Любовь в смертельной прогрессии

Глава 3

Утро выдалось солнечным, тихим, умиротворенным. Вместе с ночью ушло мое желание копаться в себе, а встреча с Селеной и вовсе казалась чем-то нереальным. Ее образ загадочной женщины со странным именем растворился в утреннем свете, как и блики настоящей Луны. Приняв контрастный душ и наспех позавтракав, я помчался к себе в офис. Сегодня было много дел на работе, и то, что я вчера перекинул часть своих личных проблем на Подмазова, придавало мне сил.

В приемной сидела Катя, ее пальцы, как кошачьи лапки, почти неслышно перемещались по клавиатуре. При всем этом скорость печатания у нее была просто фантастическая.

— Доброе утро, Алексей Викторович, — поприветствовала она меня, не переставая перебирать клавиши. — Кофе будете?

— Нет, спасибо. Найди мне, пожалуйста, Шведова. Сейчас. А через полчасика подгони Ряскина Ваню с отчетом по партнерам.

— Будет сделано. — Катя оторвала глаза от монитора и дала передышку пальчикам. — Других распоряжений не будет?

В этой фразе слышался замаскированный вопрос о моих делах. Я не стал ходить вокруг да около, чтобы не вынуждать ее приходить в кабинет каждые десять минут под разными предлогами.

— Ничего больше не надо. Все нормально, Катерина Игоревна. Работаем.

Она коротко кивнула и взяла в руки мобильник.

В ожидании Кирилла Шведова, своего помощника по общим вопросам, я включил компьютер и пробежался по новостям. Все было спокойно, никто не упоминал мою персону всуе. Это уже хорошо. Не хотелось бы попасть на липучку к журналистам, тогда уж размазывать будут при каждом удобном случае год, если не больше.

Я заложил руки за голову и крутанулся в кресле. Смерть Сереги Петренко не выходила у меня из головы. Я оказался зажат между этими двумя событиями: взрывом моей машины и убийством однокашника. Про его гибель, кстати, в прессе информации было тоже весьма и весьма скупо. Как будто рядовой случай, так себе, канарейка сдохла. Я разозлился. Что творится в этом городе? И телевизионщики, любители рыться в помоях, тоже, судя по всему, не спешат распространять ароматы. Хотя, вечерком надо поваляться на диване перед экраном, может, какая подсказка и появится. Серега, Серега… что же такое у тебя произошло, зачем тебе понадобилось страховать фирму непременно у Авдеева? Бред. В очередной раз на ум приходит только это слово — бред. Да не нужен был ему Авдеев, вот не нужен — и все. Тогда зачем все это? К чему фотографии? Уж если бы он собирался действительно меня шантажировать, то выглядело бы это несколько иначе. Мне так кажется. Никак не получается уловить смысл. Хоть тресни! Нигде наши интересы не пересекались до этого. И сейчас тоже никаким боком… Если предположить, что я согласился бы поговорить с Тимуром Авдеевым по поводу мутной конторы Петренко… Только предположить — и что? Что дальше? Солидная компания, само собой, проверит все свои риски и пошлет Серегу куда подальше. Ведь Петренко не мог не понимать этого, он, может, и разгильдяй, но никак не дурак. Каковы его действия дальше? Начал бы мне тыкать в нос этими фотографиями опять, точнее, не мне, а Авдееву. И уж тогда…

В кабинет вошла Катя.

— Алексей Викторович, Шведов в приемной.

Я посмотрел на секретаршу, как на привидение. Нарушила все мои зарождавшиеся умозаключения!

— Екатерина Игоревна! — сорвался я, — с каких пор у нас такие политесы, а? Пришел, так пусть входит. Я же не для того его вызывал, чтобы вы там глазки друг другу строили!

Рыжее чудо никак не прореагировало на мой выпад.

— Само собой, — с достоинством изрекла в ответ Катерина, — никак не для этого. Входите, Кирилл Сергеевич.

В кабинет вошел, сияя как масленичный блин, Шведов.

— Здрассьти, — отвесил он в мою сторону поклон. — Что-то, смотрю, Алексей Викторович не в духе.

— А по-твоему, должен? — поинтересовался я.

Неисправимый бабник, чернобровый красавчик Кирилл Шведов, был, напротив, в прекрасном расположении духа. Глаза блестели, плечи ритмично подергивались, словно в голове у него все время звучала какая-нибудь сальса. Глядя на Кирилла, я всякий раз задавался вопросом: что нужно делать, есть, пить, с кем дружить, чтобы жизнь для тебя была этаким подарочком, пусть не шибко дорогим, но жутко приятным. И ответа у меня никогда не было. Вот кто сказал, что если хочешь быть счастливым — будь им? Не иначе как полный идиот. Оно либо живет в тебе, счастье это, либо не видит тебя в упор. И другого не дано. По себе знаю.

Шведов плюхнулся в кресло, стоявшее в углу. Этот предмет мебели в стиле хай тек никак не вписывался в общее настроение кабинета. Выбрасывать было жалко — как-никак вещь дорогая, привезенная по случаю из Дании. Вот и решили поставить в уголок, чтобы в глаза не бросалось. Единственный, кто любил в нем сидеть — это Шведов.

— Да бросьте вы, Алексей Викторович, — Кирилл махнул в мою сторону рукой, как будто я заслонил ему экран телевизора. — Красивый мужчина в расцвете лет, успешный к тому же, — поднял он указательный палец. — Накрылась тачка — ну и хрен с ней! Вы-то здесь, целехонький и весь из себя. Счастливчик!

Да, похоже, я действительно непроходимый тупица, ровным счетом ничего не понимающий в жизни. Во всяком случае, хлопать в ладоши от таких слов мне совсем не хотелось, а вот запустить в него — я невольно пошарил рукой по столешнице в поисках нужного предмета, — ох, была бы моя воля…

— Ты так считаешь?

— А что? — уже не так уверенно спросил он и пожал плечами. — Звали-то чего?

— Вот за этим и звал. Поедешь в салон, подберешь мне машину. У нашего юриста оформишь доверенность на себя, ну и все бумаги на перечисление. В общем, чтобы я не заморачивался этим вопросом. Ясно?

— Вот это я люблю! — возликовал Кирилл так, будто я решил подарить машину ему лично. — Какие предпочтения будут?

— Простые — чтобы надежно и недорого.

Шведов скорчил постную мину.

— Чё такой пессимизм, Викторович? Эти вопросы механик решает, не я. Надежно, недорого…

Нет, он однозначно сегодня выведет меня из себя, подумал я, закипая.

— Тебе что, не нравится работа?

— Какая работа? — он поерзал в кресле. — А… ну, в принципе, работа мне нравится. Нет, вы не подумайте, я все сделаю. Дешево так дешево. Хотя, мне кажется, что снаряд в одну воронку дважды…

— Пошел вон! — гаркнул я, не выдержав.

Шведов вскочил и, отдав честь, развернулся на каблуках.

— Есть, ваше-бродие!

У двери он притормозил, глянул на меня вполоборота:

— Немец, японец?

— Нанаец.

— Учтемс…

В кабинете после ухода Шведова еще некоторое время витала атмосфера бесшабашности, и возникшее было раздражение, сменилось на странное умиротворение. Все-таки этот клоун прав — надо уметь радоваться шансу, подаренному судьбой.

Хмурый Ваня Ряскин вошел в кабинет, как туча из-за леса. Все испортил сразу — и мой притянутый за уши оптимизм, и желание изменить отношение к жизни. Да уж, если чего-то там не доложили, то все блюдо, что называется, на выброс. Глядя, как уныло повисли щеки у моего зама, я автоматически приложил ладони к своему лицу — впечатление, что заныли зубы, причем все сразу.

— Ну что, Иван Иваныч, никак дурные вести?

Ряскин исподлобья бросил на меня короткий взгляд и шмякнул папкой по столу.

— Ко дну еще не идем, но пробоина имеется. — Он с шумом отодвинул стул и сел справа от меня.

Я, как священник на исповеди, терпеливо ждал, пока он, вытащив из кармана большущий носовой платок, тщательно протрет свой лоб и лысину и начнет уже, наконец, каяться.

— Понимаете, Алексей Викторович, — Ряскин спрятал платок и, в очередной раз зыркнув на меня из-под заросших бровей, побарабанил пальцами по столу, — заказчики что-то закобызились, требуют предоплату назад.

Я невольно откатился на кресле от стола.

— Не понял. Все что ли?

— Господь с вами! Двое. Пока только двое.

— Причина?

— В том-то и дело, что причину не называют. Ну, точнее, объясняют что-то своими внутренними проблемами. Короче, виляют. И с Виженска, и с Рудинска. Заметьте, что в обоих случаях одна и та же отговорка. Никчемная. Мы можем, конечно, надавить на них санкциями, предоплату тоже, по договору, не возвращать. Но суть в другом, — Ряскин отвел взгляд в сторону окна, как будто ему не хватало воздуха. — У нас впереди тендер на поставку древесины для мебельного концерна. Сами понимаете, что в этом случае вопрос репутации нашего производства, считай, вопрос жизни и смерти. А тут еще на горизонте замаячили братья Трегубовы.

— Что, тоже решили принять участие в тендере?!

Ряскин кивнул.

Нет, это уже был удар ниже пояса. С толстосумами Трегубовыми тягаться абсолютно бесперспективно. И зачем им это? Совсем другая сфера…

— Хочешь сказать, что все это не случайно? — задал я глупый вопрос.

— Очень хочется, чтобы случайно… Но мы же с вами не наивные люди, не вчера бизнес начали.

— Не вчера, Иван, не вчера. Кто-то решил испортить нам жизнь. Кто? Зачем? — Это я уже говорил сам с собой.

Ряскин смотрел на меня, ожидая решения. А я ничего не мог ему предложить.

— Знаешь, — неуверенно произнес я, — давай пока не будем паниковать, но для начала предпримем кой-какие меры… Надо поднять данные за последние год-два по персоналу. Только так, чтобы это не бросалось в глаза.

— Понимаю.

— Кто увольнялся, по каким причинам, кто пришел и откуда, ну и так далее.

— Я все сделаю, Алексей Викторович. Нельзя сидеть и ждать, пока нас растопчут. Вот же не было печали, — сокрушенно покачал он головой.

— Рано или поздно такое случается и, наверное, не только у нас. Я так думаю. Ну что там еще у нас есть, — я кивнул в сторону папки.

Уже вечерело, когда я вышел из офиса. Просидев с Ряскиным добрую часть рабочего дня, я сделал еще кучу всевозможных звонков, переговорил с людьми, с которыми давно был в одной завязке. Настроение некоторых меня насторожило — такое впечатление, что с ними кто-то обо мне говорит. И говорит нехорошо. Перспективы с тендером действительно становились весьма туманными.

На обед Катерина заказывала в офис пиццу, заваривала кофе, преданно заглядывала мне в глаза. Что-то ее тоже тревожило, но, боясь навлечь на свою голову гнев, молчала. И правильно делала. Ничего утешительного я ей сказать не мог. Поэтому я делал вид, что не замечаю ее многозначительных взглядов. Мои проблемы, начавшиеся два дня назад, обрастали странными деталями, как снежинка кружевами. Впору было бежать без оглядки куда подальше. Только куда? И, главное, знать бы от чего или от кого конкретно. А то ведь так от каждого куста шарахаться придется. И место здесь не сыграет никакой роли.

У крыльца со скучающей миной стоял Кирилл Шведов, поигрывая ключами от машины. Рядом стояла черная сверкающая Вольво. Я посмотрел на Шведова, тот небрежно указал пальцем на автомобиль.

— Все, как вы изволили желать. Надежна аки танк, по купюрам тоже не зашкаливает, будьте спокойны. Представительность опять же…

Вид серьезного Шведова невольно рассмешил меня.

— Кирюха, ты, похоже, подбирал производителя под свою фамилию, не иначе.

Тот замер на мгновение, затем рассмеялся.

— Если честно, даже не подумал об этом. Я как раз не шведов имел в виду, а нанайцев.

— Нанайцев? При чем тут они? — не понял я.

— Ну как при чем?! Я посчитал, что вы хотите что-нибудь северное. Вот, пожалуйста — получите. Любой каприз, так сказать…

Мы глянули друг на друга и одновременно расхохотались.

— С тобой не соскучишься, ей-богу. Бак заправил?

— Обижаете, шеф. Пятьдесят залил. На пару дней хватит, думаю.

— Думаю, да, шутник. Спасибо, — с улыбкой кивнул я.

— Тогда до завтра.

— Пока, — я помахал рукой и сел в автомобиль.

Больше всего мне сейчас хотелось поехать домой, но после нескольких за день звонков Виталия Ивановича я просто обязан был навестить старика. Машина заурчала басом и тронулась с места. Я не спешил, привыкая к новому «коню». Да и машина должна почувствовать хозяина. Так и ехали, прислушиваясь друг к другу. Улицы города уже освободились от вечерних пробок, легкие сумерки окутывали улицы. Этот период времени, когда прячется солнце, а фонари еще не зажгли, я не любил. Время между сменой дня и ночи неизменно вызывало во мне щемящее чувство одиночества, тревоги и еще какого-то необъяснимого мистического страха. Медики все твердят про «плохое время» в предрассветные часы, а я с уверенностью могу сказать, что вечерняя заря не так уж и прекрасна и безобидна. В такие моменты мое подсознание выворачивало весь негатив прошедшего дня, устраивая пытки разуму. Я включил приемник, чтобы как-то отвлечься.

Уже на выезде из города начали вспыхивать веселые оранжевые светильники вдоль шоссе. Я набрал номер Виталия Ивановича, предупредил, что скоро буду. Мне нравилась дорога в загородный дом Бородича. Недавно отремонтированная, не загруженная автомобильными потоками, очень живописная — едешь и отдыхаешь.

Ворота были предусмотрительно распахнуты, и я, не останавливаясь, сразу въехал во двор. Заглушив двигатель, я откинулся на сиденье. Мне было приятно и комфортно в новой машине, наверное поэтому выходить я не торопился. Под мягко светящимся фонарем в глубине двора показался силуэт человека. Я присмотрелся: навстречу мне по дорожке катил тележку, уставленную пластиковыми бутылями с водой, сосед, Андрей Сапрунов. У Бородича для питья использовали воду из артезианской скважины. Сооружение из бревен стилизовано было под деревенский колодец, хотя внутри работал мощный мотор, и вода набиралась простым нажатием на клавишу. Сапрунов на правах соседа и приятеля Виталия Ивановича, пользовался возможностью брать здесь воду для своих нужд.

Поравнявшись с машиной, он поприветствовал меня взмахом руки.

— Добрый вечер, — ответил я, открыв дверцу.

— Давно не был, Алексей, — бросил тот на ходу.

— Все некогда. Жизнь плясать заставляет.

— Бывает…

Я всегда удивлялся их дружбе с Бородичем. Они были, на мой взгляд, слишком разными людьми. Виталий Иванович — успешный в бизнесе человек, к тому же эстет, любитель и ценитель искусства, образованный и воспитанный. Сапрунов был прост, как сырец, даже груб, не только внешне, но и, как я чувствовал, внутренне тоже. Его лицо, испещренное глубокими бороздами морщин, было всегда мрачным, независимо от настроения в данный момент. Как-то раз я спросил Виталия Ивановича, что их связывает. Он пожал плечами:

— Связывает? Да ничего, Леша, нас не связывает. Но ты пойми — он мой сосед. С соседями надо быть в хороших отношениях. Это жизнь. К тому же он переехал сюда недавно, я его консультировал насчет выбора дома. И потом это мне выгодно, — рассмеялся он тогда. — Андрей мужик крепкий, здоровый, по хозяйству мне помогает безотказно. Вот, бывает, позову его на рюмочку коньячку, посидим, два холостяка, поговорим про усадьбы наши. Свой дом это хорошо, но, сам понимаешь, удовольствие довольно затратное и очень хлопотное.

Выйдя из машины, я несколько раз глубоко вдохнул, потянулся, пытаясь освободить свое тело и голову от груза навалившихся на меня забот, и не сразу заметил, что на террасе, набросив плед, сидел в плетеном кресле сам хозяин.

— Уж думал, не дождусь. Чего так долго? Маша дважды ужин разогревала, — проворчал тот и медленно поднялся мне навстречу.

— Виноват, Виталий Иванович. Но, сами понимаете, покой нам только снится! Здравствуйте, — протянул я руку.

— Здравствуй, здравствуй. Замерз, сидя тут, — зябко повел он плечами и пожал мою ладонь.

— Машина новая, не погонишь.

Виталий Иванович бросил взгляд на Вольво, тяжело вздохнул.

Мы направились в дом. Я шел сзади него, то и дело приостанавливаясь, чтобы дать возможность хозяину войти первым.

За многие годы внешне усадьба мало изменилась, она так и осталась старинной усадьбой помещика. Бревенчатые стены периодически подвергались каким-то пропиткам, спасающим от вредителей, новые рамы на окнах тоже были деревянными, только крыша из черепицы немного выделялась своей яркой окраской. Зато внутри это было современное, комфортабельное жилище с дорогой мебелью из итальянских салонов. Виталий Иванович не скупился в средствах, обустраивая свое гнездо. Правда, в гнезде этом куковал он в одиночестве, не считая разве что Маши — то ли дальней родственницы, то ли старинной знакомой. Я не вдавался в подробности. Мария Егоровна вела хозяйство, заодно выступала в роли своеобразной компаньонки бобылю.

Я часто мысленно сравнивал Бородича со своим отцом, который в моей памяти остался красивым, сильным мужчиной. Конечно, с тех пор прошло двадцать лет, но я был уверен, что и теперь, в шестьдесят пять, он был бы интересен женщинам. Виталий Иванович же, человек состоятельный, не обремененный семейными заботами, выглядел в свои шестьдесят восемь стариком. Правда, несколько гламурным. Именно так я охарактеризовал его однажды за столом на ухо Алине, за что получил тихонько кулаком в бок. Всегда дорого и безупречно одет, модно подстрижен, с отполированными ногтями — он был этаким денди на покое. Похоже, диабет, больное сердце и несостоявшаяся личная жизнь наложили отпечаток на его внешность, добавив лишний десяток лет.

В гостиной царил приятный полумрак от торшера. На диване, прикрывшись шалью, лежала Мария Егоровна. Негромко работал телевизор, в камине весело потрескивали поленья.

— Маша, мы пришли, — тихо произнес Бородич и дотронулся до ее плеча.

Женщина встрепенулась, опустила ноги с дивана и посмотрела на меня заспанными глазами.

— Ой, Лешенька, здравствуй, — смущенно проговорила она и провела пальцами по лицу, прогоняя остатки сна. — Я тут задремала под телевизор.

— Здравствуйте, Мария Егоровна. Сожалею, что нарушил ваш отдых.

— Да что ты, — она поднялась и с улыбкой добавила: — я очень рада, когда кто-нибудь к нам заходит, живем тут, как сычи.

Она сложила аккуратно шаль, поправила диванные подушки.

— Я все время толкую Виталию Ивановичу, чтобы он чаще выезжал в город, надо быть среди людей, надо интересоваться жизнью, время так быстротечно.

Я опустился в кресло и, воспользовавшись тенью, стал наблюдать за этой удивительной женщиной. Невысокого роста, худощавая, непременно в строгом платье и туфлях на невысоком каблуке, она была организующим центром этого дома. Вспыльчивый, часто угрюмый, Бородич никогда не повышал на нее голоса, и старался слушаться ее во всем, во всяком случае, внешне это выглядело именно так.

— Леша, заливной язык любишь?

— Обожаю, — протянул я и зажмурился, предвкушая удовольствие.

— Рагу из баранины?

— Не то слово…

— Вино белое, красное?

— Красное, — пролепетал я, совершенно убаюканный ее ровным, мягким голосом, похожим на звуки летнего дождя.

Некоторое время я еще слышал тихое позвякивание посуды, какие-то обрывки фраз, а потом отключился, будто под гипнозом…

Виталий Иванович медленно потягивал из чашки чай и смотрел на огонь в камине. После сытного ужина мы засиделись с ним далеко за полночь, обсуждая не очень веселые события последних дней.

— Знаешь, что я тебе скажу, — он повернулся ко мне. — Надо уезжать из города.

Встретив мой недоумевающий взгляд, Бородич энергично закивал головой.

— Да, именно так. Я не вижу пока другого выхода. Да и, скажем так, тебе пора расти. Ну что твоя фирма… так, баловство. Да и то, не ровен час, отнимут.

— Кто? — я обалдел от такого вывода.

— Кто… — он ослабил узел шейного платка, поморщился, — если бы я знал, то разговор был бы другим. Потому и предлагаю тебе уехать, к примеру, в Питер. Я помогу устроиться, дело открыть. Связи еще кой-какие имеются. Пока.

— А здесь как же… — от неожиданности я поднялся и начал кружить по комнате. Сонливость как рукой сняло.

— Здесь, здесь. Что ты заладил. Надо продать и все. За любые деньги. Жизнь дороже. Помочь тебе в делах мне проще, чем организовать круглосуточную охрану. Да не мельтеши ты! — прикрикнул Бородич и махнул на меня рукой.

Я остановился перед ним и посмотрел прямо в глаза.

— Можно подумать, что Питер такой секретный город, про который никто никогда и не слыхивал. И с чего вы взяли, что мне что-то угрожает?

— Если ты считаешь иначе, то спи спокойно. Только чует мое сердце… — он замолчал.

— Что, что чует ваше сердце? Виталий Иванович, не молчите!

Тот потер ладонью по груди в области сердца и пожал плечами:

— Ты же понимаешь, что машина не сама взлетела на воздух.

Я сел напротив Виталия Ивановича.

— Я это связываю с Петренко. Теперь Петренко нет и…

— И нет проблем, так? Вот если бы это ты убил этого Петренко, зная о его дурных намерениях, то еще как-то можно было утешиться. Или думаешь, ангел-хранитель решил о тебе позаботиться?

— Да я вообще не знаю, что тут и думать. Нигде мы с Серегой не пересекались, не могло у него быть зла на меня.

Виталий Иванович откинулся на спинку дивана, в его глазах отражались огненные блики от камина. Неторопливо поглаживая пальцами свой перстень с крупным камнем, он о чем-то думал. Я давно заметил, когда Бородич искал ответ на трудный вопрос, он непременно потирал свой серебряный перстень, будто совершал магический ритуал.

— Знаешь, — наконец изрек он, — Петренко могли убрать за то, что он не смог взорвать тебя вместе с машиной, за то, что вышла такая досадная осечка.

Я подумал о Селене, моей спасительнице, и сердце сладко заныло.

— Ты чего улыбаешься?

— Я?

Похоже, мои мысли все на лице. Стало неловко и весело одновременно.

— Виталий Иванович, — хохотнул я. — Честное слово, не хочу показаться наивным, но все-таки, мне кажется, вряд ли за это могли убить. Ну, допустим, вышла осечка. Даже у профессиональных киллеров такое случается, а тут Серега… Нет, что-то не так в этой истории. Хотя, согласен, не только в Петренко здесь дело. Он просто был звеном. Но в какой цепи?

Виталий Иванович сцепил пальцы и искоса глянул на меня.

— Ответ будем искать потом, после того, как ты исчезнешь.

У меня перехватило дыхание.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Исчезнешь и все. На время.

— Фух, — выдохнул я, — а то уж было подумал…

— Думать тут нечего, — мрачно буркнул он. — Делай, что говорю. Не обязательно сразу с делами где-то светиться, так хотя бы пересидеть некоторое время.

— Легко сказать… в конце концов, продать дело — это, извините за каламбур, не такое простое дело. Вот так, за пару часов, все не уладишь. И буду я, как прыщ на лбу, у всех на виду со своим побегом.

На лице Виталия Ивановича промелькнула растерянность.

— А у меня машина новая, жалко, если опять взорвут, — тоскливо добавил я.

— Тьфу на тебя! — раздосадованный Виталий Иванович поднялся с дивана. — Исчезни на время, главное уехать, не сообщая ни одной живой душе, в любом направлении. Потом с бизнесом разберемся.

Я сделал шаг в сторону двери, преграждая путь Виталию Ивановичу, который, похоже, посчитал наш разговор оконченным и вопрос решенным.

— Ничего не получится, — уперся я, категорически не желая никуда исчезать. — Дела в моей конторе сейчас в таком состоянии, что мое исчезновение воспримут как предательство, побег от проблем, не иначе. И все там развалится к чертям собачьим. Да меня люди проклянут!

— Спать пора, — он сделал жест рукой, словно отодвигая меня в сторону. — Твоими делами пока займусь я. Так и передашь своим.

Невольно я отшатнулся к стене, давая пройти старику. Еще некоторое время я слушал звук его удаляющихся шагов, а в душе нарастала тревога и чувство беспомощности. В сущности, он ведь прав. Ситуация запутанная, опасная. Только как… Нет, ничего не могу решить. Может, правда, надо лечь спать и не ломать себе голову. По крайней мере, сейчас.

Утро наступило как-то внезапно. Казалось, что я только прикрыл глаза, и тут вот оно, бьет солнечными лучами сквозь плотные портьеры, ликует и дразнит неуемной силой жизни. Сердиться на счастье, пусть и чужое, бессмысленно. Нужно искать компромисс. Я сделал над собой усилие и лениво потянулся в постели, изображая для себя самого беспечность. Затем, опустив ноги на пол, энергичными движениями растер лицо и нацепил маску бодрого и уверенного в себе человека.

Спустившись на первый этаж, тихо вошел в просторную кухню, стараясь никого не разбудить в доме. Я решил смастерить себе бутерброд и подошел к холодильнику.

— Леша, — неожиданно раздалось у меня за спиной. — С утра надо есть горячее.

Я резко обернулся. Мария Егоровна сидела у окна на стуле и смотрела на меня уставшими глазами, как будто и спать не ложилась. Безупречный внешний вид, точь-в-точь как вчера, и этот грустный взгляд только подтверждали мой странный вывод.

— Вот те раз! — воскликнул я. — Думал, вы еще спите…

— Ну что ты, — она медленно поднялась, — я рано встаю. Привычка такая, уже много лет просыпаюсь ровно в половине шестого. Хоть зимой, хоть летом.

Женщина подошла к плите и достала из духовки глубокую сковородку с крышкой.

— Садись, еще горячий, — сказала она и показала, приподняв крышку, пышный, аппетитно поблескивающий, омлет с беконом.

— Ого! Я и не привык к таким трапезам с утра.

— Плохо, — оборвала она меня. — Элементарная яичница для тебя целая трапеза. Чем же ты питаешься тогда? Кофе с молоком или черный?

— С молоком, — ответил я, улыбаясь. — Виталий Иванович еще не вставал?

— Вставал, поел и ускакал куда-то. Не знаю, куда его понесло в такую рань.

Едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться от этих ее слов «ускакал» и «понесло», я с изумлением спросил:

— И что, может, сам за рулем?

— Да нет, — отмахнулась она, — я вызвала Диму, пока он тут завтракал. А то, подумала, с него станется — поедет сам.

— И это правильно!

Мне было приятно говорить с этой женщиной. Их отношения с Виталием Ивановичем были неоднозначны. С одной стороны — прислуга, с другой, как ни крути, более близкого человека у Бородича и не было. Мы с Алиной слишком заняты собой, своими делами, чтобы ежедневно справляться о делах старика, как того требовали приличия. Так что Мария Егоровна была в этом смысле щитом, прикрывавшем наш оголтелый эгоизм.

Еще был Дима. Без Димы в этом доме никуда. Лет десять назад он появился у Бородича. Его бабушка, ныне покойная Софья Александровна Соловьева, жила в этом же поселке и одна растила своего рано осиротевшего внука. Парень чувствовал себя обиженным судьбой, и в один прекрасный момент связался с компанией, которая ему пообещала «нормальную» работу. Возвращаться стал под утро, говорил, что помогает ремонтировать машины. В доме появились деньги, только Софья Александровна не радовалась такому заработку, сердцем чувствовала — не к добру это все. А вскоре выяснилось, что Дима с компанией занимались грабежами машин, таскали магнитолы и приемники. Вместо нормальной работы парню светил приличный срок. Вот тут Софья Александровна и обратилась через Марию Егоровну к Виталию Ивановичу, чтобы тот вытащил парня, спас от тюрьмы. Бородич нашел нужных людей, и дело замяли. Взамен потребовал от Димы отречься даже от мыслей о воровстве. Взял к себе шофером. Дима оказался парнем трудолюбивым, неглупым и, главное, благодарным. Теперь он верой и правдой служил Бородичу, считая того и отцом и учителем.

Омлет удивительным образом испарился с тарелки. Ощущение сытости и убаюкивающего чувства заботы и защиты пробежало по всем нервным окончаниям моего издерганного тела.

— Спасибо вам за все, — сказал я и грустно улыбнулся.

Мария Егоровна быстрым шагом подошла ко мне и положила руку на плечо.

— Леша… — начала она и замялась. — Знаешь, у меня никогда не было детей, поэтому, может, мои слова покажутся тебе глупостью…

Я замер, перестал дышать, будто приготовившись услышать некое откровение.

— Мне кажется, — продолжила она, — тебе стоит послушать Виталия Ивановича. Надо спрятаться, переждать…

Очевидно, она почувствовала, как я весь напрягся, и, убрав руку, немного отступила.

— Я хочу сказать, что ты еще молод, вот не нашел времени жениться даже…

— При чем здесь это? — в недоумении поднял я брови. — Или вы с Бородичем считаете, что неприятности предпочтительнее иметь человеку уже состоявшемуся во всех отношениях? А как же слезы вдовы и осиротевших детей?

В моем голосе появился неприятный и неожиданный для меня самого холодок и металлические нотки. Мария Егоровна суетливо поправила свою безукоризненную прическу и жалко улыбнулась.

— Нет-нет, ты неверно меня понял. А, может, я не знаю как правильнее сказать тебе про то, что чувствую, но все равно, злись не злись, только прошу тебя — будь осторожен.

Она опустила глаза, пальцы ее нервно сжались в кулачки.

— Разберусь как-нибудь, — буркнул я, не понимая, по какой причине меня пробирает отвратительное раздражение на эту добрейшую женщину и заодно на себя самого.

Уже садясь в машину, я обернулся в сторону крыльца, на котором стояла Мария Егоровна, и махнул на прощанье рукой. Она едва заметно кивнула. Я завел двигатель, но трогаться с места не стал. Что-то не позволяло мне вот так просто расстаться с этой женщиной. Да, собственно, никогда прежде я и не разговаривал с ней в таком тоне. Нехорошо это…

Я вышел из машины и быстрым шагом направился обратно к дому.

— Ну, виноват, — склонил я голову перед Марией Егоровной, и прикрыл ее руки своими ладонями. — Нагрубил, вот такой я паразит. Молю о пощаде. Мир? — улыбнулся я и посмотрел ей в глаза.

Мария Егоровна освободила руки и деловито произнесла:

— Хорошо, что вернулся. Я тут приготовила тебе, — с этими словами она достала из кармана платья небольшой конверт.

— Что это?

— Только, пожалуйста, не отказывайся сразу, вдруг пригодится. Здесь адрес и ключ. Об этом месте и доме никто не знает. Там прошла моя молодость, там я была счастлива когда-то…, - Мария Егоровна замялась на мгновение. — Короче, — продолжила она, — если понадобится укрыться — место лучше не придумаешь. И не очень далеко, и спокойно. Соседку я предупрежу, чтобы не задавала вопросов и ни с кем не обсуждала твое появление. У тебя есть время все обдумать и решить самому, что делать. Но если вдруг… Короче, никому не рассказывай ни про адрес, ни про меня. Ты понял? Никому. Ни одной живой душе.

— Да, конечно. — Я машинально запрятал конверт в задний карман джинсов.

— Ну все, поезжай с Богом, — быстро проговорила она и, оставив меня стоять у крыльца, удалилась в дом.

— Спасибо, — беспомощно пролепетал я себе под нос.

С этого момента я почувствовал себя брошенным на произвол судьбы. Нет, мне, конечно же, кинули хлипкий спасательный круг, за который, возможно, придется уцепиться. Только удержит ли он, это еще вопрос. Почему-то тихая и безропотная Мария Егоровна своим участием напугала меня. «И никому не говори. Никому»… От таких ее слов делалось тошно. Как жить, не доверяясь никому? Абсурд. Засыпать и просыпаться в липком холодном поту от страха каждый день? И ждать, ждать, когда же что-то прояснится, когда ты сможешь, наконец, высунуть нос из укрытия.

Отъехав немного от дома Бородича, я остановил машину, чтобы как-то перевести дух и собраться с мыслями. Звонить на работу было еще рановато, я включил радио и, откинувшись на сиденье, прикрыл глаза. Музыка чувственного французского шансона шла вразрез с моим состоянием. Черт возьми, подумалось мне, а ведь счастье, и даже не счастье, в любви — это дар свыше. Жить в страстях и страданиях по этому поводу — безумная роскошь. У меня этого никогда не было. Я что-то в своей жизни постоянно упускаю из виду, что-то ускользает от меня, как короткая тень. Как это говорят умники: не спрашивай за что, а спрашивай зачем. Так зачем же мне выпадает все время дрянная карта, с самого детства… Стоп-стоп! Эка куда занесло.

Я прислушался к музыке. Французы свое отпели, мягкий баритон Элвиса Пресли проникновенно мурлыкал «Люби меня нежно, люби меня страстно…» И что-то там еще про вечную любовь. Разве бывает такая? Стремление человечества к совершенству во всем, возможно, и двигает цивилизацию, но вполне вероятно, что имеется и побочный эффект в виде горя, ненависти, мести, зависти.

Шум промчавшегося мимо автомобиля прервал мои философские упражнения. Я открыл глаза и посмотрел на удалявшуюся машину по пустынному шоссе. То ли все разъехались, то ли еще не выезжали. Я не знал уклада жизни обитателей поселка, не вникал. И вот теперь эта тишина на дороге, словно знак одиночества или намек на чистый лист, с которого все придется начинать.