Мальчик из Джорджии

12 Как мой старик вернулся домой

Около полуночи залаяли собаки, и мама встала посмотреть в окошко. Была вьюжная ночь, недели за две до рождества. После ужина ветер немного утих, но время от времени все еще посвистывал в застрехах. В такую ночь хорошо лежать в кровати под ворохом теплых одеял.

В прихожей горела лампа,— мы всегда оставляли одну лампу гореть на всю ночь. А в комнате мама не зажигала огня. Из темной комнаты лучше было видно, что делается на дворе.

Она долго ничего не говорила. Собаки поворчали немного, а потом опять залаяли. На ночь мы их не спускали с цепи, а то они перекусали бы всех прохожих. И моему старику повезло: они загрызли бы и его, как и всякого, кого не знали по запаху. Мой старик так давно не был дома, что мог сойти за чужого. Последний раз он заходил домой летом, и то минут на пять. Он хотел взять штаны, которые прошлой зимой оставил на гвозде в дровяном сарае.

— Ну да, конечно он,— сказала мама, постукивая дверным ключом по подоконнику. Злилась она не больше, чем всегда, но и этого было довольно. Когда она стучала дверным ключом по чему-нибудь деревянному, все уже знали, в каком она расположении духа.

Вдруг раздался грохот, точно пароконная фура проехала по дощатому мосту. Потом весь дом затрясся от удара, словно кто-то вышибал кузнечным молотом фундамент из-под дома.

Это мой старик в темноте пробовал, выдержат ли его наше крыльцо и ступени. Возвращаясь домой, он всегда боялся, что ему подстроят ловушку,— например, подпилят половицы, и он провалится под крыльцо и застрянет там, а мама будет тыкать его метлой или еще чем-нибудь.

— Который уж раз он вот так приходит,— сказала мама.— Ишь, повадился! Просто тошно мне делается от этого,

— Можно, я встану? Мне хочется посмотреть на него,— сказал я.— Можно, ма? Пожалуйста.

— Лежи спокойно, Вильям, и накройся с головой одеялом, — сказала мама и опять постучала дверным ключом по подоконнику.— Нечего тебе на него глядеть, проку от этого мало.

Я встал на четвереньки и натянул одеяло на голову. Когда, по моим расчетам, мама перестала глядеть в эту сторону, я немножко сдвинул одеяло, чтобы мне все было видно.

Входная дверь распахнулась, и верхние стекла в ней чуть не вылетели. Моему старику всегда было наплевать на стекла и мебель и вообще на все в доме. Как-то раз он пришел домой и разнес вдребезги мамину швейную машинку, так что ей очень долго пришлось копить деньги на ремонт.

Я и не подозревал, что мой старик способен поднять такой грохот. Казалось, что он топочет в прихожей, примериваясь, не удастся ли ему втоптать половицы прямо в землю. Все портреты на стенах дрожали, некоторые съехали набок. Даже большой портрет бабушки и тот перекосился.

Мама повернула выключатель и подошла к камину, чтобы раздуть огонь. В камине было еще много жару под золой; угли ярко разгорелись, когда мама помахала на них газетой и подложила лучину. Как только лучина вспыхнула, мама подкинула два-три чурбака и села спиной к огню, дожидаясь, когда мой старик войдет.

А он все громыхал, словно отшвыривая ногой все стулья в дальний угол, к кухонной двери. Вдруг он перестал громыхать и заговорил с кем-то, кто пришел вместе с ним.

Мама поскорее встала и надела халат. Мимоходом она взглянула па себя в зеркало и поправила волосы. Она никак не ожидала, что он кого-то приведет с собой.

— Вильям, накройся с головой, как я тебе велела, и спи,— сказала мама.

— Я хочу посмотреть на него,— просил я.

— Не спорь со мной, Вильям,— сказала она, топнув босой ногой.— Тебе велено спать, ну и спи.

Я накрылся одеялом, только сдвинул его так, что мне все было видно.

Дверь в прихожую чуть-чуть приоткрылась. Я опять встал на четвереньки, чтобы мне лучше было видно. Тут мой старик пнул дверь ногой. Она с размаху ударилась об стену, стряхнув столько пыли, что просто удивительно, откуда она там взялась.

— Что вам здесь нужно, Моррис Страуп? — сказала мама, скрестив руки на груди и глядя на него в упор.— Что вам теперь понадобилось?

— Входи и располагайся, как дома,— сказал мой старик, оборачиваясь и за руку втаскивая кого-то в комнату.— Не робей, я здесь хозяин.

Он втащил в комнату худенькую девушку, вдвое меньше мамы, и стал подталкивать ее, пока они оба не очутились у маминой швейной машинки. Мама, наблюдая за ними, поворачивалась во все стороны, словно флюгер.

Не очень-то весело было смотреть на моего старика, такой он был пьяный, так он шатался; а мама так злилась, что слова не могла выговорить.

— Скажи «здрасте»,— велел он девушке.

Она ничего не сказала.

Мой старик положил руку ей на затылок и нагнул ее голову. Так он сделал несколько раз, заставляя ее кланяться маме, а потом и сам стал кланяться, а потом они стали кланяться вместе. Они кланялись так долго, что голова у мамы сама собой стала дергаться вверх и вниз.

Тут я, должно быть, громко фыркнул, потому что мама на минуту опешила, а потом повернулась и села у камина.

— Это кто? — спросила мама, и видно было, что ей очень хочется это знать. Она даже перестала злиться.— Кто это, Моррис?

Мой старик так плюхнулся на стул, что чуть не продавил сиденье.

— Это? — сказал он.— Это Люси. Теперь она за мной смотрит.

Он повернулся и увидел, что я стою на четвереньках под одеялом.

— Здорово, сынок! — сказал он.— Как живешь?

— Хорошо,— сказал я, весь съежившись на четвереньках и стараясь придумать, что бы мне сказать такое, чтобы он понял, как я ему рад.

— Все растешь, сынок? — сказал он.

— Как будто вырос немножко,— ответил я.

— Вот и хорошо. Так и надо. Продолжай в том же духе, сынок. Ты и оглянуться не успеешь, как станешь мужчиной.

— Па, я...

Тут мама схватила большую щепку и запустила ею в папу. Щепка пролетела мимо и ударилась в стену за его спиной. Мой старик вскочил с кресла и заплясал по всей комнате, словно щепка угодила в него, а не в стену. Так он вертелся, пока ноги у него не подкосились, и он, скользнув по стене, плюхнулся на пол.

Папа протянул руку и схватил стул с прямой спинкой. Он тщательно осмотрел его, а потом принялся выламывать поперечные перекладины. Выломав перекладину, он швырял ее в огонь.

Покончив с перекладинами и ножками, мой старик принялся ломать спинку и тоже швырял планки в огонь,

Мама не говорила ни слова. Она сидела и все время смотрела на него.

— Пойдем отсюда, Моррис,— сказала Люси. Это было первое, что она сказала с тех пор, как вошла в комнату. Мы с мамой в изумлении поглядели на нее, мой старик тоже скосил на нее глаза, словно позабыл, что она тут.— Моррис, пойдем отсюда,— сказала она.

Люси напугалась до полусмерти, это сразу было видно. И не удивительно: все на нее глядели, а мама из себя выходила от злости.

— Садись и располагайся, как дома,— сказал ей мой старик.— Садись, Люси.

Она взяла стул и села, как ей было велено.

Смешно было глядеть, как она сидит, а мама злится, а мой старик потрошит стулья. Должно быть, я опять фыркнул, потому что мама обернулась в мою сторону, погрозила мне и кивком головы велела накрыться с головой и спать. Но разве я мог уснуть, когда такое творилось в комнате — и мама должна была понимать это,— я только съеживался на четвереньках, как мог, и продолжал смотреть.

— Когда вы доломаете этот стул, Моррис Страуп, будьте любезны дать мне семь долларов на новый,— сказала мама, раскачиваясь в кресле.

— Чушь, Марта,— сказал мой старик.— Чушь! Ни один стул на свете не стоит больше доллара, ну от силы два.

Тут мама так и взвилась. Она прыгнула к камину, схватила швабру и набросилась на папу. Она колотила его шваброй по голове, пока не заметила, что швабра от этого портится. Она так растрепала ее, что мочала разлетелась по всему полу. Тогда мама повернула швабру другой стороной и стала тыкать в него палкой.

Мой старик вскочил и, спотыкаясь, пошел к чулану, по дороге кинув в огонь остатки стула. Он открыл дверь чулана, забрался туда и что-то сделал с замком, потому что, как мама ни старалась, она никак не могла открыть дверь.

Теперь мама так озлилась, что сама не помнила, что делает. Она присела на краешек постели и поправила волосы.

— Нечего сказать, нашли время дебоширить, Моррис Страуп,— сказала она ему через дверь.— Спрашивается, могу я как следует воспитать ребенка, когда в доме такое творится?

Она даже не дождалась его ответа и тут же набросилась на Люси — ту девушку, которую мой старик привел с собою.

— Можете взять его себе, пожалуйста,— сказала мама, — но только чтобы духу его тут не было,

— Он говорил, что не женат,— сказала Люси.— Говорил, что холостой.

— Холостой! — завопила мама.

Она опять вся покраснела и бросилась к камину, за кочергой. Кочерга у нас была толстая, железная, фута в три длиной. Она всунула ее в дверную щель и завертела ею из стороны в сторону.

Мой старик взревел и начал бить ногами в стенки чулана. Я никогда еще не слышал подобного гама. А тут еще собаки залаяли; шум поднялся такой, какого я в жизни не слышал. Соседи, должно быть, подумали, что нас режут.

Тут Люси вскочила вся в слезах,

— Перестаньте,— закричала она маме.— Вы его искалечите!

Мама повернулась и оттолкнула ее локтем.

— Оставьте меня в покое. Я сама знаю, что делаю.

Мне пришлось переползти на другой конец кровати, чтобы ничего не упустить из того, что происходило у дверей чулана. Никогда я не видел, чтобы люди так чудно себя вели. Они обе шипели от злости, но каждая боялась начать первой. Точь-в-точь два петушка, которым охота подраться, а как начать, они не знают. И вот обе они трепыхали локтями, стараясь нагнать друг на друга побольше страха.

Мама была не по росту сильна. Наконец, она решилась, как ей быть, отбросила кочергу, сгребла Люси и толкнула ее к двери. Люси перелетела через всю комнату и грохнулась на швейную машинку. Она и очнуться не успела, как очутилась в другом конце комнаты, и перепугалась до смерти.

Мама опять схватила кочергу и начала орудовать ею, и вдруг — трах! — дверь распахнулась. Мой старик жался к стенке чулана, путаясь в ворохе маминых платьев, и вид у него был такой, словно его поймали с поличным, когда

он запустил руку в кассу бакалейщика. Никогда еще я не видел его таким смущенным.

Мама вытащила его из чулана и опять накинулась на Люси.

— Я вас вышвырну вон из моего дома,— сказала ей мама.— Будете знать, как путаться с моим мужем! Этого я не потерплю!

Она совсем было сгребла Люси в охапку, но та увернулась. Потом они наскочили друг на друга — ни дать ни взять два петушка, которые, наконец, набрались храбрости. Они прыгали по всей комнате, хлопая руками, точно крыльями, а полы маминого халата и юбка Люси разлетались, точно перья. Они вертелись, как заведенные, будто на карусели. Потом вцепились друг другу в волосы. Никогда еще я не слышал такого визга. После темного чулана мой старик долго не мог привыкнуть к свету, и уследить за ними ему было трудно. Он вертел головой и так и сяк, но все-таки, должно быть, многое упустил.

Вертясь волчком, мама и Люси выкатились в прихожую и там опять сцепились. Мой старик, пошатываясь, заковылял по комнате в поисках нового стула. Он ухватился за первый попавшийся ему под руку. Это была мамина качалка с высокой спинкой, где она обычно сидела с шитьем или когда отдыхала.

Теперь мама и Люси дрались уже на крыльце. Мой старик затворил дверь в прихожую и запер ее на ключ. Эта дверь была тяжелая, прочная, с замком и засовом.

— Уговорами тут не поможешь,— сказал он, садясь на кровать и стаскивая башмаки.— Уж эти мне бабы, особенно когда повздорят. Иной раз...

Он швырнул башмаки под кровать и потушил свет. Потом ощупью добрался до кровати, волоча за собой мамину качалку. Я слышал, как затрещало дерево, когда он взялся за перекладины. Он содрал обшивку, потом стал разламывать сиденье и швырять куски в огонь. Время от времени обломок попадал в облицовку камина, а часто и совсем мимо — в стену,

К этому времени мама и Люси снова переполошили собак. Они, должно быть, дрались теперь во дворе, потому что на крыльце их уже не было слышно.

— Иногда мне кажется, сынок, что господу богу не следовало выпускать на свет больше одной женщины зараз.

Я забрался под одеяло и свернулся калачиком, прижав колени к самому подбородку, в надежде, что теперь-то мой старик останется дома насовсем и больше никуда не уйдет.

Мой старик разломал спинку качалки и наугад швырнул ее в сторону камина. Сперва она ударилась в потолок, потом в облицовку камина. Он принялся доламывать остатки кресла.

Хорошо было лежать в темноте и знать, что он тут, рядом.