Малыш 44

Три месяца спустя. Юго-восток Ростовской области. Азовское море

Нестеров сидел, зарывшись пальцами ног в песок. Этот пляж пользовался большой популярностью у жителей соседнего Ростова-на-Дону, расположенного километрах в сорока к северо-востоку. И сегодняшний день не стал исключением. Пляж был полон. Складывалось впечатление, что горожане только что очнулись от зимней спячки и решили подставить солнечным лучам свои бледные тела, уставшие от долгой зимы. Интересно, сумеет ли он угадать по их фигурам, где они работают? Толстяки отличались несомненной важностью. Пожалуй, они могли быть директорами заводов, партийными чиновниками или высокопоставленными офицерами госбезопасности — не теми, кто вышибает двери ногой, а теми, кто отдает приказы и подписывает ордера на арест. Нестеров старался не смотреть на них слишком пристально. Вместо этого он перенес все внимание на свою семью. Двое его сыновей играли на мелководье, жена лежала рядом с ним на боку и спала — смежив веки и сунув ладошку под щеку. На первый взгляд они казались всем довольной и вполне благополучной образцовой советской семьей. Наконец-то они могли расслабиться и отдохнуть, ведь они были в отпуске. В качестве награды за быстрое и эффективное раскрытие двух жестоких убийств ему даже разрешили взять служебную милицейскую машину и выдали бесплатные талоны на бензин. Ему сказали, чтобы он отдохнул и выбросил из головы все мысли о работе, хотя бы на время. Да, таковы были полученные им распоряжения. Он снова и снова повторял их про себя, дивясь жестокой иронии судьбы.

Суд над Варламом Бабиничем длился всего два дня. Адвокат юноши заявил, что его подзащитный невменяем. В соответствии с принятыми процедурными правилами защите пришлось полагаться на мнение тех же экспертов, которых привлекла сторона обвинения. Своих собственных независимых свидетелей у защиты не было. Нестеров не был адвокатом, но и без того прекрасно понимал, какие преимущества предоставляла обвинению эта юридическая ловушка. В случае с Бабиничем защита вынуждена была доказывать его помешательство, не имея возможности вызвать свидетеля, которого сначала не обработало бы обвинение. Поскольку в клинической больнице № 379 психиатров не имелось, обвинение остановило выбор на враче, не имеющем специальной подготовки, и попросило его представить свое заключение. Доктор объявил, что, по его просвещенному мнению, Варлам Бабинич понимает разницу между добром и злом и отдает себе в отчет в том, что убийство — это плохо; умственные способности подсудимого недоразвиты, естественно, но вполне достаточны для того, чтобы уразуметь отличие. В конце концов, во время ареста он заявил: «Я попал в большую беду».

У защиты не оставалось другого выхода, кроме как вызвать того же самого свидетеля и попытаться склонить его к противоположной точке зрения. Варлам Бабинич был признан виновным. Нестеров получил отпечатанное на машинке уведомление, из которого следовало, что подсудимый был казнен выстрелом в затылок.

Дело доктора Тяпкина потребовало еще меньше времени, и рассмотрение его не заняло и одного дня. Его жена засвидетельствовала, что он был склонен к насилию, и живописала его болезненные фантазии, утверждая, что не обратилась в милицию раньше только потому, что боялась за собственную жизнь и жизнь своего ребенка. Она также заявила судье, что отрекается от своей религии — иудаизма — и что воспитает своих детей в духе приверженности делу коммунизма. В обмен на эти показания ее отправили на поселение в Шахты, город на Украине, где она могла продолжать жить без клейма соучастницы преступления, совершенного ее мужем. Поскольку за пределами Вольска об убийствах никто ничего не слышал, ей даже не понадобилось менять фамилию.

После вынесения приговоров виновным в двух убийствах суд приступил к рассмотрению более чем двухсот дел против мужчин, обвиненных в антисоветской агитации. Эти гомосексуалисты получили разные сроки — от пяти до двадцати пяти лет лагерей. Чтобы побыстрее управиться с таким количеством подсудимых, судья изобрел формулу вынесения приговора, в которой тяжесть последнего зависела от характеристики с места работы, количества детей, находящихся на содержании обвиняемого, и от числа сексуальных контактов с такими же извращенцами. Членство в партии являлось отягчающим обстоятельством, поскольку подсудимый своим поведением бросал тень на КПСС. Это считалось недопустимым, и обвиняемого исключали из партии. Несмотря на повторяющийся и однообразный характер заседаний, Нестеров сидел на всех слушаниях от начала до конца. Когда был осужден последний обвиняемый, генерал вышел из зала суда и оказался в кольце местных партийных деятелей, которые принялись дружно поздравлять его с успешным расследованием. Он хорошо поработал. И почти наверняка должен был через пару месяцев получить новую квартиру. Ну, если не через пару месяцев, то к концу года, это точно.

Через несколько дней после окончания судебного процесса, когда он в очередной раз лежал ночью без сна, жена сказала ему, что пройдет совсем немного времени и он все-таки согласится помочь Льву. И добавила, что ей хочется, чтобы он отбросил сомнения и побыстрее взялся за это дело. Или он ждет ее разрешения? Не исключено, что так оно и было. Он ведь ставил на карту не только свою жизнь, но и жизни жены и детей. Причем, строго говоря, задавая вопросы и наводя справки, он не делал бы ничего предосудительного. Вся штука в том, что он начал бы действовать самостоятельно. А самостоятельные действия всегда несли в себе риск, поскольку подразумевали, что государственные структуры не справились со своими обязанностями и что отдельная личность способна добиться успеха там, где государство потерпело неудачу. Тем не менее генерал не сомневался, что сможет провести негласное расследование, которое будет выглядеть как невинные разговоры с коллегами. Если окажется, что подобных случаев с жестокими убийствами детей не зафиксировано, тогда он со спокойной совестью признает, что суровое наказание, инструментом которого стал он сам, было справедливым и заслуженным. Хотя он по-прежнему не доверял Льву и злился на себя за те сомнения, что тот посеял у него в душе, на самом деле его подчиненный задал всего один и очень простой вопрос. Имеет ли смысл его работа или же она — всего лишь средство выжить? В том, чтобы хотеть выжить, нет ничего постыдного — и большинство как раз этим и занималось. Однако достаточно ли этого для того, чтобы жить в нищете и убогости, не испытывая чувства гордости за свою работу и ощущения, что он служит какой-то — пусть и не очень великой — цели?

На протяжении последних десяти недель Нестеров действовал в одиночку, не советуясь со Львом и не прибегая к его помощи. Поскольку тот почти наверняка пребывал под негласным наблюдением, чем реже он будет поддерживать с ним контакт, тем лучше. Генерал ограничился тем, что нацарапал Льву короткую записку: «Я помогу» — с просьбой немедленно уничтожить ее.

Получить доступ к уголовным делам, хранившимся в районных управлениях милиции, оказалось не так-то легко. Он звонил по телефону и писал письма. Но в обоих случаях Нестеров лишь вскользь касался интересующей его темы, напропалую хвастаясь быстрым раскрытием двух убийств в надежде услышать ответную похвальбу. Когда начали приходить ответы, ему пришлось совершить несколько поездок в нерабочее время. Он приезжал на поезде в разные города, встречался с коллегами, выпивал с ними и обсуждал то, что действительно представляло для него интерес, всего каких-нибудь пару минут, после чего принимался безудержно хвастаться. Это был крайне неэффективный метод сбора информации. Три часа беспрерывной пьянки давали ему пять минут полезных сведений. По прошествии восьми недель Нестерову не удалось раскопать ни одного нераскрытого преступления. И тогда он вызвал к себе в кабинет Льва.

Лев вошел, закрыл за собой дверь и опустился на стул. Нестеров выглянул в коридор, убедился, что там никого нет, запер дверь на ключ и только тогда вернулся за стол. Вынув из ящика карту Советского Союза, он расстелил ее на столе, придавив уголки книгами. Затем он вооружился цветными булавками. Он воткнул две в Вольск, еще две — в Молотов, две — в Горький, а последние две — в Казань. Булавки легли на линию, обозначавшую железную дорогу на Москву. Нестеров не ездил в Москву, намеренно избегая тамошних офицеров милиции, которые, как он не без оснований полагал, могли заподозрить его в проведении частного расследования. К западу от Москвы Нестерову повезло меньше, он обнаружил всего лишь один аналогичный случай в Калинине. На южном направлении он воткнул три булавки в Тулу, две — в Орел, еще две — в Белгород. Собираясь перейти к Украине, он высыпал на ладонь сразу горсть булавок и продолжил отмечать преступления: по три булавки — в Харьков и Горловку, четыре — в Запорожье, три — в Краматорск и одну — в Киев. Покинув пределы Украины, он воткнул сразу четыре булавки в Таганрог и наконец сразу шесть — в Ростов и его окрестности.

Нестеров вполне понимал реакцию Льва — ошарашенное молчание. Собственно говоря, собирая эти сведения, он и сам пребывал в подавленном состоянии духа. Поначалу он даже отказывался признать нечто общее во всех случаях: постороннее вещество во рту, вне зависимости от того, как его называли коллеги — землей или грязью, изуродованная грудь. Но сходство было несомненным. На лодыжках у всех жертв была завязана веревочная петля. Тела были неизменно обнажены, а одежда сложена кучкой в нескольких шагах от них. Местом преступления всегда служил лес или парк, зачастую — неподалеку от вокзала, и никогда — дом или квартира. Ни одно городское управление не связывалось с соседями, хотя иногда расстояние между населенными пунктами не превышало пятидесяти километров. Никто не озаботился тем, чтобы проследить географию преступлений, хотя бы просто воткнув булавки в карту. Виновными во всех преступлениях были признаны опустившиеся алкоголики, воры или осужденные насильники — отбросы общества, на которых с легкостью можно было повесить что угодно.

По самым скромным его подсчетам, всего было совершено сорок три преступления. Нестеров вновь протянул руку к коробочке с булавками, взял оттуда еще одну и воткнул ее в центр Москвы, отметив тем самым Аркадия — ребенка под номером 44.

Нестеров проснулся и обнаружил, что лежит на боку, с открытым ртом. Он сел и принялся отряхивать с себя песок. Солнце спряталось за облаками. Генерал стал искать своих сыновей, окинув взглядом полоску пляжа и играющих людей. Его старший сын, семилетний Ефим, сидел у самой воды. А вот младшего сына, которому исполнилось пять лет, нигде не было видно. Нестеров повернулся к жене. Та нарезала сало, готовя для них обед.

— Где Вадим?

Инесса подняла голову и моментально нашла взглядом старшего сына. А вот младший куда-то подевался. Не выпуская из рук нож, она выпрямилась и огляделась по сторонам. Не найдя сына, она выронила нож. Они вдвоем бросились к Ефиму и присели на корточки по обе стороны от него.

— Где твой брат?

— Он сказал, что пошел к вам.

— Когда?

— Не знаю.

— Вспомни, пожалуйста, когда это было?

— Недавно. Но я не помню точно.

— Мы же говорили, что вы должны играть вместе.

— Он не обещал вернуться к тебе?

— Или он полез в воду?

— Он пошел вон туда, в вашу сторону.

Нестеров вновь выпрямился во весь рост и посмотрел вдаль, на море. Вадим не мог залезть в воду, он не любил плавать. Он находился на берегу, затерявшись где-то среди сотен людей. Перед его мысленным взором вдруг промелькнули жуткие фотографии из уголовных дел. Одна маленькая девочка была убита совсем рядом с тропинкой, по которой люди ходили на речку. Другая погибла в парке, позади памятника, в ста метрах от своего дома. Генерал вновь присел на корточки рядом с сыном:

— Иди и сядь возле наших одеял. И никуда не уходи оттуда, кто бы с тобой ни заговорил и что бы тебе ни сказали. Даже если это окажутся взрослые, которые потребуют от тебя уважительного отношения, все равно оставайся на месте.

Но, вспомнив, скольких детей уговорили уйти в лес, где они потом и исчезли, Нестеров передумал и крепко взял сына за руку.

— Нет, идем лучше со мной. Мы будем искать твоего брата.

Его жена бросилась по пляжу в одну сторону, а генерал пошел в другую. Он шел быстро, то и дело ныряя в людскую толпу, и Ефим не поспевал за ним, так что ему пришлось взять сына на руки. Пляж кончился, и дальше потянулись заросли камышей. Вадима нигде не было видно.

Ефим мало что знал о работе отца. Он, конечно, слышал о том, что в их городе были убиты двое детей, потому что родители сами рассказали ему об этом, хотя и потребовали, чтобы он ни в коем случае больше никому не говорил об убийствах. Нужно было во чтобы то ни стало избежать паники, потому что эти убийства будут непременно раскрыты. Но сейчас Ефим понимал, что младшему брату грозит нешуточная опасность. Вадим был общительным и открытым ребенком. Он просто не умел вести себя грубо с кем бы то ни было. Ефим должен был получше присматривать за ним. Сообразив, что это он виноват в случившемся, мальчик заплакал.

На другом конце Инесса тщетно звала сына. Она прочла документы, собранные мужем в ходе своего частного расследования, и потому знала совершенно точно, что произошло с пропавшими детьми. Женщину охватила паника. Она во всем винила только себя одну. Это ведь она посоветовала мужу помочь Льву. Она подбадривала его, подсказывая, как лучше сохранить его расследование в тайне. Нестеров по натуре был человеком прямым и откровенным, а эта работа требовала большой осторожности. Она читала письма перед тем, как он отправлял их своим коллегам, советуя, какие фразы вставить в текст на тот случай, если письмо будет перехвачено. Когда он показал ей карту, утыканную булавками, она трогала каждую из них по отдельности. Количество совершенных убийств оказалось просто невероятным, и в ту ночь она спала в одной кровати с сыновьями. И это она предложила совместить их отпуск с расследованием. Поскольку больше всего преступлений было совершено на юге страны, Нестеров мог поехать туда только в отпуск, чтобы не вызвать подозрений. Только сейчас Инесса вдруг поняла, какой опасности подвергла своих сыновей. Она сама привела их за руку в самое сердце этой таинственной зоны бедствия. Она недооценила возможности того человека, которого они искали. Никто из детей не мог считать себя в безопасности. Складывалось впечатление, что они уходили с убийцей по собственной воле, без принуждения, и погибали в нескольких шагах от своего дома. И вот теперь зло похитило ее собственного сына.

Она задыхалась от быстрого бега, то и дело выкрикивая имя сына, вглядываясь в лица купальщиков полными слез глазами. Люди сторонились ее, избегая встречаться с ней взглядами, а она умоляла их помочь ей:

— Ему всего пять лет. Кто-то увел его с собой. Мы должны найти его.

Какая-то женщина со строгим выражением лица попыталась остановить ее.

— Он наверняка где-то здесь.

— Вы не понимаете: ему грозит смертельная опасность.

— Какая опасность, о чем вы говорите?

Инесса оттолкнула женщину с дороги и вновь принялась бегать по пляжу и звать сына. Внезапно она почувствовала, как мужская рука крепко взяла ее за плечо.

— Кто-то увел моего мальчика. Пожалуйста, помогите мне найти его.

— Почему бы вам не успокоиться?

— Нет, нет, его могут убить. Его убьют, понимаете? Вы должны помочь мне найти его.

Мужчина рассмеялся.

— Какое убийство, что вы себе выдумали? С ним ничего не может случиться.

Инесса начала вырываться, но мужчина не отпускал ее. Видя вокруг себя исполненные презрительной жалости лица, она отчаянно сопротивлялась.

— Отпустите меня! Я должна найти своего сына.

Расталкивая людей, Нестеров пробился сквозь толпу к жене. Он нашел младшего сына беззаботно играющим в камышах и сейчас нес обоих мальчишек на руках. Мужчина отпустил руку Инессы. Она подхватила Вадима на руки и прижала его к груди, словно боясь, что он вновь исчезнет. Они стояли все вместе, одной семьей, в окружении враждебных лиц. Почему они все ведут себя так? Что с ними происходит? Ефим прошептал:

— Пойдем отсюда.

Они вернулись туда, где отдыхали, поспешно собрали вещи и побежали к своей машине. На обочине проселочной дороги стояли всего четыре автомобиля. Остальные отдыхающие приехали поездом. Нестеров завел мотор и тронул машину с места.

На пляже тоненькая женщина с сединой в волосах внимательно смотрела вслед отъезжающему автомобилю. Она записала номер, решив, что эта семья заслуживает того, чтобы на нее обратили самое пристальное внимание.