Маленький большой человек

Глава 23. КАРЬЕРА АМЕЛИИ

Мы стояли лагерем у реки Арканзас. После целого дня беспрерывной пальбы охотники на бизонов собирались там, чтобы промочить горло и перекинуться в покер. Запасы спиртного пополняли торговцы, привозя на своих фургонах отраву на любой вкус. Кажется, нет мест, куда бы они не добирались. Как говорится, для бешеной собаки сто миль — не крюк… В прерии было полно мест, где вы могли издохнуть от жажды, умоляя о глотке воды, зато практически повсеместно шла бойкая торговля виски.

Однажды вечером мы с приятелем заглянули в соседний лагерь и сразу наткнулись на бар-повозку, в котором заправлял, как вы думаете, кто? В жизни не догадаетесь. Мой братец Билл. Если помните, последний раз я видел его в пятьдесят седьмом. С тех пор он почти не изменился (поскольку деградировать дальше было просто некуда), если не считать выпавших зубов.

Сидя на краю фургона, он потягивал виски прямо из бутылки и доказывал двум лопоухим клиентам, что Джона Уилкса Бута 10 вовсе не расстреляли, что он, мол, жив-здоров и содержит лавочку в Эль-Пасо, штат Техас.

Зная по опыту, как и чем разбавляет Билл свои напитки, я решил воздержаться от возлияний в его заведении, но не сумел внушить то же самое своему приятелю, уже присосавшемуся к кружке. Чтобы объяснить ему все, мне бы пришлось раскрыть наше с Биллом родство, а делать это, как вы понимаете, мне совсем не хотелось. Между тем Билл прикончил бутылку и задумчиво заглядывал в ее горлышко, словно измеряя глубину. Мой приятель мельком взглянул на него да так и застыл с открытым ртом.

— Эй, послушай, — наконец сказал он, — что это за комья там на дне?

— Просто осадок, — икнув, ответил Билл.

Приятель выхватил у него бутылку и вытряс себе на ладонь несколько предметов, которые нетрудно было опознать.

— Ах ты, б… сын! — заорал он. — Это же головы гремучих змей!

— Ну и что? — беззубо ухмыльнулся Билл.

Взбешенные охотники перевернули весь его фургон вверх дном, но не обнаружили ни одной бутылки виски, в которой не плавало бы около шести змеиных голов. Затем на какое-то мгновение повисла гробовая тишина, а минуту спустя изо всех соседних кустов уже доносились натужные звуки безудержной рвоты.

Вокруг фургона уже начало стягиваться угрожающее кольцо, как вдруг вперед выскочил тощий молодой парень и рявкнул Биллу:

— Собирай свои манатки, вали отсюда и не смей возвращаться!

— Но мое виски никому не повредило! — визгливо возмутился Билл. — Это просто настойка. Многим очень даже нравится!

— Пошел вон! — внятно, с расстановкой повторил тощий. — А вы расступитесь и пропустите его!

Черт возьми, его послушались! На первый взгляд он не внушал никакого почтения, но было в нем что-то от Кастера и Хикока. Кроме длинных волос, разумеется.

Мой приятель потянул меня за рукав и сказал:

— Во дает, а?!

Сия выразительная фраза относилась к моему негодному братцу. Взглянув на змеиные головы, которые он по-прежнему держал в руке, я, хотя и не притронулся к «виски», еле сумел подавить приступ рвоты, издав характерный звук.

Тощий парень быстро повернулся ко мне и, одарив ледяным взглядом из-под черных бровей, осведомился:

— Тебе есть что возразить?

— Нет, а что? — удивленно ответил я.

— Ты только что назвал меня по имени.

— Но я не знаю твоего имени!

— Меня зовут Эрп.

— Понятно, — рассмеялся я. — Нет, меня просто чуть не стошнило.

В ответ он сбил меня с ног ударом кулака.

Встал я уже с револьвером в руках, но Эрп отвернулся, предоставив мне или продырявить ему спину, или проглотить обиду и считать инцидент исчерпанным. Но, черт меня возьми, я не собирался так вот легко отпустить его и, растолкав собравшихся зевак (что заставило его снова обернуться), крикнул:

— Эй, ты, с блевотным именем, вернись и доставай свою пушку!

Он спокойно направился ко мне, даже не потянувшись к застегнутой кобуре. Когда между нами осталось не больше фута, я с ужасом понял, что не смогу стрелять в человека, который и не думает обороняться. Но он так и не стал стрелять, а быстрым движением схватил левой рукой мое правое запястье, отвел его в сторону, затем выхватил свой револьвер и ударил его тяжелой рукояткой меня по голове. Я свалился, как мешок с песком.

Подобная техника называлась бизоньей. Возможно потому, что индейцы часто добивали раненых бизонов дубинками, или потому, что сами бизоны, нападая, били головой, трудно сказать. Позже, когда Эрп стал шерифом, он часто пользовался этим приемом. За всю свою неспокойную жизнь он убил не больше трех человек, но «обизонил» несколько тысяч. Он был, пожалуй, самым подлым парнем из всех, кого мне доводилось встречать. В подобной ситуации Хикок обязательно бы начал стрелять. И это намного честнее. Эрп полагал всех окружающих настолько ниже себя, что просто брезговал убивать, не видя среди них достойного противника. Другое дело — проломить череп. Не знаю уж, как это у него получалось, но когда он смотрел на человека, как на кучу мусора, то, даже если тот отказывался считать себя таковым, у него поневоле возникали некие сомнения, заставлявшие застыть на минуту с оружием в руках. Этой-то минуты Эрпу как раз и хватало, чтобы подойти и треснуть по голове.

Весной семьдесят второго я вернулся в Канзас-Сити, постригся и побрился за двадцать пять центов, переоделся в городскую одежду и отправился навестить Амелию.

Каменнолицая старшая воспитательница была сама любезность.

— Ох, — сказала она, подавая мне крошечную чашечку чаю, — мы так волновались, что вы не успеете вовремя вернуться из своей научной экспедиции…

Мне не терпелось повидаться с племянницей, но приходилось играть по правилам мисс Элизабет Уомсли, то есть сидеть в гостиной «Академии юных леди» в неуютном кресле с чересчур низкими подлокотниками и слишком высоким подголовником и с милой улыбкой терпеть щекотку какого-то мерзкого ползучего растения, стремившегося запихнуть мне в ухо пару своих колючих листьев.

— Полагаю, — продолжала мисс Уомсли, — вам удалось найти немало останков ископаемых животных, что, без сомнения, сильно обогатит коллекции наших восточных музеев.

Вот значит как Амелия преподнесла ей мой отъезд на охоту.

— Вы непременно расскажете мне об этом, — голос ее стал чуть суше, — но сперва давайте разберемся с более насущными вопросами. Дело в том, — и ее длинные передние зубы обнажились в деланной улыбке, — что, если воспитанница прекращает занятия по истечение более чем двух недель с начала семестра, мы не возвращаем денег за обучение.

Я подавился чаем и едва не уронил блюдце на пол.

— Амелия сбежала, — подумал я вслух, и сердце мое упало.

Мисс Уомсли издала вежливое хихиканье, напоминавшее кошку, раздирающую шелковую занавесь.

— Ну что вы, милейший мистер Кребб! Экий вы, право, шутник. Наша дорогая Амелия собирается выйти замуж. К несчастью, мы не смогли известить вас раньше ни по телеграфу, ни письмом, поскольку…

— За кого? — еле выговорил я, нащупывая револьвер, чтобы немедленно отправиться и пристрелить негодяя. Я был почему-то абсолютно уверен, что любой, покусившийся на мою малышку Амелию и пусть даже пожелавший жениться на ней, — разумеется, только для виду, — самый последний, самый гнусный, самый прожженный мерзавец. Должно быть, у меня просто из головы не шло, с какого дна я ее вытащил, и я боялся, что при первом же срыве она вернется назад, пустив прахом все сделанное для нее.

— В этих стенах правит скромность, мистер Кребб, — ответила мисс Уомсли, — однако в данном случае сама справедливость требует безоговорочно одобрить помолвку Амелии. Выпускницы моей школы часто попадают в самые благородные семьи нашей страны, и я…

— За кого?! — рявкнул я, поскольку никак не мог понять, к чему она ведет, и испугался, что весь этот словесный поток преследует одну-единственную цель — смягчить удар.

И тут, клянусь вам, она назвала имя одного сенатора. Речь же шла о его сыне, молодом адвокате из Канзас-Сити, которого мисс Уомсли наняла для процесса по делу о неуплате «Академии» ежегодного опекунского воспомоществования. Собирая материал, юноша часто посещал школу, где, по выражению моей собеседницы, «его сердце и пронзили стрелы Купидона». Ухаживание длилось всю зиму, а свадьбу назначили на май. Поэтому-то мисс Уомсли и беспокоилась насчет денег — семестр заканчивался только в июне. Внесенных мною денег осенью семьдесят первого хватило только на его половину, и с начала семьдесят второго достойная леди содержала мою племянницу в кредит, поскольку ничуть не сомневалась, что «столь знаменитый исследователь и ученый», как я, охотно заплатит за все.

Ошарашенный услышанным и чувствуя вину за свои слишком поспешные выводы, я щедро расплатился с ней. От такого головокружительного взлета по социальной лестнице у меня даже заложило уши. Я всегда мечтал о достойном муже для моей малышки, но никак не ожидал, что это произойдет так быстро. Близкая свадьба Амелии застала меня, как говорится, врасплох.

Получив деньги, старая ворона послала за Амелией и со словами: «Не буду вам мешать» — поспешно удалилась.

Девушка вошла, скромно потупив глазки, и села передо мной, положив руки на колени. Боже, как напоминала она в этот момент миссис Пендрейк!

— Надеюсь, дядюшка, ваше путешествие было успешным, — произнесла Амелия ангельским голоском.

— Мисс Уомсли сказала мне, что ты выходишь замуж.

В ее глазах мелькнуло что-то похожее на испуг, и я поспешно добавил:

— Я не возражаю, дорогая. И рад, что в твою жизнь вошла большая любовь.

Маска смирения на ее лице сменилась более знакомым мне выражением, не то чтобы циничным или наглым, а просто реалистичным.

— Ты ведь никогда на самом деле не верил, что я действительно твоя племянница? — спросила она. — Если я ошибаюсь, это просто ужасно.

Знаете, можно жить долгие годы, стараясь не смотреть правде в глаза. Когда же кто-нибудь решит вдруг конкретизировать понятия, становится просто тошно. Я знавал немало горьких пьяниц, которые цеплялись за жизнь только потому, что отказывались верить в свою безвозвратно загубленную судьбу. Вот и я считал Амелию своей кровной родней, намеренно забывая о том, что девица в ее положении запросто могла просто пойти на поводу у случайного клиента и сказать ему именно то, что он хотел от нее услышать. В конце концов, играть роль моей племянницы — куда более легкая и приятная работа, чем та, от которой я ее оторвал.

Эта мысль не раз приходила мне в голову, но я старательно ее гнал. Почему? О сэр, все очень просто: всей своей нелегкой жизнью я заработал право самому решать, кто является моим родственником, а кто — нет. У меня были две семьи, и обе я потерял при трагических обстоятельствах. И когда Амелия предложила себя в качестве моей племянницы, я был слишком счастлив, чтобы подвергать ее слова тщательному анализу.

— Понимаешь, — продолжала она, — я давно искала шанс изменить свою жизнь, и, когда появился ты, я сказала себе: вперед, дурочка, лови момент! — Она взяла меня за руку и тихо добавила: — Если ты теперь пошлешь меня к черту, я совершенно не обижусь. Но все-таки хочу сказать тебе правду. Когда мне было двенадцать, моя мать сбежала с гарнизонным барабанщиком, а отец допился до смерти через пару лет. Это произошло в Сент-Джо. Оттуда я и попала сюда. Один парень, часто заглядывавший к Долли, много рассказывал мне о мормонах, поэтому-то моя история и звучала правдоподобно.

Она грустно улыбнулась мне.

Знаете, сэр, когда все сказанное улеглось в моей бедной голове, я почувствовал прилив подлинной гордости за себя. Да, мне грустно было сознавать, что скоро, очень скоро я навсегда расстанусь со своей «племянницей», но ведь именно я, и никто другой, так резко изменил жизнь этой девушки! Если уж мне самому не суждено прорваться в верхние слои общества, то я, по крайней мере, смог помочь в этом другому. Воистину на такое самопожертвование способен только белый человек.

— Амелия, — сказал ей я, — вовсе необязательно быть с человеком в кровном родстве, чтобы считать его членом своей семьи. Мой родной брат, например, разбавляет виски и настаивает его на змеиных головах. Ничего, кроме презрения, я к нему не испытываю. Большинство тех, о ком я заботился в своей жизни, по рождению не имели ко мне никакого отношения. И я пришел к выводу, что истинную родню каждый из нас выбирает себе сам, и если она к тому же связана с нами узами крови, то это скорее исключение, чем правило. Поэтому ты — моя племянница, и наплевать, что данное слово значит на самом деле. Я люблю тебя и не намерен посылать к черту. Но если ты хочешь быть на свадьбе сиротой, что полностью соответствует правде, дело твое. Я мешать не стану.

Она горячо запротестовала, что доставило мне несказанное удовольствие, однако я остался тверд. В самом деле, девочка заочно представила своего «дядю» жениху как видного ученого, исследователя, охотника за всякими диковинками. Одного взгляда на меня достаточно, чтобы все ее старания пошли прахом. Нет, мне там быть нельзя, но… я уж постараюсь найти кого-нибудь вместо себя.

Я отправился к синьорине Кармеле. Там меня ждала удача: она жила со спивающимся джентльменом лет сорока с роскошной седеющей шевелюрой и даром прирожденного оратора. Да, он был алкоголиком, но поклялся, что за обещанную сумму сумеет пройти по церкви достойно и без посторонней помощи.

Когда день свадьбы наступил, он прекрасно справился со своей ролью. Амелия в роскошном подвенечном платье (моем подарке) гордо шествовала к алтарю, держа его под руку. Кармела, правда, так и не явилась на церемонию. Эта пара жила по несколько странным правилам — они напивались до свинского состояния по очереди, то есть через день. В тот день был ее черед.

Зато пришла Долли. Расчувствовавшись при виде своей бывшей «сотрудницы», она ревела, как корова, а когда молодожены покинули церковь, опустила свой гигантский бюст мне на плечо и, хищно поводя усами, шепнула:

— Просто незабываемое зрелище! Ну что, коротышка, может, отправимся ко мне? Подберешь там себе еще одну племянницу…

Тогда я решил, что никогда больше не увижу девочку и даже не услышу о ней. Но в 1885-м, а может в 1886-м я случайно прочел в газете, что Гровер Кливленд 11 взял ее мужа в свой кабинет! Ей не просто повезло, а повезло фантастически. Поэтому, собственно, я и рассказал вам всю эту историю.

Несколько последующих лет я снова охотился на бизонов, но, когда весной семьдесят пятого мне удалось выручить лишь 350 долларов, я махнул на все рукой и отправился на север. Почему именно туда? Вы будете смеяться, но это опять имело отношение к генералу Кастеру. Нет, я больше не собирался его убивать. По слабости характера, должно быть. Я о нем вообще не думал и, когда в 1874-м услышал, что он вернулся на равнины и ведет свои войска к Черным холмам для составления карт местности, не придал этому никакого значения.

Однако ученый, принимавший участие в его экспедиции, обнаружил там признаки золота, и журналисты тут же раструбили об открытии по всей стране. Газеты тех дней пестрели заголовками типа:

ЗОЛОТО!

Земля обетованная!

Рай на земле!

(новости с Черных холмов)

Наконец-то сокровище найдено:

Золотой пояс

шириной в тридцать миль!

ЗОЛОТОЙ ПЕСОК

прямо под копытами ваших лошадей!

(оживление в войсках)

Всего ШЕСТЬ дней пути!

(экспедиции за золотом по всей границе)

По договору шестьдесят восьмого года Черные холмы были отданы сиу, после того как индейцы нанесли армии несколько серьезных поражений и сожгли с дюжину фортов. Земля там действительно напоминала рай: густые леса, чистая вода, изобилие дичи. Лакота называли это место Па-Сапа, то есть Священные холмы, поскольку любое скопление деревьев и живности было для краснокожих свято. Белый же человек в своем необузданном стремлении подчинить себе природу уже превратил в лысую степь добрую половину доставшихся ему земель. Он не думал, подобно индейцам, о дне завтрашнем.

Как-то, еще мальчишкой, я там побывал. До этого Старая Шкура долго молился, и его посетило видение, что мы вернемся с двумя медведями и шестью оленями вапити. Ровно столько мы и принесли с собой тогда, ничем более не повредив изумрудно-голубому лесу и серебряным ручьям. Найди мы тогда золото, мы бы все равно не знали, что с ним делать.

Но с тех пор я сильно изменился. Теперь-то я знал, как с ним следует поступать, и отправился в Дакоту. В «золотую лихорадку» пятьдесят восьмого года в Колорадо я мало чего добился, но цвет моей кожи снова погнал меня вперед.

Я больше не выслеживал Кастера и не хотел возвращаться к индейцам. Однако мне суждено было встретиться с ними вновь.