Маленький большой человек

Глава 6. НОВОЕ ИМЯ

Я скинул одежду и весь намазался черной краской, чтобы моя бледная кожа не выдала меня в лунном свете. Затем Маленький Конь притащил шкуру черного волка, которая оказалась настолько огромной, что я помещался в ней целиком, а волчья голова накрывала мою собственную, и я мог свободно обозревать окрестности сквозь глазницы.

Как только окончательно стемнело, маленький отряд из семи человек тронулся в путь. Миль двадцать мы проехали верхом, а затем спешились и повели лошадей в поводу. Последние три мили пришлось идти по небольшому неровному плато, то тут, то там перерезанному оврагами и поросшему цепким сухим кустарником, а дорогу нам освещал лишь призрачный свет неполной луны, на которую все время набегали невесть откуда взявшиеся облачка. Даже если бы я и не был сейчас заправским негром, то и тогда вряд ли бы разглядел пальцы вытянутой руки. Но Мелькающая Тень продвигался вперед спокойно и уверенно, словно стоял ясный полдень.

Мы остановились в густых зарослях на берегу ручья Безумной Вдовы. На той стороне отчетливо виднелись палатки лагеря кроу, похожие на треугольные светильники из-за разведенного внутри огня: чем старее покрывающая палатку кожа, тем больше она напоминает промасленную бумагу; стоя ночью неподалеку, можно даже узнавать силуэты тех, кто движется внутри. Но для этого мы находились еще слишком далеко, палатки напоминали светящиеся новогодние игрушки, и ветер доносил до нас аромат жарящегося мяса. Мы же весь день так и не притронулись к еде, ведь на сытое брюхо воровать лошадей не ходят. Желтый Орел еле слышно фыркнул и сказал:

— Может, сперва зайдем просто в гости?

Мы могли бы открыто войти в лагерь кроу, и им пришлось бы нас накормить. Таков обычай.

— Лошадей оставим здесь, — шепнул Мелькающая Тень. — Ты и ты останетесь с ними, — с этими словами он коснулся моего плеча и руки стоящего рядом Маленького Медведя. Я и не думал возражать. Однако Маленький Медведь чуть не захлебнулся от возмущения.

Это привело Желтого Орла в страшное негодование. Я еще плохо его знал, поскольку он появился в нашем лагере всего несколько месяцев назад, но у него была целая коллекция скальпов, а на плече висел пистонный карабин — большая по тем временам диковинка среди индейцев. Долгое время он так и оставался единственным огнестрельным оружием в племени, хотя проку от него было мало: запас пистонов быстро иссяк, а торговцев, да и вообще белых, мы избегали. Надо, однако, заметить, что сиу и прочая родня шайенов устраивали иногда набеги на бледнолицых в районе Орегонского тракта и отбирали у переселенцев среди прочего кофе, не дожидаясь, пока последние любезно предложат его отведать. Среди скальпов Желтого Орла я заметил несколько светловолосых, которые никак не могли принадлежать когда-то пауни или Змеям, даже если предположить, что со временем они меняют цвет. Оттуда же, скорее всего, взялся и карабин.

Недостойное поведение Маленького Медведя возмутило Желтого Орла до глубины души.

— Ты прожил уже достаточно зим, — прошипел он ему, — чтобы уразуметь, что у Людей опытный воин знает лучше, как воровать лошадей. Храбрость здесь совершенно ни при чем: никто из Людей просто не может быть трусом. Тебе велели остаться здесь лишь потому, что кто-то должен присматривать за нашими лошадями, и сейчас это столь же важно, как пробраться в лагерь кроу. Ты ведь знаешь: добыча делится поровну между всеми нами. Я что-то не слышал жалоб от Маленькой Антилопы. Он стал лучшим Человеком, чем ты, а ведь он — белый.

Повисла гробовая тишина. Маленький Медведь был не прав, но Желтый Орел допустил грубейшую ошибку. Никто с самого моего появления среди шайенов ни словом не обмолвился о цвете моей кожи, даже сам Маленький Медведь, который меня ненавидел. Но сказанного не воротишь, а, как говорят индейцы, дурное слово приносит беду. Желтый Орел знал это.

— Мой язык — язык шакала, — шепнул он мне с искренним раскаянием. — Им овладели злые духи.

— Я не думаю плохо о тебе, — ответил я. — Ты слишком недавно в нашем лагере.

Затем я бесшумно снял с седла свернутую волчью шкуру и залез в нее. Свет луны еле пробивался сквозь тучи, и все вокруг казалось мне волосатым.

— Сегодня плохая ночь для воровства, — мрачно констатировал Мелькающая Тень и направился к своей лошади. Остальные, бормоча что-то одобрительное, последовали за ним.

— Нет! — сказал Желтый Орел. — Я принес неудачу, я же и унесу ее.

Он вскочил в седло и исчез в ночи.

— Я останусь с лошадьми, — пробормотал Маленький Медведь. — Вместе с ним, — и он кивнул в мою сторону.

Маленький Медведь взял поводья трех лошадей, мне досталось столько же. Мы отошли немного назад, и теперь никто не мог увидеть нас в черных густых зарослях, тем более против лунного света. Четверо взрослых шайенов отправились в лагерь кроу, светившийся на том берегу. Они тут же бесшумно растворились в темноте: ни треска ветки, ни плеска воды…

Луна вышла из-за облаков и залила все вокруг ровным желтым светом.

Закутавшись в свою волчью мантию, я сел на землю и приготовился ждать. Несмотря на ночную прохладу, мне было тепло и уютно. Я вовсе не сожалел о том, что меня не взяли с собой. С другой стороны, если бы мне пришлось идти, то лучших товарищей, чем та четверка храбрецов, я бы себе не пожелал. В моей памяти стали всплывать напыщенные фразы о верности племени, о дружбе, жертвенности и взаимовыручке, и я вдруг понял, что это не пустые слова… для индейцев. В чем я совершенно не был уверен, так это в том, что ко мне они имеют хоть какое-то отношение.

Минуты две спустя Маленький Медведь снова принялся ворчать.

— Им не стоило так поступать со мной, — брюзжал он. — Мне надо было идти с ними. Ты бы и один присмотрел за лошадьми.

— В таком случае, — ответил я, — ты тоже мог бы справиться здесь один, а мне бы стоило пойти с ними.

— Ты бы испугался, — огрызнулся он. — Твое колдовство годится лишь для игр, и оно не одурачит кроу. Пора и тебе становиться мужчиной.

Он выпрямился во весь рост, и лунный свет упад на гордо выпяченную грудь. Что ж, если бы не некоторая угловатость и пустая башка, его можно было бы принять за мужчину. По крайней мере, в темноте.

Не знаю уж, на что он меня провоцировал, но, чтобы «не потерять лицо», мне оставалось лишь бросить ему поводья трех своих лошадей и отправиться прямехонько во вражеский лагерь, пасть там смертью храбрых и поставить под удар жизни всех остальных. Просто дать Маленькому Медведю в ухо выходом не представлялось, поскольку, во-первых, неминуемо поднимется шум, а, во-вторых, исход драки был для меня весьма и весьма проблематичен.

Спасение пришло самым неожиданным образом в лице огромного кроу, свалившегося на нас, казалось, прямо с неба и треснувшего Маленького Медведя по голове боевой дубинкой. Все произошло внезапно и бесшумно, если не считать скрипа мокасин по песку и звука «бам-м-м!», с которым дубинка встретилась с башкой моего обидчика. Вам доводилось когда-нибудь бросаться камнями в пустую бочку? Нет? Жаль, значит, этот звук вам ничего не говорит…

На чем бишь я остановился? Ах да, кроу… Маленький Медведь рухнул, как срезанный стебель маиса, и над его головой сверкнуло лезвие ножа. Поверженного врага не скальпировать просто неприлично, это все равно что уйти не попрощавшись.

Отбросив гаденькую мысль, что Маленький Медведь честно заработал столь геройский конец, я прыгнул на кроу.

Он, надо сказать, до этого меня просто не замечал, наверное думал, что шайен беседует с настоящим волком. И нечего улыбаться, краснокожие очень серьезно относятся к подобным вещам.

И что на меня тогда нашло? До сих пор не знаю. Индеец оказался настоящим гигантом, и я лез по нему, как по дереву, а когда оказался наверху, подумал о том, о чем стоило бы подумать чуть раньше: а дальше что? Застрелить этого сукина сына из лука? С такого расстояния — бред чистой воды, к тому же лук я где-то обронил. Ударить ножом? Но он там, под складками волчьей шкуры, да и руки заняты…

Кроу между тем отнюдь не сидел и не ждал, пока я что-нибудь придумаю. Гигант просто встал и тряхнул плечами, а я как куль с мукой грохнулся вниз, ударился при падении подбородком о собственное правое колено и отключился.

Через мгновение я пришел в себя, но острый кончик его ножа уже надрезал мне кожу над правым ухом и медленно продвигался к затылку. Я дернулся от боли, и нож царапнул по кости. Ну и отвратительный же это был скрежет, доложу я вам, от него у меня по всему телу пробежала дрожь и замерла где-то в районе промежности.

Теперь пару слов о моих волосах. Они, конечно же, отросли с тех пор, как я попал к шайенам, но все равно были много короче тех, что носят индейские мальчишки. Мои к тому же чем-то напоминали колючую проволоку: еще месяц, и я бы выглядел не как белый и не как индеец, не как парень и не как девчонка, а как брюхо козла, которого протащили этим самым брюхом по свежему навозу, причем с сохранением запаха и цвета. Кстати о цвете, чем дольше волосы не моешь, тем темнее они становятся, а жир разных съеденных мною животных придал им еще и легкий зеленоватый оттенок. Это оттого, что я расчесывал их пятерней, отбрасывая назад всякий раз, как они лезли мне в глаза.

Так вот, тот кроу, удивленный, видимо, непривычной для урожденного шайена длиной волос, на секунду замешкался.

Эта пауза в скальпировании отвлекла меня от слепящей боли. Голова гудела так, словно с нее снимали не кожу, а спиливали всю макушку, в ухо натекла горячая кровь… Я не мог скинуть с себя врага, никакого оружия у меня не было… Маленький Медведь, как я успел заметить, валялся бездыханным на песке, остальные шайены сейчас в засаде и помочь не смогут, а если я подниму шум, это насторожит весь вражеский лагерь и приведет лишь к смерти моих друзей. И тут я с потрясающей ясностью, какая бывает разве что перед смертью, осознал, зачем Старая Шкура рассказывал нам, мальчишкам, о том, как Маленький Человек в одиночку воевал со снейками. Он знал, что рано или поздно это пригодится каждому из нас. И теперь я просто не мог позволить какому-то там кроу так обращаться с Человеком!

Я весь напрягся и стиснул зубы.

— Назестаэ! — прошипел я, что означало: «Я — шайен!»

Уверяю вас, это произвело ничуть не меньше впечатления, чем если бы я издал громогласный боевой клич, чего, по приведенным выше соображениям, делать было никак нельзя.

И знаете что случилось? Кроу отдернул нож, сел на корточки и в изумлении прикрыл свой рот ладонью левой руки. Думаете, я его испугал? Ничуть не бывало. Он даже не понял, что я сказал, ведь кроу и шайены говорят на разных наречиях. Все гораздо проще: возясь с моим скальпом, он случайно стер с моего лба черную краску, сделанную из сажи и бизоньего жира, и теперь на нем сияла широкая белая полоса. Справившись с удивлением, кроу обратился ко мне по-английски:

— Маленький белый человек! Кроу — бедный дурак! Ха, ха, ты ловко одурачил кроу! Ты голоден?

Если он чего и испугался, так это того, что мог меня обидеть. Кроу просто боготворят бледнолицых, и он искренне собирался забрать меня в свой лагерь. В том, что случилось, не было его вины, и этот парень навсегда останется на моей совести. Позже я узнал, что той ночью он просто шел куда-то по своим делам и чисто случайно наткнулся на нас с Маленьким Медведем. А дальше он поступил так, как поступил бы на его месте любой другой индеец, повстречавший в темноте двух врагов и не знающий, сколько их еще сидит в окрестных кустах. Но тогда мне не было это известно, но даже если бы и было, что могло это изменить? Времени оставалось в обрез, объяснять ему что-либо вряд ли имело смысл. Я твердо знал, что никуда с ним не пойду и что не могу ему позволить и дальше говорить столь громким голосом.

Я был обязан убить его. Убить этого глупого добродушного парня. Просто взять и застрелить. В спину. Во время драки волчья шкура слетела с меня, я обрел свободу движений и, быстро обшарив землю вокруг себя, нашел свой лук. Кроу в это время преспокойно наматывал себе на руку поводья шести наших лошадей. С-санк, с-санк, с-санк! — просвистели в воздухе три полосатых стрелы и впились в широкую спину индейца, образовав прямую линию, параллельную позвоночнику. Он взмахнул руками и упал лицом вниз.

Так впервые я лишил человека жизни, и, как бы дико это ни звучало для вас, я был счастлив. Я спасал своих друзей и просто обязан был сделать то, что сделал. Кроме того, тот краснокожий почти что скальпировал меня, у меня до сих пор над правым ухом отметина, можете убедиться. Вся правая сторона лица и шеи была залита кровью — моей горячей, живой кровью, — а голова трещала по всем швам, словно собираясь взорваться изнутри… Это последнее, что я запомнил. Дальше — мрак и тишина.

Открыв глаза, я увидел, что лежу в небольшом типи, а вокруг меня прыгает какой-то индеец в головном уборе из верхушки рогатого черепа бизона, распевает что-то заунывное и трясет у меня над лицом бизоньим хвостом. Голова болела страшно. Я чувствовал на ней некое подобие шапки из глины. Я попробовал было пощупать ее, но шаман издал громкое бизонье фырканье и выплюнул мне прямо в лицо жеваные лепестки цветов.

Я провел уже достаточно времени среди шайенов и умел держать себя в руках. Кроме того, боль словно замерла и стала постепенно стихать. Я сел, а Волк-Левша (так звали знахаря) затанцевал вокруг моего ложа, ни на секунду не прекращая свое занудное пение, перемежаемое фырканьем, всхрапами и мычанием. В то же самое время он умудрялся жевать сухие цветы и оплевывать меня ими со всех сторон.

Затем он схватил небольшую палку и легонько ударил ею меня по голове, отчего глиняная шапка распалась на две части и упала на шкуры, устилающие пол палатки. Голове сразу стало холодно, словно скальп на ней и в самом деле отсутствовал, но тут шаман снова плюнул на меня каким-то травяным снадобьем, и все прошло. Исчезла и боль.

Волк замедлил свой танец и снова начал дразнить меня бизоньим хвостом. Я сделал несколько слабых попыток поймать его, но шаман всякий раз ловко отдергивал свою волосатую игрушку. Силы постепенно возвращались ко мне, и, когда ноги немного окрепли, я встал и пошел за ним, все еще стараясь сцапать хвост, которым он по-прежнему тряс передо мной, мыча и качая рогами. Лицо знахаря покрывала черная краска, а глаза и ноздри были обведены красным.

Волк, пятясь, вышел из палатки, я же последовал за ним и, оказавшись снаружи, увидел, что все племя, включая воинов, женщин, детей и собак, выстроилось ровными рядами вдоль берега реки. Все они старались вылечить меня своим присутствием. Шайен никогда не страдает один. Я был тронут до глубины души их участием и, словно обретя в нем новые силы, выпрямил спину и пошел вперед, почти не качаясь.

Когда мы достигли берега, Волк сказал:

— Войди в реку и напрягись изо всех сил.

Я так и сделал. Из раны на голове потекла черная кровь, которую тут же подхватило и унесло быстрое течение Пыльной реки. Затем, когда пошла здоровая, красная кровь, Волк вытолкал меня на берег и остановил ее сушеными цветами.

— Теперь со мной все в порядке, — сказал я, и это было святой правдой. Неприятное приключение закончилось. Чуть позже, взглянув в выменянное когда-то у торговцев зеркальце, я увидел над правым ухом красный воспаленный рубец, но вскоре и он прошел.

Последствия моего вынужденного подвига не замедлили сказаться. Сначала по лагерю прошел «глашатай», рассказавший всем в довольно занудной песенной форме о том, каким героем я оказался, и пригласивший на празднество, устроенное Старой Шкурой в мою честь. В порыве радости вождь раздал большинство своих лошадей беднякам, у которых их вообще не было, а после трапезы сделал подарки всем пришедшим — одеяла, побрякушки и так далее, — так что под конец едва не разорился окончательно. Кроме того, он произнес речь, которую я из скромности опускаю, приведу лишь ее наиболее важные моменты.

После хвалебной оды, звучавшей весьма поэтично на языке шайенов, но кажущейся полной бессмыслицей, если ее перевести на английский, вождь сказал:

— Этот мальчик доказал, что он — Человек. Сегодня в палатках кроу плач. Земля сотрясается под его шагами. Кроу кричат, как женщины, завидев его! Он — Человек! Поступь его подобна поступи великого Маленького Человека, явившегося ему во сне и давшего ему силу убить кроу!

Здесь, конечно, не обошлось без некоторого преувеличения, но, как я уже говорил, мне действительно вспомнился Маленький Человек, и это придало мне уверенности в себе. Благодаря этому и скользнула рука кроу по моему лицу, открыв его глазам, что я белый. Еще до торжества я рассказал обо всем Старой Шкуре, надеясь доставить ему удовольствие, а он не преминул вставить мою исповедь в свою напыщенную речь.

Затем несколько минут он нес просто полную чушь, которая, впрочем, мне была почему-то приятна, а воины, сидевшие кружком вокруг огня, важно кивали при каждом слове, женщины же и девочки (те немногие, кому удалось пробраться в переполненный мужчинами типи) слушали открыв рот. В том возрасте я уже начал проявлять к девочкам некоторый интерес.

— И вот это видение Маленького Человека придало невиданную силу его заклинанию, — продолжал вождь. — Маленькая Антилопа также невелик телом, но стал уже мужчиной, Человеком. И у него большое сердце. Так пусть же отныне и навсегда зовется он Маленький Большой Человек!

Вот так оно все и произошло, и этим именем меня звали впредь все шайены. Индейцы верны себе: никто из них ни разу даже не поинтересовался, как меня нарекли при крещении. А нарекли меня Джеком Креббом.

Во всем остальном вылазка за лошадями закончилась успешно. Четверо воинов проскользнули в лагерь кроу, не разбудив ни души, и увели около тридцати лошадей. На обратном пути, перед самым рассветом, они и нашли нас с Маленьким Медведем. Последний уже пришел в себя и, как говорится, отделался легким испугом да здоровенной шишкой на голове. К нашему счастью, воин кроу был без лука, иначе мы бы давно уже отправились в Верхний Мир, даже не успев понять, что случилось.

При дележке я получил четырех лошадей, сразу став состоятельным шайеном, но меня ужасно смутило, когда девятилетний мальчишка по имени Грязный Нос попросил меня:

— Теперь ты воин. Можно мне ухаживать за твоими лошадьми?

Он имел в виду, что теперь я получил право нежится по утрам в постели, тогда как остальные дети вставали ни свет ни заря. Это было правдой, однако я не хотел никаких привилегий. Пользоваться своими преимуществами по отношению к остальным не по-шайенски, а значит, и не по-Человечески. Например, Мелькающая Тень, опытный воин, ветеран многих сражений, получивший три лошади, оставил одну себе, лучшую отдал Старой Шкуре, а последнюю — Бугру. И вовсе не потому, что они были вождями, шайенам вообще не свойственно лизать задницу начальству, а потому, что они помогали ему мудрыми советами. Веселый Медведь и Бесстрастное Лицо отдали каждый по одной лошади Желтому Орлу, который, допустив промах, сумел его исправить. Я тоже отдал ему одну лошадь, а другую предложил Волку-Левше, который отказался, поскольку за лечение платить нельзя, но намекнул, что мой подарок может понравиться его брату. И он ему действительно понравился.

Поэтому я и ответил Грязному Носу со всей мудростью, на какую был способен:

— Убить воина кроу — еще не значит стать равным великим воинам племени Людей. Так что я сам позабочусь о своих лошадях. Но ты хороший мальчик, и я дарю тебе ту гнедую, на которой ездил к кроу.

Узнав о моем поступке, все важно кивали и говорили: «Хау, хау!»

Как видите, никто из нас, рисковавших тогда жизнью, не обогатился, если не считать, конечно, гордости и славы. А за два этих эфемерных понятия шайены с радостью готовы умереть.

Маленький Медведь и носа не показал на празднестве. И это никого не удивило.

Праздник затянулся далеко за полночь. Я до отвала наелся вареной собачатины, в которой начал к тому времени находить вкус, хотя так и не усвоил индейскую привычку быстро заглатывать мясо большими кусками, практически не жуя. Когда торжества подошли к концу, я вышел в прерию облегчиться, а затем присел на бугорок невдалеке от лагеря. Месяц был еще тоньше, чем прошлой ночью, но светил ярче, поскольку теперь ему не мешали облака. Мой нос подсказывал мне, что скоро начнется дождь и будет лить до самого утра. В воздухе разливался какой-то особый, едва уловимый запах влаги, от которого ароматы земли и пожухлой осенней травы становились еще более пряными и пронзительными. Меня никто этому не учил, умение принюхиваться пришло само и стадо неотъемлемой частью моей жизни у шайенов, подобно тому, как для городского жителя входит в привычку оглядываться по сторонам, переходя улицу.

Где-то в миле от лагеря залаял койот, затем взвизгнул и завыл на сотни разных голосов. Трудно было поверить, что это воет всего один зверь, а не целая стая. Индейцы даже верили, что у каждого койота несколько душ и каждая говорит своим голосом. С севера ему ответил протяжный вой лесного волка, а может быть, это перекликались разведчики кроу, подражая голосам животных, на что они были великие мастера. Вой замер, а примерно час спустя донесся снова, причем оттуда же, откуда слышался ранее, что свидетельствовало скорее в пользу зверей, чем индейцев.

Я сидел так довольно долго, по крайней мере достаточно для того, чтобы земля под моим задом согрелась. Гремучим змеям всегда холодно, и они норовят забраться к вам в постель, если, конечно, вы не примете соответствующие меры предосторожности. Вот и теперь одна из них явно искала моего общества, но я вовремя услышал сквозь шум ветра характерное шуршание се длинного тела по песку и траве и сымитировал хлопанье орлиных крыльев. Змея тут же убралась восвояси.

Итак, я, Джек Кребб, стад воином племени шайен. Я застрелил из лука человека. Меня едва не скальпировали и вылечили заклинаниями. Отцом мне был старый дикарь, ни слова не знавший по-английски, матерью — толстая краснокожая женщина, а братом — парень, лицо которого вечно покрывал слой глины или краски. Я живу в типи и ем вареных собак. Господи, как странно!

Вот о чем я думал тогда, и, надо признаться, это были совершенно бледнолицые мысли. Ребята, с которыми я играл в Эвансвиле и даже в караване, ни за что бы не поверили, расскажи я им обо всем. Они знали, что я довольно сомнительная личность, но им и в голову не могло прийти, что я мог пасть столь низко. И вот в ночь своего величайшего триумфа я сидел в прерии и чувствовал себя жалким и униженным. Лишь мой настоящий, сумасшедший па, тот, кого убили у повозок, относился к индейцам как к братьям, все же остальные ставили их едва ли не ниже черных рабов.

Тут послышался звук, наведший меня на мысль, что гремучка решила предпринять повторную атаку, сообразив, наконец, что орлам здесь ночью делать нечего.

Но это оказался Маленький Медведь, опустившийся на землю футах в десяти от меня. Теперь вы понимаете, как опасно предаваться белым мыслям посреди индейской прерии? Он приблизился совершенно бесшумно. Будь это кроу или еще кто-либо из врагов, я бы уже валялся без скальпа.

Он сидел, вглядывался в ночь и предавался своим, абсолютно краснокожим мыслям. Оба мы молчали. Наконец он взглянул на меня и сказал:

— Эй, иди сюда!

— Я пришел первым, — возразил я.

— Я тебе кое-что принес, — ответил он. — Подойди и возьми.

С тех пор как я спас ему жизнь, я просто не имел права ничего от него принимать, и я отвернулся. Тогда он встал и подошел сам.

— Вот, — сказал Маленький Медведь, — мой подарок Маленькому Большому Человеку.

Я не видел, что он там держал за спиной, и подался вперед, пытаясь это рассмотреть. В тот же миг он с идиотским смехом бросил мне прямо в лицо большой волосатый скальп убитого мною кроу.

— Ты глупо поступил, Маленький Медведь, — еле выговорил я. — Ты дурак.

— Да ну? А мне кажется, шутка удалась. Это замечательный скальп, я сам натер его мускусом. Понюхай, если не веришь. Он твой. Я снял его, но принадлежит он тебе. Ты убил врага и спас мне жизнь. Я готов сделать для тебя все, что угодно, только попроси. Ты можешь забрать мою лошадь и лучшее одеяло. Я буду стеречь твоих лошадей.

Меня все еще колотило от его идиотского фортеля со скальпом, хотя я и знал, что это излюбленная шутка индейцев. Но дело не в самой шутке, а в том, как он разыграл ее. В каждом его слове сквозила злоба. Поэтому я ни на секунду не поверил в его кажущееся дружелюбие.

— Тебе известно, что ни один Человек не платит другому за свою спасенную жизнь.

— Да, — ответил Маленький Медведь с угрозой, — но ты-то белый.

В языке шайенов нет бранных слов, а самым оскорбительным является назвать мужчину женщиной, трусом и так далее, но даже в самом страшном гневе я и не думал применять эти эпитеты к Маленькому Медведю. Но его последний довод был неоспорим. Я и сам так часто думал. Знаете, как те женщины, что берут деньги за ночь, проведенную с мужчиной, но сами себя шлюхами не называют.

Однако я знал, что, по понятиям моего нового племени, нет худшей судьбы, чем не быть шайеном. Маленький Медведь задел меня за живое. Мне следовало бы ответить на это по-индейски — бить обидчика до тех пор, пока он не извинится и не признает публично моего превосходства. Но Маленький Медведь сам верил в свое обвинение лишь наполовину. Он бешено завидовал моим успехам и просто кинул мне в лицо самое страшное оскорбление, какое смог придумать. И сыграй я сейчас по правилам, он оказался бы в совершенно идиотском положении: ЕМУ пришлось бы всем доказывать, что он — шайен, поскольку я это уже сделал.

Но я ответил ему так:

— Ты дурак, но твои слова — правда. Ты обязан мне жизнью И тебе не удастся расплатиться со мной скальпом, одеялом или всеми своими лошадьми. Платой за подаренную жизнь может быть только жизнь. И, когда мне понадобится твоя жизнь, я скажу тебе об этом.

Он засунул скальп кроу за пояс и встал.

— Я услышал тебя, — произнес Маленький Медведь и ушел по направлению к лагерю.

Я высказался столь резко, потому что был страшно зол и хотел побольнее ущемить своего врага. Честное слово, не знаю, что именно я имел тогда в виду. Скорее всего, это был просто детский блеф. Я быстро забыл о нем, помня лишь мерзкую выходку Маленького Медведя, но затем и она выветрилась из моей памяти, поскольку обидчик не подавал больше повода для моего недовольства. Он больше не пускал в меня игрушечные стрелы, не клал колючки под седло моей лошади и всем своим поведением показывал, что считает меня настоящим Человеком, причем столь же убедительно, сколь еще совсем недавно пытался доказать обратное.

Но Маленький Медведь никогда не забывал мне сказанного тогда на бугорке у берега Пыльной реки, и двадцать лет спустя в пятидесяти милях от места, где мы сидели с ним в ту ночь, он отплатил мне сполна.

Я уже упоминал, что начал интересоваться девчонками. Однако произошло это тогда, когда я уже не мог и близко подойти к шайенке моего возраста. Как только у девочки начинаются месячные, взрослые индейцы сразу же изолируют ее от мальчишек, она проводит все свое время в компании матери и теток и до самой свадьбы носит между ног прикрепленное к поясу подобие тряпичного подгузника. (Она надевает его и после брака, когда мужа нет дома. ) Все, что можно было сделать, — это стараться попасться предмету своего любопытства на глаза, когда последнего выводили на прогулку. Вы небось уверены, что у индейцев все происходит, как у кроликов. Ничуть не бывало. Их кодекс любви и брака куда строже нашего.

Когда Маленький Медведь ушел в поселок, я немного остыл и принялся думать о девице по имени Хоувахех, что в переводе означает, как ни странно, Ничто. Когда мы были меньше и играли в лагерь, мне часто приходилось выбирать Ничто в качестве «жены», так как остальные мальчишки быстро расхватывали всех смазливых девчонок, а Ничто была сказочно уродлива. Но, как часто случается с маленькими девочками, пришел некий волшебный день, и она вдруг стала красива и грациозна, как олененок. И стоит ли говорить, что я ей нравился, когда не обращал на нее ни малейшего внимания, а теперь она потеряла ко мне всяческий интерес.

Но так вот сидя и размышляя, я ничем не мог помочь ни себе, ни Ничто. Я встал, отряхнулся и отправился в лагерь. У крайней палатки сидела собака, вдохновенно отвечая ночной песне койота. Дурная псина и не подозревала, что выдает местонахождение племени разведчикам кроу. Я погрозил ей пальцем и сказал:

— Это не по-шайенски!

Пес захлопнул челюсти и ушел, обиженно поджав хвост.

Огонь в моем типи давно уже погас, все спали. Недалеко от входа я нащупал свою постель и залез в нее, но тут же подумал, что ошибся, поскольку в ней уже кто-то был. Это оказался Маленький Конь, который всегда спал слева от меня.

Он проснулся и шепнул:

— Не уходи, это твоя постель.

— Какая разница, — ответил я, — спи дальше, а я найду себе что-нибудь еще.

— Значит, ты уходишь? — спросил Маленький Конь, и в его голосе мне послышалось разочарование.

Я закутался в первую попавшуюся свободную шкуру и уснул, не думая больше ни о чем. Когда шайены видят, что мужчина начинает проявлять несвойственные его полу наклонности, они не осуждают его и ни к чему не принуждают. Таких людей называют «хееманех», то есть полумужчина, полуженщина. К ним даже относятся с симпатией, поскольку они, как правило, всегда веселы, общительны и готовы помочь в приготовлении приворотного зелья, так как обладают особыми знаниями, передаваемыми молодым хееманех от старших. Также им позволено носить женскую одежду и выходить замуж за других мужчин.

Вскоре после этого случая Маленький Конь начал проходить курс обучения хееманех. Впрочем, тогда он мог просто перепутать постели, не имея ничего такого на уме. Но, как бы там ни было, в этом смысле он никогда не казался мне привлекательным.