно об этом пожалела. Над пострадавшей склонился красивый мужчина и щупал ей щиколотку.

— Больно, когда я нажимаю? — спросил он.

Под белоснежной рубашкой напряглись мускулы. Я видела, как они перекатываются, когда он осторожно взял ее за лодыжку. У меня возникло непреодолимое желание опуститься на колени позади него, прижаться к нему всем телом, грудью и животом, погладить ладонями талию…

— О-ох… — простонала сотрудница отдела кадров и поморщилась.

Вот притворщица.

— По-моему, ты растянула ногу, — пробормотал красавец.

Он откинул челку с глаз — в те годы Джек носил длинные волосы — и обхватил бедняжку за талию. Поставил ее на ноги и наполовину повел, наполовину понес в кабинет.

— Мэрилин! — крикнул он. — Не найдется ли у нас немного льда?

Секретарша, чей стол стоял в коридоре, поднялась и обернулась ко мне:

— Фрэнсис куда-то тебя вела, прежде чем потерять туфельку?

Судя по всему, Мэрилин вовсе не торопилась бежать за льдом.

— Да. Она вела меня в мой кабинет.

— Думаю, тебе пока придется разбираться самой. Как тебя зовут?

— Эмилия Гринлиф. Я новый сотрудник.

— Какой у тебя номер кабинета?

Я заглянула в папку. Номер кабинета значился на одной странице с телефонным кодом и электронным адресом.

— Восемнадцать-восемнадцать.

— Жизнь два раза, — выдала секретарша.

— Что-что?

— Это значение цифр. — Она оценивающе взглянула на меня. — Ты ведь еврейка?

— Да.

— Меня зовут Мэрилин Ньюдлмэн.

— Но я не то чтобы горячо верующая.

Она пожала плечами.

— Идем, я тебя провожу.

Мэрилин по-прежнему секретарь Джека, она танцевала хору у меня на свадьбе и вполне довольна тем, что я по крайней мере куда более еврейка, нежели Каролина Соул — потомок колонистов с «Майского цветка» в двенадцатом поколении. И все-таки она не считает меня настоящей иудейкой. Это ясно из тех подарков, которые Мэрилин мне присылает — календарь на иврите в канун Рош Ха-Шана, фруктовый мармелад на Пасху, пакетик с монетками на Хануку. Каждый подарок сопровождается маленькой объяснительной запиской, будто Мэрилин сомневается, что я понимаю значение этих вещей. В этом церемониале есть нечто скрыто-агрессивное, но я охотно принимаю вызов. Я покупаю роскошные подарки и через Джека передаю их Мэрилин — кашемировые свитеры, кожаный портфель, дорогая сумочка, подарочный сертификат на посещение косметического салона. Я настаиваю, чтобы Джек непременно вручал все это в канун Рождества.

Эта холодная война, возможно, будет длиться вечно, если только Мэрилин не уволится.

Все началось в тот вечер, когда Джек впервые обратил внимание на сигналы, которые я посылала ему в течение трех лет — с той самой минуты, когда он попросту не заметил, что я стою за спиной у Фрэнсис Дефарж в коридоре перед дверью его кабинета.

Было около шести часов вечера, я готовила резюме для Джека в поддержку ходатайства об отводе некоего техасского судьи, который не один, а целых два раза неделикатно намекнул на иудейское происхождение моего шефа. Это было не первое поручение Джека за три года работы. Я несколько раз собирала информацию и составляла меморандумы (это вполне можно было поручить новичку), но буквально прыгала от радости при мысли о том, что мне посчастливилось работать с Джеком. Резюме было возможностью блеснуть. Я хорошо умею их составлять. В колледже я освоила этот стиль — возможно, он не способен на сто процентов заменить осведомленность и ум, но зато наглядно показывает разницу между победоносной аргументацией и нудным бормотанием. Резюме не имело задачей урезонить техасского судью. Полагаю, у этого человека и так хватало проблем — каждое утро ему предстояло решать, какую мантию надеть, черную или белую. Для него я была всего лишь еще одной еврейкой-сутягой. Я составляла резюме для апелляционного суда — и для Джека. Получилось внятно и резко, я буквально искрошила бестактного судью на ломтики и оставила его истекать кровью на фоне свежесозданного прецедента. Было весело.

Я сидела на стуле в кабинете у Джека и наблюдала, как он читает. Поначалу лицо у него было бесстрастное, а потом на губах заиграла улыбка. У Джека ярко-красные губы, будто он пользуется помадой сливового оттенка, за исключением зимы, когда они обветриваются во время лыжных прогулок. Джек чуть заметно улыбнулся, потом еще раз. Дочитав до конца, он засмеялся:

— Очень хорошо.

— Спасибо.

— Судью Гиббса удар хватит, когда он это прочитает.

У меня бледная кожа и много веснушек, и я легко краснею, причем некрасиво. Лицо покрывается пятнами. Когда понимаю, что краснею, то начинаю стесняться и становлюсь еще пунцовее, так что в конце концов кто-нибудь обычно спрашивает, не нужна ли мне медицинская помощь. Джек наблюдал, какой эффект произвели на меня слова похвалы. Он устремил взгляд на вырез моей блузки. В тот день я надела белую блузку с жестким накрахмаленным воротничком. Шея оставалась открытой и, судя по всему, производила эффект застенчивой сексуальности. И теперь она служила холстом, по которому с пугающей быстротой разливались ярчайшие краски.

— То есть это оптимальный вариант, — сказал Джек.

— Да, — отозвалась я.

Он рассматривал мою шею, и что-то в его лице изменилось — он как будто просиял. Теперь я понимаю, что Джек тоже покраснел, но в те дни я еще была не настолько хорошо осведомлена об особенностях его кожи, чтобы понять, что означают эти переходы цвета. Джек унаследовал от матери цвет кожи. Смущаясь, он не краснеет, как я, а его лицо приобретает глубокий оттенок полированной бронзы. Это тонкий нюанс, и поначалу кажется, что Джек становится еще красивее, энергичнее, живее. Он буквально светится, когда смущен или пристыжен.

— У меня всего несколько замечаний. — Джек разложил бумаги на столике у дальней стены.

Когда я подошла, чтобы взглянуть, мне пришлось слегка согнуться. Столешница была деревянная, отполированная до блеска. Мы стояли бок о бок и отражались в ее поверхности точно в зеркале, Я могла заглянуть себе под блузку. Одна грудь высовывалась из чашечки бюстгальтера, обнажившись почти до соска. Джек стоял слева, чуть позади, и одной рукой раскладывал листы, держа другую в кармане. Позже он объяснил, что таким образом скрывал эрекцию.

Я была в черной мини-юбке — достаточно длинной для того, чтобы выглядеть прилично, но не настолько, чтобы заслужить одобрение директрисы католической школы. Под юбкой у меня были чулки с подвязками. Будь на дворе июль или август, я могла бы сказать, что надела столь немодное белье из-за жары. Носить колготки летом в Нью-Йорке — верный способ заработать грибок. Именно по этой причине я купила чулки с подвязками. Но тогда был март. Сквозь снег только-только начали пробиваться первые крокусы. Я надела чулки с подвязками, потому что мечтала соблазнить Джека. Оделась в соответствии со своей фантазией, хотя ничего подобного не планировала. Даже не представляла, что способна его возбудить.

Я низко наклонилась над столом и переформулировала предложение, которое подчеркнул Джек. Я согласилась, что моя фраза корявая, но его вариант, как мне показалось, еще хуже. Я оперлась щекой на руку, написала заново и вычеркнула строчку в следующем абзаце — явно лишнюю. В эту минуту я поняла, что юбка слегка задралась и видны черные лямки подвязок — они врезались мне в бедра, а края чулок слегка сползли, на пару дюймов обнажив тело. Я замерла, занеся ручку над бумагой. Было слышно, как Джек тяжело дышит. Прежде чем я успела остановиться и хотя бы подумать о последствиях своего поступка, я слегка расставила ступни, разведя ноги, и осторожно подалась назад, пока не почувствовала, как его штанина касается моего бедра.

Джек слегка привалился ко мне. Это было совсем как в школе, на танцах, когда об тебя безнадежно трется прыщавый парень, прекрасно зная, что ему даже через миллион лет не посчастливится ни с кем переспать. Правда, на сей раз об меня никто не терся — ощущалось только мягкое, но властное прикосновение. И я была готова заняться с Джеком любовью немедленно, прямо здесь, при открытых дверях.

Я повернулась и увидела, что на пороге, держась за дверную ручку, стоит Мэрилин. Наши взгляды встретились, и она захлопнула дверь.

Я ощутила укол совести. Как будто я гонялась за Джеком, выслеживала и наконец скрутила, чтобы взвалить на плечо и утащить, ни разу не подумав о его жене и сыне. Неправда. Я все время о них думала. И чувствовала себя виноватой и несчастной. Мне было нехорошо при мысли о том, что я безумно хочу забрать Джека у них — не только потому, что нельзя увлекаться женатым мужчиной, но и потому, что я прекрасно понимала, каково сейчас Каролине и Уильяму. Я знала, что это такое — посвящать жизнь тому, кто тебя обманывает и наконец покидает, найдя более молодую и привлекательную подружку.

Когда моя сестра Люси сообщила о многочисленных отцовских изменах, она не открыла ничего нового. У отца есть такие тайны, что Люси в ужасе упала бы на колени, если бы узнала о них. Именно я поддерживала мамины волосы, когда ее рвало в бледно-синий унитаз — в том доме, где я выросла. Именно я сидела в приемной у маминого гинеколога — того самого, который десятью годами раньше выписал мне зовиракс и прочел лекцию о сексуальной ответственности — в то время как мама лежала на смотровом столе и пыталась, не разрыдавшись, объяснить, зачем пятидесятитрехлетней женщине, которая за всю свою жизнь не спала ни с кем, кроме мужа, нужен тест на ВИЧ. Только я знала, что не отец бросил маму. Она сама его оставила, узнав, что он тратит пятьдесят тысяч долларов в год на стриптизершу. Никто, кроме нас с ней, об этом не знал, и отец понятия не имеет, что я в курсе. Я никому не открывала тайну, даже Джеку, которому обычно рассказываю все. Отцовский секрет останется при мне, любой ценой. Каждый раз, когда я вижу Джека и папу вместе, я чувствую себя запятнанной, будто папины грязные тайны каким-то образом марают и меня. Не знаю, почему я не рассказала Джеку. Возможно, боюсь, что мы с отцом станем ему отвратительны или что, наоборот, не станем. Что поведение, которое кажется мне ужасным, мой возлюбленный сочтет нормой.

Я опасаюсь, что все мужчины так поступают. Может быть, существует потайной мир, о котором ничего не знают жены и дочери. Может, все мужчины бывают в забегаловках Нью-Джерси и смотрят на девушек, едва вышедших из подросткового возраста, с розовыми прыщеватыми ягодицами и тонкими ногами, — девушек, на которых нет ничего, кроме нейлоновых стрингов. Может, все мужчины сидят в темных комнатах и сгорают от желания пощупать пухлые тела девиц, которые младше их собственных дочерей. Возможно, это абсолютно нормально — совать стодолларовые купюры толстому сутенеру с золотыми цепочками на мясистой шее, а потом снять номер в третьеразрядном отеле, чтобы провести там час-другой. Заплатить сверх тарифа, чтобы презерватив остался в упаковке, заплатить еще больше, чтобы получить то, что жены и дочери даже не в силах себе представить…

А может быть, мой отец просто ненормальный. Мысль о папином безумии не позволяет мне возненавидеть его. Лишь благодаря этому я поддерживаю с ним отношения после того, как он оставил маму в отчаянии, одну в огромном доме, где она плакала над бокалом вина и спрашивала меня, был ли у нее шанс удержать отца, если бы она не поправилась с возрастом. Любить Джека мне помогает мысль о том, что подобным поведением отличаются только мужчины, страдающие от психического расстройства — сексуального помешательства или как там еще его можно назвать. Несомненно, в медицине есть раздел, куда можно отнести и болезнь отца.

Да, я знаю, что такое измена и какова ее цена. Когда я стояла, наклонившись над столом, и напряженный орган Джека упирался мне в ягодицы — еще до того, как я увидела ненависть в глазах Мэрилин, — я чувствовала себя несчастной и виноватой перед Каролиной и Уильямом. Впрочем, по большей части я была так рада, так переполнена эмоциями при виде столь наглядного доказательства страсти, что немедленно отогнала мысль о том, какое несчастье это сулит жене и ребенку Джека. Я уподобилась атомной бомбе, а они — Хиросиме и Нагасаки. Не время для жалости — следовало нанести удар, чтобы победить.