От Новых Гебридов наш путь пролегал на восток, к островам Фиджи. Для современных путешественников преодолеть такое расстояние не составляет труда. Вы летите из Порт-Вила в Нумеа на Новой Каледонии и пересаживаетесь на один из огромных четырехмоторных французских лайнеров, которые приземляются там на час по пути из Парижа к островам Таити. Следующую посадку лайнер совершит в международном аэропорту Нанди на Вити-Леву, крупнейшем из трехсот островов архипелага Фиджи.
На Вити-Леву я обратил внимание, что на вывесках аэропорта было написано слово Nadi, а на печатных ярлыках, которые привязали к нашему багажу в Нумеа, это слово выглядело как Nandi. Вряд ли оба написания слова были правильными, а когда на большой иллюстрированной настенной карте я увидел, что словом Веда был назван остров, известный мне раньше как Мbепggа, стало ясно, что фиджийское правописание гораздо сложнее, чем я предполагал.
Подобные осложнения возникали из-за стремления миссионеров, создавших более ста лет назад первую письменность этого языка, к краткости и лингвистической точности. Они заметили, что некоторые распространенные согласные звуки можно передать фонетически только двумя буквами: mb, nd и пg. Но так как в каждом случае звук был один, они решили обозначать его одной буквой. Было ясно, что в фиджийском языке совершенно отсутствуют простые согласные звуки b, d и g. Поэтому миссионеры этими буквами стали обозначать более сложные звуки. Таким образом, хотя название аэропорта произносится Nandi (Нанди), в фиджийском написании оно выглядит как Nadi. Но миссионеры не остановились на этом. В языке было еще два сложных согласных звука — пgg и th, которые также логично было записать в виде одной буквы. А так как буквы q и с пока еще не нашли применения, миссионеры первой обозначили звук пgg, а второй — звук th. Таким образом, остров, название которого произносится Мbепggа (Мбенга), по-фиджийски пишется Beqa, а слово Nggelethimbi выглядит совсем непохоже — Qelecibi. Для иностранцев все эти правила оказались очень сложными, поэтому через много лет было наконец введено чисто фонетическое написание в литературе, предназначенной для внешнего мира. Может быть, эта орфография не такая стройная, как разработанная миссионерами (которую все еще широко используют на островах Фиджи), но она более понятна всем приезжим.
Аэропорт Нанди сооружен на равнине, вблизи северо-западного побережья острова Вити-Леву, а столица Фиджи, Сува, расположена на берегу великолепной бухты в юго-восточной части острова, в ста тридцати милях от аэропорта. Чтобы попасть из аэропорта в Суву, нужно лететь на небольшом самолете или совершить пятичасовую поездку в такси. Мы предпочли такси.
Если судить по окрестностям Нанди, можно подумать, что Вити-Леву — сухой, бесплодный остров, потому что Нанди окружен пустынной равниной, а лежащие за ней холмы совершенно безлесны и покрыты высохшей травой. Но для всего острова такой ландшафт не характерен, ведь архипелаг Фиджи лежит на пути восточных пассатов, которые несут влагу, собранную во время тысячемильного странствия над просторами Тихого океана. Когда насыщенный влагой воздух встречается в центре острова с горной цепью высотой около трех тысяч футов, начинаются проливные дожди. В наветренной восточной части острова сильные дожди идут почти весь год, тогда как подветренная сторона, включая Нанди, часто страдает от засухи.
Подобная неравномерность распределения осадков поразительным образом отражается на растительности. В двадцати милях от Нанди дорога, ведущая в Суву, пересекает водораздел, и холмы, которые только что были до желтизны иссушены зноем, вдруг покрываются буйными зарослями древовидных папоротников, бамбука, баньянов, пальм и таитянских каштанов.
Как ни странно, по дороге нам очень редко встречались коренные жители острова. Нам попадались почти одни индийцы — потомки тех многочисленных переселенцев, которые были привезены на остров для работы на сахарных плантациях в период с 1879 по 1916 год. Сейчас индийцев насчитывается здесь 180 тысяч человек[10] и они численно даже превосходят фиджийцев. Большинство из них все еще живет вблизи плантаций сахарного тростника, которых особенно много в районе Нанди. Лишь проехав много миль, мы впервые встретили высокого мускулистого фиджийца с копной курчавых волос. Он заметит выделялся среди невысоких худых индийцев — рабочих сахарных плантаций.
Большинство увиденных нами животных также было чужеземного происхождения. Заселив острова Тихого океана, человек значительно увеличил их фауну, и мы на пути в Суву увидели несколько таких завезенных животных. На плантациях кокосовой пальмы рылись полудикие свиньи — тощие, длинноногие животные, происхождение которых неизвестно. Без сомнения, они завезены сюда людьми, но когда и кем — никто не знает. Несколько раз перед автомобилем торопливо перебегали дорогу более экзотические зверьки — мангусты. Они были привезены на Фиджи из Индии в восьмидесятых годах девятнадцатого века для уничтожения полчищ крыс, которые попали на остров с торговых кораблей и настолько размножились, что заполонили плантации сахарного тростника. Какую-то часть крыс мангусты уничтожили, но лет через десять сами превратились во вредителей, так как начали совершать набеги на курятники, а также истреблять диких птиц. В настоящее время мангусты, вероятно, самые многочисленные млекопитающие острова.
Даже птицы, которые встречались нам на пути, были большей частью не местного происхождения, хотя собственная птичья фауна на Фиджи довольно обширна. Здесь есть болотный лунь, несколько разновидностей красивых плодоядных голубей и разнообразные великолепные попугаи. Но никто из них нам не попадался. Зато около дороги часто встречалась индийская птица майна — большая, почти ся черная, с белым брюшком и широкой белой полосой поперек крыльев и хвоста, с резко выделяющимися желтыми сережками вокруг глаз. Почти на каждом дереве или кусте ютилось не меньше четырех-пяти птиц. Майны беспечно разгуливали у обочины дороги, не обращая почти никакого внимания на наш автомобиль. Нам встретился и еще один, менее распространенный пришелец из Индии — бульбуль, похожий на дрозда, с приятным переливчатым голосом. Поля кишели переселенцами из Индонезии — дерзкими яванскими воробьями с розовыми клювами и белоснежными и черными пятнами по бокам головы. Их завезли сюда в надежде, что они будут уничтожать некоторых вредных насекомых. Мы уже почти подъехали к Суве, когда я увидел первую бесспорно фиджийскую птицу. Это была одна из красивейших птиц Тихого океана — крохотный зяблик, которого из-за крючковатого клюва ошибочно называют клестом. Его туловище и крылышки были глянцевито-зеленые, а голова ярко-алая. Я был очень доволен, что мне довелось взглянуть на это великолепное создание, которое считал весьма редким. Позднее в Суве я с радостью узнал, что стаю этих птичек всегда можно встретить в центре города, на крикетном поле, где они копошатся в траве в поисках насекомых или сидят поблизости на высоких пальмах, издавая пронзительный свист.
В Суве нам посчастливилось быстро связаться с Управлением информации и рекламы и с Домом радиовещания. Наши друзья в обоих этих учреждениях тактично намекнули, что двум англичанам, не знающим ни слова по-фиджийски, будет очень трудно исследовать глухие районы Фиджи. Кроме того, они по незнанию не смогут соблюдать все многочисленные и сложные правила фиджийского этикета, а это может привести к печальным последствиям. По их мнению, нам обязательно надо было найти себе гидов, и они помогли их найти. Дом радиовещания выделил одного из своих разъездных репортеров, Ману Тупоу, высокого красивого фиджийца знатного происхождения. Несмотря на свои двадцать с небольшим лет, он очень хорошо знал народные традиции, а если к этому добавить его родственные связи со многими важными вождями, он был для нас идеальным гидом. Да и с точки зрения интересов Дома радиовещания его время не будет потеряно зря, так как, путешествуя с нами, он сможет делать записи, которые пригодятся ему потом в программах радиовещания на фиджийском языке. Из Управления информации к нам прислали молодого фиджийца Ситивени Янгона, тоже из рода вождей. У него были родственники на нескольких островах, которые мы собирались посетить, поэтому и он был незаменимым проводником. Позже еще выяснилось, что Ситивени (имя это представляет фиджийский вариант от Стивна) превосходный гитарист, а среди музыкальных фиджийцев такой талант ценится почти так же высоко, как и связи с аристократией.
В числе древних церемоний, которые мы намеревались заснять, было и «хождение по огню». На Фиджи существует два совершенно различных вида этого странного обычая. Один из них представляет собой фактически не фиджийский, а индийский ритуал, завезенный на острова индийцами. В этом обряде факиры ходят босиком по канаве с раскаленным древесным углем. Истинно фиджийская церемония отличается тем, что ее участники ходят не по углям, а по огромным камням, которые накануне долго калят на большом костре.
На всем архипелаге этот ритуал существует только у одного племени, которое живет на острове Мбенга, в двадцати милях к юго-западу от Сувы. Этот-то остров я и искал на карте в здании аэропорта, где обнаружил такое непривычное его написание. Синий зубчатый силуэт Мбенга можно было разглядеть из окна нашего номера в отеле. Когда наконец все формальности были улажены, мы вчетвером — Ману, Ситивени, Джеф и я — отплыли к острову на маленьком катере. Остров Мбенга невелик, не более пяти миль в любом направлении, но очень горист, и самая высокая его вершина подымается более чем на тысячу футов, а берега окаймлены скалистыми утесами из вулканической лавы. Мы плыли по сапфирному морю вдоль южного побережья острова и затем подошли к небольшому заливу, на берегу которого находилась деревня «огнеходцев». Большинство деревенских хижин (мбуре) было выстроено в традиционном фиджийском стиле. Каждая мбуре с плетенными из тростника стенами и крышей из разлохмаченных пальмовых листьев стояла на отдельной платформе из коралловых обломков и земли. Среди хижин выделялась новая сверкающая церковь из гофрированного железа. Вдоль побережья и вокруг хижин было много высоких фруктовых деревьев: манго, хлебное дерево, бананы, кокосовые пальмы. С трех сторон селение окружали крутые холмы, покрытые буйной зеленой растительностью.
Мы направились прямо к главной мбуре в центре деревни, зная, что там нас будет ожидать вождь со старейшинами общины. По обычаю, мы должны были преподнести им ритуальный подарок севу-севу — несколько сушеных корней кавы, которую на Фиджи называют янгона. В Суве мы уже пили каву с нашим гидом Ману, поэтому имели некоторое представление о порядках церемонии.
Войдя в тенистую прохладу мбуре, мы сняли обувь. В дальнем конце полукругом сидели вождь, распорядитель церемонии и старейшины деревни. Мы сделали несколько шагов по расстеленным панданусовым циновкам (приятно было ощущать их шелковистую поверхность босыми ступнями) и сразу же сели. Ведь стоять в присутствии сидящих людей невежливо. Ману приступил к церемонии преподнесения нашего севу-севу.
Он положил корни кавы на пол перед собой, хлопнул несколько раз в ладоши, откашлялся и произнес краткую речь, в которой сказал, что эта кава весьма незначительный дар, недостойный столь великого и знатного вождя. И все же это символ, хотя и очень скромный, нашего уважения. Закончил он речь кратким сообщением, кто мы такие и зачем прибыли в деревню. Потом мы все вместе хлопнули в ладоши и сказали «Мана е ндина», что означает «Да будет так». Позднее, когда мы лучше ознакомились с этой церемонией, представляющей очень важное вступление к каждому визиту, то уже могли пробормотать в нескольких местах во время речи Ману и ответной речи слова «винака, винака». Они могут означать «верно, верно» и «большое спасибо», а также «хорошо, хорошо», поэтому представляют вполне подходящую реплику для любого момента в полном соответствии с обычаем. Но во время первого преподнесения севу-севу мы с Джефом помалкивали.
Вождь, пожилой человек с темным морщинистым лицом, не отвечал на речь Ману — это было ниже его достоинства. Подобная обязанность возлагалась на распорядителя церемонии, который принял от Ману преподнесенные корни кавы, положил на них руку и поблагодарил нас за подарок от имени вождя. В своем ответном выступлении он сказал, насколько недостойна их деревня визита столь важных особ, как мы, заранее извинился за скромность приема и закончил уверениями, что, несмотря на бедность деревни, нам будет предоставлено все лучшее, чем они располагают.
После этого каву передали одному из мужчин, сидевших позади вождя. Тот положил ее на деревянную колоду и начал колотить железным бруском. На одном конце полукруга поставили большую изящную деревянную чашу на четырех ножках. В чашу высыпали измельченные корни кавы, разбавили водой, и мужчина, который сидел возле чаши, начал все смешивать, используя пучок волокон как сито.
Когда напиток был готов, в круг вошла дочь вождя — прелестная девушка с обаятельной белозубой улыбкой и великолепной копной вьющихся черных волос, тщательно причесанных в огромный шар по традиционной моде. В руке она держала чашку из отполированной скорлупы кокосового ореха. Чашку наполнили процеженной жидкостью, и распорядитель церемонии выкрикнул мое имя. Ману меня достаточно к этому подготовил, и я хлопнул в ладоши, чтобы тот, кто разносит каву, знал, где я сижу. Девушка подошла ко мне и, склонившись, протянула чашку. Я поднес ее к губам. Когда в Суве я впервые отведал кавы, мне показалось, что вкусом она похожа на аптекарский состав для полоскания рта. Позднее она стала казаться мне более приятной, а теперь я даже наслаждался слегка анестезирующим ощущением на губах и во рту. Я знал, что каву необходимо выпить залпом, но не обязательно осушать все до дна. Мне приходилось видеть, что некоторые оставляют на дне зернистый осадок и выплескивают его через плечо, прежде чем возвратить чашку. Однако я не решился на подобный жест, который мог бы показаться слишком изысканным для новичка на церемонии кавы. Меня могли счесть таким же самоуверенным, как молоденького младшего лейтенанта, который после тоста в кают-компании в честь королевы выкрикнул бы: «Будь здорова!» Реплика эта, как известно, звучит пристойно лишь в устах офицера чином не ниже капитана третьего ранга. Поэтому я проглотил все содержимое вместе с осадком. Но чтобы хоть немного щегольнуть, я легким движением кисти заставил чашку вращаться и пустил ее по панданусовой циновке к чаше, как это сделал Ману на одной из предыдущих церемоний. Мой жест вызвал улыбки и возгласы «Винака, винака!». Очевидно, местные жители, которые сидели в начале церемониального полукруга, восприняли это как свидетельство нашего искреннего участия в церемонии.
Каву подносили всем поочередно, и каждый, кто получал чашку, хлопал в ладоши в знак почтения к напитку. Когда все выпили, официальность атмосферы несколько уменьшилась. Если раньше участники церемонии сидели совершенно прямо, со скрещенными ногами, то теперь они изменили позу — вытянули ноги, легли на бок или оперлись на локти. Для меня это было невыразимым облегчением. Ведь с непривычки у любого человека начинает все болеть, если он посидит со скрещенными ногами даже несколько минут. Я же оставался в таком положении почти полчаса и не осмеливался вытянуть ноги, боясь нарушить ритуал, поэтому под конец церемонии у меня почти вся нижняя часть тела совершенно затекла. Теперь я с трудом распрямил ноги и стал ожидать, когда к ним возвратится чувствительность, чтобы можно было встать.
Ко мне подошел молодой фиджиец, сел рядом со мной и представился на безупречном английском языке. Зовут его Генри, и он преподает в деревенской школе. Пока всех опять обносили кавой, Генри рассказал мне легенду о происхождении обычая ходить по огню.
— В старину наши люди собирались каждый вечер в одной из хижин послушать сказочников. По обычаю, каждый мужчина обязан был принести сказочнику на следующий день подарок, намбу. Однажды вечером молодой вождь, по имени Туи Нкуалита, пообещал принести в качестве намбу угря. На следующее утро он отправился за угрем и шел вдоль ручья, который струился невдалеке от деревни. Вскоре он добрался до илистого пруда, где как раз могут водиться угри, и принялся копать землю.
Через некоторое время ему показалось, что на дне выкопанной ямы кто-то шевелится. Он сунул туда руку, нащупал что-то скользкое и начал вытаскивать это существо. Вдруг из ямы раздался крик:
«Отпусти меня!»
«Нет! — ответил Туи Нкуалита. — Я поймаю тебя и отнесу в деревню как намбу».
«Если ты меня отпустишь, ты станешь самым лучшим мореплавателем в мире».
Туи Нкуалита потянул сильнее и сказал:
«Я и так самый лучший мореплаватель в мире!»
«Если ты меня отпустишь, я сделаю тебя самым лучшим в мире метателем копья», — умолял голос.
«Я и так самый лучший в мире метатель копья. Никто не может бросить копье дальше меня!»
«Отпусти меня, и я превращу тебя в самого красивого мужчину в мире».
«Я и так самый красивый мужчина в мире. Ни одна женщина не может устоять передо мной».
— Вероятно, он был очень одаренным парнем, — сказал я Генри.
— Он был с острова Мбенга! — торжественно заявил Генри.
«Отпусти меня — вновь повторил голос, — и я наделю тебя могуществом ходить по огню не обжигаясь».
«Хорошо, — согласился Туи Нкуалита, — вот это совсем другое дело! Вылезай же из своей норы и выполни свое обещание».
Но из ямы появился не угорь, а маленький человечек, наподобие гнома, по имени Туи на Моливаи.
— В этой сказке полно всяких Туи, — пробормотал я.
— Слово «туи» означает «вождь», — пояснил Генри, — а Моливаи — это название пруда. Туи на Моливаи начал тогда сооружать земляную печь, которую мы называем лово. Он выкопал глубокую яму, заполнил ее большими камнями, а сверху навалил дров и поджег их. Огонь горел несколько часов, и камни сильн раскалились. Тогда гном взял Туи Нкуалита за руку, и они, ступая босыми ногами по камням, четыре раза прошли через лово. Раскаленные камни не причинили им никакого вреда.
«А теперь, — объявил Туи на Моливаи, — мы с тобой должны закопаться в камни лово на четыре дня».
«Я на это не согласен, — возразил Туи Нкуалита. — Ты еще сыграешь со мной какую-нибудь злую шутку. Да мне и так уже пора возвращаться в деревню, а то там обо мне начнут беспокоиться».
«Ну хорошо, — согласился Туи на Моливаи. — Тогда нам нужно закопать вместо нас масаве».
— Масаве — это такие лианы, — вмешался в рассказ Ману. — Когда они созреют, в них содержится много сахару. Мы часто печем эти лианы в лово и делаем из них пудинги.
«Спасибо, — поблагодарил его Туи Нкуалита. — Теперь я отпущу тебя и пойду поищу что-нибудь другое для моего намбу».
«Спасибо и тебе, — сказал Туи на Моливаи. — Отныне ты и все твои потомки смогут ходить по огню».
— И вот с тех пор, — сказал в заключение Генри, — жители Мбенга наделены способностью ходить по огню без вреда для себя.
Лово была выкопана за деревней. Печь представляла собой круглую яму диаметром футов пятнадцать и глубиной фута четыре, вокруг которой были навалены большие бревна и закопченные камни. Вечером мужчины начали укладывать в лово дрова. Многие бревна были настолько большие и тяжелые, что их приходилось перетаскивать вдвоем. На нижние ряды бревен бросили немного камней, а остальные навалили поверх всей уложенной кучи, возвышавшейся на шесть футов от земли.
Генри сказал, что костер нужно поджигать ровно за восемь часов до начала церемонии. Так как участникам церемонии предстояло войти в лово на следующий день около полудня, то костер надо было разводить незадолго до рассвета.
Мы провели ночь в мбуре вождя. Генри разбудил нас в три часа утра, и, спотыкаясь в темноте, мы отправились к лово. Вскоре туда подошли трое мужчин с ярко пылавшими факелами из пальмовых листьев и опустили их вдоль стенок ямы, чтобы поджечь хворост, уложенный в самом низу. Ветки вспыхнули, пламя начало лизать бревна, и костер заревел. Снопы алых искр взлетали к луне. Нагревшиеся камни раскалывались с громким, как револьверный выстрел, треском, крутящиеся осколки вылетали из костра и падали у наших ног. Некоторое время мы любовались этим внушительным зрелищем, а когда ночное небо начало светлеть, вернулись спать.
Пять часов спустя костер все еще горел. Большинство бревен превратилось в золу, а наваленные сверху камни опустились в яму. Однако между белыми пушистыми хлопьями золы то тут, то там виднелись темно-красные отблески, а лово была еще настолько раскалена, что, когда в нее подбросили несколько бревен, они вспыхнули почти мгновенно.
Мы сели позади лово на крутой насыпи, заросшей травой. Церемония началась почти точно в полдень. Из деревни вышли мужчины по двое в ряд во главе с вождем и жрецом племени и молча направились к яме. Они были одеты в полный традиционный наряд: длинная юбка из полосок листьев пандануса, покрашенных красной, зеленой и желтой краской, пояс из черной и белой тапы, гирлянды цветов на шее и венки из листьев пандануса на голове. Их коричневые тела, смазанные кокосовым маслом, блестели. Они спокойно прошли мимо ямы, не глядя на нее, так как всем участникам запрещается смотреть на костер до тех пор, пока они не войдут в лово. Широко шагая, мужчины направились мимо нас к небольшому шалашу под хлебным деревом.
Те, которые выполняли роль помощников, обошли вокруг шалаша и вернулись к лово, а участники церемонии, нагибаясь, стали входить в шалаш. Последний из них закрыл за собой дверь.
Жрец племени, пожилой мужчина с массивным подбородком и густыми седоватыми волосами, давал указания о подготовке ямы. Сначала нужно было убрать несгоревшие бревна. Мужчины накидывали на них петли из лиан, прикрепленные к концам шестов, и с криками и подбадриваниями оттаскивали подальше за деревья. Потом стали разравнивать беспорядочно наваленные камни, чтобы поверхность была удобнее для ходьбы. Поперек лово положили ствол древовидного папоротника и, используя его как опору, стали передвигать шестами огромные раскаленные камни. Наконец лово обложили по краю пучками свежих зеленых листьев. Все приготовления заняли минут двадцать, и, хотя за это время камни успели несколько остыть, они, несомненно, были еще очень горячими. Воздух над камнями дрожал, а волна поднимавшегося тепла была такой мощной, что уже пяти футах от края ямы с неимоверной силой била в лицо. Я не сомневался, что в обычных условиях прикосновение к камням немедленно вызвало бы сильный ожог на любой части тела.
Мужчины, которые занимались подготовкой ямы, расположились вокруг нее на корточках рядом с пучками листьев. Только жрец остался в стороне. Он повернулся к шалашу, где все еще сидели участники церемонии, и произнес одно слово: Авуту. После небольшой паузы дверь шалаша открылась, и мужчины один за другим рысцой побежали к яме. В абсолютной тишине слышно было только, как панданусовые юбки с ритмичным свистом рассекают воздух. Глава процессии уверенно вошел в лово. Наклонив голову и не отводя глаз от камней, он медленно и спокойно шагал по кругу. За ним следовали остальные. Они ступали без колебаний и не старались пройти по камням легко и быстро. При каждом шаге они налегали на ступню всем своим весом. Глава процессии обошел яму примерно за двадцать шагов. Как только он закончил круг, помощники вскочили и принялись бросать пучки листьев на середину лово. Участники церемонии повернулись лицом к центру лово, стали тесным кружком на листья и положили руки на плечи друг другу. Они пели монотонную, но страстную песню, а вокруг них поднимался пар от опаленных листьев. Два помощника взяли длинную коричневую лиану масаве, которая лежала поблизости, и бросили в яму. Остальные схватили лопаты и начали быстро закидывать лиану землей. Мужчины в центре ямы продолжали петь свою дикую песню и утаптывали набросанную землю. Через несколько минут и камни, и масаве, и листья были погребены под землей. Мужчины медленно вышли из ямы, и вскоре на ее месте осталась только широкая полоса земли, от которой все еще поднимались струйки пара. Однако церемония должна была завершиться только через четыре дня, когда выкопают масаве и вся деревня будет есть приготовленный из нее пудинг.
Как только мужчины покинули лово, я осмотрел их ступни. Они, конечно, были покрыты толстой загрубевшей кожей, как и у всех людей, которые почти всю жизнь ходят босиком. Но даже загрубевшую кожу можно обжечь, а я не нашел совершенно никаких следов ожогов. И при этом чувствительность у них была нормальной.
Когда я прикасался горячей сигаретой к подошве, люди отдергивали ногу.
В хождении по камням принимал участие местный фельдшер, получивший медицинское образование в Суве. Я спросил его, что он делал в течение тех двадцати минут, которые провел в темном шалаше перед началом церемонии. Я ожидал услышать, что он молился или каким-нибудь иным образом вызывал у себя состояние транса, однако, по его словам, они лишь тихо разговаривали о предстоящей церемонии. Когда же он выбежал навстречу яркому солнечному свету, то почувствовал большой прилив сил. Мужчина, сидевший рядом с ним, выразил это ощущение несколько иным образом, сказав, что почувствовал, будто к нему живот вошел бог. Третьему окружающие предметы казались странными и туманными. И все единодушно заявили, что не испытывали никакой боли, когда шли по камням, а только ощущали некоторое тепло.
Я спросил фельдшера, что заставило его участвовать церемонии. Он, видимо, не очень разбирался в своих побуждениях. Здесь не было цели доказать свою силу и мужество, не считал он также, что церемония имеет какой-то очистительный смысл. И он стал рассудительно объяснять, что, возможно, принимал участие в церемонии потому, что ни один мужчина не может себя считать истинным членом племени мбенга, пока не воспользуется той необычной способностью, которой его наделили боги, и не подтвердит справедливость легенды о Туи на Моливаи.
Я поинтересовался, можно ли мне также пройти по камням и не обжечься. Фельдшер сказал, что можно, но для этого мне надо было войти в яму вместе с ним, а перед этим соблюдать все необходимые табу: не есть кокосовых орехов и не касаться женщины в течение четырех дней до церемонии.
Эту церемонию довелось наблюдать многим. Мужчины племени мбенга несколько раз исполняли ее в Суве и побывали даже на Новой Зеландии, где ходили по камням в присутствии многочисленных зрителей. Один раз они выступали перед врачебной комиссией, изучавшей церемонию с научной целью. Для объяснения этой необычной способности выдвигалось много теорий. Исполнители церемонии, где бы они ни выступали, обязательно привозили с собой камни с родного острова, поэтому было высказано предположение, что камни обладают особенным свойством очень быстро охлаждаться. Но оказалось, что камни представляют собой самый обычный андезит — мелкозернистую магматическую породу, очень долго сохраняющую тепло. Другие утверждали, что «огнеходцы» смазывают ноги каким-то раствором или мазью, защищающей от воздействия тепла. Однако никто не знал мазей с такими необычными свойствами, а врачи, которые обследовали ноги «огнеходцев», не нашли никаких следов мази. Возможно, из всех предложенных объяснений наиболее убедительно звучит следующее: кожа человека выделяет пот, который обволакивает подошву, и этого в сочетании с тонким охлажденным слоем на поверхности камней достаточно, чтобы уберечь ступни от повреждений. Лично мне подобное объяснение не кажется достаточно убедительным. Я не сомневаюсь, что в обычных условиях эти камни причиняют самые сильные ожоги. Но тут ничего подобного не происходит. Камни не оставляют ни малейших следов на поверхности кожи.
Науке предстоит объяснить еще немало необычных явлений, когда кажется, что мысль способна управлять телом. Индусские святые пронзают себе язык и щеки ножами, не ощущая боли и не проливая ни капли крови. Христиане-мистики вызывают на ладонях и на ступнях необъяснимые открытые раны, напоминающие стигмы. Турецкие дервиши в состоянии транса вгоняют в кожу головы большие гвозди. Танцоры острова Бали пытаются пронзить себя ножами, но не в состоянии проколоть даже кожу. Все перечисленное относится к хорошо документированным фактам, но пока что ни один из них не получил исчерпывающего объяснения с научной точки зрения. Возможно, со временем физиологи узнают, каким образом человек может наделять свой организм такими свойствами, каких он обычно лишен. И тогда будут объяснены упомянутые необычайные явления и среди них тайна удивительного хождения по огню мужчин из племени мбенга.