Малайский крис

Старый Курц РАСПЛАТА (Быль)

Арестантский мотор, сделав крутой поворот, пронзительно рявкнул и остановился у подъезда громаднейшего «здания судебных учреждений».

Щелкнул затвор, запела дверца, и Николай Платонович Арматов, в сопровождении конвойных, медленно поднялся по широким, слегка занесенным снегом ступеням главного входа.

Было еще рано, всего десять часов утра. Настоящая жизнь закипает здесь около одиннадцати.

Равнодушно посматривая на снующих взад и вперед курьеров, Николай Платонович тяжело опустился на потертую и грязную скамью. Вперед, на дверях, виднелся небрежно наклеенный лоскутик бумаги с надписью: «Судебный следователь по особо важным делам С. Ф. Пытальников».

Арматов почему-то вслух прочел эту надпись и улыбнулся. Один из конвойных крякнул, покосился на Николая Платоновича и сокрушенно покачать головой:

«Вот-де, мол, братец, до чего ты достукался!..»

Ровно в одиннадцать часов Арматова потребовали.

Пытальников предложил ему сесть и даже любезно придвинул портсигар.

— Ну-с, приступим! — начал он, ловко подхватывая «дело» и раскрывая его на заранее отмеченных страницах. — Итак-с… что в ночь с седьмого на восьмое июля вы, войдя в спальню матери своей, Ирины Петровны Арматовой, тремя последовательными выстрелами из револьвера системы Нагана нанесли ей тяжкие поранения в полость сердца, от которых Арматова тотчас же скончалась… Признаете себя виновным?..

— Признаю! — передернул плечами Николай Платонович. — Как и при первых допросах, так и теперь подтверждаю, что убийство совершено мной!

— Прекрасно! — заработал пером следователь. — Ну, а теперь скажите… давно вы задумали покончить с вашей мамашей?..

— Бежать от нее хотел давно… очень давно: с тех пор, как начал сознавать… но… убивать ее не собирался!

— Так-с! А почему же убийство совпало с получением накануне вашей матушкой тридцати шести тысяч рублей?.. Надеюсь, вы знали об этой получке?

Краска негодования залила лицо убийцы:

— Конечно, не знал! И… не мог знать: «она» не посвящала меня в свои дела!.. Для этого мы слишком ненавидели друг друга!

— Гм… Положим, так… Странно только… что вы, питая такую непримиримую злобу к матери, не делали попыток уйти от нее и жили совместно…

— Кто вам сказал?

— Даже и тогда, когда имели на это полную возможность…

— Вы правы! Я принужден был жить у матери. На это были причины, которых я, господин следователь, объяснить не могу…

— То есть, — не желаете! — подчеркнул Пытальников.

Арматов вспыхнул:

— Если хотите… не желаю!

— Хорошо-с! Так и запишем! Только, молодой человек, считаю долгом предупредить вас, что выяснение этого вопроса было бы весьма желательно для меня, а вам могло бы принести существенную пользу… Впрочем, принуждать я вас не буду! Ведь вы признаете, что убили вашу мать?

— Несомненно!.. И хотя свидетелей убийства не было, но отрицать факт я не намерен!

— Так-с… Но вы понимаете, что для следствия весьма важно выяснить вопрос: совершено ли убийство с заранее обдуманной целью и, вообще… с какими-либо корыстными… Пожалуйста, не волнуйтесь!.. Или в минуту особого раздражения… Да!.. Так вот-с… Прошу вас… курите… Может быть, желаете отдохнуть… подумать?..

— Нет! Я не устал и думать мне не о чем, так как все давно уже обдумано и передумано! Если находите нужным, спрашивайте меня. Могу подробно рассказать вам все… восстановить картину убийства.

— Нет! Зачем же? Из прежних показаний все ясно! Вы вот «вопросик»-то мне разъясните…

— Повторяю, что на этот вопрос я отвечать не буду!

— Да! да! да! да! Слышал, слышал! Гм… Что ж делать… придется еще раз потревожить вашу больную сестрицу!

— Сестра ни при чем! — резко оборвал следователя Ар- матов. — Она ничего не знает! Она в ночь убийства была в имении тетки… за тридцать верст…

— Совершенно верно! Но… ведь и вы вместе с ней были, однако, успели… Так-то-с! Не хотелось больного человека тревожить, а придется!

Пытальников сделать паузу, и его маленькие, серые, бегающие глазки вдруг заострились и сразу остановились на лице убийцы.

Арматов вздрогнул…

— Сестра моя… человек нервнобольной! Она и так еле жива… Ей нужен полный покой, а ваш допрос окончательно подорвет ее здоровье… убьет!

— Что поделаешь! — Пытальников развел руками. — Что поделаешь? Приходится! С вашей стороны упорство, а с нашей… требования службы!.. Перевес за нами! Ведь правда-с?..

Николай Платонович ничего не ответил. Он откинулся на спинку стула, прижал руки к груди и начал тяжело дышать.

— Ну-с? Так, стало быть, кончено? — следователь сделал нетерпеливое движение головой.

— Погодите! — сдавленным голосом прошептал Арматов. — Погодите! Ну, а если… если… дадите мне слово, если… я… все… все… по правде, по чистой совести… дадите мне слово, что вы оставите в покое мою несчастную сестру? Клянусь вам, ведь она не знает всей грязи! Не имеет понятия! Это святая девушка! Верьте, что я всю жизнь посвятил ей! Берег ее! Мечтал сделать счастливой. Дайте мне слово, что вы оставите ее в покое, и тогда… я расскажу вам все! Даете?

— Конечно, конечно! Но я проверю раньше… — опустил глаза Пытальников, — и если все будет так, как вы покажете, та… несомненно… я постараюсь… Конечно, закономерно… выполнить ваше желание!

Пытальников перетряхнул бумаги, потер правую руку и уже приготовился писать, но… в этот момент вошел прокурор.

Пытальников встал, поздоровался и под руку отвел прокурора в дальний угол. Прокурор выслушал доклад и, откинув голову, величественно удалился.

Пытальников взял перо в руки.

— Так вот-с, я… жду!

— Начну с того, — начал Николай Платонович, — что отца своего я не знаю и кто он был, так узнать и не мог! Мать меня прижила после разрыва с господином Арматовым и, видимо, мое появление на свет было дли нее крайне нежелательным сюрпризом! Добрая старушка, компаньонка матери, жившая в дни моего детства у нас в доме, впоследствии рассказывала мне, как мать, забеременев мною, принимала разные лекарства, скакала верхом и, несмотря на все это, хоть преждевременно, но родила меня благополучно. Вскормила меня и поставила на ноги компаньонка; мать даже и не интересовалась мной! Только тогда, когда я надел гимназический мундир, мать впервые поинтересовалась мной и приказала привести к себе в будуар.

— Почему он такой бледный? — обратилась она к экономке. — И мундир какой-то куцый! Ну, ступай, господин гимназист!

Вот все, что она нашла нужным сказать мне; я не особенно огорчился, так как и не ожидал от нее чего-либо лучшего. Зато с каким восторгом сестренка Аня рассматривала мой новый мундир и как крепко целовала меня! Брошенные матерью, мы невольно привязались друг к другу…

— Сестра моложе вас?

— Да! И отцы у нас разные! Отца Ани я знал. Он умер недавно! Зарвался на бирже и пустил нулю в лоб!.. Да! Кстати скажу, что меня тогда поразила необычайная роскошь будуара… Наша детская была рядом с кухней… о парадной лестнице мы не имели понятия… И я, и Аня, мы были для матери обузой! По зимам у нее каждый день собирались гости. Была музыка, пение… Да!.. Позвольте… Как это вышло?.. Да! да!.. Каждое лето мы ездили в имение, но раз мать задержалась в городе… Ее не пускал… любовник… Старушка возмутилась, поругалась с ней и, придя в детскую… все выложила перед нами. Тогда и мы возненавидели мать! И я дал себе клятву при первой возможности бежать от мегеры, но… сестренка и слышать не хотела об этом… А бросить ее одну я был не в силах! В имении жизнь наша делалась раем! По целым дням мы исчезали из дома с нашей добрейшей Луизой Карловной…

— Как вы сказали?.. Луизой Карловной?.. Это кто же Луиза Карловна?

Пытальников произнес все это сразу, без передышки, и в голосе его чувствовалась какая-то тревога. Арматов даже удивленно взглянул на него:

— Луиза Карловна… компаньонка матери… старушка… Я все время про нее и говорил!

— Да! да! да! — подхватил следователь. — Я понимаю, понимаю! Странное совпадение! — дернул он головой.

— Что вы сказали? Я не понял? — снова взглянул на Пытальникова Николай Платонович, но следователь не слыхал вопроса Арматова: он быстро перелистывал дело, твердя все время:

— Ирина, Ирина, Ирина…

Но вот он, наконец, нашел то, что искал и громко, встряхнув пером, произнес:

— Пе-тров-на!..

— Ирина Петровна! — как эхо, повторил Арматов.

Следователь опомнился. Смахнул платком холодный пот со лба и хриплым голосом пробормотал:

— Ах, эти собственные имена! Плохая память у меня на собственные имена! Продолжайте! Продолжайте!.. Ну да! Да! Да! Продолжайте!..

— Когда я окончил гимназию, сестра перешла в шестой класс. Мать до экзаменов уехала в деревню и сообщила Луизе Карловне, что раньше первого июля нас к себе не возьмет, так как хочет заняться ремонтом всех построек. Мы поверили этой басне и отправились погостить к тетке… Каково же было мое удивление, когда я случайно узнал от садовника, что моя «прелестная» маменька справляет медовый месяц с каким-то заезжим землемером! Я взбесился и написал ей дерзкое послание. Мог выйти грандиозный скандал, но тетка все умиротворила, и мы с сестрой были отправлены в Кряжи.

— Ваше имение?

— Да! Осенью я поступил в университет… стал усиленно работать и запасся уроками. Прекрасное знание языков давало большой заработок; Я снова начал мечтать о том, чтобы вырвать Аню из проклятого гнезда, но уговорить не мог… И ради нее должен был жить под кровом этой…

Арматов скрипнул зубами.

— Быстро пролетело время ученья… Я окончил институт, Аня курсы, и мы, полные надежд и упований на светлое будущее, уехали к тете. Здесь Анюта сразу же влюбилась в соседа-инженера и призналась мне в этом. Я от души ей пожелал полного счастья! Наконец-то, — мечтал я, — она покинет ведьму!

Инженер стал торопить помолвкой… Тетка решила ехать всей компанией в Кряжи. Мать приняла жениха радушно, даже более, чем радушно, и… стала за ним ухаживать! Понимаете? Аня-то ничего не видела, но я… я-то… ура-зу-мел!.. Во избежание скандала я уговорил тетку вернуться к ней… Третьего июля мы уехали, а седьмого мать вызвала к себе для переговоров жениха Ани! Он отправился в Кряжи, а вслед за ним, в ночь и я, тайком, ускакал туда же. Бросив лошадь у овина, я палисадником пробрался к окнам будуара и… убедился!..

— Так! — Пытальников заерзал на стуле.

— Знаете ли… — нагнулся к нему Николай Платонович, — я хотел впрыгнуть в окно и… но… со мной сделался припадок: я свалился в кусты акации и… сколько пролежал, не помню… но, когда очнулся, рассвет уже наступил. Я машинально встал, прошел балконом в гостиную, оттуда… туда…

— Не надо! Не надо! Знаю! — привскочил Пытальников. — А где же был он… этот?

— Постыдно удрал… и даже не… предупредил о том… мать! Я ведь шел без предосторожности… дверью хлопнул… как она не проснулась… не понимаю…

— Да! Да! Да! — засуетился Пытальников. — Красавица ведь она была… ваша мать! Да! Красавица!

— Да! Это верно… Ею увлекались многие… — Арматов злобно усмехнулся. — Уж если у собственной дочки жениха отбила, так надо полагать…

Пытальников вдруг перекосил лицо и, приставив перо к переносице, медленно произнес:

— Ведь вы говорите про вашу мать… Ирину Петровну Арматову? Ар-ма-то-ву?!

— Ну да, конечно! — пожал плечами Николай Платонович. — Я вас немножко не понимаю…

— Нет! Нет! Нет! — замахал руками следователь. — Это я… так… между прочим. Ведь ваша мать, Ирина Петровна, была только раз замужем?

— Да! Только раз!

— Очень приятно! — весело потер руки Пытальников. — Очень, очень приятно! Госпожа Ар-ма-то-ва! И… другой фамилии нет…

— Если хотите… — Арматов подозрительно взглянул на следователя. — Если хотите, у нее была и другая фамилия…

— Как! Зачем? — выронил перо Пытальников. — Другая фамилия?.. Где указания?.. Где?..

— Я говорю то, что есть! Когда мать моя была мной беременна, она служила в театре и носила фамилию Резвиной! — громко и отчетливо проговорил Арматов.

Пытальников окаменел: он скосил глаза на дверь и застыл…

— Я не понимаю… — начал Николай Платонович, но, заметив, что с Пытальниковым что-то случилось, быстро вскочил.

— Стойте! — ринулся к нему следователь. — Тссс. Ни с места! Допрос кончен! Кончен и… все… все кончено… Читать! Читать! Сейчас прочту!

Он быстро, глотая слова, прочел показания Арматова и сунул ему перо в руку:

— Вот и все! Подпишите! Да! А я к прокурору! Ясно! Ясно! Убийство совершено в период… полного безумия… Да! Обморок, а потом…

Арматов положил перо и поднялся…

— Погодите! — остановил его следователь. — Дайте руку!.. Вот так! — Он крепко пожал руку Николая Платоновича. — Простите! Расплата! Расплата близка! Простите!!

Арматов с изумлением взглянул на следователя и медленно пошел к дверям.

Когда шаги конвойных затихли в коридоре, Пытальников подкрался к двери, запер ее на ключ и, достав записную книжку, стал быстро ее просматривать…

— Ну, а теперь прощай, Николаша, сыночек мой дорогой! — пролепетал он. — Привел Бог свидеться и довольно!.. Ирен! Красавица Ирен! Подлость! Преступление!.. Довольно! Довольно!.. Здесь… цианистый кали!.. Это, это… средство верное… К прокурору, а потом и…

Выйдя от прокурора, следователь спустился на первую площадку, стал у пролета и жадным глотком выпил яд…

Арматова судили два раза и, в конце концов, он был оправдан.