Любовь и прочие обстоятельства

Глава 16

Я провела среду после злополучной бруклинской вечеринки в Нью-Джерси у мамы, предоставив Джеку возиться с Уильямом. На следующей неделе была очередь Каролины. Я стараюсь не думать об Уильяме уже десять дней. Мне стыдно, что я снова завалила простейшую проверку на материнство и у меня болит живот. Радует одно — по крайней мере «Серендипити» тут ни при чем.

Уильям словно забыл о случившемся, во всяком случае, мне так кажется, когда я забираю его из сада через неделю. Его приветствие — точно такое же сдержанное, как обычно, и мое тоже.

Пока он собирается, я смотрю на других детей. Маленькая девочка в ярко-розовых перчатках и блестящем платьице для фигурного катания крутится на одной ноге, пока няня пытается натянуть на нее пушистое белое пальто. Она грациозна и изящна, эта крошечная фея. Легко сгибается, так, что косички свешиваются почти до пола. Если бы ей, а не Уильяму, предстояло составить мне компанию сегодня вечером, я бы отвела ее на каток.

Я люблю кататься на коньках. У меня нет особого таланта, и я далеко не опытная фигуристка, в отличие от моей сестры Люси. Она тренировалась трижды в неделю, и в детстве у меня не было выбора, кроме как ходить вместе с ней и мамой. В какой-то момент мама устала от моего нытья и стала брать мне коньки напрокат, так что, пока у Люси шли занятия, я кружила по катку. Меня зачаровывали скорость, гладкий лед, звук лезвий. Когда я перешла в старшую школу, то даже попросилась в женскую хоккейную команду. Возможно, я бы там преуспела, но у меня маленький рост, и даже ловкость не сумела меня спасти, когда чудище под два метра с плечами, как у регбиста, понеслось ко мне с хоккейной клюшкой в руках.

Уильям нагибается, чтобы завязать шнурки, и спотыкается, плюхается на пятую точку. Он встает и натягивает пальто, но наступает на рукав и снова падает. Может, он такой неуклюжий, такой непохожий на эту изящную девочку в розовых перчатках исключительно потому, что никто не стремился его изменить. Джек не водил сына на каток со времен развода, а Каролина наверняка считает приемлемыми лишь интеллектуальные развлечения.

— Хочешь пойти на каток? — спрашиваю я, поднимая его.

— Что?

— Пойдем на каток. Сегодня будний день, и там наверняка мало народу.

— Я не умею кататься.

— Это же просто.

Девочка в перчатках встревает в наш разговор:

— А я умею. Я все время катаюсь.

— Вот видишь. Кататься — это здорово.

— Мой папа фигурист, — продолжает потенциальная фея. — Он получил серебряную медаль на Олимпийских играх.

Одна из женщин смеется:

— Кендалл, твой папа банкир. Он работает в банке. Он не фигурист.

— Нет, она не обманывает, — говорит другая. — Миша действительно был в олимпийской сборной. И получил серебро. В Инсбруке. Колетт с ним так и познакомилась. Она тоже была фигуристкой. Они встретились в Огайо.

— О Боже! — восклицает первая. — Кендалл, да ты просто счастливица.

— Идем, Уильям, — подаю я голос. — Ты не получишь серебряную медаль, если мы не начнем тренироваться сегодня же.

Уильям приходит в ужас, когда узнает, что на катке не дают напрокат шлемы.

— Роллеры носят шлемы, — говорит он. — А лед такой же твердый, как асфальт. Даже тверже.

— Лед не такой твердый, как асфальт, — возражаю я, затягивая шнурки на коньках. На одном из них узел, поэтому шнурок никак не лезет в дырочку.

— Нет, твердый. Намного тверже. Асфальт на самом деле мягкий. Мягче бетона. Вот почему мама бегает по обочине дороги, а не по тротуару. Когда бегаешь по тротуару, болят икры. Мама все это знает, потому что она врач.

— Почему ты не надеваешь коньки?

— Наверное, мне не стоит кататься без шлема. Коньки — все равно что ролики, а на роликах кататься без шлема не надо. И без наколенников. Нужно, чтоб у тебя были наколенники, налокотники и напульсники. Напульсники особенно важны, потому что ты опираешься на запястья, когда падаешь.

— В парке полно роллеров, которые не носят шлем.

— Это очень глупо. У моего доктора в кабинете висят фотографии детей на роликах, и они все в шлемах. И фотографии детей на велосипедах там тоже есть. И моя фотография. Ее сделали, когда мне подарили трехколесный велосипед, два года назад. И я там тоже в шлеме. У меня есть синий шлем и красный. Если хочешь покататься, давай вернемся домой и возьмем какой-нибудь шлем.

— Мы не поедем за шлемом. Ты здесь видишь хоть одного человека в шлеме? Нет. Никто не носит шлем, когда катается на коньках. Поэтому не крутись, дай-ка я надену тебе коньки.

Пока я натуго зашнуровываю Уильяму ботинки, оборачивая шнурки вокруг щиколоток, он оглядывает каток и хмурится, будто оценивает его.

— Он больше чем тридцать тысяч квадратных метров, — говорит он.

— Вряд ли. Откуда ты знаешь площадь катка?

— Прочитал в книжке.

— В какой?

— Про Центральный парк.

— Которую я тебе подарила?

Он пожимает плечами. В прошлом году, на день рождения, к груде мягких игрушек, головоломок, конструкторов и книг о динозаврах, которые Джек купил для Уильяма после нескольких часов сосредоточенного хождения по магазинам, я прибавила путеводитель по Центральному парку. Купила случайно, проходя мимо маленькой молочной фермы, куда давным-давно нью-йоркские ребятишки приходили за свежим молоком и где теперь туристы покупают футболки с рекламой бейсбольных команд, кружки с картой парка на боку, игрушки и книги. Я зашла в магазин, потому что хотела взглянуть, каким он стал: я не была там с тех пор, как ферму перестроили. Книга, наполовину фотоальбом, наполовину справочник, привлекла мое внимание не в качестве подарка для Уильяма, а потому что мои собственные познания о парке были получены бессистемно, из надписей на памятниках и воротах, из буклетов, которые я находила в своих скитаниях. Я полистала книгу и обнаружила фотографию верблюда, впряженного в газонокосилку.

Хотя книга явно предназначалась не для маленького мальчика, я решила, что интересные истории и реальные факты, описанные в ней, приведут Уильяма в восторг. Подумала, что мы будем вместе рассматривать фотографии и читать заголовки. Я купила книгу, завернула ее в карту парка и прибавила к груде подарков. Но в прошлом году Уильяма больше заинтересовал домик, построенный из магнитов. Он посмотрел на книгу, поблагодарил и отложил ее в сторону.

— Хорошая книжка, да? — спрашиваю я теперь. — А ты видел фотографию верблюда, который тянет газонокосилку?

— Нет.

— Ну а что еще ты знаешь об этом катке?

— Ничего.

Пока мы медленно идем вдоль деревянного бортика, мимо нас, громко распевая, проносится мальчишка. Он в шлеме. И в напульсниках.

— Это очень страшно, Эмилия. — Уильям держится за бортик обеими руками, а ноги у него так вихляют, что щиколотки касаются льда. Совсем как стебельки, которые гнутся под тяжестью цветка.

— Ничего страшного. Правда. Просто отпусти бортик.

— Не нужно говорить, что страшно и что нет. Только я знаю, когда мне страшно. Тебе не страшно, потому что ты умеешь кататься. А этому мальчику не страшно, потому что мама надела ему шлем. — Последние слова произнесены с надрывом.

Я отцепляю руки Уильяма от бортика и медленно качусь задом наперед, таща его за собой. Поначалу он ковыляет и дергает ногами, будто пытается катапультироваться в безопасное место, но внезапно перестает сопротивляться. Он ставит ступни параллельно и слегка сгибается в поясе. Я продолжаю ехать спиной вперед, глядя на него, а потом улыбаюсь.

— Видишь? Все не так ужасно.

— Для тебя — может быть, — бурчит он.

Я представляю, как сейчас начну вращаться, все быстрее и быстрее, пока единственной неподвижной картинкой будет лицо Уильяма, которого я держу за обе руки. Потом отпущу его, и он кубарем покатится по льду.

Мы описываем еще один медленный круг, и я возвращаю Уильяма к бортику.

— Я сделаю кружок одна, — говорю я. — А ты просто держись за бортик и медленно иди вперед. Все будет в порядке.

Я отъезжаю и начинаю описывать круги, все быстрее и быстрее с каждым разом. Внезапно я понимаю, что рядом со мной кто-то есть. Оборачиваюсь и вижу парня лет семнадцати. Очень красивый, кудрявые темные волосы и румяные щеки. Один из тех парней, что даже не смотрели на меня, когда я была в их возрасте.

— Наперегонки, — предлагает он.

Я низко наклоняюсь и начинаю работать руками. Мальчик не знает, во что ввязался. Я оставлю его, запыхавшегося, далеко за спиной, пусть даже у него хоккейные коньки, а у меня — пластмассовые фигурные, которые к тому же велики.

Мы с моим очаровательным мальчиком дважды объезжаем каток, и он выигрывает. Как выяснилось, я не в лучшей форме. Ну что ж, я доставила ему удовольствие. Когда мы скользим, уперевшись руками в колени, он переводит дух.

— А ты быстро бегаешь.

— Ты быстрее, — отвечаю я и тут же вижу, как на дальней стороне катка Уильям плюхается на лед. Несусь к нему, но после гонки я утомлена. Когда до него добираюсь, он уже плачет. Я склоняюсь над ним и пытаюсь поднять, держа поперек тела, но тут же сама растягиваюсь на льду.

— Черт!

— Я упал, — хнычет Уильям.

— Я тоже.

Я пытаюсь встать, но поскальзываюсь и опять падаю. Уильям хватается за меня, и мы, точно персонажи мультиков, барахтаемся на льду.

— Я не могу встать! — кричу я и начинаю смеяться.

Уильям не понимает намека. Ему всего пять лет, и он не смотрит телевизор. Но он, к моему удивлению, печально хихикает. Я восхищаюсь им. Ему не хочется кататься, в глубине души он уверен, что фигуриста из него не получится и что я это знаю, и все-таки пытается смеяться моей глупой шутке. Откуда Уильяму знать, как я горжусь своим чувством юмора? Почему он вообще должен об этом беспокоиться? Или нет? Может, всякому ребенку смешно, когда взрослый падает?

Я кое-как встаю и поднимаю Уильяма.

— Все в порядке? Ты ничего не сломал?

— Вряд ли. Иначе бы торчали кости.

— Хочешь уйти или попробуешь еще разок?

Уильям с тоской смотрит в сторону выхода и на мальчика в шлеме, который теперь катится задом наперед, продолжая напевать.

— А ты можешь показать, как это делается? — просит он. — Не просто тащить меня за собой.

— Конечно. Охотно.

Пятнадцать минут мы с Уильямом описываем крошечные кружочки в центре катка. Он трижды падает, но храбро поднимается и начинает сначала. Я объясняю, что надо держать ноги вместе и попеременно их переставлять, чтобы катиться вперед. Наконец он чувствует себя настолько уверенно, что готов сделать полный круг.

— Но только за руку, — требует он.

— Обязательно.

Это занимает очень много времени, тем более что мы катимся по внешнему кругу, но Уильям проходит дистанцию до конца. Он отталкивается только правой ногой, как будто левая у него парализована или деревянная. Но все-таки он катится.

— Ты молодец, — гордо улыбаюсь я, направляя его в сторону выхода. — Гораздо лучше, чем я в первый раз.

Уильям спотыкается о резиновый коврик.

— Очень странно. Как странно теперь идти.

— Всегда очень странно ходить, после того как покатаешься.

Он шатается и хватает меня за руку. Я удерживаю его.

— Знаешь, до того, как открыли этот каток, все катались на пруду, и одну его часть называли Дамской. Туда пускали кататься только женщин. Но не мужчин.

— Ты это прочитал в книжке?

— Да.

Я улыбаюсь и беру его за руку.

Мы стоим в очереди сдать коньки.

— Эмилия… — бормочет Уильям.

— Что?

— Пусть это будет еще один наш секрет. Потому что я был без шлема. А еще у меня все джинсы мокрые. Мама сердится, когда у меня мокрая одежда.

— У меня тоже промокли джинсы.

Он кивает.

— Значит, договорились? Каток — это секрет?

Я ощущаю внезапный прилив благодарности и тепла. Интересно, понимает ли Уильям, что молчание оберегает меня, а не его?

— Договорились, — отвечаю я.