Мадам де Помпадур [Madame de Pompadour]

Глава 16. Внешняя политика

После заключения мира в Экс-ля-Шапель в 1748 году Европа была как никогда прежде близка к тому, чтобы стать единой. Английский король был немцем, король Испании — французом. Австрийская императрица вышла замуж за лотарингца, чья мать была француженкой, король Франции был наполовину итальянец, а его наследник, дофин, наполовину поляк, женился на немке. Шотландские и французские архитекторы строили в России и в Германии, во Франции трудились краснодеревщики-итальянцы, французские художники работали в Риме, венецианские — в Лондоне, голландские — в Париже. Интернационализм распространялся даже на тогдашние армии. Во время последней кампании в войне за австрийское наследство, которая была отмечена победами французского оружия при Берг-оп-Зооме и Руку, сложилось так, что ни один из генералов не был уроженцем той страны, за которую воевал. Главнокомандующим у французов служил маршал Мориц Саксонский. Берг-оп-Зоом был взят маршалом Левендалем, датчанином-протестантом, который восхищал своих новых соотечественников тем, что имел трех жен, и все они были живы-здоровы. (Здравствующая мадам де Левендаль была представлена в Версале и привлекла к себе не меньший интерес, чем если бы была жирафой). Военачальник, командовавший английскими солдатами при Руку, фельдмаршал лорд Лигонье, был гугентом-эмигрантом родом из Кастри на юге Франции. Он попал в плен, и Людовик XV дал в честь него обед, во время которого спросил, не пора ли теперь заключить мир. Он в последнее время спрашивал об этом после каждой кампании, но англичане просто рвали и метали от ярости и слушать не желали о мире. Людовик частенько говаривал: «Какие у нас жестокие соседи».

И все же в следующем году мир был подписан. Он разделил Европу на два союзных лагеря: с одной стороны, Австрийская империя, Россия, Англия, Голландия и Сардиния, с другой — Франция, Испания, Королевство обеих Сицилий, Пруссия и Швеция. Поскольку нападение одной из этих сторон на другую явно было бы неразумной авантюрой, можно было ожидать, что надолго установится мир, если бы не возник новый фактор. Политики не брали в расчет Америку и Азию. Англичане, твердо намеренные заполучить на этих континентах самые обширные владения, были крайне заинтересованы в том, чтобы их единственные соперники, французы, увязли поглубже в европейских делах и не мешали им строить Британскую империю.

Англичане с французами уже вели необъявленную войну на море, в Индии и в Канаде. В июне 1755 года три французских корабля — «Алкид», «Лилия» и «Королевский дофин» — в тумане отстали от флотилии, направлявшейся в Квебек, и наскочили в Атлантике на английскую флотилию, тоже шедшую по своим делам. Английские пушки немедленно открыли огонь, а капитан «Алкида», торгового судна, оснащенного пушками, которое уже несколько месяцев находилось в плавании, решил, что пока они не были дома, началась война. Он взял свой рупор и прокричал капитану «Дюнкерка»: «У нас мир или война?» На что этот морской волк громогласно ответил: «Мир, мир!» — и, не потрудившись понизить голос, добавил: «Пли!» Военное судно «Королевский дофин» сумело уйти, но два других корабля были захвачены англичанами.

Эта новость достигла Франции, когда двор находился в Компьени. Царедворцы воображали, что все обойдется и что Лондон возместит содеянное, вернув «Лилию» и «Алкида», но Людовик XV не питал столь радужных надежд. Он немедленно приказал прекратить все работы на строительстве королевских резиденций и отменил все обычные поездки двора до конца года. Маршал де Мирепуа, французский посол в Лондоне, понял, насколько серьезно обстоит дело, и поспешил покинуть Англию. Он любил эту страну и был страшно угнетен случившимся. На прощание он подарил всем своим английским друзьям по бутылке вина. И лорд Албемарл, долгие годы бывший послом Англии в Версале, любил Францию, так что, быть может, к лучшему, что он как раз в это время умер от апоплексического удара пятидесяти двух лет от роду — как говорили французы, милорд Албемарл не отказывал себе в удовольствиях. Он был мал ростом и тучен, настоящий голландец, а его жена, хоть и урожденная графиня Леннокс, казалась еще большей голландкой, чем сам лорд. У Албемарла была любовница-француженка по имени Лолотт. «Не расхваливайте звезды, Лолотт, вы же прекрасно знаете, что я не могу их вам подарить». Он был близким другом короля и мадам де Помпадур, которая посылала ему фарфоровые цветы и другие маленькие подарки. Как часто дипломатическая дружба кончается горьким разочарованием! Между интеллектуалами и аристократами обеих стран царили превосходные отношения, французские философы любили британские государственные институты, даже если не всегда их понимали, и даже восхищались ими, а образованные англичане, наделенные вкусом, половину удовольствия в жизни извлекали из французской цивилизации и культуры. Война не имела никакого отношения к взаимным чувствам двух стран, она была следствием столкновения интересов, к несчастью неизбежного в сложившейся обстановке.

Любопытно отметить, что судя по тогдашним мемуарам, французы, размышляя о войне с Британией, не предусматривали военных действий на море, и постоянно обращались мыслью к наступлению на Ганновер — наследственное владение английских королей Ганноверской династии. Впрочем, Людовик от души стремился этого избежать. Несколько месяцев тянулись переговоры, а пока оба флота ввязывались в стычки, где бы ни встретились. Наконец в мае 1756 года англичане выступили с заявлением: «Мы объявляем войну Франции, которая столь бесчестно начала ее».

А тем временем австрийский посол при версальском дворе Штаремберг получил от своей императрицы инструкцию выяснить взгляды принца де Конти и разузнать, не пойдет ли теперь Людовик XV на союз с ней. Штаремберг сообщил, что принц де Конти потерял большую часть своего влияния на короля, так как настоящим личным секретарем короля стала теперь мадам де Помпадур, и в интересах дела лучше бы обратиться к ней. В Версале существовало правило, согласно которому ни один посол не мог видеться с королем наедине, а поэтому следовало искать посредника. Никто из министров не годился, так как Штаремберг знал, что они настроены в пользу Пруссии и будут категорически против его предложений.

Тут снова на сцене появился аббат де Берни. Давно забылись те времена, когда самой дерзкой его мечтой была мансарда в Тюильри. В 1752 году его при содействии маркизы назначили послом в Венецию, а в 1755 году перевели в Мадрид. В промежутке между назначениями он погостил в Версале и нашел мадам де Помпадур очень занятой государственными делами. Она показала ему несколько меморандумов, адресованных ею королю, который всегда предпочитал, чтобы любое серьезное дело ему представляли в письменном виде, а не устно. Берни с удивлением обнаружил, что соображения маркизы на редкость хорошо изложены и толковы, и настоятельно советовал ей продолжать.

Аббат спросил также, неужели она не может помириться с д’Аржансоном? Она ответила, что нет, это невозможно, им никогда не сработаться, даже если она сумеет забыть все предательства и оскорбления за многие годы, потому что между ними нет доверия. Эта была крупнейшая ошибка за всю ее карьеру. Возможно, у д’Аржансона был не самый приятный характер, но он был опытным и талантливым профессиональным политиком. А из-за того, что мадам де Помпадур не сумела с ним поладить, судьба Франции в этот критический момент попала в руки «Бабетты-цветочницы».

В начале сентября 1755 года маркиза прислала Берни записку с просьбой посетить ее по важному делу. Маленький аббат примчался на зов рысцой и потом говорил, что ему бы в жизни не догадаться, зачем его позвали. Маркиза показала ему письмо Штаремберга с просьбой о беседе с ней: посол хотел представить ей секретные предложения австрийской императрицы Марии-Терезии. Кроме того, он просил, чтобы король отрядил кого-нибудь из министров присутствовать при этой беседе, чтобы доложить Его величеству эти предложения и передать его ответ. И хотя Берни с самого начала держался так, как будто от души одобряет союз с Австрией (да он и был одним из главных его устроителей), однако в своих мемуарах он пишет, что, прочитав это письмо, он испытал внезапное озарение. И разумеется, продолжает он, все, что он предвидел, осуществилось в точности, а именно: если король вдруг переменит фронт, все политическое равновесие Европы пойдет прахом (так и вышло); первым результатом этого станет война с Пруссией (она не замедлила начаться); эта война будет крайне непопулярна во Франции, у короля нет генералов, способных вести ее, а финансы не выдержат войны одновременно и на континенте и в колониях (и это была печальная истина).

В этот момент в комнату мадам де Помпадур вошел сам король и спросил, что думает аббат о письме Штаремберга. Берни, по его же собственному рассказу, повторил те соображения, что высказал маркизе. Король, весьма недовольный, сказал: «Все вы одинаковы, все враги королевы Венгерской» — так называли Марию-Терезию, формально отказавшуюся принять титул императрицы. Аббат возражал, что он, напротив, большой поклонник императрицы Марии-Терезии, и почтительно посоветовал королю поговорить со своими министрами. Король заметил, что это бесполезно. Весь государственный совет питал симпатию к Пруссии. Король же фактически решил заключить союз с Австрией. Он желал этого много лет, испытывал величайшее восхищение Марией-Терезией, величайшее отвращение к маркграфу Бранденбургскому, то есть, королю Фридриху II, и ему нравилась идея римско-католического альянса.

«Что ж, — сказал он Берни, — значит, нам следу-ет отослать господина де Штаремберга с пустыми любезностями, даже не выслушав его?» Аббат заверил, что не будет вреда, если король выслушает, что хочет сказать Берни. Кончилось тем, что Берни, вооруженный письменным удостоверением от короля, наделявшим его полномочиями вести переговоры, отправился к Штарембергу. Они условились на следующий день встретиться с мадам де Помпадур в Бремборионе, ее летнем домике, стоявшем внизу травянистой террасы в Бельвю.

В лихорадочном возбуждении от сознания собственной важности мадам де Помпадур выехала из Версаля. Она, Берни и посол прибыли в Бельвю разными дорогами, а добравшись до места, отпустили экипажи, слуг, и каждый в одиночку пешком отправился к условленному месту. Бремборион, крошечный домик-безделушка, предназначенный для часов ленивой болтовни, поистине прекрасно подходил для этой опереточной сцены.

Разумеется, мадам де Помпадур вообще не следовало ввязываться в это дело. Но многим ли женщинам на ее месте достало бы ума отказаться? Ведь это принесло ей столько лестных результатов! Возлюбленный, чьи серьезные занятия она мечтала разделять, доверил ей вести дело жизненной важности. Добродетельная императрица Мария-Терезия признала ее весомой фигурой в европейской дипломатии. Фридриху Великому предстояло узнать, что она не просто какая-то содержанка. Ненавистный д’Аржансон лопнет от злости, узнав о ее новой роли. Ей казалось, что она понимает положение в Европе не хуже других, и ей ни разу не пришло в голову, что они с Берни, может быть, уподобились воску в руках умного профессионального дипломата.

Голубой с золотом будуар с панелями работы Вербректа был достаточно велик, чтобы вместить троих, и здесь Штаремберг изложил предложения императрицы относительно союза: нейтралитет Австрии в случае войны с Англией; французам будет позволено занять Остенде; австрийские Нидерланды отойдут мадам инфанте в обмен на Парму; пункт о взаимной безопасности, по которому каждая из сторон обязывалась прийти на помощь другой в случае нападения третьей стороны и выставить 18 тыс. пехоты и 6 тыс. кавалерии. Огласив этот документ, содержавший примерно то, что и предполагали услышать маркиза и Берни, Штаремберг далее сообщил сведения, не ожиданные для них. Фридрих, который вот- вот должен был возобновить союзный договор с Францией, на самом деле вел секретные переговоры с Лондоном!

Маркиза успела подхватить азы политической науки, состоявшие в том, что международные отношения должны основываться на системе союзов. Если один союз расшатывался, следовало менять его на новый. Поэтому если Штаремберг сказал правду о Фридрихе, то союз с Австрией представлялся срочной необходимостью. Однако если бы она подошла к этой проблеме с той оригинальной тонкостью ума, которую она проявляла, заказывая произведения искусства или планируя свои парки, причем всегда избегала очевидных решений в поисках единственно правильных, возможно, она нашла бы другой выход. Может быть, самым мудрым курсом политики Франции было бы одиночество, неучастие в европейских союзах. Фридрих с австрийской императрицей были погружены в собственную ссору, и Франция, заключив союз с кем-то из них, непременно втянулась бы в драку, в то время как ни та, ни другая сторона нисколько не намеревались нападать на Францию. Но мадам де Помпадур этого не увидела, как и многие другие политики, и надо сказать, что аргументы «за» и «против» в этом деле с тех пор служат предметом споров.

Мадам де Помпадур и Берни поспешили вернуться в Версаль, чтобы посоветоваться с королем. Он отнесся к проблеме спокойнее, чем они, и поступил довольно разумно. Он написал дружественный, но ни к чему не обязывающий ответ Марии-Терезии и отправил герцога де Нивернэ со специальной миссией в Берлин, чтобы под видом возобновления союзного договора с Фридрихом разведать, какие там царят настроения.

Фридрих, одна сторона причудливой натуры которого всегда восхищалась всем французским, как и ожидалось, поддался обаянию де Нивернэ. Да и нельзя было выбрать лучшего посла, ведь герцог был не просто богатый и могущественный красавец, но и литератор, член Французской академии. К несчастью, пока Фридрих наслаждался обществом этого неотразимого вельможи, английские газеты испортили все удовольствие, опубликовав подписанный в начале 1756 года Вестминстерский договор. Согласно договору англичане с пруссаками брались совместно отражать любое иностранное вторжение в Германию, и таким образом, этот договор по сути дела представлял собой пакт между двумя германскими владетелями — прусским королем и ганноверским курфюрстом. Довольно странно, что Фридрих выбрал тот самый момент, когда ему предстояло возобновить свой союз с Францией, чтобы подписать соглашение с ее врагом. Когда де Нивернэ спросил его, что это за новый поворот событий, Фридрих был страшно смущен, но сказал, что договор чисто оборонительный и что он по-прежнему готов подписать союз с Францией. В ответ герцог собрался и уехал домой. Однако Фридрих, казалось, все еще полагал, что сможет, когда пожелает, совместить несовместимое. Он и его брат Генрих писали маркизе нежные послания, просили прислать копии ее портрета кисти де Латура, выставленного в Лувре. «Льстите ей изо всех сил», — приказал Фридрих своему послу, и несчастный немец регулярно являлся льстить маркизе. Он страшно утомлял ее, и наконец она отказала ему в приеме, сославшись на религиозные обязанности.

Австрийцы распустили в Версале слух, что Англия старается вступить в альянс с Марией-Терезией. Король счел это дело настолько серьезным, что более не мог продолжать переговоры силами двух дипломатов-любителей, священника и дамы. Он привел Берни в государственный совет и велел ему информировать министров о тех сношениях, которые установились между ним и императрицей. И как ни отвратительна им была мысль о союзе с традиционным врагом, министры согласились с королем и Берни, что это единственно приемлемый курс, если Франция не хочет оказаться в полной изоляции. Они единодушно одобрили новый политический курс, получивший название «ниспровержения альянсов». 1 мая 1756 года между Францией и Австрией был подписан первый Версальский договор — кстати, вовсе не в Версале, а в Жуи-ан-Жоза, в доме господина Руйе, никуда не годного престарелого министра иностранных дел.

Вольтер утверждает, что поскольку эта новая политика была неизбежна, то и вполне естественна, однако его соотечественникам она совершенно не казалась естественной. Неужели теперь они стоят плечом к плечу с убийцами их отцов и братьев? Неужели Франция уже не должна защищать германские государства от чужеземных домогательств? А не начнется ли в итоге новая религиозная война? Когда были обнародованы условия договора, все заметили, что Франция обязана по нему прийти на помощь империи Габсбургов, кто бы на нее ни напал, в то время как Австрия сохраняла нейтралитет в ссоре Франции с Англией. Король, изолированный от общественного мнения, как всегда, совершил ошибку, недооценив его важность. Ничего не было сделано, чтобы подготовить французов к потрясению, которое они испытали, очутившись внезапно в одном лагере со своим извечным врагом. И народ, и военачальники ненавидели этот союз, когда он был заключен, и возненавидели его еще сильнее, когда после нескольких начальных побед французское оружие стало терпеть одно сокрушительное поражение за другим.

Всю вину за договор возложили на мадам де Помпадур. Считалось, что императрица лестью вскружила глупенькую головку маркизы, а Фридрих, наоборот, привел ее в ярость, назвав одну из своих породистых сук «Помпадур»; таким образом, все дело с начала до конца объясняли женским капризом. Но это не совсем справедливо. Ответственность за союз с австрийцами ложилась главным образом на короля, а также на государственный совет, который при всех своих прусских симпатиях предпочел изоляции политику «ниспровержения альянсов». Если маркиза в чем-нибудь и была виновата, то в выборе Берни на роль секретного дипломата. Он с самого начала совершенно растерялся и был абсолютно неспособен к такому деликатному заданию, а к тому времени как были призваны на помощь профессионалы, заключенный Версальский договор и приписываемые Лондону заигрывания с Веной уже лишили их всяческих козырей в переговорах. Им ничего не оставалось, как строить хорошую мину при плохой игре. Императрица Мария-Терезия и ее министр иностранных дел перехитрили французов, как младенцев.

Война против Англии началась, как нередко случается в подобных войнах, очень удачно для ее врагов. Маршал де Ришелье блестящим броском овладел островом Минорка, представлявшим большую стратегическую важность для английского флота. Несколько недель маршал осаждал считавшийся неприступным форт Сен-Филипп в Майоне, и страшно скучал из-за полного отсутствия женщин. Единственной его утехой оставался изысканный стол. Однако повар маршала испытывал затруднения, так как на острове было не достать ни сливок, ни сливочного масла, что и заставило его изобрести новый соус из одних яиц и растительного масла — майонез.

Наконец герцог Ришелье потерял терпение и решил покончить с этим делом. Вопреки всем правилам военного искусства и голосу благоразумия и невзирая на отсутствие штурмовых лестниц, инженеров и карты укреплений форта, он просто взобрался со своими солдатами по отвесному склону крепостного утеса, на которой еще не ступала нога человека, и взял крепость, потеряв всего шестьсот человек убитыми и ранеными. После этого весь остров оказался у него в руках (это произошло в июне 1756 года). «Герцог берет города так же легко и бездумно, как покоряет женщин», — заметила мадам де Помпадур с завистью и восхищением. Действительно, штурмовые операции были для Его превосходительства привычным ночным занятием — он вечно влезал и вылезал из окон различных спален.

Известие об этой победе, которое сын Ришелье, господин де Фронсак, привез королю в Компьень в два часа ночи, вызвало всеобщее ликование. Находившийся в изгнании архиепископ Парижский заказал отслужить благодарственный молебен в парижском соборе Нотр Дам. Старый маршал де Бель-Иль вскочил с кровати и прыгал от радости в ночной рубашке. Мадам де Помпадур устроила прием с фейерверками у себя в Эрмитаже и угощала приглашенных «по-майонски». Она простила Ришелье все его злобные выходки и написала поздравительное письмо «покорителю Минорки».

Насколько французы были довольны, настолько же англичане были взбешены. В Лондоне бились об заклад, ставя двадцать против одного, что не пройдет и четырех месяцев, как Ришелье привезут туда в качестве военнопленного. Никому и в голову не могло прийти, что можно взять приступом форт Сен- Филипп. Всеобщий гнев британцев обрушился на адмирала Бинга, не сумевшего снять осаду с гарнизона крепости. Его предали военному суду и расстреляли, несмотря на то, что Ришелье написал письмо в его защиту (или наоборот, именно вследствие этого). Французы оккупировали и Корсику, так что обстановка на Средиземном море складывалась для них самая благоприятная.

Два месяца спустя Фридрих сделал вид, будто Мария-Терезия вот-вот нападет на него, и потребовал пропустить его армию через земли Саксонии, а когда получил отказ, то занял ее столицу Дрезден. Дофина получила известие об этом от своих родственников ранним утром. В одном халате она без предупреждения ворвалась в спальню к тестю — ничего подобно не значилось в версальских анналах. Она потребовала, чтобы король сейчас же послал помощь ее отцу. Он обошелся с ней очень ласково и обещал сделать все возможное. Началась Семилетняя война.