Что же случилось с Солнечным Светом? Трупа ее я так и не нашел, следовательно, ей удалось спастись. Возможно, дождавшись, когда солдаты минуют наш типи, она выскользнула из-под шкур и сумела добраться до берега. Моя индейская жена вообще была женщиной изобретательной и решительной, а по части всяких трюков могла бы дать мне сто очков вперед.
Индейцы куда больше нас, белых, приспособлены ко всяким несчастьям, и их не мучат лишние сомнения. Взять хоть меня: с одной стороны, я собирался убить Кастера, а с другой — решил никогда больше не жить с шайенами по той простой причине, что устал от своей нелепой роли свидетеля кровавых боен.
Темнота застигла меня все еще на берегу Уошито, вынашивающим планы убийства. Становилось дьявольски холодно, а солдаты, отправившиеся в атаку налегке, растащили в лагере все, что не успели сжечь, вплоть до последнего одеяла. Я не думал даже об оружии: прежде всего требовалось хоть как-то утеплиться, иначе погода покончила бы со мной быстрее, чем я успел бы разобраться с Кастером.
Я направился к тем палаткам, где держали пленных. Здесь мне посчастливилось отыскать довольно приличный, хотя и обугленный по краям, кусок шкуры, и я немедленно в него завернулся. Выделанная, лишенная шерсти бизонья шкура грела мало, но и это было уже что-то. Из-за облаков вышла луна и залила своим призрачным светом все вокруг, в том числе и лошадиные трупы, к которым подкрадывались койоты. Рядом мелькали тени больших серых волков, в воздухе висели звуки хлюпающего чавканья, негромкого рычания и треска мертвой плоти, разрываемой клыками. Находиться неподалеку от этого пиршества вурдалаков было, прямо скажем, препротивно.
Я собрался развести огонь и бродил по изувеченному лагерю в поисках еще тлеющего уголька, когда услышал со стороны реки глухой стук лошадиных копыт. Кастер возвращался.
Волки, койоты, а с ними и я бросились спасать свои шкуры. Спрятавшись в кустах, я по слуху, так как боялся высунуться, определил, когда колонна миновала сожженную индейскую деревню, а потом последовал за ней, держась примерно за четверть мили. Стоял жуткий мороз, и несколько часов пути меня почти доконали. Я рассчитывал только на то, что мерзну в эту ночь не один и солдаты рано или поздно просто обязаны устроить привал.
Так оно и случилось. Вскоре послышались звуки отрывистых команд, отряд спешился и стал разводить большие походные костры. Да, я шел за ними, чтобы перерезать Кастеру глотку, но холод сделал свое дело: мне едва ли удалось бы поднять руку, а не то что достать нож и верно рассчитать удар. Прежде всего требовалось хорошенько отогреться. Я проскользнул мимо часовых и спокойно подошел к ближайшему костру.
Какой-то солдат, закутанный в индейское одеяло, спросил:
— У тя есть че пожевать?
Я отрицательно покачал головой. В его мутных глазах плясал отсвет пламени.
— Слышь, — продолжал он, — а Упрямец-то и взаправду мужик башковитый. Ловко он допер до того, чтобы оставить все тяжелое снаряжение в лагере. Небось ему за это еще одну медаль повесят.
— Ну-ну, — отозвался другой солдат, — уж можешь не сомневаться, свой-то тулупчик он прихватил, да и жратву тоже. Сидит щас там небось и чавкает, а мы тут…
— Точно, — с чувством подхватил первый, — уж себя-то он никогда не забывает.
На него цыкнули, опасаясь быть услышанными каким-нибудь доносчиком.
— Да ну его, — ответил Мутноглазый. — Что он мне может сделать? Снять с довольствия?
— Брось, парень, — ответил ему второй солдат, — ты же знаешь, что ему раз плюнуть отправить тебя на несколько футов под землю, а сверху снежком присыпать.
— Да неужто? — спросил я, стараясь держаться как можно естественнее.
— Неужто? Ты, видать, из новичков, иначе бы знал, что устроил Кастер в прошлую кампанию. Вон Гилберта спроси, — и он кивнул на длинного худющего солдата со сломанным носом, совавшего дрожащие от холода руки в самое пламя костра.
— Так оно и есть, — отозвался тот. — Дело было летом. Двое наших парней что-то не то сказали, так он приказал вырыть яму, посадил их туда, засыпал по горло землей и держал так до вечера на солнцепеке. Один потом рехнулся, а второй… вторым был я.
— А сам Упрямец тем временем смылся к своей бабе, — продолжил Мутноглазый. — Его за это на год отстранили от командования, так знаешь, что он сделал? Отправился к себе в Мичиган и преспокойно ловил рыбу!
— Хоть я этого гада и ненавижу, — снова заговорил Гилберт, — но за самоволку не осуждаю. Баба у него что надо!
— Правда? — спросил я, чувствуя, что начал согреваться, и снова возвращаясь к планам мести.
— Бог ты мой, еще бы! Ты не видел миссис Кастер? Помяни мое слово, едва это случится, ты взвоешь, упадешь на брюхо и будешь лакать из лужи у ее ног. А потом помчишься в ближайший бордель и перетрахаешь там всех девиц без разбора… Кстати, кто сходит к пленным за какой-нибудь маленькой скво?
Если вы хоть немного знакомы с армейской жизнью, то поймете, что разговор тут же переключился на сальности. Я отправился дальше. Чтобы убить Кастера, его надо было сначала найти, причем не вызывая подозрений.
Пленные шайены сидели плотным кольцом вокруг двух небольших костров и спали. Ничто на свете не может лишить краснокожего сна. Чуть дальше, на приличном расстоянии от основного табуна, стояли низкорослые индейские лошадки. По углам лагеря пылали огромные сторожевые костры. Совершенно бесполезная охрана, ведь индейцы никогда не воюют по ночам. А враг между тем давно уже проник в лагерь.
Я имею в виду себя. Так, переходя от костра к костру, я нашел наконец Кастера. Он расположился отдельно от своих офицеров, на вершине небольшой возвышенности, и, сидя прямо на земле, писал что-то при желтом свете костра. Его денщик, исполнявший скорее роль обычного слуги, подбрасывал в огонь дрова, которые несколько бедняг рубили всю ночь в лесу и таскали в лагерь.
Дождавшись, когда денщик отправился возобновлять запас дров, я подошел к нему и спросил:
— Как дела у генерала?
Слуга, как я и ожидал, оказался достаточно недалеким малым. Ему явно льстила роль связующего звена между великим человеком и внешним миром. Даже не поинтересовавшись, откуда я взялся и что мне, собственно, понадобилось, он ответил:
— Можешь не беспокоиться, все отлично. Подай-ка мне эту пару поленьев.
— Я просто подумал, что он, должно быть, ужасно измотан.
Денщик рассмеялся и сказал:
— Очень нужна ему твоя забота! Да он, если хочешь знать, может вообще не спать и не есть. Разбив одних краснозадых, он тут же принимается за других.
— Я видел, он что-то пишет?
— Да, письмо жене. Он делает это почти каждый день.
В те времена не было еще ни почтовых ящиков, ни особых курьеров, так что Кастеру приходилось посылать одного из своих солдат за добрых сто-двести миль, дабы отправить письмо. Воистину этот молодой генерал был для младших чинов хуже, чем кактус для лошади.
Стоило мне уже решить, что я втерся к денщику в доверие, как тот, подозрительно прищурившись, спросил:
— А че это ты тут вынюхиваешь? Хочешь занять мое место?
— Ни в коем случае, — поспешно ответил я. — Мне для этой работы мозгов не хватит. Просто меня всегда восхищали герои. Сам-то я этим утром едва в штаны не наложил от страха, а как посмотрел на нашего генерала, так сразу и успокоился.
— Ладно, — сказал он, — можешь даже взглянуть на него поближе. Но это надо заработать. Бери дрова и пошли за мной, свалишь их шагов за десять от костра.
— Послушай, а не мог бы я положить их прямо у ног этого великого человека?
От такой наглости денщик даже опешил. Однако я пообещал ему тринадцать долларов, и это решило дело. Мне дозволили положить дрова у огня с условием, что я немедленно вернусь назад.
При моем приближении генерал даже головы не повернул, продолжая что-то быстро писать. Я же стоял и смотрел на него, а у меня перед глазами прыгали жирные газетные заголовки, гласящие: «ПРЕДАТЕЛЬСКОЕ УБИЙСТВО НАРОДНОГО ГЕРОЯ», «ЖЕРТВА ФАНАТИКА» — и так далее, под которыми мне виделось мое собственное изображение с окровавленным ножом в руке и зверским оскалом на лице.
Бог знает, сколько времени я предавался этой детской чепухе. Да, сэр, если уж вы решили кого-то убить, то делайте это сразу, не давая воли воображению. Пока я переминался с ноги на ногу, Кастер, так и не подняв глаз от бумаги, сказал:
— Можешь принести мне кофе.
Наверное, я просто растерялся. Может быть, у меня вообще никогда бы не хватило духу хладнокровно прирезать человека. Не исключено, что жизнь Кастеру спас его собственный спокойный, уверенный голос, что изменило тем самым сам ход Истории. Не знаю. Считайте меня трусом, если хотите, но я просто не смог перерезать глотку человеку, пишущему письмо жене и собирающемуся выпить чашечку кофе.
— Есть, сэр! — подобострастно ответил несостоявшийся убийца, то есть я, и поплелся назад, туда, где меня ждал денщик. — Придется тебе повозиться, — сказал я ему. — Генерал желает принять ванну.
Не вижу смысла посвящать вас во все подробности моего бегства из седьмого кавалерийского полка. Скажу лишь, что я оттуда удрал, причем той же ночью. Так было надо. Нет, я не отказался от своего решения когда-нибудь убить Кастера, просто мне внезапно захотелось быть от него подальше. Возвращаться же к шайенам не имело ни малейшего смысла. Я пошел куда глаза глядят.
Я хотел оказаться в каком-нибудь городе, раздобыть денег, неважно где и как, а также купить себе фрак и револьвер с перламутровой рукояткой. А затем, одевшись соответствующим образом и прогуливаясь по улицам, скажем, Топеки или Канзас-Сити, я бы повстречал генерала Кастера под ручку с его очаровательной женой. «Мое почтение, миссис», — сказал бы я и отозвал ее мужа на пару слов. «Сэр, — заявил бы я тогда генералу, — просто не могу не сообщить вам, что вы — сукин сын». Как джентльмен, он бы немедленно потребовал сатисфакции. Мы бы встали с ним спина к спине, отмерили каждый по десять шагов, повернулись и выстрелили бы друг в друга. Через мгновение он бы уже валялся на земле в луже крови. Склонившись над ним с еще дымящимся револьвером в руках, я бы успел уловить последние слова умирающего: «Сэр, вы честный человек!.. «
Я очнулся в хижине индейцев племени Ручья. Хозяин дома наткнулся на мой окоченевший труп и притащил его к себе, уже почти ни на что не надеясь. Как позже выяснилось, вместо того, чтобы направиться на север, к Канзасу, я двинул на восток, пересек Симоррон и, видимо, вознамерился пройти все земли индейцев по диагонали. Полный бред, но дело было ночью, а в прерии нет ничего проще, как сбиться с пути. Вот эта-то прерия и чуть не стала моей последней постелью.
У индейцев я прожил до весны шестьдесят девятого года, ходил с ними на охоту, но, когда они стали распахивать землю, во мне проснулось чисто шайенское отвращение к подобным занятиям.
Племя приняло меня за дезертира, за что немедленно полюбило, поскольку имело свой собственный зуб на армию. Эти индейцы, хотя и вели оседлую жизнь, симпатизировали своим кочевым собратьям, особенно после того, как по окончании Гражданской войны федеральное правительство вышвырнуло их вместе с чокта и чероки с западных земель и отправило, как и шайенов, в резервации, каждая из которых пережила рано или поздно свою битву при Уошито.
В те времена по восточным штатам бродило несметное количество дезертиров и освобожденных черных рабов, оставшихся после победы северян без дома и работы. Первые, в отличие от вторых, нередко объединялись в банды и грабили всех подряд, так что даже в нищей хибаре на краю бесплодного поля величиной с носовой платок жить было небезопасно. Уверен, что поговорка «К западу от форта Смит Бога нет» появилась именно тогда.
Оставив семью приютивших меня индейцев, я отправился в Мускуки, местную столицу, намереваясь сесть там в почтовый дилижанс и добраться до Канзаса, а оттуда — до «Юнион Пасифик», разыскать Керолайн и Френка Дилайта, а также одолжить у последнего, уже наверняка ставшего моим шурином, немного денег.
Я прошел до Мускуки сорок миль. Денег на дилижанс у меня, разумеется, не было, но за плечами я нес мешок с отлично выделанными кожами, которые и собирался выгодно продать. Добравшись до того, что я принял за грязную городскую окраину, я ускорил шаг. Один ряд покосившихся домишек сменялся другим, другой — третьим а сам город все не показывался. Тогда, обратившись к старому нефу, загонявшему в хлев свиней, я осведомился:
— А скажи-ка мне, дядюшка, как попасть в Мускуки?
Тот озадаченно почесал в затылке и ответил:
— Да ты, парень, считай, уже его прошел.
— В самом деле? Мне бы найти станцию почтовых дилижансов.
— Станцию? Пройдешь эту улицу до конца и свернешь за угол. Но я бы на твоем месте сейчас туда не ходил, парень Ее, похоже, грабят.
Едва он договорил, как где-то неподалеку затрещали выстрелы, а из-за угла выскочила ошалевшая лошадь с трупом поперек седла и понеслась прямо на нас. Старик еле успел прыгнуть в канаву и утащить меня за собой. Пока мы выбирались из жидкой грязи, он сообщил, что за день до этого кто-то пристрелил шерифа.
Я поблагодарил его и отправился на станцию, полагая, что нападавшие там уже все украли и убрались восвояси.
Почтовый агент лежал посреди пола, в тонких деревянных стенах зияли здоровенные дыры. Я стоял и смотрел на этот разгром, успокаивая себя тем, что, поскольку денег у меня все равно пока нет, моих планов он не нарушает, когда снаружи раздался топот копыт и в помещение ввалились три отвратных вооруженных типа.
Они посмотрели сначала на меня, затем на мертвого агента, и их главарь сказал остальным:
— Говорил я вам, что мы опоздаем! Этот болван нас опередил.
Потом он вызывающе осклабился и с гордостью заявил мне:
— Мы уже не раз брали эти чертовы станции и, если бы не ты, справились бы и сейчас. Но по дороге нам попался сам дилижанс. Мы его остановили и сожгли. А сначала мы убили кучера, охранника и всех пассажиров. Ох, была среди них одна киска, так мы ее сперва продернули по нескольку раз каждый, а уж потом ухлопали…
Как вы уже, наверное, поняли, меня не так-то просто запугать. Больше всего в тот момент меня смущало отсутствие ружья. Стоило этим негодяям догадаться об истинном положении вещей, и мой труп тут же составил бы компанию тому парню на полу. Но пока они ничего не заподозрили и продолжали считать, что ограбление станции — моих рук дело, этим следовало воспользоваться.
— Моим парням это не понравится, — ответил я. — Они сами собирались захватить дилижанс и сейчас уже, должно быть, спешат обратно, горя желанием разобраться с теми, кто присвоил их законную добычу.
— И сколько их у тебя? — поинтересовался главарь.
— Девятнадцать или двадцать, точно не помню.
Похоже, мой ответ произвел должное впечатление, поскольку главарь тут же принялся хвастаться:
— Ты наверняка уже слышал обо мне, а? О Попрыгунчике Джонни? Меня тут каждая собака знает. И никому еще не удалось сладить со мной, хотя многие и пытались. Я их всех положил. И со мной всегда мои добрые кузены, — он кивнул в сторону двух других, — Курильщик Джим и Петушок. У Петушка нет языка, ему его то ли отстрелили, то ли отрезали. Он не говорит, но от этого только злее.
— Первый раз слышу, — ответил я. — Вы же все тут — мелочь пузатая, а мы с ребятами — из Сент-Луис, возвращаемся из Техаса, а здесь просто остановились поразмяться и срубить пару лишних долларов. Отсюда мы двинем в Канзас и намерены вывернуть весь этот вонючий штат наизнанку.
Петушок что-то промычал, а Курильщик Джим направился к выходу. Через секунду раздался выстрел, и, выглянув наружу, я увидел, что бандит решил поупражняться, выбрав в качестве мишени закрученный хвостик праздношатающейся свиньи.
— Мой кузен, — заметил Попрыгунчик Джонни, — лучший по части убийств и грабежа. Я вот че подумал, может, нам присоединиться к твоим парням? Идея с Канзасом мне подходит.
Он посмотрел на меня с выражением подростка, просящего папочку взять его с собой на рыбалку. Подобной наивности я просто не ожидал, но, вглядевшись повнимательнее в его давно не мытое лицо, понял, что он — метис, а стало быть, носил в своих жилах изрядную часть индейской крови.
С видимой неохотой я все-таки согласился принять их в свою несуществующую банду, ни секунды, впрочем, не желая путешествовать дальше в подобной компании. Я сказал, что должен встретиться с «остальными» в двадцати милях к северу, и послал их вперед.
Однако они перепугались, решив, что я отправляю их на верную смерть, и довольно недвусмысленно потребовали от меня верительных грамот. Пришлось отправиться с ними, хорошо еще, что у одного из этих кретинов оказалась запасная лошадь. Уже начинало смеркаться, когда я указал на первое попавшееся дерево у дороги и заявил, что мы прибыли на место встречи. Никого нет? Нестрашно, значит, где-то задержались.
Мы разожгли костер и поужинали беконом с бобами. Курильщик Джим заявил, что отправится на разведку. Я только пожал плечами. Примерно через час он вернулся страшно довольный. На нем была новая шляпа, у седла болтались мешки с сахаром и пшеницей, а в каждой руке он держал по здоровенной фляге виски. Оказывается, за ближайшим холмом располагалась ферма, которую он и навестил.
Я искренне пожалел ее несчастных обитателей, но сделать все равно ничего не мог. Мне пока везло, а так уж всегда бывает — кому-то везет меньше.
На все вопросы относительно своих собратьев я уверенно отвечал, что уж к утру-то они точно объявятся, и бандиты, успокоившись, принялись за виски. Когда показалось донышко первой фляги, в Попрыгунчике внезапно прорезалась любовь к поэзии, и, роняя слезы на пустую бутыль, он принялся декламировать вирши собственного сочинения:
Тебя любил всю жизнь я,
Из женщин ты — всех краше.
От пули ты хранишь меня,
Любимая мамаша!
Тому уже лет шесть иль пять,
Как закопал тебя я.
На небесах — там благодать,
Звучат там арфы рая…
Там было еще строф двадцать, но я запомнил только эти. Слезы его катились все обильнее и обильнее, и вдруг, в пароксизме пьяного горя, он схватил ружье и всадил Курильщику пулю между глаз. Потом двумя выстрелами Попрыгунчик угрохал Петушка, который мирно спал неподалеку от костра, а затем выпустил остаток магазина своего шестнадцатизарядного карабина в тюк свернутых одеял, приняв его, видимо, за меня.
Закончив сей мрачный труд, он зевнул, растянулся на травке и преспокойно захрапел. Выйдя из-за дерева, где мне хватило ума спрятаться, я поднял его ружье, взял у убитых пару «кольтов» и, отвязав всех лошадей, взял курс на север. Наверное, мне следовало бы всадить в башку Попрыгунчика пулю и оказать тем самым услугу его будущим жертвам, но как не смог я тогда прирезать Кастера, так не сумел и сейчас хладнокровно пристрелить спящего человека. А может быть, виной тому оказались его трогательные стихи про маму кто знает?
Следующие два года я провел в поисках Керолайн и Френка Дилайта, чтобы, как уже говорил, занять у них денег. Я еще не знал тогда, что «Юнион Пасифик» уже достигла штата Юта, где влилась в «Сентрал Пасифик», и, продав в Топеке маленький табун Попрыгунчика Джонни, поколесил на почтовых дилижансах на запад от Омахи.
Я тщетно расспрашивал о Керолайн и Френке на каждой станции, а потом, вспомнив о своей давнишней мечте посмотреть на Сан-Франциско, направился туда. Да, трансконтинентальная железная дорога воистину чудо цивилизации, но я от нее порядком устал, целую неделю глотая пыль и паровозный дым, врывающиеся в открытое окно вагона.
В Сан-Франциско я задержался ненадолго, деньги мои растаяли, как снег на солнце. Миска самой дешевой похлебки стоила там пятьдесят центов. Но дело не только в деньгах. Не знаю уж почему, но город этот давил на меня, не давая душевного покоя.
В один прекрасный день мне повстречался человек с юга Калифорнии, сказавший, что в тех местах есть нужда в погонщиках для караванных перевозок из Сан-Педро в Прескотт, штат Аризона.
Так весной семидесятого я оказался в Сан-Педро, где без труда нашел подрядчика. Тот сначала засомневался, косясь на мой малый рост, но потом сказал:
— Работа эта непростая, дружок. Если тебя не доконает пустыня, то прикончат апачи, а если не они — то бандиты. Четыреста пятьдесят миль надо пройти за двадцать дней, такую гонку и мулы не всегда выдерживают… Но я попробую взять тебя. Пару лет назад был у меня паренек. Ему тогда едва семнадцать стукнуло…
Я упоминаю здесь о том парне лишь потому, что впервые тогда услышал его имя: Уайт Эрп. Конечно, я не знал еще, кто это такой, просто запомнил это имя из-за его странного, режущего ухо звучания.
Мой хозяин ничуть не преувеличил опасности предстоящего маршрута. Ни одно путешествие не обходилось без приключений, и я умудрился столкнуться со всеми вышеприведенными препятствиями, равно как и со многими другими. Однако всякий раз мне удавалось выпутаться без потерь.
Так я вкалывал почти целый год. Платили мне очень неплохо, но я честно отработал каждый цент. Зимой же я вернулся в Сан-Франциско, где наконец-то приоделся и вооружился револьвером фирмы «Смит и Вессон», модель «американ» 44-го калибра.
А потом я отправился на железнодорожную станцию и купил себе за сто долларов билет первого класса в Омаху. Я возвращался, чтобы убить Джорджа Армстронга Кастера.