Маркиз де Сад

— 1 —

Выложенный булыжником круг пляс де Виктуар с обнесенной оградой конной статуей Людовика XIV в центре был данью парижан римским циркам. Улицы, выходившие на площадь, делили круг на сегменты, состоящие из высоких домов аристократов с мансардными крышами и амбразурами узких окон с полукруглым верхом на цокольном этаже. Расположенная к северо-востоку от широких, засыпанных гравием просторов и аркад Пале-Рояль, пляс де Виктуар находилась в непосредственном соседстве с королевской резиденцией. Ее высокие, построенные в едином стиле дома с пилястрами и красивыми портиками едва ли делали ее подходящим местом для бедняков и бездомных, за исключением тех случаев, когда они приходили сюда просить милостыню.

3 апреля 1768 года выпало на воскресенье. Поскольку этот день был Пасхальным, сей факт придал делу еще более громкий резонанс. Широкая площадь, окруженная домами с высокими окнами и дверными проемами, служила хорошей приманкой для попрошаек. С этой целью пришла туда молодая женщина по имени Роз Келлер. Она попросила одного мужчину дать ей денег и получила их. Следующим человеком, пересекавшим выложенную булыжником площадь, оказался Сад. Согласно описанию Келлер, он выглядел щеголем с изящной фигурой, облаченном в серый сюртук для верховой езды, с муфтой и тросточкой. Кроме всего прочего, на боку висел охотничий нож. Часы показывали чуть больше девяти утра. Роз Келлер была вдовой булочника. Хлопкопрядилыцица, теперь она не имела работы. По ее утверждению, незадолго до событий, принявших отвратительный характер, она сходила на мессу. Родившаяся в Страсбурге, она говорила по-французски с сильным акцентом и делала много грамматических ошибок. Это могло послужить причиной непонимания. Увидев, что первый мужчина дал женщине денег, Сад подошел к ней. По словам Роз Келлер, он спросил ее, не хочет ли она немного заработать, составив ему компанию в partie de libertinage[9] в Аркейе. Келлер, согласно ее свидетельству, ответила, отказом, подчеркнув свое отрицательное отношение к такому сорту женщин. Ей показалось, что ее негодование оказало соответствующее действие на молодого аристократа. Тогда он сменил тон и спросил, не согласится ли она работать горничной в его petit maison в Аркейе. Роз согласилась, что позволяет предполагать: либо она в высшей степени наивна, либо не очень точно передает ход событий. Согласно версии Сада, он предложил ей деньги в обмен на сексуальные услуги, и Келлер, не споря, согласилась.

Как бы ни выглядело содержание разговора, но он закончился тем, что маркиз проводил Роз в комнату около рынка, расположенную совсем рядом от места встречи. Помещение находилось на втором этаже и, по всей видимости, принадлежало ему. Обтянутое желтым дамасским шелком, оно было обставлено креслами и шезлонгами. Молодой женщине Сад сказал о необходимости повременить, пока он закончит одно-два дела. Через час маркиз вернулся с нанятой каретой. Они поехали в южном направлении, пересекли реку и покинули пределы города, оставив позади Люксембургский сад и обсерваторию, что свидетельствовало о начале пригорода Аркадии. Дорога в Аркей шла мимо полей и лесистых холмов в небольшой долине Бьевра. Данное место располагалось в двух милях от административного центра. Законченность южному пейзажу придавал фантастический акведук, пересекавший долину.

В деревню Сад и Роз Келлер въехали по простому каменному мосту, который переходил в небольшую улицу с церковью Сен-Дени. Аркей, наподобие Туикнема в эпоху папизма и Уолпола, служил местом отдохновения от столичной суеты богатых или высокородных. Местечко выглядело средоточием высоких заборов и тихих вилл, классических садов с прудами с ведущими к ним аллеями, богато декорированных арок и нагих статуй, созданных скульпторами под влиянием античности. Идиллия этого пригорода запечатлена на картине Жан-Батиста Одри, написанной им в 1744 году, «Водная гладь в парке Аркейе».

Слева от дороги, пересекавшей Аркей в южном направлении, лежала улица де ля Фонтен. Туда-то и свернула карета и остановилась у ворот обнесенного каменной стеной сада. Petite maison Сада представлял собой длинное одноэтажное здание с мансардными комнатами, первый этаж которого приподнят над землей и располагается над подвальными помещениями, устроенными на цокольном этаже. Сад провел Роз Келлер через ворота и оставил ее ждать у черного входа, в то время как сам прошел в дом через парадную дверь. Ход для слуг вел в небольшой садик.

Сад проводил ее в здание, из вестибюля которого с одной стороны можно было попасть во внутренний двор, с другой — в сад. Оттуда они вошли в столовую, в двух сервантах которой красовалась стеклянная посуда и богато разукрашенный фарфор. Далее следовали три другие, ничем не примечательные комнаты с окнами в сад и спальня с угловыми буфетами и письменным столом. Сад, по всей видимости, выбрал одну из средних комнат с сетчатыми стульями и двумя кроватями. Сказав что-то насчет еды и выпивки, он вышел, оставив Роз Келлер в комнате одну. Вернувшись, маркиз произнес: «Пойдем, дорогая», и снова вывел ее в сад. Оттуда в дом они вернулись через другую дверь, и она оказалась в тесной комнате, похожей на темный и неуютный чулан. Единственный свет проникал из четырех застекленных рам, расположенных под самым потолком и с внешней стороны забранных решетками. Сад велел ей раздеться. Когда Роз спросила зачем, он напомнил молодой женщине о своем желании развлечься. Последовали препирательства, закончившиеся довольно недвусмысленно: Сад предложил либо раздеться, либо быть убитой и похороненной в саду.

Запертая в одиночестве, Келлер принялась сбрасывать одежду, но сорочку не сняла. Когда Сад вернулся, он, как она утверждает, заявил, что хочет видеть ее нагое тело, после чего собственноручно стащил с нее рубашку. Затем он выпроводил Роз в смежную комнату, в центре которой стояла кушетка, обтянутая хлопчатобумажным полотном с красно-белым рисунком. Маркиз толкнул женщину на ложе лицом вниз, и пеньковой веревкой привязал к нему ее руки и ноги, а также прихватил путами по талии. Потом на шею Келлер Сад положил один из валиков, чтобы она не могла видеть происходящего у нее за спиной. Сад вернулся в кладовку, где снял одежду и надел короткую кожаную безрукавку. Свои золотисто-каштановые волосы он перевязал носовым платком, чтобы они не падали на лицо и не мешали ему. Прежде чем начать истязание, маркиз встал так, чтобы Роз увидела розгу в его руке.

По словам женщины, издевательство над ней он начал именно с розги, на смену которой пришла палка, и, наконец, чтобы она не дергалась, Сад уселся ей на ноги и ножом принялся резать ягодицы, заливая раны расплавленным воском. Келлер утверждала, что ее избили семь или восемь раз. Когда Роз закричала, маркиз показал ей нож и пригрозил, что прикончит, если она не замолчит. Келлер взмолилась, чтобы он не убивал ее, поскольку была Пасха, а она еще не исповедалась. Ее мучитель презрительно бросил, что, перед тем как разделаться с ней, сам выслушает ее исповедь. Потом, по утверждению Келлер, Сад испустил несколько криков, затем перерезал веревки, которыми привязал Роз к кушетке, и отвел ее в темную комнату, куда принес воды, чтобы она могла умыться, и немного водки, для компрессов на оставленные им ножевые отметины. После того как Келлер снова оделась, Сад подал хлеб, мясо и вино. Он снова вывел ее в сад и проводил в первую спальню, где запер свою жертву. Прежде чем покинуть избитую, маркиз пообещал, что вечером отпустит. Роз попросила его не задерживать ее слишком долго, поскольку боялась не успеть вернуться в Париж засветло.

Дом оказался устроен очень своеобразно: комната располагалась над цокольным этажом, и до земли было недалеко. Когда она выглянула в окно, надеясь найти путь к побегу, Сад, по ее утверждению, стоял в саду и, увидев ее, погрозил ей кулаком. Но это не остановило Роз, и она сумела открыть окно. Сняв простыни с двух постелей, Келлер свила из них подобие веревки. Когда внизу никого не оказалось, она вылезла из окна и спустилась в сад. В тот момент ее увидел один из слуг Сада. Он закричал на нее и велел вернуться в комнату, так как его хозяин еще не заплатил за услуги и ей нужно получить деньги. Но она не стала ничего слушать и бросилась бежать. Опередив слугу, Роз вскарабкалась на стену и рухнула на улицу с другой стороны. Единственное неприятное последствие побега — оцарапанная рука, с которой она содрала кожу, когда свалилась с ограждения на мостовую рю де Фонтен.

— 2 —

Эту историю выпавшего на ее долю испытания Келлер вскоре поведала миру. Версия Сада отличалась от ее собственной лишь тем, что, судя по его рассказу, она являлась скорее добровольным партнером, а не жертвой. Она, если не с радостью согласилась на порку, утверждал маркиз, то во всяком случае, не возражала. В то утро на пляс де Виктуар Келлер, не колеблясь, ответила согласием на его предложение и в точности знала, что ожидало ее в Аркей, а к кушетке ее никто не привязывал, поскольку такой необходимости не возникало: она разделась и легла по собственной воле. Согласно его версии, Сад применял не розги, а плетку с узлами. Нож в ход он не пускал. Что касается «воска», которым, по ее утверждению, маркиз якобы поливал ссадины, то это была мазь, которой он обработал тело Роз после порки. Хотя его версия изложения событий в целом не является бесспорной, но она представляется более правдоподобной.

Независимо от того, кто говорил правду, Сад или Роз Келлер, маркиза неотвратимо ждал новый скандал. Если Келлер поверят, предмет скандала составит предмет преступления. Пробило половину пятого, когда перенесшая порку молодая женщина, растрепанная и в испачканном платье, упала со стены сада на улицу де Фонтен. Первым человеком, которого она увидела, стала Маргарита Дюк, жена Жан-Баптиста Сиксденьера, виноградаря из Аркейе. Рубашка Роз была порвана и торчала из-под юбки. Мадам Сиксденьер видела, как та вытащила из кармана ножницы и, обрезав торчащий кусок, перевязала руку, оцарапанную во время бегства. Пострадавшая без промедления рассказала ей свою историю. Вскоре после этого ее осмотрела мадам Сиксденьер и еще другие две женщины из Аркейе. Пятен крови на рубашке, как утверждала жертва, они не обнаружили. Но следы розг на ягодицах и задней поверхности бедер просматривались отчетливо. Остались также следы какого-то белого вещества, которым действительно мог быть белый воск, но никак не красный, как говорила Роз Келлер. Вопрос о том, похож ли белый воск на мазь, которую Сад якобы использовал, не исследовался.

Независимо от того, что являлось правдой, признаки преступления присутствовали налицо. Даже если Келлер выступала в качестве добровольного партнера, имелись все основания для привлечения Сада к ответственности. Тот факт, что Роз согласилась быть убитой, не может служить основанием для оправдания ее убийцы. Жертва добровольно пошла на страдания? Этот вопрос остается спорным. На практике partie de libertinage такого рода являлись скрытной стороной жизни аристократов и никогда не попадали в поле зрения закона.

На этот раз власти Бург-ла-Рейн всполошились. На другой день, в понедельник 4 апреля, Роз Келлер давала свои показания в Шато Аркейя. С этого момента она была готова поведать свою историю каждому, кто согласится ее выслушать. Пострадавшую осмотрели хирурги, включая доктора графа, который в целом подтвердил факт пытки, но не в деталях. Так, к примеру, ножом ее не резали. На ягодицах и прилежащих областях у нее имелись следы, оставленные розгами. Кожные покровы в отдельных местах вздулись, но оставались неповрежденными. Никаких следов от веревок ни на запястьях, ни на лодыжках, ни на талии обнаружить не удалось. Либо она стала добровольной жертвой своего мучения, либо Сад настолько запугал Роз, что она выполняла все его требования и не оказывала сопротивления.

По мере расследования подробности истории, рассказанной Келлер, становились все менее правдоподобной. Слишком многое звучало неопределенно относительно действий мучителя. Роз видела его с розгой в руке, но валик на шее означал, что она могла только чувствовать, но не видеть происходящее. Тем, кто считал ее рассказ преувеличением или неверным изложением случившегося с ней, сомнительным представлялось и то, что молодая женщина, до смерти напуганная, все же сумела сохранить присутствие духа и оказаться столь проворной, чтобы спуститься по простыням из дома, перегнать слугу Сада, вскарабкаться на стену и убежать на улицу.

Даже если Сад говорил правду, это ничуть не умаляло скандала. Являясь публичным прокурором Аркейя, Жан-Франсуа Балле теперь обнаружил интересную деталь: молодой маркиз некоторое время называл буржуазную Аркадию дурным именем. В этом состояло его величайшее преступление. Что касалось господина Куанье, мирового судьи Аркейя, или судейского секретаря, Шарля Ламбера, то таким людям было не с руки, чтобы с ними по соседству жили повесы типа двадцативосьмилетнего Сада. К тому же маркиз не скрывал своего мнения относительно этих раздутых от чувства собственной важности блюстителей закона. Как он писал в своем рассказе «Мистифицированный судья», эти люди относились к числу тех, кто «с большей готовностью проявит сострадание к выпоротым ягодицам уличной девки, чем к людям, которых они именуют своими детьми и, несмотря на это, все же позволяют им умирать с голоду». Эти господа по своему служебному положению являлись самыми настоящими лицемерными притворщиками, исполненными решимости «подвергнуть суду молодого солдата, отдавшего лучшие годы своей жизни службе своему принцу и вернувшегося домой только затем, чтобы обнаружить, что вместо награды его ожидает унижение, уготованное ими, действительными врагами страны, которую он еще недавно защищал».

В романе «Алина и Валькур», опубликованном в 1793 году, он превозносил Рим, Неаполь, Венецию и Варшаву, считая, что в них к делам такого рода подходят более разумно, чем в Париже или Лондоне. В таких городах, если проститутки пожалуются на плохое обращение клиента с ними, в суде у них непременно спросят, получили ли они от него плату. Если нет, то человеку придется заплатить. «Но если окажется, что они получили деньги и жалуются всего лишь на скверное обращение, им пригрозят тюремным заключением, если в другой раз они посмеют оскорбить слух суда таким непристойным притязанием. Смените ремесло, скажут им. Или, если вам нравится род ваших настоящих занятий, смиритесь с некоторыми неудобствами».

Образное рассуждение такого рода в его прозе выглядит как запоздалая мысль. В письмах обвинения Сада звучат горше, его презрение к Сартину и полиции в целом, к семейству Монтрей выражено сильнее. В 1763 году он написал Сартину о своем раскаянии в отношении инцидента с Жанной Тестар. В глубине души маркиз презирал этого человека. В письме своему слуге Ла Женессу[10] в 1780 году он называл Сартина и Монтрей друзьями проституток и сторонниками торговли телом. «Они твердо будут стоять на защите шлюхи и без малейшего сожаления упекут из-за нее джентльмена в тюрьму на двенадцать или пятнадцать лет». Три года спустя он заверит Рене-Пелажи, что полиция снесет любой позор, «при условии, что к задницам шлюх будут относиться с почтением, так как эти девицы дают им взятки, а мы — нет».

В часы, последовавшие за поркой Роз Келлер, его главной целью стало избежание ареста. В шесть часов вечера пасхального воскресенья Сад готовился покинуть Аркей, чтобы ехать в Париж. Оттуда он собирался отправиться в деревню, чтобы оказаться как можно дальше от своих преследователей. В этом плане маркиз принял самое разумное решение. Оставаться на месте и уповать на судьбу смысла не имело и не привело бы ни к чему хорошему. Каждому школьнику известно, что в трудных случаях лучше всего сделаться как можно менее заметным и не появляться на горизонте до тех пор, пока не минуют первые приступы гнева и не улягутся страсти. С течением времени интерес к обвинениям Роз Келлер стихнет. Если Саду удастся не появляться на глаза месяцев двенадцать, то потом он, вероятно, сможет безбоязненно вернуться если не в Аркей, то, во всяком случае, в Париж.

Так, по всей видимости, считала и семья Монтрей. 19 апреля на улицу Нев дю Люксембург, в городской дом Монтрей, прибыл Анри Гриво, судебный пристав высокого суда Парижа. Несколько комнат этого здания отвели под парижские апартаменты Сада и Рене-Пелажи, но признаков беглеца обнаружено не было. Несмотря на наличие на руках у Гриво санкции на арест Сада и его заточение в средневековых стенах Консьержери на Иль-де-ля-Сите, уехал он ни с чем, отметив по себя, что маркиз даже не являлся владельцем мебели в комнатах, в которых проживал.

Но к этому времени мадам де Монтрей и ее дочь приступили уже к выполнению более решительных и эффективных действий. Келлер следовало подкупить. Многое в истории Роз свидетельствовало о далеко идущих планах: она собиралась выжать из случившегося все возможное. Для женщины ее социального и финансового положения это выглядело вполне разумно. С другой стороны, сие давало мадам де Монтрей шанс надеяться. Несмотря на различие в общественной значимости, обе они — и хозяйка дома на рю Нев дю Люксембург, и безработная хлопкопрядилыдица — в душе оставались реалистками. Едва закончилась первая половина недели, а Рене-Пелажи уже начала действовать от лица своей матери.

Рано утром 7 апреля, через четыре дня после случившегося, в дом на Нев дю Люксембург прибыли семейные адвокаты. Обсудив дело, Клод-Антуан Сойе, официально представлявший интересы семьи Монтрей, в сопровождении аббата Амбле, наставника Сада времен юношества, выехал в Аркей. Ламбер, секретарь суда, проводил их в комнату, где на кровати сидела Роз Келлер. Она пожаловалась на свое состояние, сказав, что после подобного испытания уже не сможет ничего добиться в жизни. Посетители и жертва поняли друг друга. Не стоило большого труда заставить Роз назвать цифру, которая вынудила бы ее отозвать назад иск против Сада, хотя все понимали: малой суммой не отделаться, Сойе спросил, согласна ли она взять деньги. Келлер, ни минуты не колеблясь, ответила согласием. Она потребовала три тысячи ливров. Сойе заметил, что это чрезмерно, и предложил тысячу восемьсот. Женщина отказалась. Адвокат и аббат вернулись в Париж, но затем приехали снова. Наконец обе стороны достигли договоренности и сошлись на двух тысячах четырехстах ливрах, именно в эту цифру Келлер оценила свое молчание. Эта сумма превышала ту, которую она могла бы заработать в течение нескольких лет. Кроме того, Роз потребовала семь луидоров для оплаты медицинского лечения полученных ею увечий.

— 3 —

Теперь возбуждение дела против Сада представлялось маловероятным, хотя санкция на арест оставалась. Бояться ему было как будто нечего, и представлялось более целесообразным сдаться и уладить дело. То, что он сделал, не являлось ошибкой. 8 апреля его арестовали и по королевскому приказу доставили в замок Сомюр на Луаре. Заключение туда могло служить первым предвестником того, что, несмотря на отсутствие прямой опасности привлечения к суду, по воле короля и королевскому указу маркиз мог оставаться в заточении неопределенно долго. До сих пор с ним обращались вежливо, как и подобает относиться к человеку его положения, к слову чести которого относятся с уважением. В Сомюр его сопровождал не военный эскорт, а его друг и наставник аббат Амбле, взявший на себя труд присматривать за ним.

Жизнь в Сом юре выглядела не такой уж невыносимой. В стенах крепости Сад пользовался определенной свободой передвижений и обедал за одним столом с комендантом. 12 апреля он написал дяде, аббату де Саду, о постигших его «злосчастных событиях» и заверил священника, что семья его не бросила и делала все возможное, чтобы вызволить из беды. Она даже сумела устроить так, чтобы в Сомюр его сопровождал аббат Амбле. Сад все еще рассуждал и писал, как мальчик, исключенный из школы за пустяковый проступок. Власти же рассматривали происшедшее с несколько иных, менее благоприятных для него, позиций. К концу апреля прибыл инспектор Марэ, который привез с собой приказ Сен-Флорентена из королевского окружения, согласно которому его следовало перевести в заключение в Пьер-Ансиз близ Лиона.

Марэ сообщил Сен-Флорентену, что Сада удивил его приезд, но еще больше поразила новость о переводе в Пьер-Ансиз. Однако обращаться с ним следовало согласно его положению. Ему пообещали и в новом месте заточения сохранить привилегии, которыми он пользовался в Сомюре. Но инспектор объяснил, что, в свете совершенного Садом преступления и полагающегося за него наказания, режим Сомюра власти считают слишком «мягким».

Вместе со своим пленником Марэ поехал на юг. В Дижоне и Лионе, равно как и в Сомюре, порка Садом Роз Келлер являлась главной темой разговоров. Маркиз ни о чем не жалел, за исключением того, что его поймали и наказали. Как сообщал Марэ Сен-Флорентену, Сад продолжал отрицать применение по отношению к Роз чего-либо страшнее плетки. Резать ее ножом ему и не приходило в голову. Он «не мог себе представить, кто мог внушить этой твари мысль сделать такое, заявление, и верил: если высокий суд сочтет нужным провести обследование, медицинские эксперты следов порезов не обнаружат».

Его протесты ничего хорошего ему не принесли. Ходившие слухи с каждым разом обрастали все более ужасными подробностями. В версии драмы, изложенной двадцать лет спустя Рестифом де ля Бретонном в «Ночах Парижа», в ней уже принимали участие трое убийц, а Роз Келлер стала невинной девушкой, которую Сад обманным путем заманил в тайную камеру пыток. Он затащил ее в подвал, где их ожидало несколько заговорщиков, желающих увидеть, как несчастная жертва будет предана смерти. «Что толку от нее? — спрашивал маркиз, согласно этой интерпретации. — Она ни на что не годна. Так пусть послужит средством для изучения секретов человеческой анатомии».

«Ее привязали к столу. Граф[11], как человек, собиравшийся заняться вскрытием, изучал каждую часть ее тела, вслух называя открытия своего анатомического исследования. Женщина исторгала ужасные крики. Участники преступного заговора вышли, чтобы отослать слуг до того, как будет произведено вскрытие. Несчастная жертва отвязалась и сбежала через окно. Она сообщила, что в комнате, где ее собирались сделать объектом хирургического исследования, видела трупы трех людей».

Уже не впервые Сад узнал — его слава имела большее отношение не к нему самому или к совершенному им, а к его репутации. В эпоху готического романа, смысл которого заключался в том, чтобы у представительниц женского пола среднего класса от ужаса кровь стыла в жилах, он, похоже, стал живым воплощением злодейства, объектом негодования, вызывающим содрогание и учащенное сердцебиение как у школьниц, так и у их мамаш.

Но круг любителей чтения о садовских злодействах выходил за рамки семейного чтения. К 26 апреля скандал, связанный с именем Роз Келлер, нашел отражение в голландской прессе. Первые отклики появились в Утрехте, а 3 мая — в Лейдене. Вдова графа де Сада жаловалась из своего монастырского заточения, что неосмотрительное поведение ее сына голландские газеты рисуют в «в самых черных тонах». Вскоре встрепенулась и Англия. 12 и 13 апреля мадам дю Деффан, старейшая дама парижских салонов, написала о пресловутом «графе де Саде» своему корреспонденту Горацию Уолполу, которого правильно назвала «племянником аббата, написавшим о жизни Петрарки». В изложении своей версии истории она преуспела ничуть не меньше своих последователей, расцветив ее благоразумной смесью морального возмущения и скрытого удовольствия. Вот как описала мадам дю Деффан встречу Сада с девушкой на пляс де Виктуар.

«Он подробно расспросил ее обо всем, выразил сочувствие и для облегчения тяжелого материального положения предложил должность горничной у себя в petit maison близ Парижа… По прибытии маркиз показал ей в доме каждый уголок и в завершение проводил в чердачное помещение, где запер дверь и заставил раздеться. Поскольку она была приличной девушкой, то бросилась на колени и молила отпустить ее. Но он, угрожая ей пистолетом, приказал подчиниться. Девушке ничего другого не оставалось. Потом Сад связал своей жертве руки и порол плетью до тех пор, пока она не начала истекать кровью. Достав из кармана коробочку со снадобьем, он смазал возникшие раны и вышел, оставив ее лежащей на полу… Вернулся маркиз только на следующий день. Осмотрев ее ссадины и шрамы, он с удовлетворением отметил, что мазь подействовала, после чего схватил нож и исполосовал все ее тело. Потом Сад снова наложил мазь на поврежденные места и ушел. Бедной девушке удалось освободиться и через окно убежать на улицу. Неизвестно, какие раны она еще получила при падении».

Дурную репутацию Сад приобрел сразу же после публикаций писем Уолпола в восемнадцатом веке. Вслед за тем, как обвиняемого призвали у ответу за его злодеяния, мадам дю Деффан заверила своего корреспондента: маркиз вел себя в большей степени как одержимый сатаной безумец, нежели жестокий преступник. «Он бесстыдно упивался своим злодеянием и даже хвастался тем, что совершил благородный поступок, благодаря которому открыл миру снадобье, способное тотчас залечивать любые раны».

3 мая Сен-Флорен посоветовал Монтрей не предпринимать никаких действий и не обращаться к королю с просьбами о милостивом отношении к их зятю. В сложившихся обстоятельствах шансов на успех у них не было. Заключение в Пьер-Ансиз продолжалось пять месяцев. 8 июня Сада из Лиона доставили в Париж, где ему предстояло отвечать по выдвинутым против него обвинениям.

Маркиз присутствовал в Шамбр де Турнелль высокого суда Парижа вплоть до 10 июня. Стало ясно, что он настаивал на праве присутствовать там, чтобы обелить свое имя, тем более, король дал свое согласие на этот шаг. Допрошенный Жаком де Шаванном, королевским прокурором, Сад повторил свою версию событий. Встретив Роз Келлер на пляс де Виктуар, он честно «посвятил ее в свои намерения». В Аркейе она разделась по собственному желанию. Ему ничего не оставалось, как последовать этому примеру. Когда Роз обнажилась, «он велел ей лечь лицом вниз на кушетку, но не связывал ее». Потом, по утверждению Сада, им была применена плеть с узлами на концах, но палка или розги, равно как ножи или испанский воск, не использовались». На покрасневшие места он наложил небольшое количество мази, содержащей белый воск, используемый для лечения ссадин, согласившись, что порол ее четыре или пять раз».

Все сказанное Саду представлялось разумным объяснением, но для ушей судей Шамбр де Турнелль прозвучало обличающим признанием. Как мог он продолжать избивать молодую женщину, если она кричала? Маркиз уточнил, что «Роз не исторгла ни единого крика; в противном случае в доме все бы ее слышали». Этот ответ королевского прокурора не удовлетворил. Даже если женщина не кричала, какое он имел право измываться над ней, видя появившиеся на теле следы? Сад заметил, что действительно видел, как «в результате полученных ею ударов кожа покраснела. По этой причине он и использовал мазь». Маркиз ничего не скрывал и сказал: «После двух-трех раз использования плетки она пожаловалась на боль. Впоследствии я ударил ее еще только один раз».

В конце он заметил, что о сумме вознаграждения за эти страдания договориться до ее исчезновения из petite maison они не успели, но отношения их до последнего момента оставались хорошими. Лишь одна вещь беспокоила Роз Келлер: ей хотелось вернуться в Париж засветло. Весь сыр-бор разгорелся исключительно из-за ее предположения, что, скомпрометировав маркиза, она получит от него гораздо больше денег.

В глазах суда данное Садом оправдание сколько-нибудь заметного веса не имело. Номинальное наказание, причитавшееся ему за совершенное им преступление выглядело, по меньшей мере, заурядным. Ему полагалось заплатить десять ливров — сумму, достаточную для приобретения хлеба для остальных заключенных Консьержи.

Но на этом скандал и наказание, понесенное маркизом, не заканчивались. Через день или два после слушания дел в Париже его в качестве узника короля препроводили в Пьер-Ансиз. Согласно существовавшей системе letters de cachet[12] он мог оставаться под стражей по воле короля как угодно долго. Санкция суда при этом не требовалась. Таким образом король или его министры избавлялись от неугодных противников. Кроме таких случаев, система широко применялась влиятельными семьями, пользовавшимися особым расположением короля, если возникала необходимость убрать одного из строптивых родственников. Семейство Монтрей, по-видимому, полагало: несколько месяцев заключения в Пьер-Ансиз только принесут пользу их своенравному зятю. Его спасли от обвинения в крупном уголовном преступлении, но это не означало, что за спасение не придется платить.

После того как Роз Келлер отказалась от судебного преследования маркиза, мадам Монтрей 26 апреля написала аббату де Саду письмо, в котором заверила последнего: поведение его племянника представляется теперь «актом непростительной глупости и развращенности, но без тех ужасов, приписанных ему». 13 июня она добавила, что в глазах высокого суда Парижа он искупил свою вину. Как он заявил суду, король даровал ему документ о снятии судимости, благодаря которому выдвинутые против него обвинения в преступлении снимались. Но мадам де Монтрей также сообщала аббату о приказе короля возвратить зятя в Пьер-Аноиз «на срок, достаточный для его пребывания там».

Не остались безучастными к судьбе Сада его друзья, члены семьи и соратники. Аббат Амбле перед магистратом Аркейе поклялся, что маркиз всегда считался весьма достойным молодым человеком, пользовавшимся популярностью в школе, хотя и заводным и легко возбуждающимся в вопросах удовольствия. Более того, чтобы не слыть голословным (и по просьбе Рене-Пелажи), он отправился в petite maison и привез серебряную посуду и гравюры, которые могли бы оказаться доказательствами его вины или невиновности. Ничего предосудительного, служившего бы подтверждением выдвинутых против него обвинений Роз Келлер, он там не обнаружил. В 1779 году даже публикуется история о покупке судьи, проводившего расследование, семейством Монтрей, но дать ход делу его заставил непосредственный начальник, купивший дом по соседству.

Подробности скандала распространились со скоростью бестселлера. Страдания Роз Келлер не шли ни в какое сравнение с мучениями женщин типа Кэтрин Белленден, которых суд Боу-стрит[13] в Лондоне приговорил к публичной порке за воровство чайника. Наказание продолжалось до тех пор, пока бедняжка не истекла кровью. Они не могли сравниться с ужасами казни Дамьена или со вспарыванием животов у преступников на Кеннингтон Коммон в 1746 году, после того как их полуживых сняли с виселицы. И все же история, подобно басне с моралью, всецело захватила воображение современников. Как драматическое действо, она привлекала внимание обстановкой, на фоне каковой происходили события. Даже том в случае, если Роз Келлер оказалась участницей драмы против собственной воли, степень ее физических страданий оказалась намного меньше тех, которым подвергались ее современники во время стоматологических или хирургических вмешательств, когда пациентов резали, «словно они каменные», не облегчая их боли анестезией, или «прокалывали», чтобы выпустить лишнюю жидкость. А мучительные страдания, причиняемые ампутацией, были столь сильны, что поэт Джон Драйден предпочел им смерть.

Внимание к делу Сада, главным образом, привлек тот факт, что истязания его жертвы, по жестокости даже близко не сравнимые с публичными порками преступников, имели сексуальную подоплеку. Похищение и насильственное удержание женщины, изолированность и таинственность происходившего — все это превратило обычный эпизод распутного поведения в эротическую мелодраму и предмет для пересудов в обществе. По мере того как распространялись противоречивые версии событий, изложенных Роз Келлер, мужчины и женщины имели все основания содрогаться от ужаса или сгорать от любопытства, предвкушая, что Синяя Борода, или Жиль де Рэ может снова возродиться в лице пресловутого Сада.

Узником Пьер-Ансиз он оставался на протяжении пяти месяцев. Пребывание его там представлялось не более тяжким испытанием, чем короткий срок заключения в Сомюре. Тем не менее маркиз оставался пленником.

В конце августа Рене-Пелажи, получив на руки разрешение повидаться с мужем, отправилась в Лион. Но теперь имелись все признаки того, что ей следовало бы подготовить его к более длительному пребыванию там.

Обросшие отвратительными деталями истории в пересказе Рестифа де ла Бретонна и его подражателей девятнадцатого века отражали противоречивость версий событий, связавших Сада с именем Роз Келлер. Судебно-медицинские исследования позволяют сомневаться в правдивости ее рассказа, но не избавляют маркиза от выдвинутых ею обвинений относительно совершенных по отношению к ней противоправных действий. Являлась ли Келлер добровольной жертвой? Она утверждала, что сначала Сад предложил ей принять участие в partie de libertinage и получил отказ. Но это не помешало ей тут же согласиться стать его горничной. Должность эта, как повелось исстари, всегда представляла сексуальную опасность для добродетельной девушки. Прождав возвращения маркиза с нанятым экипажем в течение часа, Роз тем не менее не изменила своего решения.

Вопрос о добровольности ее участия в упомянутых событиях стал краеугольным камнем следствия. Возможно, и она, и Сад дали лишь отчасти правдивые версии случившегося. Когда он предложил ей предаться распутству, вероятно, Роз Келлер заключила, что придется совокупляться с посторонними на глазах группы мужчин и женщин. В такой ситуации немудрено было испугаться или проявить определенную осторожность. С другой стороны, казалось вполне естественным согласиться на близость с молодым аристократом, которому она к тому же еще и приглянулась, при условии уединения. Не имея ни малейшего представления о том, что ждет ее в Аркейе, Роз Келлер как будто не возражала поехать туда с ним одним. Роль соблазненной горничной, похоже, привлекала ее больше, чем настоящее положение нищенки.

Каким бы мотивом не руководствовалась женщина, занимавшаяся попрошайничеством на пляс де Виктуар утром Пасхального воскресенья, но к следующему четвергу она могла заработать денег больше, чем за годы труда хлопкопрядилыцицы. В свете этих рассуждений, ее повесть представляется не готическим романом, а скорее иронией судьбы.

— 4 —

Несправедливость по отношению к Саду, с его точки зрения, не могла не показаться нелепой. Все же в какой-то степени он стал жертвой обстоятельств. Половая распущенность аристократов и придворных в течение последних десяти лет до скандала с Роз Келлер привела к тому, что настал момент обуздать подобное поведение. Сад оказался наиболее удобным козлом отпущения. Его преступление носило оттенок жуткой извращенности, совсем не похожей на более элегантное распутство, творимое во дворцах и королевских парках. От него попахивало богохульством. Преступление совершилось в день Пасхи, хотя Сад мог бы для него выбрать любой другой день. Более того, порка Роз Келлер представлялась умышленной пародией на акт бичевания Христа, хотя, естественно, природа отношений Сада с молодой женщиной имела явно сексуальный характер. Пообещав своей голой жертве до предания ее смерти взять на себя роль исповедника, маркиз свой проступок словно бы еще отметил и кощунством. Не исключена возможность, что подобных слов он не говорил, а встреча с Роз Келлер стала просто удобным случаем. Кому-то оказалось на руку увидеть его в столь злодейской роли.

Много удобнее представлять Сада символом «чудовищности», по выражению Горация Уолпола, чем исследовать болезнь в целом. Людовик XV все еще пользовался популярностью, и было нежелательно давать его подданным возможность узнать о нем лишнее. Толпа ликовала и радовалась, когда ему удалось остаться целым и невредимым после подготовленного на него покушения, выздороветь после серьезной болезни, одержать триумфальную победу во время захвата Фрибурга и в битве при Фонтеное. Но вряд ли народ проявил бы столько же энтузиазма, узнав о предпочтении, отдаваемом молодым королем мальчикам перед девушками. Вниманию молодого монарха не без задней мысли предлагались многочисленные листы эстампов с изображением пастухов и пастушек в страстных сексуальных позах, но это, тем не менее, похоже, не возымело должного действия, поскольку он по-прежнему отказывался следовать традиционному сексуальному поведению.

Его советники сделали все от них зависящее, чтобы выявить и отослать прочь со двора мальчиков, пользовавшихся монаршим расположением. Король растерялся. Он с удивлением поинтересовался, почему его молодые друзья больше не появляются. Ему доложили, что их удалили за вандализм, проявленный по отношению к доскам палисадника в королевском саду, которые те немилосердно вырвали. Так они получили имя arrachers des palissades[14]. С тех пор эта фраза приобрела однозначный смысл. Многие годы после того применение этих слов по отношению к какому-то человеку могло навсегда запятнать его репутацию.

Было принято решение, что будет лучше, если сексуальным воспитанием короля займется графиня Тулузская при непосредственном участии мадам де ля Вриер, зрелой матроны необыкновенной красоты и незаурядного опыта. Эксперимент закончился успешно. Открытие удовольствий, предлагаемых женщинами такого опыта, совершило настоящий переворот в жизни короля. Их труды, как это ни казалось неожиданным, оказались вознаграждены страстью, которую после женитьбы он не раз доказывал молодой королеве.

Внимание Людовика переключилось на окружавший его сераль потенциальных любовниц. Он выбрал три сестры Мейи-Несль: графиню де Мейи, графиню де Вентимиль и герцогиню де Шатору. На портрете Ван Лу художник запечатлел их нагими в виде трех граций с классической красотой темных глаз, с заплетенными в косы волосами, с телами, над пропорциями которых ему пришлось немало потрудиться. Старшая имеет более тяжелое телосложение, в то время как младшие выглядят тоньше и невиннее. Говорят, что Людовику нравилось спать одновременно с тремя, наслаждаясь квазиинцестными радостями, так созвучными садовским «Преступлениям из-за любви» и его более откровенным произведениям. Этот род королевских развлечений быстро стал достоянием сплетен. Однажды, когда графиня де Мейи вошла в модную церковь Сен-Рош, а которой в своей время сочетался браком маркиз де Сад, одна из находившихся там дам громко сказала, что ее можно запросто спутать с самой заурядной шлюхой. Тогда нерастерявшаяся аристократка подошла к группе женщин и с милой улыбкой сказала: «Дамы, поскольку вам очень хорошо известно, как быть заурядной проституткой, не забудьте меня в ваших молитвах».

Вскоре всеми увлечениями короля начала управлять его самая знаменитая фаворитка мадам де Помпадур, главенствовавшая в его жизни, начиная с 1745 года до самой смерти в 1764 году. Зная, что ее собственная физическая привлекательность рано или поздно увянет, привязанность высочайшей особы она сохранила тем, что выступала как личный церемонимейстер, набирая для него девушек, во всем подчинявшихся ей. В 1755 году, когда Франция готовилась к новой войне, вилла короля в Версале Парк-о-Серф, стала самым знаменитым во всей Франции petite maison. Для Людовика это место служило «гнездышком», куда он мог удалиться с девушками, приготовленными для него мадам де Помпадур и другими приближенными. Его привязанности развивались по той же схеме, что и у маркиза де Сада: особым вниманием у него пользовались молодые женщины из простонародья, торговки, белошвейки и другие представительницы прекрасного пола, избирательно занимающиеся проституцией. В их присутствии он выдавал себя за польского пана. Но правда все-таки дала о себе знать: одна из девушек в силу профессиональной привычки принялась обшаривать его карманы и обнаружила письма короля Польского и маршала Франции, адресованные Его Величеству.

Парк-о-Серф однажды стал резиденцией одной девушки. Речь идет о самой знаменитой его обитательнице, Луизе О'Мерфи, Луизон, которая обрела бессмертие благодаря полотну Буше, на котором лежит на диване в кокетливой позе лицом вниз и с невинно раскинутыми ногами.

Культ petite maison дал жизнь новому жанру в живописи и манере убранства. Все это, но в более откровенном виде, впоследствии нашло отражение в прозе Сада. Появились многочисленные безделушки, которые порой выглядели скорее вульгарными, чем эротическими. Даже изобрели кресло с фокусом. Его нельзя было использовать по прямому назначению. В нем имелась скрытая пружина, которая срабатывала, лишь только женщина присаживалась. Ее руки и ноги крепко захватывались. Кресло откидывалось, увлекая за собой и даму. Она оказывалась в лежачем положении с поднятыми и разведенными ногами. Юбка сваливалась, а в эпоху, когда под ней ничего не носили, такая поза являлась более чем откровенным приглашением для партнера. Но, поскольку для того, чтобы механизм сработал, требовалось усаживать даму строго под прямым углом, кресло служило скорее для развлечения, чем средством помощи незадачливому насильнику.

Очень немногие petite maison могли похвастаться такой безделицей, как эротический столовый сервиз, изготовленный в Севре для королевской фамилии Франции, но недостатка в эротических украшениях на обеденном столе никогда не испытывалось. По мере опустения суповых тарелок обнажалось дно с изображением акта совокупления или сцены на раблезианский мотив. Например, на одном рисунке была представлена крестьянская девушка, упирающаяся локтями в землю и с приподнятым задом. Сила выпущенного ею воздуха такова, что заставляет вращаться лопасти стоящей в отдалении ветряной мельницы. «Spiritus flat ubi vult», — гласит надпись («Ветер дует там, где ему нравится»). На чашках и блюдцах занимаются любовью пастухи и пастушки, с грудью неповторимого совершенства; на крышках табакерок танцуют и совокупляются нимфы и сатиры; группы девушек на медальонах с миниатюрами прижимаются к своим героям в бесконечном разнообразии «недвусмысленных положений», как завуалированно называлась множественная копуляция.

Художников, похоже, обуревали все те же страсти. Они под любыми предлогами старались изображать обнаженное, чувственное женское тело. Отвечая пожеланиям мужчин, художники значительное внимание уделяли поведению женщин, предоставленных самим себе. Так, на одной картине Буше изображена девушка, бесстыдно подмывающая гениталии в присутствии другой. Действие достаточно двусмысленное, чтобы дать вторую интерпретацию сцене.

Одним из наиболее легких способов добиться популярности у художников считался часто повторяемый сюжет купания женщин, когда после омовения Венера выходит нагая из воды и попадает в руки своих слуг. Полотна типа «Подруги» Греза с его многозначительностью, на котором руки полуобнаженных девушек только приходят в движение, специально рассчитывались на хозяев petit maisonз. Цель труда художника состояла не столько в том, чтобы довести мужчину и женщину до безумия, как полагают противники такой живописи, хотя и этот факт нельзя отрицать, картины эти предназначались совсем для другой цели: они, как духами, пропитывали атмосферу помещения, в котором находились, эротикой и вызвали желание и чувственность.

Художник, если не его заказчик, награждал сексуальностью и желанием женщин всех возрастов. На картине Койпеля «Игры детей за туалетным столиком» изображены девочки, играющие с косметическими принадлежностями взрослой дамы. Одна из малышек, наклеила на тело «мушки», расположив их на лице у глаза, что традиционно является символом сексуальной авантюристичности женщины. Она приподнимает юбку и демонстрирует другие «мушки», расположенные на бедрах. Сии «украшения» в таких местах, как водится, дамы приклеивали для воодушевления своих любовников. Но девочка на картине слишком мала, чтобы иметь собственного «дружка». Однако и этому можно найти объяснение, стоит только вспомнить, что мадам де Боннваль в качестве любовницы для Людовика XV выбрали в возрасте девяти лет.

К тому времени, когда Сад в 1768 году попал в тюрьму, скорее уклад жизни, а не стиль искусства вызывал нарекания в адрес petite maison. На одном из обедов, на котором присутствовали члены семьи принца Конде, произошел грандиозный скандал. Группа мужчин раздела молодую даму, мадам де Сен-Сюльпис, бывшую в то время беременной. С помощью зажженной свечи они намеревались провести эксперимент и проверить, пойдет ли дым по дымоходу, как говорилось в одном из стихотворений того времени. В результате их внимания мадам де Сен-Сюльпис, как говорили, стала инвалидом, вслед за чем последовала ее кончина. Но ее мучителей к ответу так никто и не призвал. Одним из виновников этого кошмара являлся граф де Шароле, дядя и наставник родственника Сада, молодого принца Конде. В его послужном списке числилось и убийство слуги, жена которого не приняла его сексуальных домогательств. Это на него намекает Сад в своем предложении в «Философии в будуаре», когда выступает против смертной казни, говоря, что убийство должно караться такой же мерой, но без свидетелей. Шароле просил Людовика XV о помиловании, и Сад цитирует ответ короля: «Я прощаю, но я также прощаю и того, кто вас убьет».

Даже те, кого дурное обращение с нанимаемыми девушками приводило в ужас, порой вели себя более чем экстравагантно. Среди мужчин типа принца де Конти не считалось необычным нанимать девушек из балета, чтобы потом обходиться с ними, как с маленькими мальчиками, как деликатно пожаловалась одна из них, Софи Арно. Банкир Пейксот (Peixotte) в качестве прелюдии к любовным утехам потребовал от девушки маршировки перед ним на четвереньках с хвостом из павлиньих перьев, прикрепленных у нее сзади к раковине жемчужницы. Но во время одного из таких вечеров несчастных Пейксот стал жертвой хитроумной мести: в разгар вечеринки в комнату под видом полиции ворвались сообщницы девушки и сообщили банкиру, что единственный способ для него получить прощение заключается в письменном признании. Поверивший в правдивость происходящего, незадачливый богач сделал все по их требованию. К его ужасу, признание было отпечатано и разошлось по всему Парижу как лучший памфлет.

На фоне наиболее отвратительных и жестоких эпизодов, имевших место в petite maison, нанесение Садом нескольких ударов плеткой Роз Келлер представляется невинной забавой. Даже при дворе, когда на смену мадам де Помпадур пришла мадам дю Барри, она, когда у нее возникало подобное желание, могла высечь ту или иную девушку. Из наказаний, применяемых в то время по закону Франции, следовало, что причинение физического ущерба само по себе не являлось причиной для порицания. Ужасные пытки, которым подверглись такие люди, как Дамьен или Жан Кала, обвиненный в убийстве сына, считались просто примерами крайнего его применения. Трудно себе представить, чтобы зеваки, пришедшие поглазеть на наказание розгами и клеймление молодой женщины Жанны де ла Мотт, явились просто из абстрактного интереса к французской системе судебного делопроизводства или наказания. Преступница подделала королевскую подпись, дабы купить дорогое ожерелье, которое затем продала, а деньги израсходовала на себя. По приговору суда ее раздели и привязали позади телеги для удобства публичных действий палача. Потом на каждом ее плече он должен был выжечь букву «V», что означало voleuse (воровка). После того как порка завершилась, женщину отвязали от телеги. Понадобилось шесть мужчин, чтобы оттащить ее от исполнителя экзекуции, на которого она набросилась, кусаясь и царапаясь. Столько же человек пришлось призвать, дыбы заклеймить наказанную, при этом их совсем не волновало, на какие места придутся отметины.

Несмотря на жестокость публичных наказаний, скандалы, связанные с petite maison, вызывали смущение. Поведение Сада в день Пасхи 1768 года заслуживало минимального порицания без придания делу такой огласки и общественного резонанса, но его следовало наказать в назидание другим. После этого девушки и сводники, заказчики и художники продолжали бы свое дела, словно ничего не произошло, разве что с большей осмотрительностью.

Узником Пьер-Ансиза маркиз оставался в течение всего лета 1768 года. Казалось, ему придется подвергнуться почти такому же наказанию, которое перенес герцог Ришелье. Полезному для общества человеку следовало преподать урок, но никак не низвести его до положения преступника. В августе вспыхнула искорка надежды, когда Рене-Пелажи, приехавшая в Лион, получила разрешение навестить мужа. Но это ни к чему не привело. Напротив, ее предупредили, чтобы она подготовила мужа к самому худшему. Людовик XV оказался чрезвычайно недоволен распущенным поведением молодого аристократа, в котором того обвиняли, и по этой причине отпускать его не спешил.

Поэтому стало сюрпризом, когда в ноябре того же года Рене-Пелажи заявили, что встречаться с мужем она может так часто, как захочет. Затем, казалось, без всякой причины, король 16 ноября отдал приказ об освобождении Сада, правда, условном. Маркизу предписывалось отправиться в собственное поместье в Ла-Косте и оставаться там. Сад принял условия, и двери его темницы распахнулись. В души всех людей, которым он был небезразличен — мадам де Монтрей, аббату Саду, Рене-Пелажи, — он вселил надежду, и они поверили, что урок не прошел для него даром.

Теперь ему предстояло стать образцовым мужем и примером поведения в аристократическом обществе.

И никто не догадывался, как Сад в душе проклинал Роз Келлер и презирал закон и его представителей, которые «задницу шлюхи» ставили выше его личной свободы. В середине ноября он выехал из Лиона и направился в сторону Авиньона и Ла-Косты.