Люди страны чудес

А. Викторов ПЛАТА ЗА ПОКОЙ

Работающие! Не завидуйте тем, кто ушел на пенсию. Не завидуйте тому, что нет у них ни тревог, ни волнений. Что не нужно им беспокоиться о выполнении плана, что не болит у них голова за цех, что нет у них обязанностей, что сами они ни от кого не зависят и никто от них не зависит.

Не завидуйте этому, работающие!

А начиналось все очень торжественно. За две недели до того как Александру Федоровичу Анфалову, кадровому рабочему Березниковского содового завода, стукнуло полвека, выложил он перед начальником цеха заявление. Так, мол, и так, достиг возраста, когда химик имеет полное право выйти на пенсию, а посему прошу отпустить меня на покой, потому как закон есть закон, недаром его издали.

— Пора пришла. Грех сказать, в троллейбусе девушки место уступают. И устал я. Сам знаешь, как пускали вторую очередь….

Начальник цеха вздохнул, потому что знал: пуск новосодового и на самом деле дался тяжело. Сутками из цеха не вылазили.

— Не выдержишь на пенсии-то…

— Привыкну. Рабочий человек быстро обвыкается.

В день рождения пригласили Александра Федоровича в красный уголок. Пришел он, а там уже рабочих полным-полно, все цеховое начальство и заводское. Так заведено на содовом: по-доброму провожать человека, верой и правдой прослужившего заводу тридцать с лишним лет.

Все шло так, чтобы почувствовал и запомнил, что родные провожают его, что ценят его великую работу. Были и речи, и поздравления, и подарки. Насчет стиральной машины кто-то пошутил, что подарок этот больше для жены, а вот часы, большие, в деревянном корпусе, — это уж точно для него. Чтобы не забывал о времени в дни своего пожизненного отпуска. И еще подозрительно тяжелый букет вручили ему. В нем оказалась хитро замаскированная бутылка коньяка. Не какого-нибудь дешевенького, а настоящего армянского КВВК. Как-никак кадровый рабочий уходит, бригадир ремонтников машинного зала, орденоносец, рационализатор, общественник — скупиться нечего, заработал.

В общем, хорошо проводили. Счастливо отдыхать тебе, Александр Федорович, отсыпаться.

Первые дни бессрочного своего отпуска старался «вкусить» Александр Федорович полной мерой все, что он может дать: ложился пораньше, вставал попозже, днем разрешал себе на диване поваляться и газеты свежие неторопко читал. И гулял по городу, засыпанному осенними листьями, старательно умеряя прыть: некуда спешить — хороша ты, пенсионная жизнь. Ни волнений тебе, ни забот, ни спешки. Ни ты ни от кого не зависишь, ни к тебе никто не придет и не потребует — вынь да положь.

Вроде бы даже руки стали отходить от крепко-накрепко въевшегося машинного масла. Но золотая осень сменилась дождями. Они нудно стучали в окна, обивали последние листья с подстриженных тополей. Александр Федорович смотрел с грустью на кряжистые деревья. Ему не нравилось, что их подрезают: вон сколько лет растут, а все словно недомерки-толстушки. Под дождь он еще и еще раз наново просмотрел свою жизнь, прикинул на досуге, что он выиграл, выйдя на пенсию, и что проиграл.

Вышло — дорогой ценой он заплатил за пенсионный покой. Все отдал: и прошлое, и настоящее, и будущее, и еще что-то такое, что определить сразу трудно. Только казалось ему иногда, что он сам себя заложил за те законные 120 рублей, которые выделили ему за долгий труд.

Кто ты такой сейчас, Александр Федорович? Как жизнь прожил и теперь зачем существуешь на земле? Что оставил после себя и что еще оставишь?

Думать на эти темы на пороге пятьдесят первого куда тяжелее и мучительнее, чем в восемнадцать: «Александр Федорович Анфалов — человек, лишившийся родины», — так можно было бы начать рассказ о прошлом его, чтобы сразу заинтересовать читателя.

Правда, в этой фразе была бы изрядная неточность. Потому что лишился-то Александр Федорович всего-навсего родного села, которое носило барабанное название «Де-дю-хи-но» и входило в свое время в состав Березников. Когда плотина ГЭС у Перми перегородила реку, Кама, вышедшая из берегов даже возле Березников, отняла у города не только Дедюхино, а и соседнюю Ленву и еще кой-какие местечки. Я назвал вместе с Дедюхино еще и Ленву, потому что прожил в ней, расположенной по соседству, через реку от Дедюхино, два года, и мне почему-то обидно представить, как проплывают стайки рыб по бывшим улицам, в пыли которых нога увязала по щиколотку, как бродят по дворам раки, зарастают илом огороды. Что ни говорите, а грустно лишаться места на земле, куда можно было бы когда-нибудь, потом, в будущем, приехать, побродить по знакомым дорожкам-тропинкам, заглянуть в знакомые дворы, постоять на волейбольной площадке, где ты впервые сыграл в волейбол, почувствовать себя мальчишкой и поверить хотя бы на секунду, что жизнь только начинается и многое впереди будет не так, как получилось на самом деле…

Ну да речь не обо мне.

Александр Федорович, как мне показалось, не очень тужит об утрате родного села. В паспорте у него местом рождения указаны Березники, а такой родиной люди впоследствии будут гордиться. У него квартира в новом районе города, неподалеку от телестудии. От дома рукой подать до остановки троллейбуса, который за какие-нибудь пятнадцать-двадцать минут довозит его прямешенько до новосодового завода. А что касается воспоминаний детства, то они у него не такие уж радужные.

Отец его работал у солеваров до 1914 года. Потом он ушел на войну. Там и погиб. Их осталось с матерью двое. Трудно было жить. Вот мать и вышла за другого. Тоже был хороший человек. Еще четверо у матери появилось. Отчим тоже у солеваров работал.

Труд солеваров был каторжным. Варницы, высокие, деревянные башни, угрюмо смотрели на мир подслеповатыми окнами-бойницами. Внутри черно от сажи и душно от пара, насыщенного солью. Соль разъедала бревенчатые стены и чумазые лица рабочих-солеваров. Над огнем в больших квадратных ящиках-чренах варился соляной раствор. Когда он густел, варничные рабочие лопатами бросали соль на полати для просушки. Затем также лопатами соль набрасывали в жаровни.

Я рассказываю об этом так подробно, потому что разговорами об этом каторжном труде было полно детство Саши Анфалова: его отец и отчим были «поварами», мать тоже работала у солеваров.

И еще потому, что меня всегда поражает, как быстро в наше время уходят в область преданий старые профессии, навыки и ремесла.

Недавно был я в Березниках и видел, как пожилая женщина, чуть пошатываясь, шла мимо огромных витрин магазина и, не придерживая, несла на голове две сложенные одна на другую буханки хлеба. Буханки покачивались, а женщина недовольно ворчала на них.

Прохожие останавливались и смотрели на эту картину, словно на цирковой номер. Я тоже остановился и долго смотрел. А потом подумал: а что, собственно, тут удивительного?! Перед войной еще — я отлично помню это, хоть и был мальчишкой, — из автобуса, который ходил от центрального поселка Березников, Чуртана, до Ленвы и Дедюхино, выходили молодые и пожилые женщины, привычно вскидывали на голову покупки, завязанные в белые платочки, и плавно шли по горбатым улицам. И узелки ровно, не покачиваясь, плыли над головами. Столетиями вырабатывали грузчики, носившие соль в трюмы барж, умение носить тяжелые мешки на голове, балансируя руками, чтобы не свалиться с шатких мостков. Грузчиками работали в основном женщины. Их звали «солоносками». Свой профессиональный навык они использовали и в жизни.

Мать Саши Анфалова была солоноской.

Сейчас не стало не только солоносок, но и трубных мастеров, буривших соляные скважины, варничных поваров, которые варили в чренах соль, водоливов — работу последних я вообще с трудом себе представляю.

Этот процесс прошел на глазах одного поколения. Новый город Березники, сталкиваясь со своим недалеким прошлым, останавливается и смотрит, удивленный. Или тем, что такое раньше могло быть. Или тем, что старое так быстро стало достоянием истории.

Ломка, которая иногда может длиться веками, в Березниках заняла максимум два десятилетия. Мальчишка Саша Анфалов, выбирая в пятнадцать лет себе будущее, уже не считал, как его отец, что у него одна дорога — в солевары. Он вступал в трудовую жизнь, когда рядом с содовым заводом уже встали корпуса химического комбината, когда в школы ФЗУ, на курсы принимали желающих стать химиками. Саша тоже решил стать химиком. Лет ему было явно мало, но он обманул приемную комиссию. Но не сумел обмануть свое призвание. На первой же практике, взяв в руки пробирки, маленькие, прозрачные, хрупкие, он почувствовал разочарование.

Его манили машины. С ними он познакомился, тайком проникнув в машинный зал. Его детское воображение поразили огромные маховики, коленчатые валы, поршни, напряженный гул.

Мальчишка с восторженными глазами не мог не обратить на себя внимания, не мог не вызвать желания помочь ему. Машинист, старый рабочий, который казался Саше чуть ли не полубогом, потихоньку натаскивал паренька, помог сдать экзамен и, когда Сашу приняли в цех, обучал его сложному слесарному делу. С той поры тридцать с лишним лет сохранял Александр Федорович трепетную любовь к нему. Он первым из Анфаловых изменил профессии своих отцов. Его сын идет по уже проложенной дороге. Он химик.

Один из березниковских журналистов сравнил Александра Федоровича Анфалова с… (кем бы вы думали?) с Ильей Муромцем! Ни больше ни меньше…

Даже при очень большом старании найти общее у Ильи Муромца и Александра Федоровича довольно сложно. Анфалов маленького роста, сутулится. Он кажется немного выше, когда сидит за столом, подперев тяжелую, большую голову широкой ладонью.

Но неисчерпаема игривость человеческого ума. Журналист нашел общее: тридцать лет просидел Илья Муромец сиднем на печке, потому как не носили его ноженьки; тридцать лет (к тому времени, когда писался газетный очерк) проработал на одном месте Александр Федорович.

Не знаю, как насчет литературных достоинств сравнения, но что верно, то верно: в 1931 году пришел шестнадцатилетний Саша Анфалов в машинное отделение содового завода, и с тех пор хранилась его трудовая книжка в отделе кадров старейшего на Западном Урале химического завода.

Когда рассказываешь о великих тружениках вроде Анфалова, хочется представить их как-нибудь погероичнее. Найти для очерка в его жизни случай, когда совершил он отчаянно смелый и самоотверженный поступок. Чтобы спас если не завод, то хотя бы цех. Чтобы поработал с большой опасностью для себя. Чтобы к нему с благодарностью…

Что касается благодарностей, то в этом пункте грех обижаться. За безупречный труд, за техническое творчество наградило правительство Александра Федоровича орденами Ленина и Трудового Красного Знамени, медалями и значками разными. Первому на заводе присвоили ему звание «Мастер — золотые руки».

А вот насчет героического дело совсем плохо. Много раз встречались мы с Александром Федоровичем. Дома я у него был и на работе, с товарищами его разговаривал и вырезки из газет, где писалось об Анфалове, читал, но так и не сумел найти что-то такое, особенное, чтобы сюжет в очерке был.

Нет, и все тут.

Я рассказал об этих поисках и самому Александру Федоровичу. Он усмехнулся своей хитроватой улыбкой и подвел под эту неудачу соответствующую базу:

— Несчастный случай на производстве, он почему бывает? От халатности, раз. Или из-за незнания машин. Ну, и если машину слесарь не любит. Потому что если машину не любить, она в любой момент может напакостить.

Зря искал я «случай». Халатности Анфалов за тридцать с лишним лет работы не допустил ни одной. Со знаниями дело обстоит так: грамотишки у него маловато, учиться в школе толком не пришлось, но чертежи он читает не хуже любого дипломированного техника, а технические книги предпочитает художественной литературе.

Что касается любви к машине, тут его на работе посмотреть надо. Я наблюдал, как прослушивал он тяжелые компрессоры. Ухо к кожуху приложил, глаза полузакрыты, а губы чуть-чуть шевелятся, будто он с машиной разговор на ее языке ведет, выслушивает ее. В машинном зале гул большой, разговаривать трудно, ничего не разберешь, а вот Александр Федорович слышит в этом гуле не просто голос каждой машины в отдельности, но и понимает еще, как себя чувствует агрегат, какая ему помощь может в ближайшее время потребоваться.

Известно, что опытные ткачи отличают до сорока различных оттенков черного цвета. Этот пример тонкости и тренированности человеческих органов чувств приводится в любом учебнике философии. Сотни разных механизмов, деталей, узлов создают гулкую симфонию машинного зала. Какое профессиональное мастерство нужно, чтобы слышать каждую машину, каждую деталь, чувствовать по одному звуку, как бьется сердце каждого агрегата! Это то, чему не могут научить ни одни курсы, что не может дать ни один учебник, ни один вуз. В этом профессиональном мастерстве большой опыт, наблюдательность, любовь к машине, постоянное творчество в самой его высшей и бескорыстной форме. Когда я думаю об отношении Анфалова к работе, я сравниваю его с истинными актерами, не мелкими ремесленниками, а именно с истинными, которые приходят на каждый спектакль задолго, чтобы, как говорится, войти в роль. Так требует искусство. Точно так же относится к своей работе Анфалов. Я приведу его собственные слова:

— Придешь пораньше — я всегда на час-полтора уезжаю раньше из дома, — поразмыслишь обо всем, прислушаешься, о каждой машине спокойно подумаешь. Настроишься на рабочий лад — вот дело и спорится.

И еще одно. На Западе такое профессиональное мастерство было бы тем капиталом, над которым рабочий бы трясся, боясь — не дай бог! — чтобы кто-нибудь не овладел его навыками, его знаниями. Анфалов всю жизнь одаривал своими знаниями, своим опытом с щедростью бесконечно богатого человека, знающего, что чем больше он отдает, тем богаче становится.

Представляю, каково было такому специалисту вдруг понять, что больше никогда, никому не потребуется его талант… Талант только тогда удовлетворен, когда находит себе постоянное применение.

За один месяц пенсионной жизни понял Александр Федорович простую эту мысль: и борьба, и тревоги, и обязанности, которые подчас склонны мы рассматривать как нечто постороннее, мешающее нам спокойно жить и наслаждаться какими-то радостями необычайными, — это и есть мы сами, наше нутро, наше богатство, наше счастье. Это — наша человеческая сущность, которая только в борьбе, в работе и раскрывает себя до конца. Потерять все это — значит, потерять настоящее, а вместе с ним и прошедшее, и будущее. Потому что прошлое — только тогда богатство, когда оно питается настоящим. А будущее только тогда манит, когда борется за него человек, строит его своими руками.

Так думал Александр Федорович Анфалов. Пенсионер Анфалов. А итог этих раздумий был такой. Через месяц пришел бригадир ремонтников навестить свой завод и не стал долго ломаться, когда предложил ему начальник цеха вернуться на старое место. Он и сам хотел проситься. Спасибо и на том, что позвали.

Вот такая история произошла с Александром Федоровичем Анфаловым в 1962 году.

Добровольное заточение в домашних стенах было для него равносильно тому, как если бы после тридцатилетнего сидения на печке не встал бы Илья Муромец и не совершил свои подвиги.

Там был бы сказке конец, а здесь хуже — человеку, рабочему, труженику…

Не хотелось мне возвращаться к Илье Муромцу, но как-то само собой вышло.

После того как Александр Федорович вновь доказал, что вполне под силу быть ему бригадиром, назначили его мастером машинного зала. Тогда же в его бригаду пришел молодой специалист, техник по образованию, всегда веселый и улыбчивый, но очень жадный на работу Евгений Шуйгин. Брали его с дальним прицелом: пусть наберется побольше у опытного специалиста (к тому времени Анфалов уже вернулся с пенсии), а дальше видно будет…

А что получилось дальше, скажет сам Евгений. Слово Шуйгину:

— Весь мой путь в мастера, мой личный путь, проходил под его началом. Он дал мне очень много ценного, как специалист, передал мне все свои знания машин. И сейчас передает. По всем сложным и спорным вопросам я обращаюсь к нему за советом, и эти советы в большинстве случаев бывают правильными.

— Он не очень переживает, что вы сменили его на посту мастера?

— Нет, он сам просился в бригаду, потому что образования у него не хватает. И потому он не переживает.

Евгений молодой работник, прожил немного. Поэтому, наверное, он так категорически и ответил: «Нет, не переживает». Я разговаривал с Александром Федоровичем немного погодя после его возвращения в бригаду. Нет, не так-то уж он равнодушно пережил то, что его ученик сменил его самого на посту мастера. Говорил об этом Александр Федорович хмуро, недовольно, у него даже этакие нотки появлялись: мол, пора уходить, не тяну, не получается, года…

Я уж с тревогой подумал, что это всерьез. Но немного погодя Александр Федорович заговорил о молодежи, и понял я, что эта обида — только маленький эпизод в той большой радости, которую испытывает этот человек, воспитывая молодежь, передавая ей знания. Во время одной нашей встречи (а мы виделись с ним несколько раз за год) попросил я его написать коротенькие характеристики на своих товарищей. Эти характеристики тогда не понадобились мне, и я думал, что они вообще потеряны. Но оказалось, что они сохранились, и теперь я приведу некоторые. Я даже не буду их править.

«Шамарин Вячеслав Николаевич. Упорный. Любит труд. Не отказчив в помощи товарищам. Всегда на любом участке поможет товарищу в подборе инструмента. Лучший рационализатор цеха. Им подано 33 рационализаторских предложения».

К этой характеристике надо бы добавить одно: хорошим рационализатором Шамарина сделал сам Александр Федорович. Он подсказал ему идею первого предложения. Растолковал все, помог написать. И видимо, и в самом деле — лиха беда начало, пошло, пошло, так и стал лучшим рационализатором цеха Вячеслав Шамарин.

«Федотов Михаил Тимофеевич. Тихий, вдумчивый и всегда аккуратный в выполнении порученной ему работы. Где не знает, сначала спросит, а затем выполняет. И качественно».

«Пименов Вячеслав Павлович. Работает с пуска завода. Хорошо освоил парораспределение и единственный слесарь, который может производить регулировку парораспределения. Тов. Пименов из бригады слесарей рекомендован машинистом турбокомпрессоров типа «Рито», сам участвовал в монтаже».

Кстати, среди этих характеристик оказалась характеристика и на Евгения Шуйгина. Вот она.

«Шуйгин Евгений. Работает еще совсем немного, но уже успел освоить важное в машинном деле — шабровку и затяжку подшипников. Шуйгин имеет образование техника и хочет продолжать учиться».

Видимо, в жизни каждого начинается такая счастливая пора, когда собственная гордость и честолюбие отступают на задний план. Когда начинаешь испытывать высшую радость, находя свое в других, — в учениках и последователях. Когда больше следишь за успехами своих молодых друзей, чем за своими собственными. Когда непримиримую поспешность молодости сменяет спокойная последовательность зрелости, знающей, что окончательный результат приходит через множество маленьких и больших ступеней и не все они ведут только вверх. Когда понимает человек, как важно воспитать в молодежи, которой свойственно какое-то беспокойное стремление к перемене мест, чувство хозяина того небольшого участка, за который доверено тебе отвечать. Потому что, если говорить о самой главной черте, определяющей отношение Александра Федоровича к своему заводу, к своему цеху, то я бы сказал так: он хозяин его. Это он хочет видеть и в молодежи.

Если вы будете на новосодовом заводе, поинтересуйтесь насчет знаменитой «кладовочки» Александра Федоровича Анфалова.

Происхождение этой кладовочки таково: где бы ни увидел Александр Федорович брошенную деталь, первое, что приходило ему в голову: «А нельзя ли использовать? Сейчас не пригодится, через полгода понадобится. Чуть поистерлась — ничего, можно подремонтировать».

Молодежь, та первое время с усмешкой смотрела на Александра Федоровича. А когда бригадир строго отчитывал их, если кому случалось выкинуть при ремонте сносившуюся деталь, то меж собой и скопидомом, и «Плюшкиным» называли.

— В наше-то время кладовочки, Александр Федорович!?

— Ничего, сами поймете, что нужна она.

Что спорить по таким делам!.. Александр Федорович уже вышел из того возраста, когда считают, что разговорами да беседами можно взять и перекроить нутро человека. Жизнь, она сама шлифует каждого.

Им, старшим, важно только направлять молодых, чтобы они больше из этих самых уроков взяли. Не нотациями да беседами нужно воспитывать молодежь, а примером да умелым использованием того, куда толкает людей жизнь.

Он-то хорошо знал, что все эти гайки, шайбы, трубы, проводка, кусочки кабеля — потом спасают много нервов и времени. Завод новый, кто же будет давать запасные детали для нового? А ремонтировать сносившиеся детали нужно и на новых станках.

Полгода не прошло с пуска завода, а к Александру Федоровичу уже забегали:

— Александр Федорович, выручи!

— Александр Федорович, опять запчастей нет.

— Александр Федорович…

Не было такого случая, чтобы кладовочка не выручила. Потихоньку умножать ее богатства стали другие члены бригады. Потихоньку и они приучали себя к мысли, что, если думаешь остаться на заводе не год и не два, нужно заглядывать дальше, жить не сегодняшним только днем, но и завтрашним. Крепко пускать корни в заводскую жизнь. Навсегда.

А коль скоро запала в них такая мысль, что завод для них навсегда, что родной он для них, все остальное приложится. Будут и они квалифицированными слесарями. И сами научатся всем премудростям слесарного дела. Полюбят его.

Потому что второе главное, что считает своим долгом прививать Александр Федорович молодежи, — это любовь к делу и творчество. И ценит своих молодых друзей за то, как они работают, как к делу относятся. Это стержень рабочего человека. Если он прочен, то все остальное приложится…

Вот и хочет он видеть своих молодых товарищей-подчиненных крепкими, с прямым и четким взглядом на будущее.

Сам-то он далеко видит…

А покоя не будет. Слишком уж накладен этот покой…