Любовь в смертельной прогрессии

Глава 1

Я стоял на крыльце офиса Сереги Петренко, щурился от яркого весеннего солнца и улыбался, как идиот. Мне всегда казалось, что идиотская улыбка признак баловня судьбы. Но на сей раз это было в точку в прямом смысле слова — я и был тем самым идиотом. Во всяком случае, так, по-видимому, считал мой дружок Серега.

Мне было странно слушать его и видеть, как он судорожно подбирает слова, как неестественно потирает ладони и расхаживает по кабинету, словно в поисках утраченной опоры. Еще более странным выглядел сегодня утром его звонок мне домой и приглашение на эту встречу. Ведь все можно было обговорить по телефону. Но я пришел, хотя вовсе не обязан был этого делать. Это даже удивительно для меня самого, но, очевидно, здесь сработал эффект неожиданности. Да и воспитан я так, что если меня зовут со словами «это очень важно», значит, так оно и есть. И потом, по телефону наш разговор более минуты не смог бы продолжаться, а тут я вынужден был досмотреть весь спектакль до конца.

Мерзкая афера, провернуть которую он настойчиво навязывал мне полчаса назад, была откровенным шантажом. Я решительно отказался. Едва заметная растерянность на лице Петренко вызвала у меня чувство отчетливо нарастающей тревоги. Было ясно, что Серега просил меня о том, во что сам не верил, что было напоказ шито белыми нитками. Спросить напрямую в чем, собственно, дело, не имело смысла. Не для того он меня сюда заманил. Именно заманил, по-другому и не назовешь.

Я вышел от него в недоумении, потому что собрать сразу весь этот бредовый разговор в логическую схему мне не представлялось возможным. Я не был мастером интриги, такого таланта у меня отродясь не наблюдалось.

На душе было мерзко. Обернувшись на охранника, с тупым видом стоявшего у входа в здание, я едва сдержался, чтобы не сделать неприличный жест. «Да пошли вы все к чертям собачьим!» — в итоге мысленно выругался я и направился к машине.

Навстречу, чуть не сбив меня с ног, пронеслась темноволосая девушка. Ее широкая пестрая юбка, раздуваемая ветром, краем подола коснулась моих брюк, и едва уловимый тонкий запах парфюма легким облачком на мгновение окутал меня. Я было решил, что она спешит в офис, однако та обратилась к охраннику.

— Вы не могли бы помочь мне поставить запаску? Пожалуйста. Ключ не поворачивается, — раздалось у меня за спиной.

— Не могу, — ответил ей тупоголовый. — Не положено покидать пост.

— Вот же…

— Вызовите техничку.

— Да некогда мне ждать. Что за жизнь, не мужики, а…

Я невольно остановился и посмотрел в их сторону, но автомобилистка, безразлично скользнув по мне взглядом, никак не прореагировала на мой рефлекс. Это меня зацепило за живое. Получается, что я и вовсе не мужик. Вот тот олух бритоголовый — мужик, хоть и хреновый, а я так, пустое место. Ко мне и обращаться не стоит. Что ж, дело ваше, мадемуазель, набиваться не собираюсь. Внутреннее раздражение только усилилось.

Я не спеша продолжил свой путь. Девушка резво простучала каблучками мимо меня. Проследив взглядом за ней, я увидел ярко синий спортивный Форд. Ничего так машинка. Дочь богатенького Буратино или содержанка, тут же пришло на ум. Поравнявшись со своей Тойотой, стоявшей на противоположной стороне улицы, метрах в пятидесяти от Форда, я уже полез в карман за ключами, однако боковым зрением увидел хрупкую фигурку владелицы синей машины и то, как она беспомощно озиралась вокруг. Стало неловко, и я решительно развернулся.

— Может, вас подвезти?

Кто бы мог подумать, что эта фраза перевернет всю мою жизнь. Хотя, наверное, решающим фактором в судьбе любого человека является как раз не что-то глобальное, а спонтанность, мелочь. Не знаю, кто или что руководит поведением людей в определенных обстоятельствах, но в данном случае, я не сомневался, это было сугубо мое решение.

Девушка обернулась и с недоверием посмотрела мне в глаза. Было ощущение, что она крайне удивлена моему появлению, будто я свалился с неба. Очень хотелось снисходительно улыбнуться, но изобразить героя-мачо не получилось. Мое сердце неожиданно куда-то с грохотом провалилось. Мне даже показалось, что она услышала это, но тактично промолчала. Есть тип женщин, которые одним взглядом, одним жестом или словом делают мужчин олухами, послушно подставляющими шею для поводка. Я с ужасом понял, что эта история сейчас про меня. Нет, она не была ослепительной красавицей и, кстати, не так молода, как вначале показалось. Отстраненный, немного грустный взгляд, в одно мгновение оценивший меня, приковал мою сущность к ней, как щелчок наручников.

— Нет, это плохая идея, у меня сегодня важные поездки намечаются, — наконец произнесла она. — Если не боитесь испачкаться, то попробуйте повернуть ключ. Надо снять колесо.

Минут через десять я успешно справился с заданием и позволил себе непринужденно улыбнуться:

— Ну вот и все, полный порядок.

— Я ваша должница. Спасибо, — холодно улыбнулась она и протянула руку. — Селена.

Суетливо протерев руки носовым платком, я осторожно пожал ее пальцы.

— Алексей.

Не успел я отпустить руку женщины, как раздался странный хлопок, а за ним грохот. Мы одновременно обернулись: в небо взметнулся столб огня. Поднятая в воздух дверца моей Тойоты сделала несколько пируэтов и упала рядом с полыхающей грудой обломков.

Я завороженно смотрел на это зрелище, будучи не в силах произнести ни слова.

— Ужас какой… это ваша машина?

Не оборачиваясь, вместо ответа быстро спросил:

— Вы могли бы подбросить меня до метро?

— Да, конечно.

В боковое зеркало я видел, как из офиса выбежали люди, как моя агонизирующая машина обрастала толпой зевак.

— Вам не страшно? — спросила она.

— Не знаю… наверное.

Я посмотрел на нее. Нахмурив брови, Селена сосредоточенно смотрела на дорогу.

— Теперь я ваш должник, по гроб жизни. Если бы не ваше дырявое колесо…

Она поморщилась, как от внезапной боли.

— Не говорите так. На все воля божья.

Ее слова вызвали у меня внутренний протест. Это что, я должен смириться? Ну уж нет, дудки!

Не знаю, что такое состояние шока, но ничем другим нельзя было объяснить внезапно охватившее меня безразличие к произошедшему. Меня собирались убить, и даже ясно кто, весь уклад жизни и правила, по которым я жил до этого момента, летели в тартарары. Сейчас по логике мозг должен лихорадочно работать, обрабатывать информацию, чтобы срочно что-то предпринять. Однако вместо этого я украдкой рассматривал свою спасительницу: красивая линия лба, чувственный рот и строгий профиль — редкое сочетание.

Невольно начал сравнивать ее с Анной, с которой мы были вместе уже два года. Целых два года в состоянии мучительной борьбы любви и ненависти. Красивая, яркая блондинка, ухоженная и стильно одетая — эта женщина неизменно пребывала в хорошем расположении духа на людях, что, однако, не мешало ей закатывать мне дома всевозможного рода скандалы буквально через день. Долгое время я считал себя счастливым человеком, мне казалось, что эти распри делали нашу жизнь ярче, интересней, не затягивали в пучину привычки. И только в последнее время я начал ощущать усталость, пришло понимание, что за всеми скандалами Анны стоит безразличие ко мне, что таким вот необычным способом она просто развлекается, заполняет пустоту своей жизни. Я не просто был разочарован, я уже наверняка знал, что проиграл какой-то раунд своей жизни, очень важный.

Меня настораживало, что моя новая знакомая была полной противоположностью Анне. Не только внешне, но и внутренне — я это отчетливо понимал. Настораживало и пугало. Подсознательно я уже предчувствовал резкий поворот в своей жизни. Взорвалась не просто моя машина, взорвалось все прошлое, на мельчайшие осколки. Что есть дружба, что есть любовь? Увы, сейчас я не знал ответов на эти вопросы. Настроение начало портиться. Только теперь я понял, что день с самого утра складывался как-то не так.

Мы с Анной были в ссоре. К себе на квартиру она ушла еще неделю назад. Неделя — это слишком, пора было мириться. Но стоило сегодня утром мне взять в руки телефон, как на экране тотчас высветился ее номер. Она опередила меня. Этого не случалось еще ни разу. Я привык идти на мировую первым. Наверно, это нормально, пусть женщина ощущает себя неприступной. В первое мгновение меня охватила эйфория, однако потом произошло невероятное — я не ответил на звонок. Рука как-то сама собой опустилась, и тихонько, будто Анна могла услышать, я положил мобильник на стол. Когда телефон затих, я с облегчением перевел дух и пошел готовить завтрак…

— Вот и метро, — проговорила моя невольная спасительница и аккуратно припарковалась недалеко от автобусной остановки.

— У вас редкое имя, — улыбнулся я и добавил: — красивое.

Она никак не откликнулась на мой робкий комплимент и строго посмотрела на меня.

— Откройте бардачок, там лежит блокнот и ручка.

Я подал ей цветастый маленький блокнотик. Она быстро написала что-то и вырвала листок.

— Вот, возьмите. Это мои координаты. Может случиться так, что потребуются мои показания в полиции или что-то еще. Случай не простой, и я, если честно, удивляюсь вашему спокойствию.

Наши взгляды встретились, и душа моя тут же ушла пятки.

— Что уж, все позади, — пожав плечами, беспечно ответил я, внутренне восхищаясь своим артистизмом. — Спасибо, что подвезли.

— Не за что. Спасибо за колесо.

У меня не нашлось аргумента, чтобы продолжить беседу, я почувствовал, что ни я сам, ни мой взорванный автомобиль в ее жизни не играли сейчас никакой роли. Так, досадный эпизод. Махнув ладонью на прощанье, я вышел из машины.

Открыв дверь, я некоторое время не решался войти в собственную квартиру. Показалось, что жилище мое несколько шокировано приходом хозяина. Возможно, это всего лишь разыгралось воображение, но даже запах, свойственный любому дому, куда-то улетучился. Пустота… Придется обживать заново, — сказал я себе и глубоко вдохнул. Заперев квартиру изнутри на дополнительный замок, я сбросил с ног туфли и прошел в кухню. Поставил чайник на плиту, почти тут же выключил, налил воды — отставил стакан в сторону. Начал суетиться.

— Э-э, так дело не пойдет, — громко произнес я вслух и прислушался, ожидая ответа. Ответа не последовало, но в воздухе повисло чувство напряжения.

Я зашел в гостиную и достал из шкафа бутылку с коньяком, резким движением наполнил фужер до половины и, не отрываясь, осушил его. Нет, однозначно, алкоголь существует в этом мире не зря, — подумал я спустя минуту, когда унялась внутренняя дрожь. Это дьявольское изобретение реально может спасти жизнь человеку. Трусцой пробежался до кухни, взял из холодильника с блюдечка кусок сыра, оставшегося после завтрака, и забросил его в рот.

Все. Осмотрелся вокруг себя, прищурив глаза. Та-а-к, есть не хочу, спать не хочу, делать вроде тоже ничего не хочу…

Звонок телефона перебил мой психоанализ. Посмотрел на номер — Петренко. Сволочь!

— Че надо…

— Леха, старик, послушай, это что вообще было?! Ты же не думаешь…

Я отключил трубку. Было противно слышать этот истерический треп. Однако дружок был настойчив — мобильник вновь завибрировал. Нажав кнопку, я коротко бросил:

— Пошел на хрен!

Воцарилась тишина. Я вернулся в гостиную, откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. Некоторое время безуспешно пытался себя убедить в том, что тишина — это как раз то, что мне сейчас надо. Действительно, покоя и тишины в моей жизни катастрофически мало. Хм… наверно, поэтому сегодня мне эту тишину хотели предоставить, причем в неограниченном количестве. Вечную.

Я открыл глаза, поднялся с дивана и медленно направился в прихожую. Там висело огромное зеркало в полный рост. Я никогда не смотрюсь в него — некогда, да и незачем. Зато Анна крутилась перед ним постоянно. Из-за этого зеркала мы часто ссорились, потому что никогда не могли выйти вовремя из дома и вечно куда-нибудь опаздывали.

Отражение меня не слишком порадовало, а может, я просто был о себе чересчур высокого мнения. Всклокоченные волосы, бледное лицо и темные круги под глазами — откуда только взялись — делали меня похожим на безнадежного пациента психиатра. Тьфу! С досадой отвернулся. Невольно взгляд упал на барсетку. У меня есть, оказывается, неплохая черта — никогда не оставлять сумку с документами и ключами в машине. Вот доказательство еще одной удачи сегодня. Сгори эта сумка, и хлопот было бы по самое… Стоп! Я открыл барсетку и вытащил маленький листок с телефонным номером. Поднес его ближе к глазам, зачем-то понюхал и начал рассматривать, будто диковинку. По краям листка с цифрами были нарисованы разноцветные шарики и цветочки. Ну да, блокнот тоже был какой-то детский, веселенький. Я усмехнулся, вспомнив излишне серьезное лицо Селены.

Я занес номер в свой телефон, а листок из блокнота, как сентиментальная барышня позапрошлого века, бережно сложил и запрятал в книгу Камю. Вряд ли кому в голову придет листать страницы «Чумы». Конечно же, руки чесались набрать заветный номерок, но я боялся. Да, откровенно боялся промахнуться. Как-то раз обо мне сказали: «парень не промах», так что…

Звонок в дверь был сродни взрыву. Сердце гулко застучало. Осторожно глянув в глазок, я с облегчением вздохнул и открыл дверь.

— Здравствуй, Лешенька. — На пороге стояла Татьяна Семеновна из квартиры напротив. Голова ее была обвязана пуховой шалью и глаза смотрели с тоской мне между бровей, как бы в третий глаз.

— Что, баба Таня, опять Петр колобродит?

Соседка по-детски шмыгнула носом и пальцами взялась за виски.

— Не то слово, Леша. Ей-богу, мне даже страшно делается за него. Пропадет парень, ой пропадет, — запричитала она.

Выслушивать прогнозы на будущее Петра Усова — художника и разгильдяя, квартира которого располагалась этажом выше, — мне не хотелось. Тут бы со своим будущим разобраться. Поэтому я приложил руку к груди и клятвенно заверил:

— Сей момент все улажу. Идите домой и спокойненько отдыхайте. Ага?

Баба Таня недоверчиво покосилась на меня, но развивать тему не стала и послушно направилась к своей двери.

Мы сидели с Усовым на пыльном ковре, заваленном разноцветными подушками и прикрытым наспех драпировками, которые художник сорвал со стены, и допивали коньяк, предусмотрительно прихваченный мной из дома. Мне не потребовалось больших усилий, чтобы прекратить очередную оргию. Творец и сам устал изрядно, поэтому мой приход был для него спасением. «Геть!» — рявкнул он на двух голых девиц, которые с визгом скрылись в ванной и затем вскоре покинули квартиру. Мы безо всякого энтузиазма грызли недозрелые яблоки, оставшиеся, как мне показалось, от каких-то давних Петиных натюрмортов, и думали каждый о своем.

У моего соседа была навязчивая придурь: когда работа не шла, он напивался вдрызг со своими натурщицами, ложился на пол и заставлял под громкую музыку девушек танцевать. Непременно голыми, непременно на шпильках, и самое главное — у него на груди. После такого экстрима Усов чувствовал себя неважно и частенько, чтобы залечить раны, на несколько дней уезжал за город, где в одиночестве писал пейзажи. «Пейзаж, Леха, — это эликсир», — пояснял он мне. Пейзажи он никогда не продавал, лишь изредка дарил знакомым. А настоящие деньги ему приносили портреты. «Но они, эти люди на холсте, меня выматывают», — жаловался Усов. Я ему верил. Для меня художники, как, впрочем, и весь творческий люд — небожители, вызывающие трепет.

— Хорошо, что ты пришел, — зевнув, сказал творец и, прикурив сигарету, растянулся на полу.

— Еще бы, — хмыкнул я. — Через полчаса скорую пришлось бы вызывать. — Я выразительно глянул на кровоподтеки, которыми была разукрашена вся его волосатая грудь. Усов застегнул рубаху и махнул рукой.

— Ерунда.

Я промолчал, пусть будет «ерунда». По сравнению с тем, что сегодня произошло, действительно…

— А у тебя проблемы, старик, — неожиданно изрек Петр и лениво приподнял опухшие веки. — Большие.

— С чего ты взял? Тоже мне, провидец.

— Не провидец, а художник. У тебя это на лбу написано.

Я рассмеялся:

— Маслом?

— Угу. Почти.

Тяжело вздохнув, я попытался отговориться:

— Устал, знаешь…

Мы вновь замолчали. Хорошо, когда рядом есть люди, с которыми можно просто помолчать о своих проблемах, а можно и поговорить. Принуждать к откровению Усов не будет, но помочь, если надо, никогда не откажется. Только чем? Я сам не знал, чем конкретно можно мне помочь.

Меня подставляют, меня хотят убить… Где и кому я перешел дорогу? Почему Сергей Петренко, мой однокашник, вдруг превратился во врага. Именно вдруг? Мы никогда не вели с ним общих дел, никогда не ссорились из-за девушек, да и вообще не ссорились и встречались редко. Так, в больших компаниях по большим праздникам. Я вспомнил его лицо, когда он пытался объяснить, почему мне надо уговорить Тимура Авдеева, владельца солидной страховой компании, оформить сомнительной Серегиной конторе по продаже франшиз полис на крупную сумму. Это была мордочка крысы, даже остренькие зубки показались как будто. Такая мордочка сильно диссонировала с его крупной фигурой, и уж никак не вязалась с его добродушным обликом. Еще и деньги за услугу предлагал, причем, немалые, что меня крайне удивило и насторожило одновременно.

Я только неделю назад заключил большую сделку с предприятием родственника Авдеева по переработке древесины. Пойти сейчас к нему и втюхивать это заведомо горелое дело с Петренко — просто сумасшествие. И самое главное, когда я спросил, почему бы ему самому не поговорить с Авдеевым, он как-то невразумительно начал отнекиваться, ссылаясь на давний конфликтик с этой компанией. Именно так и сказал — «конфликтик». Разговор странный, потому что как бы ни о чем. Я отказался. Петренко нисколько не удивился. Я это видел по его пустым глазам — он не рассчитывал на другой ответ. И только когда я собрался уходить, он неожиданно тихо произнес мне в спину:

— У тебя, Соболев, будут неприятности. Тебе лучше сделать то, что я прошу. Ты помнишь Катерину?

Я остановился как вкопанный и медленно обернулся.

— Что ты имеешь в виду?

— Да ты не нервничай так. — У Петренко внезапно осип голос. Похоже, что сам он нервничал по полной программе. Меня это ставило в тупик. Я ничего не понимал.

— Как ты думаешь, что скажет Авдеев, если узнает, что ты подбиваешь клинья к его жене?

От неожиданности я опустился на стул, стоявший в конце большого стола.

— Я?! Что ты несешь? Никогда у меня с Катериной ничего не было. Серега, ты бредишь!

Петренко засунул руки в карманы и отвернулся к окну.

— Для тебя, может, и бред. Только есть снимки, где ты обнимаешь женушку страхового магната. И сам понимаешь…

Я расхохотался.

— Петренко, с каких пор ты записался в шантажисты? Никаких фото быть не может, потому что я…

Он резко обернулся, подошел к столу и, вытащив из ящика фотографии, запустил их по столу в мою сторону.

На снимках мы с женой Авдеева сидели рядом, моя рука была на спинке ее стула. На лицах глупая улыбка, которую можно истолковать как угодно. В первое мгновение я остолбенел, но спустя минуту с облегчением выдохнул — дело было пару лет назад в ресторане на корпоративе у Авдеева. Хотя покажи это фото любому другому… Я тогда и не знал, что Катерина была женой Авдеева, его самого там не было. Так, легкий застольный флирт. Да и не в моем вкусе дамы из высшего общества. Слишком много в них неправды, фальшивых чувств и настоящих, дорогих бриллиантов. Я еще раз посмотрел на фото. Стола на фото как раз не было видно, поэтому трудно судить: сидим мы в большой компании или тет-а-тет. А на следующем снимке я, вдобавок ко всему, что-то там шепчу ей на ухо. Дальше хуже — мы танцуем. Только снимок очень крупный, и получается, что я Катерину обнимаю, а она прикрыла глаза от удовольствия. Черт!

Я машинально засунул фотографии в карман и поднялся.

— Петренко, ты псих. Тебе лечиться надо. Понял?

Черты лица Сереги заострились, и он окончательно стал похож на грызуна.

— Я желаю тебе только хорошего, — просипел он.

— И тебе не хворать, — едва сдерживаясь, чтобы не заехать ему по шее, ответил я.

Усов безмятежно спал, подложив под голову руку, рядом в пепельнице дымилась сигарета. Я поднялся, убрал пепельницу, взял с кресла плед и осторожно прикрыл им художника. Пусть приходит в себя, бедолага. У него, во всяком случае, все ясно в этой жизни. У Петра лишь две составляющие его творческого бытия — вдохновение и отсутствие оного. С последним еще как-то можно разобраться, хотя бы таким вот чудовищным образом. А муза покапризничает и вернется, куда она денется.

Вернувшись к себе в квартиру, я прошел в кухню и заварил крепкий кофе. Запах арабики меня всегда успокаивал, настраивал на позитив. Я очень рассчитывал на это. Мне сейчас необходимо было собраться с мыслями и набросать план действий, хотя бы в уме. Как хорошо, что я не ответил утром на звонок Анны. Мысль о том, что сейчас она была бы здесь, приводила в ужас. Пришлось бы уходить из собственного дома или намеренно спровоцировать скандал, чтобы ушла она.

Я держал в руках горячую чашку, грел пальцы, которые почему-то мерзли и безуспешно перебирал в уме людей, к которым я мог бы обратиться за помощью. Однако в списке не появлялся даже первый номер. Хотя, был, конечно, человек, которому я мог бы обо всем рассказать. Это Виталий Иванович Бородич, друг моего покойного отца. Он, пожалуй, единственный, кому небезразлично все, что со мной происходит. Но именно по этой причине я и не рискнул бы сваливать на него груз своих неприятностей. Хватит того, что Виталий Иванович спас меня, практически, сироту, от нищеты, научил бизнесу и подарил небольшое дело для начала. Когда мой бизнес окреп и развился, я пытался рассчитаться с Бородичем, но он категорически отверг мое предложение. «Ты считаешь, что мне нужны деньги? Глупости все это, — говорил он. — Их у меня достаточно. Счастья они не приносят, поверь». Если сейчас взвалить на него мои проблемы, старик начнет переживать, суетиться, а у него сердце…

Я никогда не вспоминал своего детства и юности. Не вспоминал умышленно, слишком оно было трагичным. Я пошел в первый класс, когда тяжело заболела и умерла моя мама. До той поры все было, казалось, наполнено солнечным светом. Мои родители любили друг друга, мы были счастливой семьей, жили в достатке. Даже когда наступили лихие девяностые, отец сумел вместе с Виталием Ивановичем найти свое дело и стать успешным. Потеря работы, безденежье, толкание в очередях за самым необходимым — все это почти не коснулось нас. Папа, по словам моей тетки Алины, был человеком с легким характером, талантливым финансистом, обладающим редкой деловой хваткой. «Если бы мой брат был сейчас жив, — говорила она, — он непременно стал бы одним из самых богатых людей в стране». Тот счастливый период своей жизни я тоже запретил себе вспоминать, это было особенно тяжело, слишком контрастно. Мысленно я подвел черту, стал как бы человеком ниоткуда. До определенного момента меня это спасало. Но шло время, и прошлое стало давить, мешать идти вперед. Все чаще появлялось желание оглянуться — что там, за спиной. Вопрос, почему судьба так жестоко обошлась с нами, не давал мне покоя.

После смерти мамы отец как будто умер вместе с ней. Он стал угрюмым, раздражительным, не замечал меня, переложив полностью воспитание и заботу обо мне на свою младшую, совсем еще юную сестру Алину. Она, бедняжка, металась между учебой в институте и домом. Затем, перешла на заочное отделение.

Уходил из дома отец всегда очень рано, возвращался лишь к ночи. Потом стал увлекаться спиртным, но в алкоголика, слава богу, не превратился. Алина часто плакала, тайком, чтобы я не видел, но все равно такое скрыть невозможно. Мне ее было жалко, но я не признавался, что знаю про ее страдания. Не хотел расстраивать еще больше, а когда видел ее покрасневшие глаза, в меня словно черти вселялись. Я начинал без умолку рассказывать анекдоты, не всегда пристойные, те, что услышал в школе, корчил гримасы, изображая учителей. Она хохотала до слез и целовала меня в макушку. Я старался ей помогать во всем: ходил вместе по магазинам, чтобы таскать тяжелые сумки, мыл посуду, убирал в квартире и был горд, чувствуя себя ее защитником. Потребность защищать во мне в то время была очень сильна, наверное потому, что, потеряв маму, Алина стала мне единственной моральной опорой в жизни.

Спустя пару лет отец начал приходить в себя. Я с удивлением обнаружил, что он молодой и красивый, у него добрая улыбка и заразительный смех. В глазах отца появился блеск, он стал особенно придирчиво относиться к своей внешности и тщательно подбирал одежду. Мы с Алиной частенько выступали экспертами в этом вопросе и выносили свой «модный приговор». Как-то случайно подслушав разговор отца с сестрой, я понял, что у него появилась женщина. Мне было страшно и радостно одновременно. Я не стал выяснять подробности, просто видел, что Алина стала спокойнее, часто без причины улыбалась, и решил полностью довериться ей. Робкая надежда на то, что судьба вновь благоволит нам, зародилась в моей душе. Как оказалось впоследствии, она лишь дала маленькую передышку перед тем, как нанести очередной, сокрушительный удар.

Отца не стало. Утром он еще был, веселый и энергичный. Сказал, что вернется поздно, потому что у Виталия Ивановича какая-то вечеринка. А поздно ночью зазвонил телефон, Алина взяла трубку и спустя несколько секунд обсела на пол. Я подбежал, попытался ее поднять, но она крепко обхватила меня и не дала даже шевельнуться. Я вынужден был сидеть вместе с ней на полу и слушать, как она тихонько, тоненько подвывая, плачет, словно маленькая, потерянная собачка. Ее тело дрожало, а стук сердца гулко отдавался в моей груди. Я сразу понял, что эта хрупкая женщина — единственное и самое дорогое, что у меня теперь осталось в этой жизни.

Потом понеслись дни, наполненные суетой. Алина, пряча глаза, сказала, что папа попал в больницу, сейчас он в реанимации и к нему не пускают. Я не знал, сколько люди могут быть в реанимации и почему туда нельзя. Прошло уже два месяца, а Алина все время куда-то уходила, говорила, что надо искать какие-то дорогие лекарства, что денег не хватает и приходится продавать чужим людям то, чем владел отец. Часто приходил Виталий Иванович, приносил много вкусной еды. Со мной он был бодр и весел, хотя я видел, что на душе у него скверно. Они закрывались с Алиной в комнате и о чем-то бесконечно говорили, спорили. Моя дорогая тетушка стала совсем худенькой и очень бледной, больше похожей на девочку, чем на взрослую женщину.

Спустя пять лет после похорон отца, мне шел в ту пору пятнадцатый год, Алина сказала, что я уже большой мальчик и должен знать правду о том страшном дне, когда мой папа ушел из дому в последний раз. Он не заболел и в реанимацию не попадал. Его арестовали, обвинив в убийстве. На адвокатов ушли все деньги, какие только можно было найти. Уже там, в тюрьме, у него случился обширный инфаркт. Тюремные врачи не смогли ему помочь и папа умер. «Ты не думай, — горячо уверяла меня Алина, — твой папа не убийца. Кто-то подстроил так, чтобы все улики были против него. А он ее любил, очень сильно любил. Как он мог ее убить, скажи? Ты ведь знаешь папу!»

Я сразу понял, что речь шла о той женщине, которая помогла папе вернуться к жизни и которую мы с Алиной с нетерпением ждали, когда же она появится у нас дома. «Он как раз собирался пригласить Тамару к нам, познакомиться. Уверял, что она непременно нам понравится» — печально рассказывала Алина. Я был оглушен, раздавлен этой новостью. Нет, я ни на мгновение не сомневался в папиной невиновности, но жестокость, с которой судьба расправилась с нашей семьей, была для меня необъяснимой, смириться с которой просто невозможно. Я слег с температурой, отказывался есть, пить лекарства. Я не хотел никого видеть, ни с кем разговаривать. Алина переживала сначала, а потом вдруг сказала, что она очень рассчитывала, что в их доме уже вырос мужчина, с которым можно обо всем говорить, на поддержку которого она тоже полагалась. А, оказалось, — усмехнулась она, — что мне придется и дальше все решать самой, обо всем беспокоиться в одиночку. Я словно получил звонкую пощечину, причем справедливую. Уже через день рано утром поднялся с постели, самостоятельно приготовил себе завтрак и ушел в школу, тихонько, чтобы Алина не слышала, притворив за собой дверь.

С того момента я окончательно зачеркнул страницу своего детства со всеми невзгодами. Я с головой окунулся в учебу, понимая, что без хорошего образования ничего не достигнешь, и нам с Алиной придется туго. Моя дорогая тетушка была отличным переводчиком с английского и немецкого. Однако из-за меня она не могла себе позволить работу, связанную с разъездами, и в ту пору мы жили на ее скромные заработки на дому. Когда заказов было много — мы пировали, в летние же месяцы наступало затишье, и было не до жиру. Алине приходилось подрабатывать уборкой в богатых домах, я же таскал ящики с фруктами на оптовом рынке. Это позволяло нам в конце лета выбираться в Крым на пару недель, где мы тупо предавались ничегонеделанью. Было здорово. С тех пор у меня осталось трепетное отношение к югу полуострова. Никакие заморские курорты по сей день не дают мне ощущения полного расслабления и погружения в себя. В те моменты, когда что-то не складывалось, когда я словно терял самого себя, измотанный работой и всевозможными дрязгами, я непременно вырывался в одиночку хотя бы на недельку в Гурзуф или Коктебель. Это давало прилив сил, я получал какой-то особый жизненный заряд, позволяющий мне долгое время быть в ладах с самим собой.

Конечно, Виталий Иванович не оставлял нас на произвол судьбы и время от времени помогал деньгами. Но эти деньги Алина старалась не тратить, делая запас для моей учебы в вузе. Необъяснимым образом именно в те годы изменилось все мое мировоззрение. Я понял, что жизнь хороша, даже несмотря на все гадости, которые она, порой, подкидывает. Возможно, именно для того, чтобы проверить, на что ты годен в этом мире. И не важно, — говорила Алина, — что другие катятся по жизни, как по гладкому асфальту, а тебе достаются лишь ухабы, главное — куда ведет дорога. Наверное, она права…

Мысли об Алине меня сейчас особенно угнетали. Только бы не выдать себя ничем в ее присутствии. А то ведь, как сказал Усов, мои проблемы у меня на лбу сияют. От нее как раз труднее всего будет что-то скрыть, слишком хорошо она меня знает. Придется поднапрячься, потому что важнее всего для меня ее спокойствие и уверенность. Вот и получается, что те, кому я могу что-то доверить, не должны ничего знать о моих неприятностях.

Отодвинув в сторону остывшую чашку, так и не притронувшись к кофе, я включил телевизор и бессмысленно уставился на экран. Где-то подсознательно я уверял себя, что безвыходных ситуаций не бывает, что завтра наверняка придет какое-нибудь решение. Но это были лишь жалкие уговоры, не имеющие никакой почвы под собой. Как ни крути, придется добираться до Петренко и хорошенько прижать эту сволочь.

Было совершенно непонятно, с какой стороны подойти к Петренко. Он сегодня откровенно валял передо мной дурака, как оказалось впоследствии — весьма опасного. В такой ситуации я чувствовал себя полностью дезориентированным. И откуда он только свалился на мою голову? Почему я? Почему он выбрал для своих делишек именно мою скромную персону. Причем было ясно, что дела у Сереги шли как-то не очень. Вспоминая сегодняшний разговор с ним, я понимал теперь, что он был загнан в угол. Слишком откровенно он угрожал мне, безо всякой, я бы сказал, фантазии. Какие-то дурацкие фотографии совал…

Зазвонил квартирный телефон. Я нехотя поднял трубку, гадая, кому понадобилась моя персона. Только бы не Анна. Помолчав некоторое время, я сказал: «слушаю».

— Леха, только не бросай трубку, — скороговоркой произнес Петренко на том конце. — Нам надо встретиться, срочно.

«Ага, — подумал я, — на ловца и зверь бежит! Не удалось с первого раза убить…»

— Леха, ты слышишь меня? Я в баре на Старобинской. Очень тебя прошу, приезжай. Мне надо кое-что объяснить. Это очень важно для тебя.

— Хорошо. — Я положил трубку.

Заказывать такси с телефона я не стал и, пройдя почти квартал, поймал частника. Через пятнадцать минут я уже стоял возле бара. Войти сразу не решался, меня одолевали разного рода сомнения, в частности, какую выбрать тактику в разговоре. Что хочет сказать Серега, я не знаю, а вдруг это очередная ловушка. По дороге сюда я мысленно прокручивал в голове все детали тех обстоятельств, где мы так или иначе пересекались. Откуда взялись эти идиотские фотографии и почему только сейчас их решили использовать? Ничего особенного на ум не приходило, хотя это вовсе не означало, что парень сейчас не подкинет мне еще один вариант шантажа.

Заглянув в окно, я попытался рассмотреть среди многочисленных посетителей кафе своего заклятого дружка. За барной стойкой никого похожего вроде не было. В какой-то момент появилось желание развернуться и уйти, однако я понимал, что таким образом проблему не решишь. Придется зайти в бар. Не будут же меня, в конце концов, взрывать вместе со всем заведением. Да и покушаться два раза за день на одного человека — как-то слишком. Велика честь, скажем так. На крестного отца я однозначно не тяну.

Подняв воротник ветровки и натянув поглубже бейсболку, я не спеша вошел в бар. Мощную спину Сереги я увидел сразу, хотя сидел он в укромном месте, в глубине зала, в мягком полумраке. Бросив взгляд по сторонам, я осторожно прошел к столу Петренко и сел напротив.

— Если честно, не хочется мне с тобой разговаривать, — сказал я и посмотрел на Серегу. — Только давай не тяни резину, недосуг мне тут с тобой рассиживаться.

Дружок исподлобья молча смотрел на меня. Я оглянулся в поисках официанта. Надо же занять себя чем-нибудь, выслушивая очередной бред. Однако в следующее мгновение мое тело словно налилось свинцом, и горло сдавил страх. Я медленно перевел взгляд опять на Петренко и с ужасом посмотрел ему в глаза. Это были стеклянные глаза мертвого человека, а небольшая струйка розовой пены в углу рта подтвердила мою страшную догадку. Была бы такая возможность — выпрыгнул бы в окно.

Я тихо поднялся и, стараясь не привлекать к себе внимание, аккуратно прошел между столиками к выходу. Я не чувствовал своего тела, в голове была звенящая пустота, а все ощущения, казалось, сосредоточились в одном месте — горле. Там билось сердце, там же работали какие-то мышцы, старательно проталкивая воздух туда и обратно, оттуда поступали сигналы ватным ногам.

Куда надо сейчас идти, я совершенно не соображал. Просто шел и шел, подальше от этого страшного места. Порой слышались чьи-то шаги следом. Я резко оборачивался, но сзади никого не было. Не знаю почему, но оказавшись перед входом в парк, я с облегчением вздохнул и, ускорив шаг, направился в темноту деревьев. Меня окутала тишина, нарушаемая лишь звуком собственных шагов да пугливыми мысленными вскриками. Запах сосен, прелой листвы и сырой земли был настолько сильным, что я поневоле начал чувствовать себя экзотическим зверьком, случайно попавшим в чуждую ему среду обитания. На самом деле в жизни я никогда не стремился к слиянию с природой, не был приверженцем туристических походов или прогулок вдоль реки. Мои контакты с природой ограничивались жаркой шашлыка у приятелей на даче, созерцанием пальм у моря да цветущего горшка герани на подоконнике. Наверно поэтому, заслышав дружный смех где-то впереди, я поспешил к людям.

— Закурить не найдется? — поинтересовался я у шумной компании молодых людей, что-то весело обсуждавших.

Это было весьма неосмотрительно с моей стороны. В парке было безлюдно, тусклые фонари освещали лишь небольшое пространство возле скамеек, изредка стоявших вдоль темных аллей.

— Да не вопрос, — нехотя протянул долговязый парень, и, встряхнув копной кудрявых волос, с интересом посмотрел на меня.

— А че, дядя, не страшно по ночам по лесу шастать?

Вся компания смотрела на меня как на динозавра, неожиданно появившегося в городе среди бела дня. Но сейчас ночь, и силы мои, увы, были несравнимы со звериными. Наступила пауза. Я прокручивал в голове возможные пути отхода, а ребятки, похоже, определялись с моим будущим.

— Ну, так я пошел. Прикурю в другом месте, — неуверенно сказал я и отступил на пару шагов.

Вся компания поднялась со скамейки, перегородив дорогу.

— А чего ж не дать прикурить хорошему человеку, — криво улыбаясь, произнес один из них, пританцовывая и поводя плечами, как боксер перед боем.

Я молчал. Кудрявый парень вынул из кармана пачку и протянул мне. Аккуратно вытащив одну сигарету, я вернул пачку владельцу.

— Благодарю.

— И все?

— Не понял, — наивно решил я уточнить.

Компания разразилась хохотом. Самое время было обратиться в бегство, но, несмотря на мою приличную физическую подготовку, я понимал, что соревноваться со сворой молодых отморозков будет непросто. Более того, это может усугубить мою и без того плачевную ситуацию.

— Ты дурака не включай, дядя, — оскалился танцующий. — Гони, что там у тебя в кармане.

Денег у меня с собой было не много, бумажник стоил больше, его было откровенно жалко. Я сделал попытку выпотрошить перед ними кошелек, но мечтам моим не суждено было осуществиться — резкий удар сзади в одно мгновение отключил меня.

Очнулся я от того, что лицо мое усердно протирали чем-то теплым и влажным. Осторожно приподняв веки, я едва не лишился чувств в очередной раз. Прямо на меня смотрели два горящих глаза. От ужаса я перестал дышать.

— Эй, Роби! Что там у тебя?

Я услышал приближающиеся шаги и медленно повернул голову на голос. Животное еще раз лизнуло меня в нос.

— Вы живы?

Подоспевший мужчина склонился надо мной, затем подал мне руку, помогая подняться. — Собаку не бойтесь.

— Спасибо. Уже не боюсь, — сказал я, отряхивая одежду от грязи.

— Что с вами случилось?

— Похоже, стукнули по голове. — Я проверил карманы и добавил: — еще ограбили.

— Вот сволочи! — возмутился мужчина. Собака согласно рявкнула.

Я посмотрел в ее сторону и отметил, что псина большая и весьма симпатичная. Вот только ее глаза мне напомнили волчьи.

— Я еще удивился, куда это Роби понеслась…

Он смотрел на меня с сочувствием.

— Может, полицию вызовем? Чем вам помочь?

Я потер гудящий затылок и махнул рукой:

— Да пустое все это. Больше хлопот. Даже телефон прихватили, уроды.

— Точно, уроды, — с этими словами мужчина протянул мне свой мобильник. — Вот, позвоните, если надо.

Прикинув, кому я могу позвонить в такое время и чем, собственно, мне сейчас можно помочь, я с досадой поморщился:

— Спасибо, не надо. Ключи вот от квартиры оставили и то, слава богу.

Мужчина пошарил по карманам, вытащил смятую купюру.

— Возьмите, если не далеко ехать, то на такси хватит. С собой, к сожалению, больше нет.

Я мотнул головой.

— Все в порядке, доберусь, здесь рядом. Спасибо вашей Роби, в чувство меня привела и укусить не захотела.

— Что вы! — рассмеялся хозяин собаки. — Это хаски. Даже если вам очень захочется, то разозлить ее вряд ли удастся. Порода такая.

Зато друг из нее отменный. — Мужчина с любовью потрепал собаку по загривку.

В душе невольно шевельнулось чувство зависти к этой парочке. Себя в данный момент я идентифицировал с волком-одиночкой, особенно в контексте последних событий. Не на кого положиться, не с кем даже обсудить проблему. Допрыгался что называется.

Домой я попал далеко за полночь. Изрядную часть пути пришлось идти пешком. Буквально за пару троллейбусных остановок меня подхватил парнишка на жигулях и доставил прямо к подъезду, отказавшись от денег, которые я ему обещал принести из дома.

— Мне по пути было, не напрягайтесь, — устало махнул он рукой и тронулся с места.

Я долго стоял под горячим душем, пытаясь собраться с мыслями. Но чем больше я размышлял над сегодняшними событиями, тем яснее становилось, что задачка мне не по зубам. Я никак не мог уловить, откуда дует ветер, который принес мне такие неприятности. Что хотел сказать мне Петренко — теперь навсегда останется тайной. Это была единственно возможная зацепка, но, увы, я ее упустил. Если бы кто-то стал наезжать на мой бизнес, то это хотя бы что-то объясняло. Только про мои дела и деньги вроде никто и не заикался. Ничего подозрительного на работе в последнее время не было. Бухгалтерия в порядке, непредвиденных и странных проверок тоже не наблюдалось, никто из финансистов увольняться не собирался. Или все это впереди? Да, зря я не выслушал Серегу, когда он позвонил мне в первый раз. Как теперь связать взрыв машины и просьбу Петренко о протекции? Да и есть ли там связь вообще? Теперь ищи ветра в поле. Одно ясно, что завтра я не хозяин своей жизни и что завтра, так или иначе, продолжит действие запущенный кем-то механизм по производству неприятностей для меня.