Маленький большой человек

Глава 26. МЫ ИДЕМ ПО СЛЕДУ

В устье Танге мы нашли брошенную деревню сиу. Индейцы оставили ее еще прошлой зимой, и солдаты спокойно бродили по ней, собирая остатки каркасов типи и прочие дрова для лагерных костров. Лавендер нашел пару старых мокасинов и клялся, что по орнаменту опознал их бывшего хозяина. Не знаю уж, так это или нет, но по мере нашего продвижения вперед он становился все мрачнее и мрачнее.

Немного позже он обнаружил погребальный помост, возвышавшийся над землей на окрашенных в черный и красный цвет шестах. Тело все еще было там, завернутое в шкуры, из-под которых торчали ноги в мокасинах, рядом лежали лук, стрелы, томагавк и прочие предметы, необходимые покойному для путешествия на Ту Сторону. Я забрался наверх, а Лавендер следил за мной, задрав голову и придерживая край шляпы: с реки дул сильный ветер.

Потом пара кавалеристов разбила помост на дрова, а утварь разобрала на сувениры, оставив труп лежать на голой земле. Лавендер отвернулся и сказал мне, что, пожалуй, пойдет порыбачить.

Однако в эту минуту рядом с нами остановился сам Кастер. Он придержал своего красавца-скакуна по кличке Вик, бросил взгляд вниз, на тело, и сухо приказал Лавендеру:

— Разверни.

Тот отогнул края шкур, и мы увидели то, что и ожидали, — мертвого воина сиу. Погиб он относительно недавно, на левом плече отчетливо виднелась страшная рана.

— Избавься от него, — бросил Кастер и отъехал немного в сторону, а неф поднял труп и понес его, как несут больных детей, к берегу реки Йеллоустоун, где и положил в воду.

Я полагал, что генерал не узнает меня, но ошибся. Он кивнул мне, и я в ответ, с неожиданным для самого себя почтением, дотронулся до своей шляпы. Будь это не столь неожиданно, я, возможно, поступил бы по-другому, однако в тот момент, подобно остальным, подпал под могучую волну излучаемой им властности.

В следующее мгновение перед генералом оказался солдат, который доложил, что в одном из старых кострищ найдены останки белого человека. Кастер тронул Вика, я же пошел пешком в указанном вестовым направлении. Вскоре я увидел череп и большую часть скелета среди осевшей серой золы и холодных углей. Кости все были перемешаны, однако принадлежали они явно кому-то из кавалеристов, что подтверждали и потемневшие пуговицы от мундира. Рядом валялись почерневшие от огня боевые дубинки сиу, которыми беднягу и забили до смерти. Я видел, как разведчики докладывали об этом генералу на языке знаков.

Кастер спешился и приблизился к костям. Вокруг толпились солдаты, гадавшие, кто бы это мог быть. Но мало кто разделял пессимизм Кровавого Ножа и Лавендера: трагедия произошла минимум полгода назад, и до сих пор нам не попалось по дороге ни одного сиу или шайена.

Впрочем, на Кастера эта находка произвела сильное впечатление. Тогда, в плохо освещенной палатке, я не заметил, как он постарел. Теперь же ясно было видно, что, хотя ему и было тридцать семь, выглядел молодой генерал лет на десять старше. Он молча снял шляпу, чтя память безвестного героя, принявшего мученическую смерть от рук дикарей, на скулах, под кожей, заходили желваки, а подбородок упрямо выпятился вперед.

Что до меня, так, возможно впервые в жизни, я почувствовал жалость к шести сотням парней в синих мундирах, шедшим невесть куда подставлять свои головы под дубины и стрелы краснокожих. Но вот ведь какая штука, последним я тоже не желал зла. Так как же быть? Если я предупрежу индейцев, они, скорее всего, уничтожат отряд Кастера, если же нет — то Кастер сотрет их с лица земли.

Я все еще смотрел на кости сожженного солдата, когда ко мне подошли Кровавый Нож и еще один ри по имени Удар.

«Твой друг Черный Белый Человек сбросил в воду труп лакоты», — просигналил Кровавый Нож.

«А теперь ловит рыбу в этом месте», — добавил Удар.

«Мы думаем, — продолжил Кровавый Нож, — что он использовал его в качестве прикорма».

«Я услышал вас», — ответил я.

А что я еще мог сказать?!

Они ушли, довольные разговором.

— Знаешь, на кого похожи эти ри? — внезапно услышал я у себя за спиной. — На старых грязных шлюх.

Я обернулся и увидел сержанта, лицо которого показалось мне знакомым.

— Скажи-ка, — спросил он, — ты когда-нибудь служил в кавалерии?

— Никогда, — честно ответил я и тут же вспомнил его. Это был тот самый капрал, что повстречался мне на берегу Уошито (сразу после того, как я переоделся в кустах в кавалерийскую форму) и отвел меня к Кастеру. Если помните, я был обязан ему жизнью. С тех пор его повысили в звании, он поседел и потолстел.

Мы дружески пожали друг другу руки, и он сказал, что его зовут Батс.

— Похоже, Батс, — сказал я, — нам вскоре предстоит большая драка.

Он вынул изо рта короткую черную трубочку, выпустил из ноздрей облако табачного дыма и ответил:

— Не думаю. Сиу разбегутся, как шайены при Уошито. Если, конечно, смогут. Правда, никто пока не знает, где они. Рено поехал на разведку, а Упрямец боится, что Терри захочет присвоить все лавры и отзовет его в тыл. Кроме того, Кастера трясет при одной мысли о том, что Рено, найдя краснокожих первым, сам со всем управится. Но это вряд ли. Рено еще ни разу не сражался с индейцами, да и не посмеет лезть в пекло очертя голову. Такие поединки не для него, он предпочитает воевать с бутылкой. А Упрямец просто мечтает отправить на тот свет еще одно племя дикарей, даже если там окажутся лишь старые скво. Ему надо оправдаться перед Грантом.

— Я слышал, он и сам метит в президенты, — заметил я.

— Да ну? — заржал сержант Батс. — Что ж, в таком случае два голоса ему точно обеспечены — его собственный и миссис Кастер. А, и его братца Тома, разумеется! Вот еще один ублюдок! Видел его когда-нибудь? Как-то в Канзасе Дикий Билл Хикок изрядно обломал ему рога. А старый Шрам На Лице, когда его арестовали за убийство троих белых пару лет назад, обвинил в этом преступлении Тома Кастера и поклялся, что однажды отрежет ему яйца. Потом индеец сбежал, и Том каждый раз кладет в штаны, стоит только намекнуть, что неподалеку видели Шрама. Ну не дурак, а?

Теперь вам ясно, сэр, сколь высокого мнения были друг о друге люди седьмого кавалерийского полка? По-доброму Батс отозвался только о капитане Бентине, которого я помнил еще по Уошито, и капитане Кифе, усатом веселом пьянице-ирландце.

Затем Батс позволил себе несколько двусмысленностей в адрес миссис Кастер. Это мне уже не понравилось, поскольку женщина была хороша, как ангел.

Как я узнал чуть позже, почти все солдаты разделяли мнение Бутса о своих командирах. Вот вам еще одно коренное отличие белых от индейцев: последние никогда в жизни не позволили бы вести себя в бой тем, кого они ненавидят, и, не уважай они Сидящего Быка и Бешеного Коня, те ни за что не стали бы их вождями. Привело же все к тому, что при Литтл Бигхорне у седьмого кавалерийского полка оказалось два достойных противника: все племя сиу и — седьмой кавалерийский полк.

Пару дней спустя разведчики Рено вернулись и доложили, что у устья ручья Дикого Шиповника обнаружены следы недавней стоянки индейцев. Кастер отправил вестового к Терри, и тот протрубил общий сбор.

Вскоре, когда к устью упомянутого ручья были стянуты все войска, Терри, Кастер, Гиббон и их адъютанты держали совет на борту «Дальнего Запада». О результатах мне рассказал Батс:

— План таков. Седьмой кавалерийский под командованием Кастера отправляется в верховья ручья Дикого Шиповника и разбивает индейцев, если они там есть. Если же нет, мы переправляемся через ручей и прочесываем долину Литтл Бигхорн. Тем временем Терри и Гиббон движутся вверх по реке. Если индейцы там, то они оказываются зажатыми между двумя нашими группировками… Но, насколько я знаю Упрямца, он не станет дожидаться остальных. У них пехота, и им потребуется уйма времени, чтобы добраться до места схватки. Могу поспорить на бутылку, что, когда они придут, от сиу уже и мокрого места не останется. Знаешь, старина, наверное, ты прав. Упрямец действительно может стать президентом. Но, с другой стороны, я не удивлюсь, если сиу давно сбежали в горы. Краснокожие боятся настоящей драки. Вспомнить хотя бы Уошито…

Так считал не он один. Вся армия верила в то, что индейцы побегут, едва завидев синие мундиры. Тогда мы еще не знали, что, пока солдаты прохлаждались на реке Танге, сиу и шайены наголову разбили генерала Крука в верховьях ручья Дикого Шиповника. У войск не было еще ни радиосвязи, ни телеграфа, и Крук не ведал о нас, а мы — о нем.

Седьмой кавалерийский двинулся к верховьям ручья, а Терри — к Бигхорну. Не знаю, сэр, есть ли смысл описывать весь маршрут. Все шло без особых приключений, я возился со своими вьючными мулами, поскольку сплавлять вещи по воде ручья восьми футов в ширину и трех дюймов в глубину возможным не представлялось… Нет, сэр, честное благородное слово, это неинтересно, а времени у нас не так уж много. Лучше я остановлюсь на нескольких любопытных эпизодах, которые мне особо запомнились.

Вот, например, Лавендер.

Он все больше замыкался в себе и крайне вяло реагировал на все мои попытки расшевелить его. Кончилось тем, что на привалах неф делал себе некое подобие палатки, вбивая в землю несколько кольев и вешая сверху одеяло, и сидел там один, мрачно глядя на воду и посасывая индейскую трубку.

Я тоже жил среди индейцев и умел уважать одиночество, однако мой чернокожий друг не был, в конце концов, ни сиу, ни шайеном. Кроме того, я затесался в армию под выдуманным предлогом, а ему платили. Но разве это повод, чтобы забывать о своих старых друзьях?.. Так я думал тогда, просто боясь признаться себе, что, глядя на Лавендера, я вижу самого себя.

Наконец я не выдержал и зашел к нему под навес. Он даже головы не повернул. Я постоял так минут пять, а потом сказал:

— Ну раз ты так занят, я, пожалуй, пойду, — и направился к выходу.

— Постой, — быстро проговорил Лавендер. — Садись рядом.

Я сел, и комары радостным писком приветствовали столь основательную прибавку к их пикнику.

— Знаешь, старина, — начал я, — если ты решил удрать к индейцам, то я бы не советовал. Слишком неудачный момент.

— Да что ты, — грустно ответил он. — Куда там…

Я взял у него из рук трубку и затянулся. Лавендеру удалось где-то раздобыть настоящую индейскую смесь, наверное, у ри.

— Послушай, Лавендер, ты так и не сказал мне, что заставило тебя участвовать в этой кампании.

— Просто мне хотелось еще раз увидеть эти места до того, как я умру.

Я отлично его понял. Ностальгия по прерии раздирала порой и мое сердце.

— А удалось ли тебе повстречать кого-нибудь из потомков того черного парня, что ушел когда-то с Льюисом и Кларком?

— Ни одного, — ответил Лавендер. — Но я заметил, что у многих сиу очень темная кожа. И потом знаешь, когда живешь у индейцев, то находишь себе родственников на любой вкус. Дикари могут иногда недолюбливать друг друга, но настоящую злость берегут для врагов.

— А тут все совсем наоборот.

— Ты чертовски прав, Джек. Все ненавидят Кастера и издеваются над дураком Рено. Как-то в форте Линкольн капитан Бентин врезал ему по роже. За дело, разумеется. Тот же Бентин написал в газету и совсем в других красках преподнес победу при Уошито. Кастер за это приказал выпороть его кнутом, но капитан достал револьвер и поклялся, что пристрелит всякого, кто посмеет поднять на него руку. Генералу пришлось передумать, — Лавендер улыбнулся. — Я тебе еще кое-что расскажу о нем. Он из семьи южан, которая объявила его предателем, когда узнала, что сын присоединился к армии Севера. Отец проклял Бентина. Он же упрятал своего отца в тюрьму до конца Гражданской войны, и тот не пострадал. Подумать только!

— Шайены убили моего па, а потом усыновили меня, — совершенно не к месту брякнул я.

— А я никогда не видел своего отца, — вздохнул Лавендер. — Хозяин продал его кому-то еще до моего рождения.

И тут меня словно прорвало. Я рассказал ему об Ольге и Гусе, Солнечном Свете и Утренней Звезде, Денвере, Диком Билле, Амелии и, конечно, Уошито.

— Да-а… — протянул Лавендер, когда я закончил. — Никогда не думал, что быть белым так трудно.

— Не всем. Возьми хоть Кастера. Он не только всегда отлично знает, где его семья, но и может позволить себе взять ее на войну.

— Да, — согласился Лавендер и посмотрел на меня немного виновато.

— Он тебе нравится? — догадался я.

Негр выбил трубку и тихо ответил:

— Знаешь, Джек, он всегда хорошо со мной обращался. Так за что же мне его не любить? Не забывай, он всего лишь солдат.

— Который хорошо умеет убивать.

— И умирать, если до этого дойдет… Джек, ты не напишешь за меня завещание? Я ведь неграмотный.

Я отправился по слабо освещенному лагерю в поисках карандаша и бумаги. Карандаш я вскоре одолжил у одного солдата, но чистых листков у него не оказалось. Тут мне на глаза попались два офицера, и я направился к ним.

Это были братья Макинтош, Уоллес и Годфри, возвращавшиеся из штаба, где Кастер собирал весь командный состав, чтобы держать совет. Событие само по себе беспрецедентное, поскольку до сих пор молодой генерал полагался исключительно на свои собственные решения. Раньше он не спрашивал, а приказывал.

Братья выглядели немного подавленными.

— Вот ведь сукин сын, — сказал один. — Интересно, зачем ему это понадобилось?

— Годфри, — ответил Уоллес, — помяни мое слово, Кастера убьют.

— С чего ты взял? — удивился Годфри.

— Он никогда еще не говорил с нами так.

Макинтоши переглянулись и умолкли.

Я чуть было не сунулся к ним за бумагой, но тут появился капитан Киф, и я обратился к нему.

Киф был ирландцем и до своего приезда в Америку служил в личной охране римского папы.

— Да, конечно, — ответил он мне, — сходи к Финегану и скажи, что я велел дать тебе листок из моих походных письменных принадлежностей.

Финеган был его денщиком, который, по словам Батса, хранил в форте Линкольн все деньги Кифа, чтобы капитан не упился до смерти. «Он терпеть не может, когда его называют денщиком, предупредил меня Батс, — но обожает слово „ординарец“.

Я поблагодарил и собрался уходить, но Киф спросил:

— Собрался завещание писать?

— Как вы узнали?!

Он расхохотался:

— Прошлой ночью я и сам этим занимался. Правда, до этого мы с Томом Кастером и Колхауном играли в покер, так что наследникам не много достанется.

— Зачем же тогда было марать бумагу? — улыбнулся я в ответ.

— Да, боюсь, что пора, — в тон мне сказал Киф, но глаза его погрустнели.

Я взял у Финегана бумагу и вернулся к Лавендеру. Мы оба написали по завещанию, оставляя друг другу все, чем владели, но тут возник вопрос, кто из нас будет их хранить, ведь и меня и его могла подстерегать скорая смерть.

— Сложи их, положи в коробку от патронов и отдай Кровавому Ножу. Так будет сохраннее, — решил наконец Лавендер.

— Но почему ему? — удивился я. — Он, как и мы, будет в самом пекле!

— Только не он. Кровавый Нож — трус, да и все ри таковы. При первом же выстреле он сбежит и остановится только у реки Миссури.

Но никто, ни белый, ни черный, не может видеть будущее. Случилось так, что Кровавый Нож погиб одним из первых. Что же до наших завещаний, то я их сжег. Проснувшийся во мне индеец настойчиво твердил, что таскать такую бумажку в кармане, идя на бой, — самая скверная примета. Я не был так беззаботен, как капитан Киф, возможно поэтому меня, в отличие от него, и не убили.

На другой день мы продвинулись еще на тридцать миль вверх по ручью, на этот раз уже по свежему следу индейцев. Я по-прежнему возился в арьергарде с треклятыми мулами, которые так медленно перебирали своими копытами, что основная колонна опередила меня на несколько миль. Дорога была уже вся изрыта железными подковами, но я все же без труда определил, что до нас здесь прошло не меньше четырех-пяти тысяч лакота (то есть сиу). Следы их коротких стоянок (остывшие кострища, круги от бесчисленных палаток) раскинулись ярдов на триста.

Помимо ри с нами было несколько разведчиков кроу, знавших язык сиу и кое-как изъяснявшихся по-английски, так что мне не имело никакого смысла вновь предлагать Кастеру свои услуги. Я и не пытался, по крайней мере до одного разговора с лейтенантом, командовавшим охраной обоза.

Во время одной из многочисленных остановок, когда мы поправляли тюки и ящики с припасами на спинах упрямых мулов, я, показывая на широкий след очередного индейского лагеря, сказал лейтенанту:

— Большая стоянка.

Он лишь снисходительно улыбнулся в ответ.

— Это та, что обнаружили ри и кроу? — поинтересовался я.

— Не думаю. Если бы ты прожил на границе столько, сколько я, то научился бы делить на три достоверность рассказов так называемых «дружественных» индейцев. Эти кроу неплохие парни, но совсем не умеют сражаться, а у страха, как говорится, глаза велики.

До сих пор я много говорил о своей тревоге за шайенов и за солдат, но ни словом не упомянул о растущем страхе за собственную шкуру. Я бросил поганых мулов и вскочил в седло своей лошадки, а лейтенант, решив, что я дезертирую, крикнул мне вслед:

— Эй, не будь дураком! Пропустишь классное зрелище!

Но он ошибся, я направлялся к голове колонны. Но Кастера я там не нашел, он отправился еще дальше в сопровождении нескольких офицеров. Я погнал свою лошадку галопом, но так и не нашел генерала, зато встретил возвращающихся разведчиков кроу.

Среди них я почувствовал себя неловко, так как в свое время немало воевал с их племенем и теперь мог встретить «старых знакомых». Действительно, они стали весьма подозрительно меня разглядывать, и, когда к нам подъехал их белый командир, я вздохнул с облегчением. Его звали Чарли Рейнолдс. Это был худой невзрачный парень с покатыми плечами, но его слава следопыта затмевала даже таких прославленных длинноволосых крепышей, как, например, Буффало Билл.

Рейнолдс отличался также феноменальным спокойствием, крайним немногословием и замкнутостью, за что его и прозвали Одинокий Чарли.

— Чарли, — сказал я, — ты сказал Кастеру о том, сколько индейцев оставили эти следы?

— Да, — ответил он.

— Просто есть такие, кто считает, что их не больше тысячи, — тревожно пояснил я.

— Что ты хочешь?

— Сохранить свой скальп.

— Это будет нелегко, — веско сказал он. — Нам предстоит чертовски жаркая схватка.

— Кастеру не справиться одному, — продолжал настаивать я, — а Терри дожидаться он не станет.

— Не станет, — спокойно подтвердил Чарли.

— Так пойди, черт возьми, и убеди его в обратном! — взорвался я, но тут заметил, что его правая рука обмотана окровавленной тряпкой. — Ты ранен?

— Царапина.

— Стрелять-то можешь?

— Там видно будет, — ответил Чарли и поехал дальше.

Тем вечером в лагере сержант Батс выслушал мой рассказ об этой встрече и заявил:

— Рейнолдс просто трус. Он умолял Терри не брать его с собой, потому что у него, видите ли, дурное предчувствие. Ха!

— Слушай, Батс, — не выдержал я, — у тебя обо всех самое скверное мнение. Интересно, что ты тогда обо мне-то думаешь?

— Джек, — ответил сержант, — тебя, прямо скажем, немного, но то, что есть, скроено из самого добротного белого материала.

Многие проникаются к тебе симпатией, если ты позволяешь им чернить других D своем присутствии. Мы сидели с ним тогда под кустом и по очереди прикладывались к бутылке. К ночи я не просто напился, а надрался до чертиков, как не надирался с тех самых времен, когда разыскивал на южных равнинах Ольгу и Гуса.

На следующее утро я еле продрал глаза, не зная еще, что начинается самый долгий день в моей жизни.