Маленький большой человек

Глава 12. ЗА ЗОЛОТОМ

Уйдя от Пендрейков, я, разумеется, собирался вернуться к шайенам. Бог свидетель, я много думал об этом и пришел к выводу, что я, видимо, все-таки индеец. Точно так же, будучи когда-то среди шайенов, я считал себя белым.

Но, дойдя в утро моего побега до реки, где собирался перебраться на лодке на западный берег и найти там тропу переселенцев, я неожиданно передумал. Я больше не мог представить себя среди бизоньих шкур в палатке Старой Шкуры. Не мог я и оставаться у Пендрейков, но решение моих проблем лежало явно в стороне от первобытной жизни, которой я не вкушал вот уже месяцев десять. Не так-то просто становиться снова дикарем после того, как столько узнал.

Было еще два соображения: во-первых, все это время меня кормили Пендрейки и я разучился сам добывать пропитание, а, во-вторых, в нашем городке очень много говорили о Сент-Луис, вот я и решил посмотреть, что там за жизнь. Упускать такую возможность просто глупо, говорил я себе, ведь запад от меня никуда не уйдет!

И я направил свои стопы на восток, в Сент-Луис, проделав большую часть пути пешком, чтобы сэкономить деньги, которые тем не менее благополучно растаяли еще до того, как я достиг цели, а их жалкие остатки были потрачены на мой первый обед в этом достославном городе. Цены там оказались просто грабительскими: за миску какой-то малосъедобной дряни с меня содрали пятьдесят центов.

Не хочу вдаваться в подробности, скажу лишь, что жилось мне там несладко. Я продал свою одежду, мыл полы в салунах, попрошайничал, воровал… И месяца не прошло, как из холеного сынка мистера Пендрейка я превратился в грязного бродягу, ночующего в конюшнях.

Что говорить, Сент-Луис был сплошным праздничным представлением, с шикарными магазинами, роскошными ресторанами и великолепными пароходами, курсирующими по реке Миссури. Нет, о них вы меня не спрашивайте, я их видел только с берега, когда нищенствовал на пристани. Подавали мне, кстати сказать, мало, а неприятностей с полицией было хоть отбавляй.

Но Сент-Луис оказался настоящим центром торговли с западом, и со временем мне повезло: я нанялся проводником караванов с товарами, направляющихся в Санта-Фе и Нью-Мексико. Мне помогло умение убедительно врать и свободно говорить по-шайенски. В Санта-Фе я никогда прежде не был, но, как и ожидал, дорога туда оказалась так наезжена, что сбиться с нее не смог бы и слепой. К тому же караванщики были тупы, как бараны, и их не стоило труда убедить в чем угодно. Они не забирались дальше Сент-Джо, но рискнули и вложили в эту экспедицию все свои деньги, надеясь как минимум утроить капитал в Санта-Фе. Звали их братья Уилкерсон.

Но в их планы вмешались команчи. Они внезапно напали на караван, убили обоих Уилкерсонов, разграбили и сожгли повозки. Произошло это у реки Симаррон, после того как мы преодолели пятьдесят миль безводной равнины, отделяющих ее от Арканзаса.

Как нетрудно заметить, меня там не убили. Скажу больше, даже не ранили. Увидев, что все погибли, я решил не связываться с полусотней дикарей, тем более что в моем распоряжении был лишь допотопный длинноствольный мушкет.

Я прятался за мешками с товарами, а вокруг меня неумолимо сжималось кольцо визжащих команчей. Стрелять в данной ситуации стал бы только сумасшедший, так как, единожды выпалив из этой пушки, требовалось минут пятнадцать, чтобы перезарядить ее, а за это время тебя спокойно могли забить до смерти кулаками. Вот и пришлось мне снова прибегнуть к оружию, которое я всегда носил с собой на плечах. Я опять вспомнил историю Маленького Человека!

Скрываясь за своей импровизированной баррикадой, я снял рубаху, скатал ее в шар размером с мою голову, плотно нахлобучил на него шляпу, затем поднял воротник куртки, а саму ее надел так, что верхняя пуговица застегнулась как раз над моей втянутой в плечи головой. Тряпичный шар со шляпой венчали всю эту композицию, делая меня на несколько футов выше.

Потом я встал во весь рост и медленно пошел вперед, различая дорогу в щелку между пуговицами. Надеялся я лишь на то, что и им известна легенда о Маленьком Человеке, великом шайене. Конечно, они могли сначала утыкать меня стрелами, как ежа, а только потом сообразить, что к чему, но выбора у меня не было.

Команчи продолжали приближаться, однако медленнее, явно заинтересовавшись странным противником. «Сейчас начнется», подумал я и едва не упал, споткнувшись о тело одного из Уилкерсонов, лежавшее лицом вверх с двумя стрелами в груди. Моя фальшивая голова покачнулась, упала и покатилась по земле, причем шляпа с нее так и не слетела.

Команчи замерли. «Ага, — подумал я, — попались, сукины дети! Клюнули!» И я запел боевую песню Маленького Человека.

Но я поторопился с выводами. Один из воинов внезапно выехал вперед, поднял тряпичную голову острием короткого копья, тщательно осмотрел ее и отбросил в сторону.

Так я попал в плен.

Не стоит считать мою выходку ошибкой. Если бы не она, меня бы неминуемо убили вместе с остальными. Кроме того, я вынес для себя весьма полезный урок: никогда не пытайтесь обмануть индейца, уже имевшего дело с белыми. А команчи уже сорок лет хозяйничали на дороге к Санта-Фе.

Обращались они со мной неплохо, собираясь, насколько я помню, обменять меня на ружья или что-то там еще, а пока приставили к лошадям, чем я и воспользовался. Однажды ночью я украл у них лошадь и удрал. Скачка была бешеной и тяжелой, под утро бедное животное пало, и я продолжил путь в Нью-Мексико пешком. В самом конце лета я добрался до Таоса, что в горах к северу от Санта-Фе. Я не сразу сумел понять, что здесь действительно живут, и страшно обрадовался, увидев наконец хижины поселка оседлых индейцев, или пуэбло-индианс, как их тут называли, хотя до сих пор и не относился с большой симпатией к краснокожим, жившим здесь с незапамятных времен и обрабатывавшим землю из поколения в поколение. Перед ними лежал весь мир, а они упорно копошились на своих крохотных наделах, выращивая бобы. Команчи, навахо и апачи часто тревожили эти места, поскольку дикие индейцы не любят своих ручных собратьев.

Чуть дальше лежал город белых, и я отправился туда. Можете представить себе, как я выглядел после недель скитаний по пустыне и горам. У первого же колодца я напился, закрыв глаза, чтобы не видеть в бадье своего страшного отражения.

Таким вот чучелом я и подошел к одному из крайних домов и, заглянув в прохладный сумрак распахнутой двери, крикнул:

— Эй, есть кто живой?

Из темноты возник парень моих размеров (я имею в виду рост) с пшеничными усами и мускулатурой буйвола, окинул меня задумчивым взглядом и почти ласково сказал:

— Шел бы ты отсюда, грязный сукин сын!

Я не замедлил исполнить его просьбу, так как вид у него был чертовски внушительный. Чуть позже один мексиканец, у которого я выклянчил немного еды, сообщил мне, что мне повстречался «сам сеньор Кит Карсон 6». Раз так, я его не осуждаю.

Через день-два я добрался до Санта-Фе, раскинувшегося в зажатой со всех сторон горами долине. По улицам ходили мексиканки в ярких платьях и с голыми плечами, пуэбло-индианс торговали всякой мишурой, а мимо них высокомерно шествовали юты в своих неизменных красных одеялах; испанские ковбои в широкополых шляпах и плотно облегающих кожаных штанах сидели в теньке, цедя сквозь зубы тягучие слова и сплевывая на землю намокшие кончики длинных тонких сигар. Тогда это был тихий городок. По обеим сторонам узких улочек стояли дома с глиняными стенами, выглядевшие немного по-детски, так как напоминали нелепые архитектурные сооружения, которые лепит из жидкой грязи малышня. Если Сент-Луис производил впечатление солидности и основательности, то, глядя на Санта-Фе, казалось, что его может смыть первый же мало-мальски серьезный дождь.

Но там мне повезло куда больше, чем в Сент-Луис. Это не значит, что я разбогател, да я и не пытался. Просто меня пригрела одна толстая мексиканка, готовившая и продававшая прямо на улице жареное мясо с перцем чили. Она сжалилась над моей худобой, с этого-то все и началось. Вскоре я оказался в ее доме, среди оравы галдящих детей. Муж то ли сбежал, то ли его убили, она сама точно не знала, но периодически меня им пугала, говоря, что он вот-вот вернется и всех прирежет. Впрочем, в промежутках между угрозами она требовала, чтобы мы немедленно отправились к священнику и обвенчались.

Эстрелита (так ее звали) оказалась настоящим вулканом, и я частенько опасался, что она, не дожидаясь мужа, зарежет меня сама, но вскоре разобрался в ее пылком мексиканском темпераменте и научился управлять им, называя ее «мой маленький перчик», от чего она просто таяла. Кстати о перце, эта острая испанская стряпня на долгие годы испортила мне желудок и оставила на языке куда больше мозолей, чем на руках, поскольку я ничего не делал, а просто валялся весь день напролет в тени. Вечером же, когда раскаленный воздух немного остывал, я отправлялся в ближайшее питейное заведение, кантину, и опрокидывал там несколько стаканчиков пульке, водки из сока молодой агавы. Платила за все, разумеется, Эстрелита.

Да, в свои шестнадцать лет я пал довольно низко. Но я знал, что это у меня в крови (достаточно вспомнить моего братца Билла), и не слишком переживал. Быть счастливым не так уж трудно, а всякие там правила и установления приносят лишь неприятности.

Подобная диета могла привести меня к циррозу печени, но меня спас один старожил, с которым я познакомился в кантине. Этот поросший седыми лохмами субъект сильно шепелявил, чем был обязан, по его словам, жутким пыткам, коим подвергли его апачи, и клялся, что лучше него никто не знает, как и где искать золото. Все звали его Чарли Бешеный, или Карлос Локо (то же самое, только по-испански), и это имя в полной мере отражало, что люди думали о его энергии.

Я связался с Чарли лишь из-за слабости собственного характера, вечно просыпавшейся во мне при общении с людьми, одержимыми какой-нибудь идеей, и тратил на него деньги Эстрелиты, покупая выпивку. На первый взгляд я проводил время в компании пьянчуги без гроша в кармане, но он заразил меня своей уверенностью. Чарли утверждал, что после пятидесятилетних поисков наткнулся на самую богатую золотую жилу из всех, когда-либо виденных в «организованном мире» (он вообще любил высокопарные выражения). Но когда удача и богатство уже улыбались ему, юты украли его лошадей, на которых было навьючено все снаряжение. Едва не потеряв от горя разум, он пешком пересек безводную пустыню и в конце концов добрел до Таоса. Однако, несмотря на «ужасающие треволнения», он отлично запомнил, где расположена жила: недалеко от Колорадо, между рекой Арканзас и Южным плато.

Чарли, бывало, отпивал из стакана, полоскал огненной жидкостью свои беззубые десны, затем громко глотал ее и говорил:

— Будь у меня твои фантасмагорические данные, сынок, уж я бы изыскал ряд конкретных возможностей и проложил курс на север, дабы вернуться через полгода важной персоной, с состоянием за пределами алгебраических мечтаний.

Я постарался с наибольшей достоверностью передать его необычный стиль и могу лишь добавить, что со звуком «с» он был явно не в ладах и звал меня «шинок». Прикончив свою выпивку, Чарли обычно заискивающе смотрел мне в глаза, ожидая новой порции, и, если не получал ее, поднимал такой шум, что здоровенный мексиканец, хозяин заведения, вышвыривал его за дверь. Уходя из кантины, я всякий раз видел Чарли, мирно похрапывающего прямо на дороге в окружении хрюкающих и чавкающих свиней.

В один прекрасный день весь Санта-Фе всколыхнуло неожиданное известие: в Колорадо, на Вишневом ручье, нашли золото, как раз там, где и предсказывал Чарли. Из трепача он сразу превратился в героя. Все наперебой угощали его выпивкой и уговаривали немедленно возглавить экспедицию. Но Чарли проявлял удивительную выдержку и на все заманчивые предложения отвечал так:

— Идите и шами копайтешь в речном пешке. Ш вами глобальных операший не реализовать. Вше это время только шинок и верил в меня, и именно его я шделаю богатым.

Но только осенью пятьдесят восьмого года мы добрались До Колорадо в компании увязавшихся с нами трех сыновей владельца кантины, купившего все снаряжение. В конце этого трудного и опасного пути на нас напали апачи. Мне в ногу попала стрела, я свалился с лошади и от удара о землю потерял сознание, а когда пришел в себя, то не увидел ни лошадей, ни мулов, ни трех мексиканцев.

— Им крышка? — спросил я Чарли, расхаживавшего вокруг останков лагеря как ни в чем не бывало. Тот потрогал пальцем свои беззубые десны, обратил слезящиеся глаза к горизонту и сказал:

— Знаешь, мне пришлось отдать их апачи. Не стану утверждать, что сия акция доставила мне море удовольствия, но иначе мы с тобой никогда бы не дошли до золота.

Как и большинство приграничных племен, апачи люто ненавидели мексиканцев. Получив трех пленников, они умчались восвояси, чтобы свершить над ними свой страшный суд, а нас с Чарли решили пока не трогать. Да, он был хитрой старой лисой, не правда ли? Я, кажется, даже поблагодарил его, но дело кончилось тем, что ни ему, ни мне уже не удавалось нормально поспать, поскольку нас осталось только двое, а кто-то все время должен был нести по ночам караул. Кроме того, хоть рана моя оказалась и не слишком серьезной, она изрядно досаждала мне и мешала быстро передвигаться.

Индейцев мы больше не встретили, но наше снаряжение и оружие пропали, так что конец нашему путешествию могла положить первая попавшаяся гремучая змея, усмотревшая в нашем поведении желание покуситься на ее территорию.

Предполагалось, что Чарли знает этот район, но годы пьянства ослабили его память. Дабы освежить ее, по его словам, требовалась лишь пара глотков спиртного, но за неимением такового мы пили мутную воду, которую с огромным трудом находили иногда на Великой песчаной равнине Южного Колорадо. Там бы мы и погибли, не подбери нас компания золотоискателей, направлявшаяся на тот же Вишневый ручей.

Думаю, вы уже поняли: Чарли оказался худшим в мире следопытом. О золоте он не имел ни малейшего представления. Для меня это было откровением. Я-то полагал, что человек, всю жизнь мотавшийся по стране, умеет как минимум ориентироваться на местности. Но Чарли оказался исключительным, возможно единственным в своем роде тупицей.

Когда нас нашли, нам только и оставалось, что присоединиться к нашим спасителям, и к началу зимы мы добрались-таки до Вишневого ручья. Нас не опередил только самый ленивый, и неудивительно, ведь газеты кричали о новой жиле по всей стране. У ручья нашему взору предстало около восьмидесяти хижин… Кстати, если не знаете, это и было началом славного города Денвера, хотя тогда поселок и звался Орария.

У меня нет ни малейшего желания вдаваться в подробности наших поисков золота. Насколько мне известно, всех опоздавших старателей ждет одна и та же судьба: тот, кто находит золото первым, тут же сходит с ума от радости и не может уже держать рот на замке. На его счастливые вопли сбегаются сотни тысяч сограждан с лопатами и превращают все окрестные земли в кашу. За ними является какой-нибудь денежный мешок, который скупает на корню все заявки и ставит дело на промышленную основу. Выигрывают же от всего этого только первый и последний.

Весной следующего года в Колорадо прибыло еще полторы сотни тысяч старателей с рек Платт, Арканзас и Смоки-Хилл. Эти дурни начертали на стенках своих повозок громкие лозунги, вроде «БОГАТСТВО ИЛИ СМЕРТЬ», а меньше чем через год две трети из них отправились обратно с надписями: «СЛАВА БОГУ, ЖИВ!»

Наша компания честно грызла землю в поисках золота. Мы даже оформили заявку и вели работы по всем правилам науки, но денег у нас от этого не прибавилось. О нет, золото там действительно было, за три месяца мы намыли песка на семьдесят-восемьдесят долларов, но истратили за то же время больше сотни, так как не могли охотиться и вынуждены были покупать еду, а по сравнению с местными ценами обед в самом шикарном ресторане Сент-Луис стоил сущие гроши. Кроме того, изрядная толика наших скудных средств ушла на виски для Чарли и шлюх для одного мексиканца. Откуда там шлюхи? Помилуйте, они же первыми слетаются, стоит кому-то найти хоть крупинку золота!

К счастью, кое-кто из нас вовремя одумался и стал ворочать мозгами: я имею в виду не себя, по части бизнеса я всегда был слабоват, а Джона Болта и Педро Рамиреса. Они открыли провиантский склад и наладили караванные перевозки из Санта-Фе. Так я снова стал проводником. Дела шли на лад, и нам удавалось неплохо зарабатывать. Деньги делились на троих, так как от нашей компании больше никого не осталось: двое или трое погибли в кабацких пьяных драках, а Чарли исчез. Он вернулся в Санта-Фе, снова околачивался около кантины, болтая о старых добрых временах в Колорадо, клянча на выпивку и ночуя со свиньями.

Мои регулярные поездки вполне могли бы опять свести меня с Эстрелитой, но у нее был уже другой мужчина и новый ребенок. Как ни крути, его отцом являлся я, но мне тогда едва исполнилось семнадцать, и я даже думать не хотел о какой-либо ответственности. Кстати, если он еще жив, ему всего лишь девяносто четыре.

Тогда-то я и купил себе коня… ну ладно, не коня, а низкорослую индейскую лошадку, и свой первый кольт, с которым упражнялся до тех пор, пока не научился влезать без страха в любые передряги, зная, что выберусь из них живым. Не так-то просто для парня моего размера! За последний год я, правда, немного прибавил в росте, но больше этого не случалось уже никогда.

Наш склад сначала размещался в огромной брезентовой палатке, а затем перебрался в бревенчатые стены. Иногда к нам приходили индейцы арапахо. Не решаясь напасть на многолюдный и хорошо вооруженный поселок, они предпочли с ним торговать и приносили на продажу или обмен шкурки животных. Только тогда я понял, как от индейца может вонять. Если вы находитесь в закрытом помещении вместе с тремя краснокожими, то вам просто нечем дышать. Дело кончилось тем, что с индейцами мы разговаривали и торговали исключительно на воздухе. Их товары часто слова доброго не стоили, они могли, например, принести невыделанные подгнившие шкуры или оковалок оленины, от которой за милю несло тухлятиной.

Что ж, после моего рассказа о чистенькой жизни в Миссури и миссис Пендрейк в накрахмаленном платье с корсетом из китового уса вы просто не можете не отметить про себя, что индейцы, по всей видимости, жестоки, коварны, вонючи и невежественны. Вы знаете, я был к ним очень расположен, и мне стоило немалого труда это признать. Теперь же я начал тихо их ненавидеть и понимать, почему в свое время мне было стыдно признаться своим приемным родителям, что с краснокожими у меня больше общего, нежели с моими белыми соплеменниками. Впрочем, торговля не входила в круг моих непосредственных обязанностей, и, едва арапахо появлялись неподалеку, я просто уходил со склада.

Поселок Денвер расположился на былых охотничьих угодьях арапахо, но индейцы не тревожили его. Помню, как-то их вождь по имени Малый Ворон приехал из своего лагеря и произнес речь перед белыми поселенцами. На самом деле он являлся дважды: в первый раз его переводчик так нарезался виски, что упал, и вождю пришлось отложить выступление на следующий день, когда он и разразился длинной речью в духе Старой Шкуры. Кого-то она позабавила, а кого-то и возмутила, поскольку белым не терпелось вернуться к промывке «своего» золота, а не выслушивать бубнеж старого немытого индейца.

— Арапахо, — говорил между тем вождь, — приветствуют белых людей на землях, принадлежащих арапахо с тех времен, как… — Тут следовало подробнейшее перечисление поколений, проявлений любви духов предков к племени и примеров из истории вперемежку с мифологией. -… Арапахо любят белых людей и относятся к ним как к братьям… — Здесь шел хвалебный перечень бесконечных порций дарового кофе, щедро приправленного сахаром. -… Арапахо счастливы видеть белых людей на земле, которую считают своим домом. Белые люди поставили здесь свой деревянный лагерь, и арапахо, как гостеприимные хозяева, обещают мир и дружбу. Арапахо верят, что белые люди не сделают ничего дурного. Так же они верят, что белые люди скоро уйдут…

В награду вождь получил сигару и обед, который съел, пользуясь ножом и вилкой, а затем вернулся к себе. Вскоре после этого воины арапахо отправились на запад воевать с ютами, а пьяные старатели ввалились в лагерь и изнасиловали десяток женщин. Вернувшись, индейцы страшно возмущались, но так ничего и не предприняли.

Если помните, я не был особым поклонником цивилизации, по крайней мере в Миссури, но здесь, в Денвере, который рос прямо у меня на глазах, я начал испытывать к ней определенное уважение. Люди приезжали и приезжали, строили себе дома, искали золото, богатели, разорялись, пили, веселились, горевали… Короче говоря, поселок золотоискателей становился настоящим городом. Для полноты картины не хватало только церкви.

Все говорило о том, что белые люди, вопреки ожиданиям Малого Ворона, пришли сюда всерьез и надолго. Новый город означал новую победу над ранее бесполезными просторами дикой природы.

По крайней мере, так я тогда думал.

В течение следующего года я не раз слышал о шайенах, хотя ни разу не видел их самих: они держались вдали от мест, охваченных золотой лихорадкой. В Денвер со всех сторон приезжали люди с голодным блеском в глазах, другие же, с потухшим взором, покидали город навсегда… можете представить себе, как это бесконечное движение отразилось на стадах бизонов, от которых индейцы зависят целиком и полностью.

В Денвере индейцев не любили и заинтересовались бы ими лишь в том случае, если бы они вдруг всем племенем решили устроить на городской площади массовое самоубийство. Да, во мне начал просыпаться вкус к белой жизни, когда я увидел, как растут дома там, «где раньше бесцельно бродили дикари и бизоны». Это цитата из опусов одного журналиста тех времен. Но индейцы не причиняли нам никакого вреда, если не считать неприятного запаха и воровства, что в полной мере можно сказать и о первых белых поселенцах Колорадо. Тем не менее в городе то и дело поговаривали о том, чтобы «очистить» окрестные земли от краснокожих, причем, по моим наблюдениям, особо усердствовали не те, кому повезло с золотом, а те, кто, потеряв или пропив свои деньги, не знал теперь, чем себя занять. Разумеется, если вы бросили свой дом, отправились на запад ловить судьбу за хвост, но только набили себе шишек, то виноваты в этом индейцы!

Но вернемся к моим делам. Торговля наша пошла под уклон, так как в Денвере появились конкуренты из Миссури. Товары из Санта-Фе обходились нам теперь дороже, чем те, что эти нахалы продавали у нас под носом. Оно и понятно: в Санта-Фе они попадали из Миссури, а потом к нам — через опасную безводную пустыню — и от этого, естественно, не дешевели. Болт и Рамирес решили отправить меня в Вестпорт на реке Миссури, теперь это Канзас-Сити, за, как они сказали, «более приемлемыми ценами», поскольку не собирались сдаваться без боя.

Я отправился в путь один, с запасной вьючной лошадью, и добрался до Миссури без приключений. С собой я вез целую кучу денег, на которые намеревался закупить товар и нанять мулов для обратного пути. В Вестпорте также не случилось ничего непредвиденного, я приобрел все, что хотел, и недели через две мой караван отправился назад в Колорадо.

В последний день августа мы расположились на полдневный отдых на берегу реки Арканзас, что в Западном Канзасе. Местность это была лишена всякой растительности и просматривалась до горизонта. В поисках хоть клочка тени я забрался под повозку, где и лежал, положив голову на свернутое одеяло и посасывая коротенькую трубочку. Как видите, к моим порокам прибавилось еще и курение. Наверное, я задремал, в чем не было ничего странного, ведь всех нас измучил долгий путь под палящим солнцем. Пробудило же меня ощущение какой-то гнетущей, мертвой тишины. Я не очень-то дружил с головорезами, которые считали, что их нанял ребенок, и хамили мне на каждом шагу. От расправы их удерживал только мой большой кольт.

Вот с этим-то кольтом в руках я и сел на своем ложе, решив, что негодяи смылись со своими мулами и моими товарами.

Но из-под повозки я увидел кожаные краги и пару мокасин с сине-красными полосами. Помнится мне, я видел, как их нашивала костяной иглой Падающая Звезда.

Принадлежали мокасины Красному Загару, я знал это точно, хотя и видел их хозяина лишь до пояса. Полосатые мокасины были не одни, с ними пришли еще пятнадцать или двадцать пар, и выглядели они крайне недружелюбно.