Люди страны чудес

Я ищу этот город

в преданьях и в памяти сердца,

Словно в снежную заметь,

к нему пролагаю тропу.

Город — как человек.

Он рождается, любит и сердится,

И проходит, смеясь и ликуя,

у майских трибун.

Я за ним наблюдал,

утомленно подошвами шаркая,

То в домах, то в Дворцах,

то в музее, смешавшись с толпой.

Так мальчишка следит

за полетом воздушного шарика:

Чуть рванется из рук —

и уже высоко над тобой!

И, как будто почувствовав,

что для поэзии требуется,

Город мне раскрывался —

но только на миг и слегка.

И трещали натруженно

ребра троллейбуса

Под напором рабочих

с калийного рудника.

И, презрев светофоры,

мерцавшие у перекрестка,

Вечер шел напролом,

стучался в любое окно.

Выпив вовсе не кофе

в кафе под названьем «Березка»,

Парни ждали девчонок

и шли по соседству в кино.

Север в лица дышал,

по-таежному лютый,

И метельные тучи

свисали сугробами с крыш.

И опять драмтеатр:

«Рассудите нас, люди!» —

Тщетно к людям взывал

с театральных афиш.

Я ходил и глядел.

Но при этом досмотре подробном

Видел улицы. Баню. Вокзал.

Ну, а главного — нет и следа.

Только жизнью своей,

по своим образцам и подобьям,

Создаем мы любовь,

и мечту,

и свои города.

Я люблю этот город!

И как тут в стихи ни рассовывай

Всю сумятицу встреч,

важен главный исток и родник:

Что на этой земле

и живет, и работает содовый,

Что под этой землею

грохочет калийный рудник.

Я люблю этот город —

за ясность проспектов и планов,

За рабочую юность,

ее окрыленную власть,

И за Камушку-Каму,

которая тихо и плавно

На полнеба

по воле моей и твоей разлилась;

За газоны и клумбы

в росистых предутренних искрах

И за первосентябрьский —

для школьников — Праздник Цветов,

И за взлет и стремительность

зданий конструктивистских,

Очень схожих конструкцией

с юностью наших отцов.

Я стучусь в эту юность:

— Скажите, вы были какими?

Тридцать лет между нами.

Скорей разберите завал!

Покажите мне город,

который Республикой Химии

Молодой Паустовский еще называл.

Что вы знали?

И что в сновидениях видели,

Если снег подступал

сединою к виску?

…На свиданье с отцами

выходят строители

По хрустящему утреннему снежку.

Прорубленною просекой —

к заснеженной реке,

А зорька над сосенкой,

как знамя на древке.

Рябинка да калинка,

да сучья, как плети,

А будет — калийный,

очередь третья!

Морозец не упарил,

пожалуйста, готов!

Эй, где вы там, парни 30-х годов?

Работы земляные,

как и тогда.

Да года иные,

не те года!

К чертям лопаты,

верь не верь,

Вот экскаватор —

это зверь.

30 лет минуло

как-никак,

Выручай, милая

тех-ни-ка!

Такую бы, умную, —

да вам бы, земляки…

…Это юность встречается с юностью.

Место встречи:

Усолье — Березники.

Усолье, соляные копи,

какой стариною гордишься?

За Камой — болотные топи,

тайгу сторожат городища.

Пермяцких божков — на растопку,

язычников — в плети,

креститься,

меха соболиные — в клети,

работных людей — в крепостницы:

поститься, за соль расплатиться,

пока захрипишь и не свалишься.

Как малые крепостицы —

бревенчатые солеварницы.

И солнце намокло в рассоле.

Солены Урала отроги.

Рассветы брели на Усолье,

чумазые, как углежоги.

Не хуже Фордов в Америке

мясо с костей состругивали

Лазаревы-Абамелики

и Строгановы со слугами.

Тряслись работяги в кашле.

Кайла в камень втыкали.

Со спин соленые капли

в землю опять втекали —

кровавые, потные, частые

от зноя и гнева палящего.

И тихо тикали часики

на животе управляющего.

Но капли долбили камень!

Земля рвалась из оков,

предчувствуя здесь, на Каме,

рождение Березников.

Ай, Пермь,

какие барышни

с откоса машут ручками!

А мы себе на барже

работаем грузчиками.

Червонцы по карманам,

до встречи в пивной.

Но крикнул Ардуанов:

— Айда со мной!

Кули потаскали,

и — баста, крест.

Ай, трест Союзкалий,

хороший трест:

дал спецодежду,

выдал аванс.

— Вся страна с надеждой

смотрит на вас…

Барышни поплакали.

Привыкли немножко.

Три дня внизу на палубе

пиликали гармошки.

Сосенки над кручей.

Приехали, стоп!

Был ты, парень, грузчик,

а стал — землекоп.

Ну, нет!

Лопата, скажете?!

Вот эта — с руки.

От земной тяжести гнулись черенки.

Мы сравнивали горы.

Срывали холмы.

Земля рожала город,

а город — это мы!

В пыли,

спецовки рваные,

побреемся потом,

бригада Ардуанова дает бетон!

Хоть натощак да впроголодь —

никто не тужил,

а дисциплинка строгая

без всяких дружин.

Не брали на поруки.

Любой понимал:

Нельзя марать нам руки,

Серго их пожимал.

Нас с музыкой встречали:

— Да здравствуют бетонщики!

Нам девушки вручали

букетики-бутончики.

Бетон — важнее хлеба,

нужнее наград.

Бетон — трубою в небо

химкомбинат!

А вьюга лютела,

наделала дел:

как мерзлое тело,

бетон твердел.

И небо затвердело,

как стылый наст…

И вся страна глядела

с надеждой на нас!

— Я московский рабочий. Кадровый.

И к чему тут слова, подход?

Нам привычно:

шинельки скатывай

И — в поход!

Мы ведь грамотные.

Газеты читаем.

Приучились при Ленине,

пролетарском вожде.

И про Англию.

И про конфликт с Китаем

На КВЖД.

А тут — раздумывать не приходится.

Дело кровное как-никак.

Им же трудно сейчас приходится

В Березниках!

Вся страна

склонилась над картой.

Лес. Урал. А зимой — тяжело.

Я ж — московский рабочий.

Кадровый.

Когда формируется эшелон?

А скажите,

вы о славе думали,

когда ветры с Заполярья дунули

и вставал Урал, медведь обложенный,

на дыбы

и ждал от вас оплошности,

но вы шли

урочищами раскореженными,

жгли костры руками обмороженными,

на ветру глаза слезились,

красные,

(снова минус 50 на градуснике!),

и хребет трещал,

а все же выстояли

и дворцы, живя в бараках,

выстроили,

и все выше,

вся в поту и в инее,

поднималась над тайгою Химия —

в тех ночах,

до самой смерти памятных,

знали вы,

что город вам —

как памятник?

Ворчуны, жизнелюбы

в жизни — вовсе не паиньки,

Мы обычные люди.

И не ставьте нам памятники.

На уральских заводах

нашу жизнь продолжаете.

На заслуженный отдых

вы нас провожаете.

Нас зовут ветеранами.

Приглашают учащиеся.

Но рассветами ранними,

к сожаленью, все чаще

За гудком пароходным

по синеющим рекам

Мы неслышно уходим

в звезды, в роздыми, в реквием.

И над нами закаты,

как знамена, приспущены,

Коммунисты, солдаты —

мы в бессмертье пропущены,

Вам и слезы, и славу

этой жизни стремительной

Завещаем по праву первостроителей.

Но до будущих дней,

до великого таинства,

Мы листвой тополей,

мы травинкой дотянемся…

Споря, радуясь, мучаясь,

рвитесь в звездные выси —

Наша участь

теперь от живущих зависит.

Бывает слава незаметной —

простой газетною заметкой

о хлебе, домне иль мартене.

И в небе, дома иль в артели

кого-то ищет

слава близкая,

ничуть не льстя и не заискивая.

Но как ее заметить,

скромницу, —

врача, рыбачку иль коровницу —

тому, с кого иконы пишутся,

а он, как хвост павлиний, пыжится?

Ты вовсе не такая, слава!

Беги же,

прячься поскорей:

стихи, поклонницы — облава

у театральных фонарей.

Певец, любимец, нету сладу.

Трезвончик выдаст за набат

и шустро превращает славу

в вино, в дерьмо, в красивых баб.

И вот уже

трубит викторию,

что у народа он в чести,

и, как в «Асторию»,

в историю

ему желательно войти.

Он славу лапает, как хахаль,

гогочет, волокет в кусты.

Но что тебе,

Микула-пахарь,

до той тщедушной суеты!

Ты смотришь, ратай,

в утро раннее,

у ног полощется земля.

В великом противостоянии

есть Человек.

И есть Земля —

отцами, дедами завещана,

чтоб семя — сеять,

колос — жать.

Земля,

упрямая, как женщина,

которая должна рожать.

Она лежит в слезах и славе,

и как испарина — роса.

И только мы

помочь ей вправе

Усильем плуга и резца.

Над нашей стройкой —

то снег, то дождики.

На стройку стайкой

летят художники,

снуют, рискуют,

в грязи ботиночки,

в обед рисуют

с девчат картиночки —

Большую Химию

отображают,

а те — хихикают,

не возражают.

Ах, Маши-Машеньки,

дугою бровки!

А мы, монтажники,

сидим в бытовке,

как черти, грязные —

бригада греется,

как черти, радостные —

работа клеится,

А жизнь-то разная,

но, в общем, ладится.

И брюки в праздники

на танцы гладятся —

танцуй до ночи,

еще захочется,

смешинки в очи

не прячь, заочница!

Девчонка-сварщик,

с ней станешь смирным:

— Давайте вальсик

вдвоем смонтируем!

Как зорька, свежая,

смеется весело:

— Что, танцы — смежная

у вас профессия?

Пускай смеется,

потом посватаем,

а мне придется

сидеть над ватманом,

а в руки ватные

рейсфедер тычется —

даешь, соратники,

политехнический!

Горит настольная,

будильник тикает…

Не топь застойная,

не заводь тихая —

жить надо начисто,

не без достоинства!

Отцами начато,

а мной — достроится.

Цветут над землею вишни.

А выше, а чуточку выше

С ведерком и кистью девушка

за лучик весенний держится.

Березонька, белобровочка,

В платочке березниковочка

Хлопочет под солнцем и дождиком

о доме, совсем новорожденном,

И окна смеются, вымыты,

и краски чисты, как вымыслы,

В квартирах еще струится

семнадцатилетье строительницы,

И дом, для людей распахнутый,

молод, как песня Пахмутовой!

Шторма, над морями — тише!

С ума, что ль, в Майами? — тише!

Маневры,

манера кланяться

пред колпаком куклуксклановца,

рекламы, казармы, нары,

седеющие сенаторы, —

как школьницу,

правду растлившие,

войну, как цветок,

растившие —

Тише!

Со мной говорит девушка.

Говорит почти неслышно,

глаз не видно в полумгле:

— Жизнь моя как эта вишня.

Корни прячутся в земле.

Корни крепко держат вишню,

хоть листочки и дрожат.

В землю лег отец у Вислы

девятнадцать лет назад.

Одинокой не забота ли?

Трое — меньше мал-мала!

Мать в колхозе на ферме работала.

Простудилась и умерла.

Младших взял в детдом заведующий.

Я — одна в пустой избе.

Но была соседка сведущей:

— В город надобно тебе!

Поживешь,

потерпишь малость,

зато — сытая.

Нянька — это специальность

дефицитная…

Город, город — сто дорог,

только б вырасти!

Ты катись, колобок,

лет четырнадцати,

Нянькой, стряпкой, судомойкой,

в кухни и дровяники…

На путевке

комсомольской

Я прочла:

«Березники».

Урал чертовски молод.

Что было — не в зачет.

Я нянчу этот город!

И он со мной растет

У камского бережка

по дням и по часам.

Его я очень бережно

вздымаю к небесам.

Ты хочешь, Город Химии,

земля — моя соленая,

Окрашу небо в синее,

а улицы — в зеленое?

Веселыми веснушками

рассыплю дома,

А в небе погремушками

грянут грома!

Ах, краски — свет и ярость,

чудо, а не смесь!

Мне весело малярить

именно здесь.

Жизнь начинается заново.

Вот они, первые метки:

Улица Ардуанова,

улица Пятилетки —

Вы не из давней древности,

не из гостей незваных.

Сколько отцовской требовательности

в ваших простых названьях!

Взад да вперед не ходите,

а по привычкам стойким

Нас прямиком выводите

к школам и новостройкам.

В школах Сережи, Наташеньки

учатся и дичатся.

А выйдут из них монтажники

небывалого счастья.

Юность, — взлет соколиный,

в синь, в поднебесье взмывай!

Дай им закалку, калийный!

Ты помоги им, магниевый!

Лучится по-ильичевски

Камское море синее —

Это для вас, мальчонки,

живет на Урале Химия,

Для вас, сидящих за партой

утро Труда и Мира

Коммунистической партией

точно запрограммировано!

За Камою, за окоемом,

за древней каменной грядой

в сиянье тысячеоконном —

уральский город молодой.

Как он торопит утро сонное!

И, вырываясь из кольца,

все дальше, к пригородам, к Семино,

спешит —

и нет ему конца, —

никак он с нами не расстанется,

Уже сейчас

беря в расчет,

Что с Верхнекамской гидростанции

к нему Печора потечет;

войдя по грудь

в рассветы дымные,

он нас сзывает, как набат.

Взрывает одурь, глушь,

Дурыманы

Второй калийный комбинат, —

чтоб встали дружными, не хилыми

земные всходы по весне,

чтоб именно отсюда

Химии

шагать победно по стране,

чтоб солнце пить и с бурей сладить

совсем молоденьким росткам!

И нет конца

рабочей славе.

И нет конца Березникам.