Люди рая

8. ДВОЙНЫЕ ЛОДКИ И ЗАКЛИНАТЕЛИ ЧЕРЕПАХ

На следующий день с западной стороны на горизонте показалось крохотное пятнышко. Тотойо сразу же заявил, что это «Мароро» — шхуна, которую мы зафрахтовали по радио. Он, конечно, еще не различал форму судна, но по курсу и времени появления, а также по данным о движении судов, которые слушал ежедневно из ревущего радиоприемника Немого Уильяма, Тотойо мог с уверенностью сказать, что это наша шхуна.

Точка медленно росла, пока наконец мы не разглядели в бинокли великолепную шхуну с белым корпусом, которая шла под всеми парусами. Тотойо не ошибся — это была «Мароро». Она величественно проплыла между двумя полосками ряби, обозначавшими проход в лагуну среди прибрежных рифов. Когда до берега оставалось не больше ста ярдов, шхуна спустила грот и бросила якорь. Мы распрощались со своими друзьями и через час покинули Ломалому.

Капитан и совладелец шхуны «Мароро» (по-таитянски это название означает «Летучая рыба») англичанин Стэнли Браун попал на Тихий океан во время войны, когда служил в военно-морском флоте, и настолько был очарован этилам островами, что решил остаться здесь навсегда. Это был искусный, влюбленный в свое дело моряк. Узнав, что мы запаздываем на две недели, он немедленно предложил плыть ночью, уверенный в том, что его навигационное искусство позволит миновать любые рифы. К вечеру подул сильный ветер. Капитан остановил двигатели, и шхуна пошла под парусами. Ванты ее были натянуты, поскрипывали кливера, и она скользила по освещенному звездами морю, оставляя за кормой широкий люминесцентный след.

Плыли мы с большой скоростью. Всю ночь шхуна шла на юг, миновала остров Лакемба, в центре островов Лау, и к середине следующего дня мы увидели впереди остров Камбара — цель нашего путешествия.

На этом острове в изобилии растут деревья веси, которые лишь изредка встречаются на других островах — Фиджи, Тонга и Самоа. Древесина веси ценится дороже, чем любого другого дерева тихоокеанских островов. У только что срубленного веси древесина желтая, но с годами она темнеет, становясь почти черной. Она хорошо полируется и настолько крепка, что практически не разрушается. Даже термиты избегают это дерево, а гвоздь в него забить почти невозможно, если не просверлить сначала отверстие.

Из этого замечательного дерева жители Камбары делают тарелки, гребни, щелевые барабаны и прежде всего чаши для кавы. На Фиджи почти все чаши для кавы были сделаны на острове Камбара. А надо сказать, что в каждой семье на Фиджи есть по крайней мере одна такая чаша. Из веси делают также лодки нескольких видов: простые челноки с балансирами, пригодные только для хождения на веслах по рекам или спокойным лагунам, лодки покрупнее, борта которых снабжены планширом, и большие лодки для морского плавания с мачтой и решетчатой платформой, установленной на опорах между корпусом и аутригером. Но самое замечательное творение фиджийских судостроителей, несомненно, друа — большая двойная лодка. Это самое крупное и, по мнению многих, наилучшее из океанских судов, когда-либо сооружавшихся жителями Тихого океана. Длина некоторых друа превышала сто футов. Двести человек могли совершать на них дальние плавания. Есть сведения, что в трюме одного друа даже перевозили двенадцать коров. Тонганский военный вождь Маафу превратил один друа в боевой корабль. Он сделал ограду из бамбука вокруг палубы и установил две пушки.

Слово «друа» означает «двойники». Эти корабли состояли из двух огромных корпусов, сделанных из нескольких искусно соединенных стволов деревьев. Фактически эти корпуса не настоящие двойники, так как один всегда меньше другого. В центре палубы устанавливали будку, а около нее мачту, на которой был укреплен огромный треугольный парус из циновок. Для таких кораблей нужна была команда в пятьдесят человек, а управляли ими с помощью весел более тридцати футов длиной. Работа рулевого даже в тихую погоду требовала больших усилий, и в открытом море рулевые иногда настолько перенапрягались, что оставались калеками на всю жизнь или умирали во время плавания.

У тонганцев тоже были свои двойные лодки — тонгиа-ки, но по сравнению с друа совсем неуклюжие. Они не могли поворачивать на другой галс или идти против ветра. Поэтому тонганцы обычно приплывали на острова Лау, заключали союз с каким-нибудь фиджийским вождем, сражались на его стороне в межплеменных войнах, а затем возвращались на Тонга в друа, которые брали в уплату за свою службу. Но иногда тонганцы приезжали сюда и сами строили для себя друа. Постройка корабля занимала часто несколько лет, поэтому тонганские судостроители на острове Камбара образовали почти постоянное поселение. Некоторые оставались на острове навсегда, так что теперь жителей Камбары связывают прочные узы родства как с островами Тонга, так и с Самоа.

Для того чтобы друа сохранял свои мореходные качества, нужно прилагать немалые усилия. Намокая, паруса из панданусовых циновок начинали гнить. Синнет — плетеное кокосовое волокно — широко использовался в качестве связей. Во время плавания он испытывал большие нагрузки и его нужно было беспрестанно заменять, что нередко требовало практически полной разборки всего судна. Когда европейские корабли стали чаще появляться в водах Тихого океана, фиджийцы быстро оценили преимущество гвоздей и парусины, а также новых методов судостроения. Вскоре строительство новых друа прекратили, а старые постепенно разрушались. К 1890 году на всем архипелаге Фиджи осталось меньше десятка таких судов, и вскоре они исчезли совсем.

В Суве я интересовался этими замечательными кораблями, но лишь в музее мне удалось увидеть несколько моделей и два гигантских рулевых весла. В Ломаломе мбули показал мне огромное бревно, уложенное стену дома, которое, пс его словам, когда-то было угловой стойкой палубной надстройки на самом большом друа вождя Маафу. Когда тонганский вождь умер, его корабль вытащили на берег в Ломаломе, столице покоренного им королевства Лау, и оставили там гнить, так что от корабля сохранилась только эта стойка. Теперь же я надеялся, что в дополнение к съемкам жителей острова Камбара за изготовлением чаш для кавы и маленьких лодок с балансирами нам удастся найти какого-нибудь старика, который помнит последние друа и сможет нам их описать.

Когда мы сошли на берег, найти плотников оказалось совсем нетрудно. Видимо, здесь каждый мужчина что-нибудь да вырезал. Мы почти целое утро наблюдали за юношей, который делал чашу для кавы. Он работал скребками с железными лезвиями, но форма их была такая же, как у каменных скребков в музее Сувы. Чтобы сделать ободок чаши, юноша провел окружность самодельным циркулем из веревки и кусочка древесного угля, а чтобы поверхность древесины с красивыми прожилками стала гладкой, он скоблил ее изогнутым свиным клыком.

Позднее мы нашли судостроителей. Они работали в дальнем конце деревни на песчаном побережье среди густых зарослей пальм с искривленными стволами. Используя Ману как переводчика, я вступил в беседу со стариком, который сидел на корточках и терпеливо отделывал скребком корпус лодки снаружи. Да, он помнил друа, но сам никогда не плавал ни на одном из этих гигантов, так как самые большие из них уже гнили на берегу, когда он был еще мальчиком. Почти на все вопросы старик отвечал односложно и не очень охотно, поэтому Ману пришлось старательно расспрашивать его, чтобы узнать хоть какие-нибудь подробности о старых лодках. Я огорчился, что он не может рассказать о путешествиях на друа, но нельзя желать слишком многого. Я утешал себя тем, что нам удалось заснять ремесленников Камбары за изготовлением долбленых лодок и чаш для кавы, — это было достаточной наградой за поездку сюда.

Вечером нас пригласили к мбули на каву. Мбули рассказал, что несколько жителей деревни собираются съездить на свои плантации кокосовой пальмы на соседнем ненаселенном острове Вангава, чтоб привезти немного копры, но ветер не благоприятствует плаванию. Он спросил, не смогли бы мы доставить их туда на «Мароро». Местные жители относились к нам с такой добротой, что мы, конечно, не могли ответить им отказом.

На следующее утро десятка три мужчин и женщин переплыли лагуну и поднялись на борт шхуны. Было очевидно, что сбор копры теперь отошел на второй план и поездка превратилась в увеселительную прогулку. Гости расселись на корме, послышались звуки нескольких гитар и укулеле, и все стали распевать песни, пока грохот якоря не возвестил о прибытии на Вангаву.

Вместе со всеми мужчинами мы сошли на берег посмотреть остров. Когда я бродил по плантации, ко мне подошел Ману. В руке он держал огромного краба, какого я ни разу еще не видывал. Краб был шириной около двух футов — огромное тело сердцевидной формы, гигантские клешни, подогнутый вниз мясистый черный XI ост, покрытый бугорками. Панцирь краба был в основном красновато-коричневого цвета, но брюшко и сочленения ног имели синеватый оттенок. Это был грабитель кокосовых пальм (или «кокосовый вор»), и я обращался с ним с максимальной осторожностью. Его клешни вполне могли отхватить мне палец, если бы я только предоставил им такую возможность.

«Кокосовые воры» — родственники тех очаровательных маленьких раков-отшельников, которые на побережье Британских островов ползают около озерков скалах, таская за собой витые домики — раковины. Но эти тихоокеанские чудовища настолько огромны и обладают такими грозными средствами обороны, что не нуждаются в домике-раковине. Они приспособились жить на суше и возвращаются в море только для размножения.

Мужчины рассказали нам, что эти крабы наносят большой ущерб кокосовым плантациям. Они забираются на пальмы, срезают несколько орехов, а затем спускаются на землю, сдирают с упавших орехов кожицу, пробивают их своими огромными клешнями и лакомятся нежной мякотью. Подобные истории широко известны по всему Тихому океану, но многие натуралисты оспаривают их достоверность.

Я посадил краба, которого мне дал Ману, на ствол пальмы, чтобы посмотреть, сможет ли он влезть на него.

Краб охватил неровный ствол длинными ногами, легко нащупывая трещины в коре, и начал медленно взбираться, передвигая поочередно каждую из шести ног. Не было никакого сомнения, что он может забраться на пальму, если захочет.

Пока краб не залез слишком высоко, я снял его и положил перед ним кусок кокосового ореха, чтобы посмотреть, как он будет есть. Мужчины рассмеялись и сказали, что крабы кормятся только по ночам. Краб не обращал никакого внимания на кокосовые орехи — целые или расколотые, старые или только что сорванные. Это, конечно, ничего еще не доказывало, но тем не менее мне трудно было представить, как это может краб, каким бы сильным он ни был, расколоть кокосовый орех.

Заметив мой интерес к крабам, многие начали разыскивать их в норах между камнями неподалеку от берега. Вскоре у нас было уже пять чудовищ, которые осторожно прогуливались под пальмами по мягкой траве. Мы с интересом следили за ними. Один крупный краб медленно приблизился к другому, чуть поменьше его, и вытянул клешню. Второй краб сделал то же самое, и обе клешни встретились, как будто обменивались рукопожатием. На мгновенье это показалось комичным, а потом немного страшным. Нападавший все сильнее сжимал клешню другого краба, и от нее начали отлетать кусочки, издавая неприятный треск. Потом обороняющийся протянул вперед свободную клешню и с невероятной осторожностью схватил ею одну из ног противника.

Мы были свидетелями поединка, но он не носил характера смелых выпадов и ловкого парирования, бросков и ударов, а представлял собой безжалостную, непрерывную схватку. Только по отчаянному вращению стебельчатых глаз можно было судить о каких-то эмоциях крабов и можно было понять, что внутри огромных бронированных скорлуп находятся живые существа. Я подумал о глазах солдата, глядящего сквозь щель в броне танка. Борьба продолжалась уже много минут. Я попытался разнять крабов, но, когда поднимал их, они еще отчаяннее вцеплялись друг в друга, продолжая молчаливую беспощадную битву. Потом неожиданно нога более крупного краба, захваченная клешней другого, отломилась в сочленении у самого тела. Из открытой белой раны начала сочиться бесцветная кровь. Оба краба разняли клешни, и покалеченный краб медленно отступил. Победитель стал пятиться, держа отсеченную ногу в высоко поднятой клешне. Затем он ее бросил, как будто механический грейфер, сбрасывающий свой груз. Битва закончилась.

Когда мы возвращались на Камбару, я и Ману оказались по соседству со старым лодочником, с которым разговаривали день назад.

— А что Тавиту действительно интересуют друа? — спросил он у Ману.

Ману ответил утвердительно.

— Знаете, а у меня в деревне есть один друа.

Ману очень обрадовался. Я же постарался сохранять спокойствие. Уже не раз бывало, что такие волнующие известия оказывались следствием неправильно понятых слов. Возможно, старик спутал глагольные времена и употребляет «есть» вместо «был». А может быть он хотел сказать, что у него есть модель друа. Мы уточняли возможные варианты и отбрасывали их один за другим, но старик продолжал настаивать на том, что сказал первоначально. В деревне у него есть друа, вытащенный на берег, и он даже может прокатить нас на друа, если мы интересуемся этим и если удастся найти необходимую оснастку.

Я не мог дождаться, когда «Мароро» прибудет на Камбару. Добравшись наконец до места, мы пошли со стариком к берегу на противоположном конце деревни, куда раньше не заходили. Там я увидел двойной корпус друа, перед которым все другие лодки с балансирами, лежавшие поблизости, казались карликами. Этот друа, конечно, был далеко не тех размеров, как гиганты прежних времен. Длина его не превышала тридцати футов. Но тем не менее он был построен по типу старинных кораблей, которые были мне так хорошо знакомы по моделям и рисункам.

Пока мы тщательно осматривали друа, старик направился к группе хижин, крытых листьями, и ненадолго исчез. Примерно за час он наносил на берег целую кучу вещей: сложенный парус из панданусовых циновок, два рулевых весла по пятнадцать футов длиной, мачту, несколько кругов каната, два длинных бамбуковых шеста. Вокруг нас столпились довольно равнодушные зрители.

По указаниям старика мы расправили заплесневелый треугольный парус и привязали к двум его длинным сторонам бамбуковые шесты. Четверо мужчин установили мачту, остальные наносили жердей, чтобы подложить под днище, и совместными усилиями нам удалось столкнуть друа в сверкающую голубую воду лагуны.

Ману, Ситивени, Джеф и я с волнением поднялись на борт друа. К нам присоединилось еще шестеро мужчин. Они поставили парус так, чтобы его вершина, образованная двумя бамбуковыми шестами, была обращена книзу и вошла > углубление в носовой части большего корпуса. Какое-то мгновение парус свободно плескался. Затем он наполнился ветром, и я почувствовал, как огромное судно рванулось перед. Старик стоял на корме, обхватив конец рулевого весла.

— Винака, винака! — крикнул я ему.

Он широко улыбнулся в ответ.

Друа уже несся с головокружительной скоростью. Через палубу перелетали брызги воды, рассекаемой носами друа, а сзади, за его двойной кормой, оставался пенистый белый след. Ману сказал мне, что раньше старик часто отплывал с острова в семь часов утра и к полудню добирался до острова Лакемба, который находится в пятидесяти милях. Средняя скорость Друа таким образом составляла не менее десяти миль в час. Этому нетрудно было поверить, так как мы быстро перегнали лодку с подвесным мотором со шхуны «Мароро», которая попыталась следовать за нами.

Прежние друа были настолько быстроходными, что при определенных условиях могли догнать европейский парусник. Их очень боялись, потому что они часто отправлялись в погоню за проплывавшими мимо островов Фиджи торговыми судами, а на борту у них было до сотни воинов. Однако капитаны европейских кораблей нашли способ ускользать от друа. Если плыть так, чтобы ветер дул прямо в корму, то друа не может следовать за кораблем, потому что, когда огромные паруса друа наполняет сильный попутный ветер, нос его опускается в воду и друа тонет.

Когда мы вышли в открытое море, я легко представил себе, как это может произойти. Хотя погода не была штормовой, море за рифами было неспокойным. Открытая палуба, на которой мы сидели, находилась не на гаком расстоянии от поверхности воды, как у европейских судов, а всего лишь в футе от нее, поэтому волны часто перехлестывали через нос и окатывали нас с головы до ног.

Для доступа внутрь обоих корпусов в палубе имелись два люка. Заглянув в них, мы увидели, что в трюме набралось несколько дюймов воды. В этом не было ничего удивительного, так как лодку долгое время не спускали на воду и многие стыки, вероятно, стали протекать. Мы с Ману спустились в люки и начали вычерпывать воду, а вокруг нас скрипели корпуса мчавшегося вперед друа.

Вскоре нам надо было поворачивать и возвращаться на остров. Однако лавирование представляло очень сложную и трудную операцию. Друа не может сделать простого поворота, так как более короткий корпус всегда должен быть с наветренной стороны, выполняя функции балансира. Если же он окажется с подветренной стороны, то при такой высокой мачте погрузится под воду и вся лодка перевернется. Поэтому изменение курса осуществляют совершенно по-иному. Друа продолжал идти на полной скорости, а в это время двое мужчин пробрались к носу обеих лодок. Капитан встал около каната, на котором парус был подвешен к мачте. По его команде мужчины ухватили парус и побежали с ним вдоль палубы, чтобы вставить в выемку на другом конце корпуса. Таким образом корма стала носом. Капитан перебежал на противоположный конец лодки и схватил другое рулевое весло. Несколько мгновений парус ожесточенно плескался, затем, когда лодка наконец повернула, ветер снова наполнил его, и мы пошли другим курсом. Нетрудно представить, какие требовались огромные усилия и искусство, чтобы при сильном ветре переставить парус длиной в шестьдесят футов.

С бодрящей скоростью мы плыли обратно к острову. Наше плавание продолжалось всего час, но за это время я достаточно узнал о мореходных качествах нашего маленького друа, чтобы оценить то беспредельное мужество и мастерство моряков, которые сто лет назад предпринимали путешествия через Тихий океан за несколько сот миль. Их огромные двойные суда с командой до ста человек плыли, ориентируясь не по картам и секстантам, а по облакам, звездам, направлению полета перелетных птиц, а также используя знания и искусство, накопленные одними из самых храбрых и умелых мореплавателей, когда-либо известных миру.

Покинув остров Камбара, Мы поплыли на северо-запад, к острову Коро, в ста пятидесяти милях отсюда. Это был последний остров, который мы имели возможность посетить перед возвращением в Суву. Когда мы только что прибыли на Фиджи и составляли маршрут путешествия на внешние острова архипелага, то предполагали провести на Коро две недели. Нам хотелось побывать в деревне Натамаки, на северном побережье острова, о жителях которой говорили, что они могут вызывать из глубин океана священную черепаху и большую белую акулу. Деревня Натамаки не представляет в этом отношении исключения. Говорят, что жители Самоа, островов Гилберта и острова Кандаву в архипелаге Фиджи также могут вызывать черепах, но все-таки эти рассказы поразили нас. Однако мы задержались в Ломаломе и теперь могли провести на Коро только двадцать четыре часа. Но я все же надеялся, что даже за такое короткое время мы сможем увидеть, как вызывают черепах.

На следующий день — это было воскресенье — мы уже в темноте бросили якорь около Натамаки и немедленно сошли на берег, чтобы преподнести каву здешнему мбули.

Еще из Сувы мы сообщали ему о нашем предполагаемом визите, и он ждал нас несколько недель назад. Несмотря на такое большое опоздание, он встретил нас с радостью.

— Вы, конечно, побудете у нас хотя бы неделю, — заявил он.

— К сожалению, это невозможно, — ответил я. — Завтра вечером мы должны отправляться в Суву, потому что заказали места на пароходе, который идет к островам Тонга.

— Ойа-ва! — воскликнул мбули. — Какая жалость! Мы думали, что вы пробудете у нас много дней и мы сможем принять вас как следует и показать наш остров. А сегодня к тому же воскресенье, и даже нельзя устроить в вашу честь большого празднества и таралала. Ведь церковь запрещает танцевать по воскресеньям. — Он печально обвел глазами всех, кто пил каву, а также девушек и парней, которые толпились у дверей мбуре, наблюдая За нами.

— Ну, не беда! — воскликнул он с прояснившимся лицом. — Мне пришла в голову одна мысль. Мы будем пить каву еще четыре часа, пока не наступит понедельник, потом сюда придут девушки, и мы будем танцевать до восхода солнца.

С величайшим сожалением мы отклонили это соблазнительное предложение, но пообещали завтра рано утром выйти на берег с киноаппаратом, чтобы заснять церемонию вызова черепах.

Утро было пасмурным. Небо до горизонта сплошь затянули низкие серые облака, и порывы дождя проносились над потемневшей лагуной. Мы завернули наше оборудование в непромокаемые чехлы и вышли на берег надежде, что погода улучшится.

Туранга ни коро этой деревни, который должен был вызывать черепах, ожидал нас в своей мбуре во всем великолепии церемониального одеяния — в панданусовой юбке и поясе из тапы.

Несмотря на дождь, он горел желанием совершить обряд. Я объяснил ему, что погода слишком плоха для съемки. Он так расстроился, что мне пришлось предложить ему отвести нас к месту церемонии, где мы выберем место и установим киноаппараты на случай, если дождь прекратится. Он согласился, и мы вышли под моросящий дождь. Туранга ни коро повел нас вдоль берега и потом поднялся по крутой тропинке.

Дорогой мы оживленно беседовали. Когда-то он служил в армии, где превосходно изучил английский язык.

— Думаю, что мне удастся вызвать черепах, — сказал он между прочим.

— Пожалуйста, не беспокойтесь, — ответил я. — Мне только хочется посмотреть место.

Через несколько шаге он опять сказал:

— Все-таки я могу их вызвать.

— Лучше не надо. Будет очень досадно, если они всплывут, а мы не сможем их снять.

Он продолжал с трудом подниматься в гору.

— А все-таки я мог бы их вызвать.

— Из-за нас этого делать не стоит, — ответил я. — Если они появятся утром, то, может, не захотят показаться днем.

Туранга ни коро рассмеялся.

— Они всегда появляются, — заявил он.

Теперь мы шли вдоль края высокого утеса. Дождь ненадолго прекратился, и на море блеснул сноп солнечного света, насыщенного влагой. Неожиданно туранга ни коро побежал вперед, встал около обрыва и начал распевать во весь голос.

Мы смотрели на море, лежавшее в пятистах футах под нами. Не было слышно ни одного звука, кроме шороха ветра в деревьях и слабого плеска волн, бьющихся внизу о берег.

— Туи Наикаси, поднимись, поднимись, поднимись!

И в этот момент на поверхности моря показался крошечный красноватый диск с плавниками.

— Смотри! — взволнованно крикнул я Джефу, показывая пальцем. — Вот она!

Не успел я это сказать, как черепаха нырнула и исчезла.

— Никогда нельзя показывать на нее! — сказал туранга ни коро неодобрительно. — Это табу. Если вы покажете на нее, черепаха сейчас же исчезнет.

Он повторил свой призыв. Мы ждали, внимательно вглядываясь в море. Через некоторое время черепаха вновь поднялась на поверхность. Примерно полминуты она оставалась на виду, а потом, ударив по воде передними лапами, нырнула и исчезла. В течение четверти часа черепахи показывались еще восемь раз. На мой взгляд, в заливе было по крайней мере три черепахи различной величины.

На обратном пути в деревню я размышлял над всем увиденным. Так ли уж это замечательно? Если в заливе черепахи чувствуют себя отлично и там в любое время их плавает по нескольку штук, то мы все равно увидели бы их, потому что эти земноводные вынуждены подниматься на поверхность, чтобы подышать. Возможно, именно поэтому туранга ни коро так спешил к берегу. Ведь если бы они всплыли без всякого вызова, это, конечно бы, уманило значение чуда.

Когда мы пришли в деревню, мбули угостил нас превосходным завтраком из холодного цыпленка, таро и ямса. Пока мы ели, сидя на циновках со скрещенными ногами, туранга ни коро рассказал легенду о заклинании черепах.

— Много лет назад, когда острова Фиджи были еще необитаемы, три брата со своими семьями плыли в лодке мимо этих островов. Когда они проходили островок Мбау, самый младший брат сказал:

«Мне понравилось это место. Я хочу здесь Жить».

Его высадили с семьей на берег, а два других брата поплыли дальше на восток, пока не подплыли к острову Коро.

«Какой красивый остров! — воскликнул старший брат, Туи Наикаси. — Мой дом будет здесь!»

И он сошел на берег со своей семьей. Последний из братьев доплыл до острова Тавеуни, где и поселился.

Со временем у Туи Наикаси появилось множество детей, потом внуков, и, когда ему пришло время умирать, он созвал свою семью и сказал:

«Теперь я должен покинуть вас. Но если вы окажетесь в беде, приходите к утесу на берегу, где я впервые высадился, и позовите меня. Я появлюсь из моря, и вы будете знать, что я продолжаю охранять вас».

Сказав это, Туи Наикаси умер, а дух его воплотился в черепаху. Вскоре умерла и его жена, дух которой принял образ большой белой акулы.

С тех пор жители Натамаки всякий раз, перед тем как пуститься в дальнее плавание или отправить воинов в набег, приходят на утес, устраивают там пиршество и танцы и потом, чтобы набраться мужества для предстоящих испытаний, вызывают своих предков в образе черепахи и акулы.

Я спросил у сидевшего рядом со мной крупного мужчины, который уничтожал невероятное количество ямса, верит ли он в это предание. Он хихикнул и покачал головой.

— А часто вы едите черепашье мясо? — поинтересовался я, так как почти на всех островах Фиджи оно считается изысканнейшим деликатесом.

— Никогда, — ответил он. — Для нас оно табу.

Затем он рассказал мне о странном происшествии. Несколько месяцев назад деревенские женщины ловили рыбу в лагуне и случайно поймали в сети черепаху. Они втянули ее в лодку, чтобы распутать сеть, но не успели этого сделать, как появилась огромная белая акула и бросилась на женщин. Они попытались прогнать ее ударами весел, но акула ничуть не испугалась и продолжала бросаться на лодку. Женщины стали опасаться, что акула перевернет их. Одна из них сказала: «Мы поймали Туи Наикаси, и акула, его жена, не уйдет, пока мы не освободим его». Они тут же освободили черепаху от сетей и перевалили ее за борт. Она сразу нырнула в воду и исчезла, увлекая за собой акулу.

К концу завтрака погода значительно улучшилась, и мы решили приступить к съемкам. Еще утром мы сообразили, что снять вразумительный фильм о черепахе с вершины утеса будет необычайно трудно. Поэтому мы подъехали к заливу на лодке и высадились на огромной каменной плите, выступавшей из воды вблизи утеса, где, по словам туранга ни коро, был дом Туи Наикаси. Через десять минут на вершине утеса появилась крохотная фигурка туранга ни коро. Он помахал нам рукой, взобрался на высокое манговое дерево и начал звать черепаху.

— Туи Наикаси, Туи Наикаси! Поднимись наверх! Поднимись, поднимись!

Джеф прошептал:

— Если черепаха всплывет, ради бога, не суетись и не показывай на нее пальцем. Дай мне снять ее, пока она не исчезнет.

— Туи Наикаси. Бунде, вунде, вунде! — взывал туранга ни коро.

Я осматривал море в бинокль.

— Вон там, — сказал Ману, решительно скрестив руки на груди. — Примерно в двадцати ярдах от нас и немного влево.

— Где? — спросил Джеф страдальческим шепотом.

Искушение показать на черепаху было почти неодолимым. Я отчетливо видел, как она высунула голову из воды, чтобы глотнуть воздуха. Затем по стрекотанию камеры понял, что и Джеф ее увидел. Она оставалась на поверхности почти целую минуту, лениво покачиваясь на воде. Затем вода забурлила, и черепаха исчезла.

— Все в порядке? — во весь голос спросил туранга ни коро.

— Винака, винака, — прокричали мы в ответ.

— Я вызову ее еще раз, — крикнул он.

Через пять минут черепаха появилась снова, причем так близко от нас, что слышно было, как она хватает воздух пастью. Пока я наблюдал за ней, Ману вдруг потянул меня за рукав.

— Посмотри-ка вон туда, вниз, — сказал он тихо и кивнул головой.

Всего в десяти футах от камня, на котором мы сидели, плавала огромная акула, ясно видная в прозрачной воде. Ее треугольный спинной плавник разрезал поверхность моря. Джеф быстро направил камеру на акулу и стал снимать, пока она курсировала вокруг нашего камня. Акула трижды проплывала мимо нас, затем энергично ударила длинным хвостом и устремилась к середине залива, где в последний раз показалась черепаха. Хотя нам уже не было видно тела акулы, мы могли следить за ее движением по спинному плавнику. Потом и он исчез под водой.

На меня это произвело очень сильное впечатление. Конечно, и черепаху, и акулу можно приучить выплывать на зов, но, чтобы добиться таких результатов, пришлось бы давать им корм, а я уверен, что жители Натамаки этого не делали. Было ли это простым совпадением — появление акулы и черепахи после призывов туранга ни коро? Чтобы получить ответ на этот вопрос, нам надо было бы ежедневно, может быть целую неделю, тихо сидеть на вершине утеса и внимательно следить, сколько раз за день в этих водах появляются акулы и сколько раз всплывают глотнуть свежего воздуха черепахи. Я очень сожалел, что нам пришлось покинуть остров в тот же вечер.

Вернувшись в деревню, мы, к нашему удивлению, увидели, что все жители облачились в ритуальные костюмы. Навстречу нам выбежали девушки и надели на нас гирлянды из цветов плюмерии. За ними подошел мбули, счастливо улыбаясь.

— Добро пожаловать! — сказал он. — Мы приготовили для вас большое представление. Люди считают, что вы должны увидеть всех наших лучших танцоров, прежде чем уедете отсюда.

Я почувствовал себя очень неловко. День уже клонился в вечеру, а я обещал капитану Брауну вернуться на «Мароро» задолго до захода солнца, чтобы шхуна могла до наступления темноты миновать прибрежные рифы и выйти в открытое море. Но нельзя было отказаться посмотреть представление, подготовленное специально для нас. Это очень бы оскорбило островитян.

Мбули подвел нас к циновке, расстеленной на траве перед его домом. Мы сели. Мбули что-то крикнул, и тогда стоявшие поблизости мужчины и женщины запели восторженную песню, дружно хлопая з ладоши в такт ей. На лужайку перед домом вышла цепочка мужчин. Лица у них были вымазаны черной краской, а в руках они держали копья. Мужчины начали танцевать превосходно слаженный военный танец, потрясая копьями и топая ногами. В прежние времена танец сопровождался песней, в которой обычно перечислялись боевые подвиги племени. Такие песни поют и теперь, но мы услышали более современную. Она была посвящена доблести фиджийского полка, который так мужественно и славно сражался в Малайе.

Как только мужчины закончили свое выступление, на смену им вышли дети, которые исполнили энергичный танец с палицами, топая ногами и делая свирепые гримасы в подражание взрослым. Дети маршировали взад и вперед, размахивали палицами, а песня все продолжалась.

Было уже довольно поздно. Я чувствовал, что пора извиниться перед мбули и уходить. В этот момент из одной мбуре выбежало десятка три девушек с гирляндами на шее и блестящими от масла телами. Поджав ноги, они сели в ряд перед нами и начали исполнять сидячий танец меке. Напевая восхитительную песню, они сопровождали ее выразительными движениями рук и головы и слегка покачивались.

Выступление их закончилось под бурные аплодисменты и всеобщий смех. Я поднялся и с помощью Ману от всей души поблагодарил жителей деревни.

— А теперь, к сожалению, мы должны уезжать. Са моте! До свиданья!

Когда я кончил говорить, кто-то запел «Иса Леи» — прощальную фиджийскую песню. Через несколько секунд мелодию подхватила вся деревня. Пели они с большим воодушевлением и очень слаженно. Мелодия этой песни необычайно трогательна, каждый раз при ее звуках у меня в горле встает комок. Теперь же она показалась мне еще трогательнее, так как мы фактически расставались с островами Фиджи. Все столпились вокруг нас, добавляя свои гирлянды к тем, которые уже висели у нас на шее.

Мы обменялись рукопожатиями с мбули и турангой ни коро и направились к берегу, причем часть пути нас несли на руках. Все еще продолжая петь, толпа следовала за нами, а когда лодка отошла от берега, несколько юношей поплыли за ней.

Наконец мы достигли «Мароро». Солнце, окруженное малиновым ореолом, уже спускалось в море. Капитан Браун включил двигатели. Шхуна медленно поплыла через лагуну к проходу между рифами. Нам было видно, как люди бежали вдоль берега к мысу, мимо которого мы должны были проплыть. На зеленом склоне собралось несколько сот человек. Когда мы поровнялись с ними, до нас снова донеслась мелодия «Иса Леи». Капитан Браун ответил тремя гудками сирены. «Мароро» развернулась, матросы подняли грот, и мы взяли курс в открытое море.