Малыш 44

Сто восемьдесят километров к востоку от Москвы

Раиса и Лев скорчились у задней стенки вагона. Они сидели здесь с того самого момента, как поднялись в него вчера. Поскольку они оказались здесь последними, им пришлось довольствоваться единственным оставшимся свободным пространством. Все самые удобные места на трехъярусных деревянных полках, тянущихся вдоль стенок вагона, были давно заняты. На этих полках, представлявших собой доски шириной сантиметров тридцать, вповалку, как сельди в бочке, лежали по три человека, тесно прижавшись друг к другу. В этой ужасающей тесноте нечем было дышать. Льву и Раисе достался клочок свободного пространства возле дыры величиной с кулак, пробитой в полу, — туалета для всего вагона. Перегородки и занавески отсутствовали как таковые, и заключенным приходилось справлять нужду на виду у товарищей по несчастью. Лев и Раиса разместились менее чем в полуметре от зловонного отверстия.

Поначалу, оказавшись в жаркой и душной темноте, Раиса ощутила прилив неконтролируемого гнева. Случившееся казалось ей не просто несправедливым и ужасным — это была дикость, чья-то намеренная злая воля. Если их везут в лагеря на работу, то почему в таких условиях, словно отправляют на расстрел? Но потом неимоверным усилием воли она заставила себя не думать об этом: негодование не поможет им выжить. Она должна приспособиться. Раиса неустанно напоминала себе: «Новый мир, новые правила».

Ей не с чем было сравнивать свое нынешнее положение. Заключенные не имели никаких прав и не должны питать бесплодных надежд.

Даже не имея возможности выглянуть наружу, Раиса догадывалась, что полдень уже миновал. Железная крыша вагона раскалилась под лучами солнца, и погода как будто решила помочь охранникам, подвергая сотни заключенных медленной пытке в раскаленной клетке, в которую превратился переполненный вагон. Поезд полз с черепашьей скоростью, и в щели в дощатых стенах даже не задувал сквозняк. А тот легчайший ветерок, что все-таки иногда налетал слабыми порывами, жадно впитывали в себя те, кому посчастливилось занять места на полках.

Как ни странно, когда Раиса сумела обуздать свой гнев, оказалось, что духота и мерзкий запах стали вполне терпимыми. Выживание требовало в первую очередь умения приспосабливаться. Но один из заключенных решил, что не станет мириться с новыми правилами. Раиса не знала, когда именно он умер, этот мужчина средних лет. Он скончался тихо и незаметно, не привлекая к себе внимания, так что никто ничего не заметил, а если и заметил, то предпочел не распространяться об этом. Вчера вечером, когда поезд в очередной раз остановился и заключенным приказали вылезать, чтобы получить свою крошечную порцию воды, кто-то крикнул, что, дескать, здесь умер человек. Проходя мимо неподвижного тела, Раиса мельком подумала, что бедняга, должно быть, решил, что новый мир — не для него. Он сдался и отключился, как изношенный механизм. Причина смерти — безнадежность и отсутствие интереса к жизни. Наверное, он решил, что, если это и есть новая жизнь, она не заслуживает того, чтобы стремиться выжить любой ценой. Его труп небрежно вышвырнули из вагона, и он скатился с высокой насыпи и пропал из виду.

Раиса повернулась ко Льву. Большую часть времени он спал, как ребенок, привалившись к ней. А когда бодрствовал, то выглядел спокойным, явно не испытывая дискомфорта или раздражения. Зато мыслями он пребывал где-то далеко-далеко, да еще на лбу у него то и дело появлялись глубокие морщинки, словно он силился понять нечто очень важное. Она осмотрела его тело на предмет следов пыток и обнаружила здоровенный синяк на сгибе локтя. На запястьях и лодыжках у мужа виднелись широкие красные полосы, натертые ремнями. Его привязывали. Она понятия не имела о том, через что ему пришлось пройти, но было очевидно, что он страдает от психологических и химических травм, а не от сильных порезов и ожогов. Она погладила его по голове, а потом поднесла его руку к губам — и поцеловала. Этим и ограничивалось все лечение, которое она могла ему предложить. Она принесла ему краюху черствого хлеба и половину высохшей воблы — все, что им дали поесть. Воблу усеивали мелкие кристаллики соли, и многие заключенные держали рыбешку в руках, не решаясь съесть ее в отсутствие воды, несмотря на голод. Жажда была страшнее голода. Раиса старательно очистила воблу от соли, прежде чем по кусочку скормить ее Льву.

Лев выпрямился, сел и заговорил впервые с того момента, как они оказались в поезде. Слова его прозвучали едва слышным шепотом, и Раиса наклонилась к нему, напрягая слух.

— Оксана была хорошей матерью. Она любила меня. А я бросил их. Я не захотел возвращаться. Мой младший брат очень любил играть в карты. А я всегда отвечал ему, что мне некогда.

— Кто они такие, Лев? Кто такая Оксана? И кто твой брат? О чем ты говоришь?

— Моя мать не позволила им увезти церковный колокол.

— Анна? Ты имеешь в виду Анну?

— Нет. Анна — не моя мать.

Раиса бережно прижала его голову к своей груди, втайне опасаясь, уж не сошел ли он с ума. Окинув взглядом вагон, она вдруг поняла, что беспомощность Льва превратила их в легкую добычу.

Большинство заключенных были слишком напуганы, чтобы представлять собой сколько-нибудь серьезную угрозу, за исключением пятерых мужчин, расположившихся на верхней полке в дальнем углу. В отличие от остальных пассажиров они не выказывали страха, чувствуя себя в этом мире как дома. Раиса поняла, что это — профессиональные преступники, осужденные за кражу или грабеж, получившие намного более мягкие приговоры по сравнению с остальными политическими заключенными: учителями, медсестрами, врачами, писателями и балеринами. Тюрьма была для них родной и привычной средой обитания. Такое впечатление, что правила жизни за решеткой они знали и понимали лучше, чем правила большого мира, оставшегося снаружи. Их превосходство объяснялось не только физической силой, которой они явно не были обделены; Раиса заметила, что охранники передали им часть своих полномочий. С ними разговаривали как с равными или почти равными — по крайней мере так, как один мужчина может разговаривать с другим. Остальные заключенные явно боялись их. Им уступали дорогу. Они могли спрыгнуть со своей полки, воспользоваться туалетом или сходить за водой, не боясь лишиться своего драгоценного места. Они уже потребовали у одного мужчины, которого наверняка не знали, отдать им свои туфли. А когда он спросил почему, ему равнодушно объяснили, что его туфли проиграны в карты. Раиса была благодарна за то, что этот мужчина не попробовал выразить протест.

Новые правила, новый мир.

Он молча протянул им свою обувь, получив взамен разбитую и дырявую пару.

Поезд остановился. Из каждого вагона раздались крики — люди требовали воды. Но охранники или пропускали их мимо ушей, или насмехались, передразнивая:

— Воды! Воды! Воды!

Как будто в этой просьбе было что-либо грязное или недостойное. А охранники, похоже, столпились возле их вагона. Дверь откатилась в сторону, и заключенным приказали отойти от нее. Охранники вызвали этих пятерых. Те спрыгнули вниз со своей полки, как хищные звери в джунглях, проталкиваясь сквозь толпу, и слезли на землю.

Раиса буквально кожей ощутила — что-то должно произойти. Атмосфера накалялась. Она опустила голову, тяжело дыша. Прошло совсем немного времени, и она услышала, как возвращается пятерка. Она ждала. А потом медленно подняла голову, глядя, как мужчины неторопливо залезают обратно в вагон. Вся пятеро смотрели на нее.

Раиса взяла лицо Льва в ладони.

— Лев.

Она слышала, как они приближаются. Деваться ей было некуда — повсюду на полу сидели и лежали заключенные.

— Лев, послушай меня, у нас неприятности.

Он не пошевелился. Казалось, он не отдавал себе отчета в грозящей им опасности.

— Лев, пожалуйста. Умоляю тебя.

Бесполезно. Она встала и повернулась лицом к приближающимся уголовникам. А что еще ей было делать? Лев так и остался, съежившись, сидеть на полу позади нее. План Раисы был прост: сопротивляться как можно дольше.

Главарь, самый высокий из всех пятерых, шагнул вперед и схватил ее за руку. Раиса ожидала этого и попыталась ударить его в глаз свободной рукой. Ее ногти, грязные и неухоженные, впились ему в кожу. Она могла выцарапать ему глаза. Мысль эта промелькнула у нее где-то на самом краю сознания. Но она лишь разодрала ему лицо. Мужчина швырнул ее на пол. Она упала на заключенных, которые поспешно расползлись в стороны. Это была не их драка, и помогать ей они не собирались. Она должна будет рассчитывать только на себя. Пытаясь отойти как можно дальше от уголовников, Раиса вдруг обнаружила, что не может двинуться с места. Кто-то держал ее за лодыжку. Откуда-то протянулись другие руки, приподняли ее и опрокинули на спину. Один из бандитов упал на колени и прижал ей руки к грязному полу, а главарь пинком раздвинул ей ноги. В руке он держал кусок толстой зазубренной стали, похожий на кривой гигантский зуб.

— После того как я трахну тебя, я воткну тебе вот эту штуку.

И он взмахнул стальным прутом, который, как догадалась Раиса, ему только что передали охранники. Будучи не в силах пошевелиться, она повернула голову, ища глазами Льва. Но тот исчез.

Воспоминания о лесе, коте, деревне и своем младшем брате вдруг улетучились у Льва из головы. Его жене грозила опасность. Пытаясь оценить ситуацию, он отстраненно поразился тому, что его самого оставили в покое. Скорее всего, этим людям сказали, что он не в себе и не представляет для них угрозы. Как бы там ни было, он сумел с трудом подняться на ноги, а они так и не обратили на него внимания. Главарь расстегивал ширинку на штанах. Когда он наконец заметил, что Лев стоит, тот уже находился на расстоянии вытянутой руки от него.

Главарь злобно оскалился, резко развернулся и ударил Льва в висок. Тот не стал нырять или уклоняться, молча принял удар и рухнул на пол. Лежа на грязных досках, с рассеченной губой, он услышал, как засмеялись уголовники. Ничего, пускай себе смеются. Боль помогла ему сосредоточиться. Они были чересчур самоуверенными и неподготовленными — сильные, здоровые, но неумелые. Притворяясь, что еще не пришел в себя после удара, он медленно выпрямился, оказавшись спиной к уголовникам и представляя собой легкую добычу. Он слышал, как кто-то из них клюнул на удочку и пошел к нему. Оглянувшись, он успел заметить, что главарь замахивается на него стальным прутом, намереваясь добить окончательно.

Лев шагнул в сторону, причем с такой быстротой и легкостью, каких никак не ожидал от него бандит. Прежде чем тот успел восстановить равновесие, Лев кулаком ударил его в горло. Тот захрипел, задыхаясь. Лев поймал его руку, вырвал железный прут и вонзил его в мускулистую шею уголовника, а затем налег на него всем телом, загоняя кусок железа на всю длину и разрывая попавшиеся на пути жилы, вены и артерии. Затем он вырвал прут из раны, и главарь ничком повалился на пол, беспомощно пытаясь зажать зияющую дыру на шее.

Ближайший член банды шагнул к нему, протягивая руки. Лев позволил ему схватить себя за шею, а сам ударил его острием в живот, прямо через рубашку, и рванул его вверх и в сторону. Мужчина захрипел и забулькал горлом, а Лев принялся вращать железку в ране, разрывая кожу и мышцы. Руки уголовника разжались, и он отпустил Льва, тупо глядя на свой кровоточащий живот; затем ноги у него подогнулись и он мешком осел на пол.

Лев тем временем развернулся к троим оставшимся бандитам. Но те уже утратили всякий интерес к драке. На какую бы сделку с охраной они ни пошли, но собственное здоровье явно было им дороже. Может, им пообещали лучшую пайку в лагере или легкую работу. Один из уголовников, судя по всему, решивший воспользоваться случаем и занять место оплошавшего главаря, поспешно заговорил:

— Мы с тобой не ссорились. У нас к тебе никаких претензий.

Лев промолчал. Руки его были залиты кровью, из сжатого кулака выглядывало стальное острие. Бандиты отпрянули, не удосужившись даже подобрать своих убитых и раненых. О поражении всегда стараются забыть как можно быстрее.

Лев помог Раисе подняться и прижал ее к себе.

— Прости меня.

Их прервали крики раненого, который взывал о помощи. Главарь, которому Лев проткнул насквозь шею, уже умер. Но бандит с распоротым животом был еще жив, он безуспешно пытался зажать кровоточащую рану. Лев склонился над ним, оценивая нанесенный ущерб: бандиту предстояло умирать долго и мучительно. Он не заслуживал снисхождения. Но для остальных заключенных будет лучше, если он сдохнет сразу. Никто не желал слушать его вопли. Лев присел на корточки рядом с раненым, взял его шею в захват и резко повернул, ломая ему позвонки.

Лев вернулся к жене. Она прошептала:

— Охранники приказали этим людям убить нас.

Обдумав ее слова, Лев ответил:

— У нас остался только один выход — бежать.

Поезд замедлял ход. Когда он остановится окончательно, охранники откатят дверь, ожидая найти Льва и Раису мертвыми. Но когда обнаружат двух убитых бандитов, то непременно пожелают узнать, кто это сделал. И кто-нибудь из заключенных обязательно расскажет им правду из страха перед пытками или желания получить награду. И охранники получат наконец долгожданный повод расправиться со Львом и Раисой.

Лев повернулся лицом к своим товарищам по несчастью. Здесь были беременные, старики, возраст которых не позволял им надеяться выжить в ГУЛАГе, отцы, братья, сестры — самые обычные, ничем не примечательные люди, которых он сам арестовывал много раз и отвозил на Лубянку. А теперь он вынужден просить их о помощи.

— Мое имя вам ничего не скажет. Но до своего ареста я расследовал дело об убийстве более чем сорока детей, совершенных на всем протяжении от Уральских гор до Черного моря. Погибли мальчики и девочки. Я знаю, вам трудно поверить в такую жестокость, даже невозможно. Но я видел детские трупы своими глазами и уверен в том, что это — дело рук одного человека. Он убивает детей не ради секса, денег или по какой-либо иной причине, которую я могу себе представить. И он будет убивать дальше. Его жертвой может стать любой ребенок, из любого города. Мое преступление состояло лишь в том, что я хотел поймать его. Мой арест означает, что у него развязаны руки и он продолжит убивать. Больше никто его не ищет. Мы с женой должны сбежать, чтобы остановить его. Но мы не можем убежать без вашей помощи. Если вы позовете охрану, мы погибли.

В вагоне стало тихо. Поезд почти остановился. В любую секунду двери могли открыться, и тогда сюда войдет охрана с оружием наизготовку. И кто посмеет обвинить человека в трусости, если, глядя в ствол автомата, он скажет правду? Но тут с одной из полок раздался женский голос:

— Я из Ростова. Я слышала об этих убийствах. Детям вспарывают животы. Говорят, что во всем виновата группа западных шпионов, которые тайком проникли в нашу страну.

Лев ответил:

— Я думаю, что убийца живет и работает в вашем городе. Но я сомневаюсь в том, что он шпион.

Подала голос еще одна женщина:

— Когда вы найдете его, то убьете?

— Да.

Поезд остановился. Стало слышно, как по насыпи к вагону идут охранники. Лев добавил:

— У меня нет причин рассчитывать на вашу помощь. Но я все равно прошу вас помочь.

Лев и Раиса присели на корточки, стараясь затеряться в толпе заключенных. Она обняла его, чтобы со стороны не было видно его перепачканных кровью рук. Дверь откатилась в сторону, и в вагон хлынули лучи яркого солнечного света.

Обнаружив два трупа, охрана потребовала объяснений.

— Кто их убил?

Ответом им стало всеобщее молчание. Поверх плеча жены Лев взглянул на охранников. Эти были молодые и равнодушные ко всему ребята. Они выполнят любой приказ, но не станут проявлять излишнего рвения или самостоятельности. То, что они не пристрелили Льва и Раису собственноручно, означало лишь, что они не получили прямого приказа. Это следовало сделать тайком, чужими руками. А сами они без ясного и недвусмысленного распоряжения и пальцем не пошевелят. Однако, найдя хотя бы малейший предлог, они могут воспользоваться представившейся возможностью. Все зависело от поведения заключенных. Охранники орали на тех, кто оказался ближе всего к ним, тыча им в лица стволами автоматов. Но люди стояли и молчали. Тогда охранники выбрали пожилую чету. Они уже старики. Они заговорят.

— Кто убил этих людей? Что здесь произошло? Отвечайте!

Один из конвоиров замахнулся прикладом автомата на пожилую женщину. Та заплакала. Ее супруг стал умолять охрану не бить ее. Но никто из них так и не ответил на вопрос. Второй караульный подошел ко Льву. Если он прикажет ему встать, то увидит его окровавленную рубашку.

И тут один из уцелевших бандитов, тот самый, который сказал Льву, что у него нет к нему претензий, спрыгнул со своего места и подошел к охранникам. Вне всякого сомнения, сейчас он потребует себе полагающуюся награду. Уголовник крикнул:

— Оставьте их в покое. Я знаю, что здесь произошло, и расскажу вам.

Караульные отошли от пожилой четы и Льва.

— Говори.

— Они убили друг друга из-за карточного выигрыша.

Лев понимал, что, отказываясь выдать их, уголовники следовали своей извращенной логике. Они готовы были насиловать и убивать за гроши. Но «стучать» и становиться осведомителями они не нанимались. Это был вопрос статуса. Если другие урки, члены их криминального братства, узнают о том, что они сдавали своих товарищей по несчастью ради того, чтобы выслужиться, им не будет прощения. Их просто убьют.

Караульные обменялись растерянными взглядами. Не зная, что делать, они решили не делать вообще ничего. Спешить им было некуда. Дорога до Второй Речки[10], городка на берегу Тихого океана, займет несколько недель. У них будет еще масса возможностей, а пока они подождут приказа. Они придумают новый план. Один из караульных обратился ко всем заключенным сразу:

— В качестве наказания мы не будем убирать трупы. На такой жаре они очень быстро начнут разлагаться и смердеть, так что вы заболеете. Может, тогда вы станете разговорчивее.

Гордясь своей находчивостью, охранник выпрыгнул из вагона. За ним последовали остальные караульные. Дверь захлопнулась.

Спустя некоторое время поезд вновь тронулся в путь. Молодой человек в сломанных очках, глядя на Льва поверх треснувших стекол, прошептал:

— Как вы собираетесь бежать?

Он имел право знать. Теперь их побег стал общим делом для всех заключенных в вагоне. Вместо ответа Лев показал ему окровавленный кусок стального прута. Караульные забыли забрать его.