Маньчжурский кандидат

XVIII

Юджина Роуз находилась на гастролях в Бостоне, с новым музыкальным шоу Джастина «Карта Звездного Неба». На это название создателей шоу, кстати, вдохновило пособие, выпущенное Национальным Географическим Обществом два года назад. Марко планировал присоединиться к Рози на следующий день. Они без конца разговаривали по телефону, не считаясь с временем суток. Их планы как можно скорее пожениться не претерпели изменений, и они по-прежнему производили впечатление пары, пребывающей в убеждении, что в этом, казалось бы, столь густо населенном мире, кроме них, не существует никого.

Наступил канун Рождества. Реймонд пригласил Марко на ужин. Он сообщил также, что предложил Чанджину взять выходной, но тот отказался. Это потому, отвечал Марко, что Чанджин, скорее всего, буддист, и как таковой Рождество не празднует. Реймонд на это возразил, что Чанджин, по его мнению, вовсе не буддист, потому что в кладовой и на кухне повсюду валяются евангелистские книжонки, а сам Чанджин беспрерывно улыбается. Марко такой поворот разочаровал, потому что опрокидывал его планы послать Чанджину поздравительную открытку, в ответ на что тот, будь он действительно буддистом, должен был послать ответную открытку ко дню рождения Будды — или потерять лицо.

Марко появился в квартире Реймонда в семь вечера с парой бутылок холодного шампанского. Завтрашнее похмелье заранее усугублялось тем фактом, что у Реймонда в холодильнике уже были заготовлены еще две бутылки этого напитка. Решив, что к еде они перейдут попозже, друзья расположились в кабинете Реймонда, у широкого окна, и тут, словно специально для них и по случаю праздника, пошел снег. Тихо сыпались крупные хлопья, точно подарок от самого Санта-Клауса; эх, что бы тому подарить людям мир на Земле!

После двух бокалов золотистых пузырьков Реймонд наклонился и вынул из-под стула, на котором сидел, большой, упакованный в подарочную бумагу, сверток.

— Веселого Рождества! — сказал он. — Хорошо, что ты есть.

В устах Реймонда это прозвучало трогательнее, чем в устах любого другого человека. Потому что ведь Реймонд был изгоем, одиноким путником во времени и пространстве. Его окружал непроницаемый космический мрак, и единственным — кроме Джози — существом, для которого Реймонд существовал, был Марко.

Марко снял элегантную, синюю с золотом, обертку, и его взору предстал трехтомник «Военной истории Западного мира» Фуллера, в переплете из мягкого сафьяна. Переложив книги в одну руку, другой Марко похлопал смущенно улыбающегося Реймонда по плечу. Потом положил трехтомник на стол и сунул руку в карман брюк.

— И вам, молодой человек, тоже веселого, веселого Рождества! — С этими словами он протянул Реймонду длинный плоский конверт. Медленно, гадая о содержимом, Реймонд принялся его распечатывать.

— Секундочку! — воскликнул Марко. Он ринулся к проигрывателю, порылся в альбомах и вытащил пластинку с записями рождественских гимнов. Проигрыватель одарил их сладкоголосым «Мы три волхва с Востока». — Теперь можно открывать.

Распечатав конверт, Реймонд обнаружил подарочный сертификат на сумму в пятьдесят долларов, для отоваривания в «Деликатесах Гитлица» на Бродвее. С подарком в руках, Реймонд улыбался своей неизменно трогательной улыбкой, а из слов старого гимна ткался в воздухе невидимый морозный узор:

Марко подумалось об их собственных восточных мудрецах: Гомеле, Березине и этом древнем, как мир, китайце, вручившем Реймонду пистолет, чтобы тот убил Бобби Лембека.

Реймонд произнес:

— Какая прелесть! Кроме тебя, никто бы не додумался сделать мне такой замечательный подарок. Это… одним словом, это просто здорово, вот как.

Довольные — каждый тем, что сделал подарок другому — они снова уселись. Посмотрели шоу, послушали музыку, допили первую бутылку и окончательно исполнились духом Рождества. Откупоривая вторую бутылку, Реймонд произнес ровным голосом:

— Муж Джози умер.

— Да ну? — Марко резко выпрямился на стуле. — Когда?

— На прошлой неделе.

— Откуда ты знаешь?

— Мать сказала. Она распорядилась, чтобы в посольстве присматривали за Джози. Они ей и сообщили.

— И что ты теперь намерен делать?

— Я уже виделся с сенатором Джорданом. Мы в неплохих отношениях. Сначала, правда, пошло туговато, потому что мать наплела им обо мне бог весть что, типа, что я извращенец, и все такое. И что, дескать, надо беречь Джози от меня. Но в каком-то смысле от встречи со мной ему было не уйти, потому что он политический деятель, а я журналист. Вскоре, после того, как мы сошлись во мнениях относительно того, что за чудовище моя мать, мы хорошо поладили, даже подружились. Я спросил сенатора, может, я могу чем-то ему помочь. У нашей газеты в Аргентине ведь есть офис. Но Джордан решил, что самое лучшее — это подождать и дать Джози возможность прийти в себя. Позже, сказал он, если она по-прежнему не захочет возвращаться домой, возможно, мне стоит поехать туда и забрать ее. Или, по крайней мере, навестить Джози и поинтересоваться, не хочет ли она уехать. Вот так.

— И что, твоя мать больше ничего не имеет против Джози?

— Нет.

— Поворот довольно крутой.

— Постарайся не смеяться — и я тоже постараюсь — но в том-то вся соль. Именно что крутой поворот. Отец Джози очень выдвинулся в своей партии, стал заметной фигурой в Сенате. Мать раньше всех поняла, откуда ветер дует, и пустилась во все тяжкие, чтобы с ним подружиться. Но Джордан ее энтузиазма не разделяет, вот она, видимо, и решила, что если не удается привлечь его на свою сторону, то можно, по крайней мере, исключить из числа врагов, женив меня на его дочери. Ей, конечно, невдомек, что никто лучше меня не в состоянии настроить сенатора Джордана против нее и Джонни — не считая, конечно, самих этих обаяшек.

— Ну и женщина. Будь она моей женой, я бы, наверное, уже был генералиссимусом. Самое меньшее.

— Да уж.

— Значит, если вы с Джози поженитесь, твоя мать не будет против?

— По крайней мере, так мне позволено думать.

— А отчего умер муж Джози?

— Хороший, леденящий душу вопрос. Случилось следующее: он был сражен неведомой рукой во время случайно вспыхнувшего мятежа в городе под названием Тукуман. Он был агрономом.

— Какое отношение агрономия имеет ко всему этому?

— Никакого, просто он оказался там, а не в Буэнос-Айресе с Джози.

— Ты уже написал ей?

Реймонд бросил взгляд за окно, где царили снег и ночь, и отрицательно покачал головой.

— Если хочешь, я помогу тебе с письмом.

— Помоги, — просто отозвался Реймонд. — Сам я не в силах. Даже начать не в силах. Я так много всего хочу ей написать, но эти восемь лет меня душат.

— Это проблема не столько слов, сколько тона, — начал Марко, не имея ни малейшего представления, о чем говорит, но понимая, что в знании тонкостей человеческого общения обогнал Реймонда на световые годы. — Верно, надо подождать. Интуиция подсказывает мне, что надо. Но не шесть месяцев. Пожалуй, следует отправить первое письмо в самое ближайшее время. Выразить соболезнование. Это естественным образом сломает лед, дальше можно будет переходить к длинному письму. Но чересчур затягивать нельзя. Надо прояснить для себя этот вопрос раз и навсегда.

— Какой вопрос?

— Ей… Впрочем, Джози, вероятно, в курсе, что ты ее любишь… В таком случае остается понять, любит ли она тебя.

— Должна любить. Потому что, если нет, что же тогда мне делать?

— До сих пор ты справлялся.

— Нет. Нет, это не пойдет. Может, мне и не так уж много чего светит, но это все же больше, чем я имею сейчас.

— Послушай, парень. Как дело повернется, значит, так тому и быть. Не дергайся, постарайся не нервничать раньше времени и действуй поэтапно.

— Верно. Я и сам так думаю.

— Тут, знаешь ли, требуется время.

— Понимаю. Сенатор Джордан сказал то же самое.

Генерал Фрэнсис Боллингер — «Свирепый Фрэнк», давнишний поклонник Джона Айзелина, Большого Джона — принял, и с большим удовольствием, предложение матери Реймонда возглавить патриотический комитет движения под названием «Десять миллионов американцев в борьбе за завтрашний день». Предложение было сделано во время скромного ужина, столь скромного, что на нем присутствовали лишь Джонни, генерал да миссис Айзелин. Дело происходило в январе шестидесятого, в резиденции Айзелина в Вашингтоне. Боллингер пообещал, от всего своего великодушного сердца, что в день открытия партийного съезда по выдвижению кандидатов (место проведения — Медисон-Сквер-Гарден, время — июль) он представит миллион подписей миллиона патриотов под петицией, выдвигающей Джона Йеркеса Айзелина в качестве кандидата от партии на президентский пост.

Генерал Боллингер удалился от активной деятельности, дабы взять в свои руки бразды правления крупнейшей в мире компании по производству корма для собак. Одна из его немногих, скажем так, шуток (перечислять остальные не имеет смысла), любимая, а потому нередко повторяемая, звучала так:

— Интересно, как русские собираются с нами тягаться, если у нас танки-тягачи, а у них — одни сплошные «москвичи». Дошло? (Смех.) Сам он много лет ходил в патриотах.

Прошла зима, наступила весна, а Марко и его подразделение так ничего и не обнаружили. Активных действий со стороны противника также не предпринималось. В марте ФБР стало известно, что имя Реймонда фигурирует во французском списке возможных подозреваемых в связи с убийством в июне прошлого года депутата-антикоммуниста Франсуа Орсела. Несколько позже выяснилось, что имя Реймонда упоминается также в аналогичном, но подготовленном уже Скотланд-Ярдом списке, составленном в связи с убийством лорда Крофтнэла. Французский список подозреваемых включал в себя восемь человек — американцев и не только, находившихся неподалеку в момент совершения преступления. Список Скотланд-Ярда состоял из трех фамилий. Оба учреждения обращались к ФБР с просьбой провести обычную проверку и дать свои комментарии. Имя Реймонда было единственным, фигурировавшим в обоих списках.

В конце мая сенатор Айзелин с женой поселились в доме на Лонг-Айленд — в преддверье бурной общественной жизни и также, как объясняла миссис Айзелин, дабы она могла внести свою лепту в подготовку к возвращению домой овдовевшей дочери сенатора Джордана, Джози, прикоснуться к ее горю, так сказать, женской рукой, ведь она и отец бедняжки — давнишние друзья. Все это Элеонор поведала редактору отдела общественной жизни «Дейли пресс», предварительно передав тому через Реймонда просьбу связаться с ней. Так что Реймонд узнал новость о возвращении Джози, как и все остальные читатели, из газеты. В результате, набирая номер матери, он трясся от ярости и негодования.

Она молча ждала, пока сын выскажется. Это длилось почти четыре минуты без перерыва — тяжело дыша, сбиваясь, плюясь рваными фразами, он исторгал пулеметные очереди проклятий, пока не выдохся. Уверившись, что в его речи возникла пауза, мать пригласила Реймонда на костюмированный бал, назначенный непосредственно на день возвращения Джози из Буэнос-Айреса. Ему обязательно надо принять приглашение, добавила она, ведь Джози уже согласилась прийти, а один Бог знает, сколько воды утекло с тех пор, как они в последний раз встречались. Сцепив зубы, Элеонор молча переждала повторный поток непристойностей и оскорблений, которыми разразился в ответ Реймонд, а потом обрушила трубку на рычаг с такой силой, что сбила телефон со стола. Но это не утолило ее черную ярость, а лишь распалило ее. Она подобрала трубку, отодрала ее от панели и запустила в стеклянный журнальный столик в четырех футах от себя. Потом подняла с пола расколотый столик и зашвырнула его в короткий коридор, в конце которого располагалась ванная, дверь в которую оказалась открыта. Сквозь стекло душевой кабинки просвечивала розовая плитка. Столик разбил стекло, врезался в выложенную плиткой стену и с грохотом осыпался прямо в ванну.

После кошмарной, бессонной ночи Реймонд, вопреки своему намерению явиться в офис в семь и сделать все дела, заснул на рассвете и проспал до одиннадцати. В ответ на утреннее приветствие Чанджина он чуть не сшиб слугу с ног: зная, что хозяин никогда не встает позже восьми, Чанджин не удосужился разбудить Реймонда.

Очутившись в офисе, Реймонд запер за собой дверь. Прибегнув к самой наимерзейшей из всего своего обширного репертуара мерзких интонаций, он отдал распоряжение девушке на коммутаторе, чтобы с ним не соединяли, кто бы ни звонил.

— Включая мистера Давни, сэр?

— Да.

— И мистера О'Нила, сэр?

— Включая всех! До единого! Можете вы вколотить это в ваши глупые головы?

— В головы? Но у меня всего одна голова, сэр.

— Не сомневаюсь, — скривился Реймонд. — Так можете вы вколотить это себе в голову? Никаких звонков. Понятно?

— Будьте спокойны, сэр. Можете держать пари на что угодно — вам сегодня не дозвонится никто.

— Пари? О! Секундочку. Я решил пересмотреть мои указания. Я принимаю любые звонки из Буэнос-Айреса. Вы, вероятно, произносите это название как Бьюноуз Эирс. Если позвонят оттуда, соедините.

— С чем именно, сэр?

— С чем именно что?

— С каким городом соединять?

— Не понял.

— С Буэнос-Айресом или с Бьюноуз Эирсом?

— Это одно и то же!

— Замечательно, сэр. Значит, вы ответите на звонки из любого из этих мест или из обоих. Больше не хотите пересмотреть указания?

Реймонд повесил трубку, не дослушав.

— О-о-о, ну и тип, ну и тип! — воскликнула «телефонная барышня», обращаясь к двум другим, по правую и левую руку от себя. — Когда-нибудь я до него доберусь. Я буду ждать и жестоко отомщу, пусть мне даже предложат в другом месте вчетверо большую зарплату, а работать надо будет вдвое меньше. Я останусь здесь, я готова состариться на этом коммутаторе, но зато однажды — о, этот день придет! — и тогда, тогда, о, тогда!!! — говоря все это, она скрежетала зубами.

— Кто это тебя так довел? Шоу? — хмыкнула девушка слева.

— Что толку кипятиться? — пожала плечами девушка справа. — Если тебе предложат такую работу, где платят вчетверо больше, не отказывайся. С Шоу все равно никому не справиться.

Реймонд прервался. Последнюю строку смазали несколько искренних слезинок.