Маньчжурский кандидат

XXIX

Марко тянул время, то и дело замирая, пока ему помогали одеваться. Пусть Реймонд спокойно займет свое место, а действующие по неумолимому расписанию телевизионщики установят камеры и прочие прибамбасы. Держа в уме лицо Джона Йеркеса Айзелина, Марко заставлял себя двигаться как можно медленнее.

Правая рука была на перевязи. Правая половина лица утратила чувствительность. Кожу содрало, и под белоснежной повязкой было черно, как на темной стороне луны. Четыре левых ребра раздробило, и грудную клетку туго перебинтовали. Марко нашпиговали обезболивающими, в результате чего окружающее представлялось ему в полуфантастическом виде. Его одевали двое — настолько быстро, насколько он им это позволял, хотя никому из них и в голову не приходило, что полковник задерживает их сознательно.

Амджак с Леннером сидели на корточках возле магнитофона. Единственным звуком в помещении, если не считать затрудненного дыхания Марко и его кратких, гортанных вскриков от боли, был чистый, безличный голос Реймонда, оттеняемый говором и смехом детей, ревом голодных тигров, выкриками морских котиков и мягким шелестом пары сотен красных, зеленых и желтых воздушных шаров. Все, кто находился в комнате, не отводили глаз от магнитофона. Голос Реймонда говорил:

— Нет, вряд ли костюму священника придается какое-то символическое значение. Это не характерно для мышления моей матери. Этот костюм выбран просто потому, что он послужит хорошим камуфляжем. Кто знает, может, она устроила так, что после того, как я совершу убийство, меня поймают? И изобразят из меня коммуниста с шитым по особой мерке послужным списком длиной с веревку палача. В таком случае выбор костюма духовного лица поспособствует тому, что многие разъярятся еще и из-за этого — если даже в их намерения не входило голосовать за погибшего кандидата. В случае поимки я должен признаться — на второй день, после долгого допроса — что приказ на убийство получил из Кремля. Я точно знаю, что мать планирует притянуть к этому делу коммунистов, но она вряд ли постарается сдать меня. Я это заключаю из того, что, по ее словам, когда она узнала, что управляемым убийцей они сделали меня, то ужасно расстроилась и огорчилась. В таком состоянии я видел ее впервые в жизни. Мама сказала, что, поступив так, они потеряли весь мир и что, когда они с Джонни вступят в Белый дом, она безо всякого предупреждения начнет священную войну и сотрет их с лица земли. И тогда мы — я имею в виду не страну, а мать и того или тех, кого она решит использовать, — будем править страной и всем миром. Она, само собой, сумасшедшая. После того как я выстрелю в них, внизу начнется форменное столпотворение, и я уверен, что в костюме священника скроюсь без труда. Я должен скрыться сразу, но оставить винтовку. Винтовка советского производства.

Голос Марко с магнитофона произнес:

— Ты сказал, «когда я выстрелю в них». Именно в «них»?

— Да. Мне приказано убить кандидата выстрелом в голову, а Джонни Айзелину попасть в левое плечо. Пуля разобьет пузырек, который мать вшила ему в пиджак, из пузырька прольется жидкость, и вид у Джонни станет такой, как будто он обливается кровью. Он не пострадает, потому что все от подбородка до бедер будет прикрыто пуленепробиваемым костюмом. Мать говорит, что Джонни просто создан для этой роли, поскольку склонен переигрывать, а здесь это в самый раз. От удара пулей его, само собой, сшибет с ног, но он горделиво восстанет посреди хаоса, а дальше мама хочет, чтобы он, прямо перед камерами и фотографами, поднял тело кандидата и так постоял некоторое время. Она считает, что это зрелище явственнее любого другого будет символизировать, что именно партии Джонни Советы боятся, как огня. И Джонни возложит тело великого американца на алтарь свободы, а, как известно (по словам матери), ничто так не способствует политическому успеху, как мученичество. После всего случившегося люди уже будут просто обязаны подняться и задушить коммунистическую заразу, ведь теперь не останется никаких сомнений в том, что она здесь, среди нас. В речи, которую Джонни произнесет с кандидатом на руках, он это подчеркнет особо. Речь, как говорит мать, будет короткой, но самой зажигательной из всех, звучавших в этих стенах. Еще бы, ее ведь оттачивали восемь лет, здесь и в России. Мать заставит кого-нибудь из присутствующих забрать тело у Джонни, потому что, говорит она, он все-таки не Тарзан, и тут Джонни, заливая все вокруг кровью и сопротивляясь попыткам поддержать его, рухнет на микрофоны и камеры, демонстрируя, что готов защищать Америку до последней капли крови. Тем временем прильнувшая к телевизионным экранам нация в едином истерическом порыве сплотится вокруг него, а делегаты съезда тут же проголосуют за его кандидатуру, и тогда уж они окажутся в Белом доме, имея в своих руках такую власть, по сравнению с которой законы военного времени — просто детский лепет.

— Когда ты должен выстрелить в кандидата? — прозвучал голос Марко.

— Мать хочет, чтобы он умер примерно минут через шесть после того, как начнет произносить речь. Все зависит от того, как быстро он будет говорить. Я должен выстрелить на словах, «я не стану призывать граждан Америки в борьбе за свободу отдать свою жизнь, хотя сам готов с радостью сделать это».

— Откуда ты будешь стрелять?

— Наверху есть осветительная кабинка. Сейчас она не используется. Это под самой крышей, со стороны Восьмой авеню. Сам я там не был, но мать говорит, место абсолютно надежное. Джонни она усадит прямо за кандидатом, чуть по левую руку от того, так что я смогу сдвинуть прицел с минимальными временными потерями. Вот, пожалуй, и все. План тщательно продуман.

— Как и всегда, — отозвался Марко. — Мы внесем в план кое-какие изменения, Реймонд. Забудь, что тебе сказала мать. Действовать будешь так.

Раздался щелчок. Катушка магнитофона остановилась.

— Что такое? — быстро спросил Амджак.

— Полковник отключил магнитофон, — не сводя взгляда с Марко, отозвался Леннер.

— Довольно, — оборвал разговор Марко. — В нашем распоряжении остались даже не минуты, а секунды. Пошли! — И жестами призывая их следовать за собой, он двинулся вон из комнаты.

— Что вы ему сказали, полковник?

— Будь спокоен, — на ходу отвечал Марко. — Армия своих не бросает.

— Свои — это Реймонд?

Больничный коридор заканчивался лифтом, в который они и втиснулись.

— Нет, — покачал головой Марко. — Я имел в виду другое. Генерала Джоргенсона и Соединенные Штаты Америки.