Маркиз де Сад

— 1 —

Дело Роз Келлер получило куда более громкий общественный резонанс, чем инцидент с Жанной Тестар. Все же возвращение Сада в Ла-Кост не носило характер позорного изгнания. Ожидавшее его будущее не могло быть хуже перспектив герцога де Ришелье, некоторое время проведшего в Бастилии в знак наказания за скандал, связанный с развратными действиями. Мнение о нем не стало хуже после того, как он вернулся после победы при Фонтеное или поражения адмирала Бинга при Минорке.

Что касалось Сада, его распутное поведение являлось для него скорее интересным времяпрепровождением, чем занятием. Это могло быть сравнимо со стихами, слагаемыми им, но которые еще не стали главным делом его жизни. Он считался видным человеком в обществе, этот молодой и красивый королевский генеральный наместник провинций Бресс, Бюже, Вальроме и Жэ, причем в первых двух верховная власть после короля принадлежала его кузену, принцу Конде. Сад осознавал важность своего положения, но рассматривал его лишь как ступеньку, ведущую к удовлетворению наиболее тщеславных планов, созданных его воображением. Из армии он ушел в 1763 году, когда наступил мир, но не оставлял надежды возобновить военную карьеру. Маркиз написал принцу Конде письмо, в котором просил того ходатайствовать перед королем о чине полковника в кавалерийском полку для младшего кузена.

Саду не повезло: он мечтал о карьере солдата в момент окончания большой военной кампании. Более того, восторг, ощущаемый маркизом на войне, особенно во время кавалерийской атаки, оказывал на него более сильное эмоциональное воздействие, чем развлечения, которым он предавался в petite maison. Сад абсолютно ясно понимал, что славные военные дни еще впереди. Лихие кавалерийские атаки таких полков, как шотландского при Ватерлоо или бригады легкой кавалерии при Балаклаве, предоставляли ее участникам шанс умереть или прославить свое имя. Подобные события оказывали на него действие сродни исполнению великой симфонии.

Привлекательность таких вещей для Сада вполне понятна. О чертах его характера принято судить по его сексуальному поведению или бульдожьему проявлению духа неповиновения, в связи с чем другие аспекты его личности остаются за пределами внимания. Он был мужчиной хрупкого телосложения ростом 168 см, легко воспламенялся, с одинаковой легкостью приходя в ярость или сексуальное возбуждение. Но маркиз скорее походил на терьера, впившегося зубами в лодыжку обидчика, чем на свирепого бульдога. Блеск, восторг, яркость красок и утонченность жизни в бравом кавалерийском полку среди товарищей во время или военных действий, или элегантной роскоши мирного периода подходила ему как нельзя больше. Но Сад слишком поздно родился, чтобы участвовать в битвах при Деттингене или Фонтеное, слишком рано — для Ваграма, Йены или Ватерлоо. Военного опыта, полученного им в северной Германии, оказалось маловато. Незадолго до скандала с Роз Келлер ему присвоили чин капитана, командира кавалерийского эскадрона. Рассчитывать на большее после скандала в Аркейе он не мог, но и конного формирования, каким маркиз мог бы командовать, для него не находилось.

При первой же возможности, предоставившейся ему в 1768 году, он покинул Ла-Кост. Несмотря на запрет короля жить в Париже, Сад разыграл приступ геморроя, от которого страдал на самом деле, и обратился с просьбой о получении соответствующего медицинского лечения. Ему позволили поселиться близ Парижа, где он мог оставаться до тех пор, пока будет избегать общества. Благодаря этому, маркиз находился поблизости от семьи в то время, когда в июне 1769 года родился второй сын, получивший имя Донатьен-Клод-Арман. Если только он не появился на два месяца раньше срока, его зачали, несомненно, во время одного из посещений Рене-Пелажи узника в Пьер-Ансиз. Это свидетельствует о том, что заключение Сада нельзя считать таким уж строгим. На этот раз ребенка крестили в присутствии лишь его семьи. Времена, когда при событиях такого рода присутствовали члены королевской фамилии, для Сада канули в Лету.

В конце лета, 24 июля, Сад объявил о своем намерении возобновить службу в Бургундской кавалерии в чине капитана. Полк в тот период дислоцировался в маленьком городке на реке Фонтеней-ле-Кот, в тридцати милях от побережья Бискайского залива, чуть выше Ла-Рошеля. В армию маркиз прибыл в начале августа и представился офицеру, временно командовавшему полком. С удивлением для себя он услышал, что его там не ждали. И дело заключалось не только в послужном списке или военных способностях. Настоящий командир полка не был готов служить с человеком, вытворявшим с женщинами вещи, которые делал Сад. Хотя он и имел чин капитана, звание это считалось скорее почетным, и все просьбы маркиза о получении полномочий в действующей армии повсюду отклонялись. Он продолжал осаждать военного министра до тех пор, пока, наконец, не получил почетное звание маршала кавалерии и то преимущественно благодаря тому, что до него этот титул носил его отец. Кроме того, это звание избавило Сада от необходимости ходатайствовать о месте капитана в действующей армии, а полковника — от дальнейших визитов назойливого, но нежелательного волонтера.

Пока маркиз занимался разъездами, связанными с желанием получить армейскую должность, мадам де Монтрей, испытывая досаду, возобновила переписку с аббатом де Садом. Граф де Сад к этому времени скончался, и если кто мог отказать моральное влияние на молодого человека из фамилии Сад, то только его дядья. Старший из них, командор ордена Святого Иоанна Иерусалимского и приор Тулузский с парижским домом в Сен-Клу, не имел с ним ничего общего. Покладистый аббат де Сад на правах его юношеского наставника мог найти подход к строптивому племяннику и найти отклик в неиспорченной части его души. Но священник, познавший силу гнева обеих сторон по случаю самозванного появления в Ла-Косте три года назад мадемуазель де Бовуазен, предпочитал больше не вмешиваться. Дело было вовсе не в бесчувственности, как полагала мадам ле Монтрей. Несмотря на репутацию старого доброго развратника, пропасть между ним и племянником год от года расширялась. В перечень его собственных развлечений не входило избиение привязанных девушек. В самом деле, вскоре аббат де Сад стал одним из тех людей, кто в тесном кругу первым высказал мысль о маниакальности молодого господина, которого следует изолировать от общества. Таким образом, в течение какого-то периода времени Сад, пытавшийся купить себе должность в каком-нибудь бравом кавалерийском полку, оказался вне пределов влияния мадам де Монтрей. Данное «приобретение» могло стоить семье от десяти до двадцати тысяч ливров.

Деньги сами по себе всегда являлись источником споров. В своем письме от 2 марта 1769 года мадам де Монтрей сообщила аббату де Саду, что его племянник уже истратил семнадцать тысяч ливров из двадцати тысяч приданого ее дочери. Деньги, в основном, шли на оплату удовольствий, получаемых им в petit maison. За период их брака в общей сложности на «случайные развлечения» маркиз израсходовал шестьдесят шесть тысяч ливров (долг, который еще предстояло погасить).

Несмотря на то, что его лишили соблазнов Парижа, Сад продолжал много путешествовать. В течение сентября 1769 года, десять месяцев спустя после своего освобождения из Пьер-Ансиз, он отправился в Голландию. Должно быть, маркиза привлекал царивший там дух свободы, но его неприятно поразили серость и флегматичность голландского общества. По крайней мере, как он говорил, хотя бы театры оказались сносными. Если его утверждения о том, что он бывал и в Англии, правдивы, скорее всего его поездка туда явилась продолжением путешествия по Голландии. Как следует из воспоминаний Сада, именно в туманном Альбионе увидел он копию документов суда над Жанной д'Арк, которые затем использовал при написании романа «Изабелла Баварская», а также непоставленной трагедии в духе Расина и Корнеля. Эти источники маркиз обнаружил в королевской библиотеке, под которой он имел в виду собрание книг, переданных Георгом III Британскому музею в качестве библиотеки короля.

Где раздобыл Сад денег для этих путешествий? В январе 1782 года в письме своему бывшему наставнику, аббату Амбле, он признается в существовании некоего труда, вероятнее всего, эротического романа, «написанного пером Арентино», опубликованного незадолго до его поездки в Голландию. Не вдаваясь в дальнейшие подробности, маркиз лаконично сообщает, что полученные за него деньги позволили ему оплатить удовольствия одного из крупнейших городов Франции и два месяца прожить в Голландии. Рискуя испортить впечатление, следует сказать, что Арентино, главным образом прославился как сатирик, «Flagello del Principi»[15]. Если так, то Сад, скорее всего, получил вознаграждение за помощь литературного и политического плана в создании произведения в большей степени оскорбительного, чем эротического.

В 1790 года Ж.-А. Дюлор в кратком биографическом списке бывших аристократов сообщал, что маркиз, путешествуя после освобождения из Пьер-Ансиза, добирался даже до Константинополя. Возможно, это и так, но других свидетельств в пользу данного утверждения, кроме указанного рапорта, не имеется. Во время отсутствия Сада Рене-Пелажи и ее сестра Анн-Проспер оставались в Париже или Эшоффуре. По его возвращению из Голландии обе сестры вместе с ним поселились в Ла-Косте, вследствие чего в апреле 1771 году у маркиза родился еще один, последний ребенок, дочь Мадлен-Проспер.

Его отношение к Мадлен-Проспер представляется поучительным, особенно, если вспомнить, с какой энергией герои Сада развлекаются с собственными дочерьми и как горячо отстаивают право отцов на сексуальное обладание своими детьми. К маленькой дочке он не проявлял особой нежности, не говоря уже о половом влечении. Сад отмечал, что Мадлен слишком проста и глупа, в конце концов, она вызывала у него столько же разочарования, как и его второй сын. Это может служить еще одним предостережением от ошибочного мнения, что художественные произведения Сада отражают его собственные поступки или специфические желания.

В 1771 году он подвергся краткосрочному аресту за долги. Маркиз пробыл под стражей в Фор-л'Эвек в Париже в течение восьми дней, откуда его выпустили 9 сентября. Вскоре после этого он занялся делами в замке Ла-Коста. Подобно своим героям из «120 дней Содома», на зиму Сад удалился в крепость, возвышавшуюся над высокими крышами и узкими проходами, оставленными между сложенными из известняка домами селения. Затворниками вместе с ним сделались не молодые рабыни, увезенные в глухомань обманным путем для сексуальных развлечений, а группа актеров и актрис, нанятых маркизом для исполнения любительских спектаклей в его частном театре. В течение зимы 1771—1772 года Сад воплощал свои фантазии на сцене, как позже будет излагать их на страницах своих романов. 20 января 1772 года в домашнем театре он поставил одну из собственных пьес.

Весной того года для работы в своем театре маркиз нанял в Марселе семь актеров и пять актрис, а также руководителя «оркестра». Спектакли шли с мая по октябрь и проходили попеременно то в частном театре Ла-Косты, то в салоне дома с эркерными окнами в Мазане, построенного в стиле неоклассицизма. Порой сценой служил его высоко расположенный сад с задником из летних полей, простиравшихся до Карпент-раса и Роны. Большинство пьес ставилось в театрах того времени, но, по крайней мере, одна из них принадлежала перу самого Сада, — «Женитьба века», в которой наряду с нанятыми актерами и актрисами, играл он сам, Рене-Пелажи и Анн-Проспер.

Мадам де Монтрей продолжала высказывать возмущение относительно того, как транжирятся деньги семьи, прослышав что-то о летнем театральном сезоне.

Выражая недовольство той недостойной ролью, которая будто бы отводилась ее дочерям, участвовавшим в представлениях, она в большей степени беспокоилась не из-за пьес, а из-за того, что сестрам приходилось якшаться с компанией актеров и актрис и быть среди них равными среди равных. Сада не интересовал любительский театр как средство времяпрепровождения буржуазии. В Мазане и Ла-Косте он был представлен в более профессиональной форме, и мадам де Монтрей не зря считала сцену не самым подходящим местом для дочерей Эшоффура.

Еще не подошла к концу зима 1771—1772 года, как Сад уговорил Анн-Проспер разделить с ним постель. Естественно предположить, что случилось это до того, как следующим летом дело выплыло наружу. Вероятно, связь началась много раньше. Из двоих сестер младшая выглядела интересней и загадочней и считалась более скромной и таинственной, но зато обладала большей свободой в сексуальном плане. Репутация Сада как мужчины, предлагавшего в задрапированной черной тканью комнате Жанне Тестар противоестественный половой акт или высекшего Роз Келлер, в глазах Анн-Проспер ничуть не пострадала. Рене-Пелажи оказалась свидетельницей связи, которую косвенно можно было бы назвать кровосмесительной. Вопрос о том, оставалась ли она только сторонней наблюдательницей или являлась также ее соучастницей, остается спорным. Во всяком случае, видимых попыток вмешаться в отношения мужа и сестры, супруга не предпринимала. На самого Сада греховность инцеста оказывала такое же возбуждающее влияние, как и драмы, связанные с именами Жанны Тестар и Роз Келлер.

Жизнь в Ла-Косте текла своим чередом, пока весна 1772 года не перешла в лето. Южный край деревни окаймлял туманный силуэт Люберонской гряды. За ней скрывался зеленый административный город Экз-а-Прованс с его фонтанами и проспектами, элегантной роскошью построенных в стиле рококо особняков. Еще южнее лежал Марсель.

К концу июня 1772 года в сопровождении своего камердинера Латура Сад отправился в Марсель. 21 июня он на неделю остановился в отеле «Де Трез Кантон». Возможно, что в величайший порт страны привели его и иные дела, но одна из целей — устроить для группы актеров ужин, намеченный на 25 июня.

Две недели спустя все столицы Европы услышали о жуткой оргии, устроенной все тем же пресловутым маркизом де Садом, который подверг порке Роз Келлер и обещал изрезать ее живьем. Из некоторых сообщений следовало, что последняя выходка по своей жестокости превзошла самые ужасные сексуальные забавы римских императоров. Пять лет спустя в «Секретных мемуарах», приписываемых перу Башомона, шла речь о великолепном костюмированном бале, устроенном маркизом для сливок общества Марселя. В самый разгар веселья стало ясно, что одержимый сатанинским духом хозяин вечера отравил шоколад, которым потчевал гостей. Вскоре бальная комната и улицы вокруг оказались усеяны стенающими мужчинами и женщинами, корчившимися в последних муках. Но рассказ этот содержал еще одну, более страшную, подробность. Многие женщины неумышленно приняли более слабый яд, и по этой причине не умерли сразу. Они выскакивали из бальной залы и бросались на первых встречных мужчин, срывали с себя одежду и требовали сексуальной связи. Дьявол-маркиз привел их в состояние «бешенства матки», которое требовало немедленного утоления желания, в противном случае жертвы неминуемо сходили с ума.

Нетрудно вообразить, что подобная история, навеянная его репутацией, не могла не льстить самолюбию Сада и не вызывать морального удовлетворения. Но она больше походила на сцену из его будущих литературных произведений, чем на настоящую жизнь маркиза. Но драма, происшедшая в Марселе, и разразившийся вслед за ней скандал, имели реальное происхождение. Так что же произошло на самом деле? Как же все случилось?

— 2 —

Можно не сомневаться, в город Сад отправился в поисках наслаждений. По сравнению со сдержанными женщинами Парижа, девушек Прованса он всегда считал более страстными, горячими, готовыми принять участие в экстравагантных сексуальных играх. И найти подходящую компанию ему не составляло особого труда. В семнадцатом веке Марсель частично перестроили. Стройный классицизм Канберы, где производители пеньки когда-то выращивали коноплю, теперь пересекал центр города и упирался в бассейн старого порта. К востоку от него шел длинный участок рю де Ром и более короткая улица д'Обань, по которым осуществлялось движение транспорта, направлявшегося в Прованс и Италию. Местом охоты Сада, где он без проблем находил девушек, согласных принять участие в его сексуальных фантазиях, стали две малоприметные улочки, лежавшие между вышеупомянутыми, и откуда просматривались мачты и паруса пришвартованных в гавани кораблей.

Естественно предположить, что жаркие узкие проулки дворянин обшаривал не сам. В четверг 25 июня девушку по имени Марианна Лаверн в ее жилище на рю д'Обань посетил по указанию Сада, сидевшего в карете, его камердинер. В синей с желтым одежде Латур скорее походил на моряка, чем на лакея. Послание, которое он принес, выглядело более чем просто. Марианна Лаверн вспоминала, что «слуга сказал, что его хозяин прибыл в город только за тем, чтобы развлечься с девушками, и ему особенно нравятся молоденькие». Заявление, позже подтвержденное ее клятвенным заверением, давало представление о том, как все предполагалось устроить. Сад «должен был прийти на другой день, в пятницу, в одиннадцать часов вечера. Он прибыл бы в тот же вечер, но, поскольку ужинал с группой актеров, мог появиться только на следующий день, в одиннадцать ночи».

Сам Латур повторно посетил дом в пятницу вечером и обнаружил, что Марианны нет. Она отправилась кататься на лодке. Вместо нее он нашел другую девушку, квартировавшуюся там же. Ее звали Марианна Ложье, двадцати лет от роду. Камердинер предложил Саду прийти туда на другой день и развлечься одновременно с несколькими девушками. На том и порешили. Но на следующее утро Латур снова появился один. Он пояснил, что дом на рю д'Обань представляется Саду слишком приметным, и нужно устроить встречу на квартире Мариэтты Борелли. Двадцатитрехлетняя Мариэтта была немного старше остальных, и в силу ее возраста оказалась выбрана на роль хозяйки дома. Апартаменты Борелли располагались поблизости, на углу улицы Капуцинов, в строении номер пятнадцать по рю д'Обань. Когда Марианна Лаверн и Марианна Ложье прибыли туда, там уже находилась еще одна двадцатилетняя девушка Роз Кост, называвшая себя «Розетт». Квартира находилась на третьем этаже; в ней, кроме Сада, Латура и четырех девушек, присутствовала и кухарка.

Приехал маркиз, облаченный в серый парадный мундир с синей подкладкой. Как любой будущий кавалерийский офицер, он носил шпагу и трость. Подобно режиссеру, горящему желанием проверить свой актерский состав в действии, Сад приступил к первому акту драмы. Вытащив из кармана пригоршню монет, он пообещал отдать их первой девушке, согласной отправиться с ним в спальню. Приз достался Марианне Лаверн. Сад и Латур последовали за ней и заперли за собой дверь. Маркиз приказал девушке раздеться и лечь на кровать вместе с Латуром. Позже она расскажет, что лежала там «с Латуром, которого Сад одной рукой приободрял, а второй сек ее плетью». Нахождение там слуги объясняется, по всей видимости, тем, что Марианна действовала верхом на нем, обращенная к лакею лицом, в то время как маркиз подогревал ее плетью.

Когда сцена завершилась, Сад извлек хрустальную шкатулку, оправленную в золото. В ней находилось несколько лепешек засахаренных анисовых семян. Он уговорил девушку взять одну из них. «Сладости, — сказал маркиз, когда она проглотила семь или восемь штук, — имеют ветрогонный эффект». Далее он хотел посмотреть, как Латур займется с ней анальным половым актом, или попытается сделать это сам. Согласно заявлению девушки, сие предложение вызвало у нее бурю негодования. Закон не предусматривал наказание за то, что она позволила себя высечь, но отдаться кому-либо способом, предложенным Садом, означало подвергнуть себя смертельной опасности, так как по закону такое действие каралось высшей мерой. Если от данного предложения Марианна не отказалась, ей посоветовали сказать, что она не согласилась. Затем он предложил ей для разнообразия высечь его самого, но на это у нее не хватило решимости. Оргия к этому времени начала принимать довольно банальный оборот.

Раздосадованный некомпетентностью Лаверн, Сад велел ей пойти и принести веник. Его она раздобыла на кухне. Когда приказ оказался исполнен, маркиз протянул веник девушке и попросил применить его к нему в качестве розог. Марианна несколько раз ударила Сада, потом пожаловалась на боль в животе. Она вышла, чтобы найти стакан воды. Подобных подробностей обыденной жизни, ввиду их заурядности, на страницах его эротических фантазий не встретить.

К этому времени атмосфера в доме накалилась, скорее от раздражения, а не от страсти. Марианна Лаверн находилась на кухне и жаловалась кухарке на боль в животе. Латур и две другие девушки, Марианна Ложье и Роз Кост, стояли рядом и ждали дальнейшего хода событий. Сад оставался в спальне один.

Видимо, из чувства мести Сад призвал в спальню хозяйку квартиры, велел раздеться и склониться к ножному концу кровати. Когда Борелли сделала все, как он просил, Сад принялся хлестать ее веником. Те, кто оставались снаружи, терпеливо ждали, пока маркиз не выместит свою энергию на молодой женщине. Наконец, он будто бы достиг пределов запланированного им на утро удовольствия. Внезапно Сад остановился и сказал Мариэтте, чтобы она применила веник к нему. Сам он оставался у камина и число полученных ударов отмечал ножом на дереве. Следует отметить, счет велся им для всей компании. Общее число превысило восемь сотен.

Потом так же внезапно маркиз велел Мариэтте Борелли лечь на спину и совокупился с ней самым ортодоксальным и невозбраняемым способом. Позже она показала: во время этого полового акта Латур занимался с Садом мужеложеством. Возможно, сие действительно имело место, хотя такое обвинение ничем не подкрепляется, и отношение маркиза к гомосексуалистам, выраженное три года спустя в его итальянском журнале, позволяет усомниться в том, что бисексуальность, нашедшая отражение в его художественных фантазиях 1785 года и более поздних лет, основывается на собственном опыте.

Вслед за Мариэттой Борелли в спальню прошла Роз Кост. Когда она голая лежала на кровати, Сад сказал ей о намерении Латура «воспользоваться ее попкой». Розетта поклялась, что отказалась от этого. Некоторое время они препирались, но она оказалась честной девушкой и ни на какие уговоры не поддалась.

Вместо этого она легла на Латура и совокупилась с ним, в то время как Сад сек ее розгами.

Оставалась последняя, двадцатилетняя Марианна Ложье. Когда она разделась, Сад нежно погладил ее и сказал об оставшихся на сегодня двадцати пяти ударах плетью. Предназначались они для нее. С этими словами маркиз извлек плеть с шипами. При виде столь ужасного орудия девушка попыталась выскользнуть из комнаты. Но в этот момент к ним присоединилась Лаверн. После чашки кофе, выпитой на кухне, боли в животе у нее немного стихли. Сад потребовал, чтобы она и Марианна Ложье еще немного съели ветрогонных семян. Марианна Лаверн отказалась, а Марианна Ложье, не испытывая особой радости, взяла несколько.

Первая из них к этому времени уже оделась, но маркиз запер дверь, и вдвоем с Латуром они уложили ее на кровати лицом вниз. Сад поднял юбки Лаверн и с надеждой изучил ее зад. Не удовлетворившись увиденным, он взял плеть и высек Марианну во второй раз. Процедура эта, по всей видимости, закончилась анальным половым актом, хотя Лаверн и сопротивлялась. Остальные девушки утверждали, что тем временем Латур, которого Сад называл «мсье маркиз», обошелся с хозяином «Лафлером» в той же манере. Неясно, происходило ли это на самом деле, или девушки все придумали, чтобы выставить Лаверн невинной жертвой и спасти от возможного смертного приговора.

Маркиз выдал каждой девушке по шесть ливров и договорился с ними о второй встрече грядущим вечером. В конце дня Латур зашел на рю д'Обань, чтобы пригласить Марианну Лаверн и Марианну Ложье покататься с ним на лодке. Они отказались. Хотя Сад намеревался навестить их, он задерживался, так как у него в гостях находился актер Себастьян де Розьер, которого маркиз угощал ужином. К тому времени, когда трапеза закончилась, искать удовольствий ему пришлось там, где их могли ему предоставить. В девять часов Латур вышел из дома и повстречал Маргариту Кост, молодую женщину двадцати пяти лет. Она стояла у дверей своего дома на улице Сен-Ферреол-ле-Вье, которая проходила между рю де Ром и рю д'Обань. На другой день Саду предстояло покинуть Марсель, так как настала пора возвращаться в Ла-Кост, В связи с этим он не собирался упускать последнюю возможность повеселиться.

Маргарита Кост к предложению проявила определенный интерес, о чем и сообщил хозяину Латур, вернувшись в отель «Де Трез Кантон». Как только ужин с Себастьяном де Розьером подошел к концу, маркиз направился на улицу Сен-Ферреол-ле-Вье. Сад и Латур, должно быть, представляли в тот вечер весьма странную пару — высокий лакей, одетый как матрос, рядом с небольшой, щегольской фигурой хозяина, облаченного в парадный мундир и шелковые брюки до колен, со шпагой и тростью с золотым набалдашником, которые обеспечивали более или менее безопасную прогулку по этой части Марселя с наступлением темноты. Они пришли в дом, и маркиз уединился с девушкой в спальне. Сняв шпагу и отложив в сторону трость, он присел на кровать. Вытащив из кармана хрустальную шкатулку, Сад предложил Маргарите Кост анисовые сладости. Она взяла одну и съела. Тогда он посоветовал съесть и вторую.

Без лишнего шума маркиз сказал, что хочет «поиграть с ее попкой». Этот эфемизм мало что скрывал, но сулил некоторые другие необычные развлечения, за которыми они скоротают ночь. Кост отказалась, хотя взяла еще одну конфету из хрустальной коробочки. В конце концов, она согласилась, но из ее свидетельства так и не ясно, на что именно. Когда все закончилось, Сад дал ей шесть франков и ушел.

На другое утро из Марселя он выехал в Ла-Кост. К этому времени поступили первые известия о совершенном преступлении. Поздним вечером в субботу в домах на рю Сен-Ферреол ле Вье и рю Д'Обань разыгрались две драмы. Утром боли в животе у Лаверн продолжались по-прежнему. Более того, они еще усилились и не на шутку встревожили ее подруг. У нее начался жар и участился пульс. Марианну рвало черной желчью и кровью. Одновременно у нее воспалились мочевыводящие пути. Мочеиспускание случалось часто, но проходило с трудом. Но самым тревожным оказалось то, что в рвотных массах, похоже, содержались фрагменты слизистой желудка.

Вряд ли ей стало бы легче, если бы Лаверн узнала о появлении первых симптомов подобного заболевания и у другой девушки. Болезненные ощущения и тошнота у Маргариты Кост развились позже, но прогрессировали быстрее, потому что она съела несколько больше засахаренных анисовых семян. Врачи, осматривавшие обеих пациенток, в один голос утверждали, что они стали жертвами отравления. Среди наиболее известных ядовитых отравляющих веществ, а это, несомненно, были именно такие, симптомы страданий девушек в наибольшей степени соответствовали признакам отравления большой дозой мышьяка.

Началось следствие и допросы пострадавших и свидетелей. Обе девушки, Марианна Лаверн и Маргарита Кост, съели несколько семян, которыми их угощал Сад из красивой коробочки. Марианна Ложье тоже угощалась по настоянию Сада, но, взяв «лакомство» в рот, не проглотила его, а выплюнула в окно, когда он не видел. Ей, Роз Кост и Мариэтте Борелли удалось избежать судьбы двух своих подруг. Найти сладкие карамельки оказалось совсем не трудно, поскольку Ложье выплюнула свои на улицу, где их и обнаружили. Служанка Мариэтты Борелли, подметая квартиру на другой день, тоже нашла несколько засахаренных семян в венике, который использовался в качестве импровизированных розг, которыми отхлестали саму хозяйку.

После недели тщательного медицинского ухода обе отравленные девушки поправились. Они и остальные приготовились помочь властям, хотя бы только ради того, чтобы избежать неприятностей самим. Факт отравления, склонение к содомии, содомия с добровольным участием Латура и насильственным участием Марианны Лаверн — всех этих фактов оказалось достаточно, чтобы привлечь преступника к уголовной ответственности. Если имелись доказательства того, что Марианна Лаверн участвовала в противоестественном половом акте против своей воли, став, таким образом, жертвой преступления, то причин для опасений быть привлеченной к суду у нее не было. Тот ход, который приняли события, свидетельствует о истинности истории, рассказанной истцами, а не самим Садом.

Пострадавшие представили властям словесный портрет преступника. Описанию светловолосого молодого человека приятной внешности и хрупкого телосложения в парадном мундире и шелковых панталонах до колен, со шпагой и тростью, вероятно, недоставало деталей. Но, когда свидетельницы вспомнили о титуле не то графа, не то маркиза, исчезли все сомнения — это был только Сад. Тем временем маркиз миновал Экс и находился на пути в Ла-Косту. Все офицеры полиции того района получили предписание о его задержании. Предприняли меры к наложению ареста на собственность де Сада и собираемые налоги.

Теперь не в его пользу заработали и обвинения, выдвинутые против него в деле Роз Келлер. Холодное самооправдание, сделанное им четыре года назад в Париже, свидетельствует о том, что он, несомненно, мог умышленно отравить девушек в Марселе, чтобы таким дьявольским способом усилить половое возбуждение. Записи в «Секретных мемуарах» от 25 июля говорят о его занятиях исследованием шпанской мушки. Он испытывал настой из этого насекомого зимой в Ла-Косте на младшей сестре своей жены, Анн-Проспер, в качестве средства, усиливающего сексуальное влечение.

В Марселе произошло нечто из ряда вон выходящее, но, что именно, мир пока еще не понял. В конце 1834 года Жюль Жанен утверждал: две девушки, отравленные печально знаменитым маркизом, на другой день все же скончались. Это действие ради получения удовольствия являлось тем не менее таким же объектом судебного разбирательства, как и убийство. Использование яда с такими намерениями, независимо от исхода сего эксперимента, вполне соответствовало репутации Сада. И оно нашло отражение в его художественном творчестве. В наброске для четвертой книги «120 дней Содома» он упоминал, что его герои устроили развлечение, дав одной из своих девушек порошок, который, не вызвав летального исхода, тем не менее причинил ей массу страданий. Разрабатывая план веселья, они решают «подсыпать Жюли порошок в еду, и он вызовет у нее жуткие желудочные спазмы. Тогда они скажут ей об отравлении. Она поверит им, начнет стенать и почти что сойдет с ума». Имелась и другая ссылка. Речь идет о мужчине, который со своими женами никогда не занимается любовью естественным сексом — только анальным — и травит двадцать вторую из них.

Некоторые из современников Сада применяли шпанских мушек в качестве средства, возбуждающего половое влечение. В гомеопатических дозах они использовались как медицинское средство. Герцог де Ришелье насыщал этим порошком сладости и давал своей любовнице. Такие конфеты порой даже назывались «карамельки Ришелье». Имели они и другое наименование — «pastilles de serail»[16]. Именно так назывались сладости, которые мадам дю Барри давала девушкам, обслуживавшим стареющего Людовика XV, чтобы они действовали более энергично. Используемые дозы готовились достаточно малыми и не вызывали недомогания и скандала, но шпанские мушки являлись таким же ядом, как и мышьяк.

В медицине шпанские мушки выделялись в качестве столь же сильного средства по действию, как и мышьяк. Самая минимальная передозировка оказала бы сильнейшее раздражающее действие на слизистую пищеварительного тракта, вызывая ее разрушение, что, в свою очередь, привело бы к безудержной рвоте с фатальным исходом. В микродозах оно без всякого вреда для организма женщины проходило по пищеварительной системе и, выделяясь с мочой, якобы вызывало небольшое раздражение эрогенных зон, тем самым вызывая возбуждение и сексуальное желание. Вещество это получали из крыльев шпанской мушки, которая и дала название медицинскому средству в Англии. Во Франции сладости, содержащие вещество, более известны как «pilles galantes»[17], в Италии «diavolini». В естественном виде при наружном применении данное вещество вызывает на коже волдыри. Применять его внутрь могли отважиться только самые решительные.

В дозировке Сад, как видно, просчитался. Аптекарем он не был и, вероятнее всего, не понимал, что делает. Раствор шпанской мушки, которым маркиз якобы обработал анисовые семена, следовало сделать более слабым. Все же, несмотря на дьявольские выходки его вымышленных героев, прямых доказательств того, что Сад действительно намеревался отравить кого-нибудь в Марселе, не имеется.

— 3 —

Этот акт насилия подвергся расследованию, не получившему, однако, такой широкой огласки. Марианна Лаверн и Маргарита Кост довольно быстро поправились после перенесенных мучений. Судебно-медицинская экспертиза в подобных случаях проводилась уже на протяжении сотни лет. Она применялась, по крайней мере, с 1699 года, когда Спенсера Каупера обвинили в убийстве. Тогда эксперты доказали — обнаруженное в воде тело необязательно попало туда мертвым. Согласно действующему в 1772 году порядку, рвотные массы Марианны Лаверн и Маргариты Кост подвергли анализу. Рапорт, составленный двумя аптекарями, Андре Рэмбо и Жаном-Баптистом-Жозефом Оэром, датирован 5 июля. Образцы прошли обычную для того времени обработку: каждый из них смешали с меловым раствором, добавляя дистиллят исследуемого вещества к дистилляту меди, и получившийся в воде осадок подвергли анализу. Изменения, которые могли бы свидетельствовать о наличии мышьяка или иного отравляющего вещества, отсутствовали. Исследователи для экспертизы получили два засахаренных зерна. Одно из них сожгли. Оно не дало характерного запаха мышьяка. Второе, исследованное под микроскопом, кроме семени и сахара, иных ингредиентов не содержало. Как видно, анализ предполагаемого яда явно противоречит симптомам, описанным докторами. В то же время сами эксперты симптомов не отвергают. Сделанное ими заключение лишь свидетельствует о том, что исследуемое вещество «не являлось причиной, вызвавшей рвоту пострадавшего». В двух зернах засахаренных сладостей они не обнаружили ничего страшного, но посчитали, что анализируемого вещества оказалось слишком мало, чтобы сделать однозначный вывод.

Как и в случае с Роз Келлер, наиболее явная улика не стала свидетельством в пользу совершенного Садом злодеяния. Конечно, химический анализ полностью не снял с него подозрений, хотя в его точности можно сомневаться. Тем не менее появилась надежда: причиной недомогания могли быть вовсе не конфеты и девушек, в конечном счете, отравил не маркиз. Должный суд над ним не состоялся, хотя его и подвергли аресту. Если бы Сада судили как полагается, возможно, он сумел бы привести доказательства, о которых говорил позже, уже сидя в тюремной камере: по его словам, девушки вовсе не были отравлены, а пострадали из-за средств, применяемых уличными шлюхами. Хотя в утверждении маркиза, оставшимся без внимания, можно усомниться, оно тем не менее не противоречило судебно-медицинской экспертизе. Ирония судьбы заключалась в том, что не исключалась возможность наказания невиновного: Сада разыскивали и, найдя, продержали под стражей большую часть жизни за преступление, которого он не совершал и которого, по всей вероятности, вообще не было.

— 4 —

Стен Ла-Косты, где маркиз нашел временную защиту, он достиг в начале июля 1772 года. В этот самый момент вышел приказ о его задержании по обвинению в отравлении. За такое преступление полагалась смертная казнь. Обитатели его деревни хранили ему верность, но Саду следовало оставаться начеку, так как в любое мгновение в восточной части равнины у древнего моста Жюльен могло появиться облачко пыли, свидетельствующее о приближении констебля из Апта, чтобы арестовать беглеца. Жарким провансальским летом возвышающийся над крышами деревни замок стал местом, где срочно разрабатывался стратегический план дальнейших действий.

Рене-Пелажи предстояло отправиться в Марсель и от имени мужа подать апелляцию судьям, которым предстояло заниматься рассмотрением выдвинутого против него обвинения. Конечно, лучше бы, если бы Сад мог присутствовать сам, но в таком случае он подвергался бы слишком большому риску. В то же время ей необходимо попытаться подкупить обоих «отравленных» девушек, как в свое время подкупили Роз Келлер. С такими персонажами, как Маргарита Кост и Марианна Лаверн, сие не составило бы особого труда. Саду и Латуру — им грозил смертный приговор — нужно было немедленно скрыться. Роли в этом плане не нашлось только для Анн-Проспер. Оставлять ее в Ла-Косте на милость представителей правопорядка, которые неминуемо туда прибудут, представлялось неблагоразумным. В Марселе ей тоже нечего делать. Ее отношение к Саду как будто ничуть не изменилось, точно так же, как не изменилось и после инцидента с Роз Келлер. Вероятно, предложение отправиться в бегство вместе с зятем и его слугой, исходило от нее самой.

Согласно свидетельству его будущих тюремщиков, в конце первой недели июля Сад, Латур и Анн-Проспер находились на пути из Ла-Косты в Савой, континентальные земли, принадлежавшие королю Сардинии. Только по ту сторону границы они могли почувствовать себя в безопасности. Далее их путь лежал в Италию. Кратчайшая дорога к границе Савойи проходила недалеко от средиземноморского побережья, к западу от Ниццы. На этом и порешили. К тому времени, когда в Ла-Кост из маленького городка Апта в сопровождении офицеров приехал констебль, на узких крытых улицах деревушки его встретили молчаливые и недоверчивые жители. В самом замке, кроме слуг, в намерения которых не входило способствовать падению своего хозяина, никого не нашлось. Не солоно хлебавши констебль со своим отрядом двинулся по грубому булыжнику деревенской дороги в обратный путь, проходивший под аркой Портей де ля Шевр, вокруг гористого склона и далее — в город Апт.

Но бегство Сада, каким бы разумным оно не представлялось, погубило в Марселе все надежды на спасение. Рене-Пелажи без труда удалось убедить девушек изменить свое повествование и рассказать, вероятно, всю правду. 9 и 12 августа они предстали перед нотариусом и в единодушном порыве отказались от своих исков, выдвинутых против Сада. Однако на судебных исполнителей отказ от возбуждения дела должного впечатления не произвел, более того, остался без внимания. Как ни пыталась Рене-Пелажи воззвать к их милости, но успеха это не принесло. Дело, возбужденное против Сада и Латура, продолжало в августе раскручиваться, в то время как глашатаи на жарких улицах города выкрикивали описание внешности разыскиваемых мужчин и суть совершенных ими преступлений. Судебная машина набирала скорость, и вскоре, несмотря на отсутствие обвиняемых, суд над ними совершился. Защиты не было. 3 сентября вынесли и направили в высший суд Экс-ан-Прованса судебный приговор, 11 сентября, за исключением некоторых второстепенных деталей, его привели в исполнение.

Сада признали инициатором отравления. Оба — он и Латур — были признаны виновными в совершении содомии. Наказание, полагавшееся им по закону за первое преступление, состояло в том, что их с веревками вокруг шеи должны доставить к собору Сент-Мари-Мажор, расположенному близ гавани Марселя. Там в рубахах кающихся грешников, с обнаженными головами и босыми ногами, с длинными зажженными свечами в руках, они должны преклонить колена и перед главными воротами здания молить о прощении. После этого их должны отвести на площадь Святого Людовика. Саду предстояло взойти на эшафот, где палач отрубил бы ему голову. Латура, в силу его более низкого происхождения, ожидало повешение. Чтобы их прахом не осквернять землю, тела их подлежали сожжению, а пепел должен быть развеян по ветру.

Даже для такого крупного города, как Марсель, подобное развлечение требовало приложения значительных усилий и стоило бы кучу денег. По закону оплата издержек на проведение подобной церемонии возлагалась на главные действующие фигуры. Таким образом, суд приговорил Сада к штрафу в тридцать, а Латура — в десять франков для покрытия расходов, связанных с их казнью.

Высший суд несколько видоизменил приговор, избрав местом исполнения приговора Экс-ан-Прованс. План проведения казни имел лишь один недостаток, состоявший в том, что в руках правосудия не имелось ни одного, ни другого преступника. Вместо того чтобы отложить мероприятие до поимки его главных участников, решили провести казнь заочно. Это дало высокому суду право провозгласить, что великолепное по подготовке шоу состоялось в Эксе 11 сентября. Сада обезглавили, а Латура повесили. Только одному палачу пришлось рубить голову объемному изображению преступника, а второму — набрасывать веревку на шею соломенного чучела, которое могло нисколько не походить на настоящего Латура. Вероятно, власти посчитали, что у них будет меньше хлопот, если проведение подобного фарса состоится в более тихом Экс-ан-Провансе, чем в Марселе, где многочисленная буйная толпа может взбунтоваться из-за отсутствия возможности видеть фонтаны настоящей крови, бьющие из живых жил, и созерцать страдания живого человеческого лица, искажающегося в результате повышенного внимания палача.

Тем временем Сад, Латур и еще один слуга, известный под именем Ла Женесс, находились в безопасности в Ницце, под покровительством короля Сардинии. Из писем сардинских официальных лиц, включая губернатора Миолана, явствует, что Анн-Проспер де Лоне сопровождала своего зятя в качестве его «жены». Граф де ла Тур, губернатор Шамбери, указывал, что Сад похитил Анн-Проспер, «которую в Венецию и других частях Италии он представлял под именем своей жены и позволял по отношению к ней вольности, вытекающие из данного положения». Документальные свидетельства, собранные Морисом Гейне и Жильбе-ром Лели, дают возможность предположить, что женщиной, которая находилась с маркизом, являлась Анн-Проспер. Жан-Жак Повер высказал идею об отдельных недатированных письмах. Если их отнести к 1772 году, то она могла находиться в любом другом месте. Но все эти гипотезы являются спорными. Как бы то ни было, современники считали, что Сада сопровождала именно Анн-Проспер. 21 июля 1773 года мадам де Монтрей писала графу де ла Туру, требуя от него возвращения писем, находившихся в собственности маркиза, «потому что в них упоминается о ее младшей дочери, которую соблазнил граф де Сад, ее зять». Но еще до этого мадам де Монтрей во что бы то ни стало хотела завладеть какой-то красной шкатулкой, инкрустированной слоновой костью, которая находилась с маркизом во время его пребывания в Шамбери. Она опасалась, как бы он не сделал предметом гласности фрагменты содержавшихся в бумагах сведений. Вероятно, эти записи имели какое-то отношение к его путешествию по северной Италии. Больше всего мадам де Монтрей волновали комментарии и факты, связанные с именем младшей дочери.

Если Анн-Проспер путешествовала с Садом в качестве его жены, как писал граф де ла Тур, следовательно, она позволяла ему близость, на которую вправе претендовать муж. Сам Сад выдавал себя за графа де Мазан, носить этот титул позволяло ему владение землями в северном Провансе. Известия о судебном разбирательстве в Марселе вызвало у него глубокое чувство презрения. Тем, кто вынес ему приговор, он отправил ироничное приветствие, эмоциональный всплеск со стороны человека, для которого марсельский скандал — не более чем шум из ничего. Даже по прошествии пятнадцати лет воображение маркиза все еще разогревалось яростью, вызванной абсурдностью судебной процедуры и смехотворной нелепостью вынесенного приговора. Его презрительное отношение к председателю высокого суда в Эксе вылилось в личную месть, когда, смешивая Марсель с воспоминаниями об Аркейе, он писал о себе от третьего лица.

В своей повести «Мистифицированный судья» председателю высокого суда Сад отомстил как литератор. Указав конкретную дату, 1772 год, он представил себя в качестве благопристойного молодого аристократа, оскорбленного проституткой, которую он высек, отомстив ей «забавным образом». Так, в художественной форме, представил он события, произошедшие в апартаментах Мариэтты Борелли. «Презренный болван», как он окрестил председателя суда, болтовней об отравлении и убийстве молодой женщины наказание розгами раздул до страшного преступления, караемого смертным приговором. Его коллеги-судьи оказались слишком тупыми, чтобы оспорить вынесенное решение. Сговорившись погубить молодого дворянина, но не имея возможности увидеть «преступника» воочию, свое поведение они попытались оправдать фиктивным смертным приговором.

Очень немногие из современников Сада видели его злоключения в таком же свете, как и он сам. В официальном реестре преступлений порка Роз Келлер в сравнении с отравлениями в Марселе выглядела простым инцидентом, едва ли достойным внимания. Действительно, девушки с рю д'Обань, каждой из которых за их услуги он дал по шесть франков, наверняка почувствовали себя обойденными, если бы прослышали о двух тысячах четырехстах, которые Келлер выманила у Садов и Монтрей, согласившись на сотрудничество. Если в деле с Роз можно было бы заподозрить, что тяжесть преступления Сада оказалась несколько преувеличена, то в деле марсельских «отравлений» есть все основания говорить о явном и намеренном раздутии фактов. И причин для негодования во втором случае у него имелось куда больше, чем в Аркейе.

— 5 —

В драме имелось еще одно действующее лицо, которому еще только предстояло выйти на сцену. К 29 августа Рене-Пелажи вернулась в Ла-Кост. Туда же прибыла и мадам де Монтрей, которая, дабы спасти дочь и зятя, организовала подкуп Роз Келлер. Она обладала возможностями помочь Рене-Пелажи замять скандал в Марселе, но пока к общему решению они не пришли. Похоже, период благосклонного отношения к Саду миновал. Долгий путь из Эшоффура по лесам и полям до южных красот Ла-Коста мадам де Монтрей проделала для того, чтобы находиться рядом с дочерьми, но по прибытии обнаружила, что младшая сбежала в Савой вместе с виновником последнего скандала.

Имя Монтрей, связанное с именем дома Садов, отныне оказалось запятнано слухами об оргии и убийстве. У матери семейства имелись все основания чувствовать себя обманутой, поскольку все ее надежды на моральное вознаграждение и будущую славу для Рене-Пелажи и детей испарились. Что касалось Анн-Проспер, то какое будущее могло ожидать девушку на ярмарке невест из-за ее скандальной связи с мужем ее сестры? Несмотря на прохладу северного лета и зимние дожди, мадам де Монтрей кипела от возмущения, да и было отчего. Саду уже исполнилось тридцать два года, и он являлся главой одного из величайших семейств Франции. Но даже по самой снисходительной оценке, маркиз вел себя как самый, что ни на есть, развратный и беспутный недоросль. В самом деле, если список его проступков, включавший отравление, содомию, физическое надругательстро и инцест, соответствовал действительности, то он превосходил все — самые худшие — представления о безнравственности.

Такого мнения придерживались дома в Эшоффуре и на рю Нев дю Люксембург в Париже. Но отношение мадам де Монтрей к своему зятю складывалось не только из этого. Присутствовала еще одна деталь, которая стала определяющей. В первые годы замужества дочери она питала к нему слепое обожание, сменившееся пониманием и, наконец, переросшее в настороженность. Ввиду того, что ее любовь и понимание оказались отвергнуты, отношение к Саду приняло открыто враждебную форму. Дружбу с аббатом де Садом и другими членами его семьи де Монтерей сохранила, понимая — они в такой же степени являются жертвами поведения молодого правонарушителя, как она сама и ее муж. Теперь только следовало выяснить, является ли ее зять испорченным преступником или же он совершает свои дела в состоянии безумия. Но, независимо от ответа, подходящее место для его пребывания не вызывало большого сомнения.

К осени 1772 года Сад вместе с компаньонами обосновался в Савойе, близ Шамбери. Он по-прежнему называл себя граф де Мазан, но его истинное имя едва ли оставалось предметом тайны. Обнаружить его местопребывание не представляло никакого труда. Анн-Проспер приезжала в Ла-Кост, откуда, несомненно, снова возвращалась к своему зятю в Савой. Любой, кто не поленился бы проследить за ней, смог бы найти беглеца. Начало казаться, что общественное негодование схлынуло и интерес к его поимке и наказанию поувял.

До тех пор пока он находился вне пределов досягаемости французской законодательной машины, едва ли стоило прилагать сколько-нибудь значительные усилия, чтобы усадить его на скамью подсудимых. Но мадам Монтрей мыслила иначе, тем более, что только так его можно изолировать от дочерей. За помощью она обратилась к герцогу Аквилонскому, министру иностранных дел при Людовике XV. Выслушав ее рассказ, он пригласил сардинского посланника в Париже, графа Ферреро де ла Мармора, которому сообщил о разыскиваемом преступнике, проживающем под именем графа де Мазан близ Шамбери. Франция будет многим обязана, если королевство Сардинии, или; по крайней мере, его континентальное герцогство Савой, арестует негодяя и на неопределенный срок упрячет за надежные тюремные стены. «Семья этого человека очень обеспокоена и рассчитывает на надежную изоляцию, поскольку ум его расстроен и есть все основания для опасения, что он рискнет вернуться во Францию или учинит новые безумства в Савойе». Содержание безумца в стенах надежного замка не будет стоить жителям Савойя не гроша, поскольку семья намеревается присылать деньги на его еду и содержание». Никакого суда, выдачи иностранному государству или публичного скандала допускать не следовало. Граф де Мазан, он же маркиз де Сад, должен оказаться в заточении и с течением времени исчезнуть из памяти современников.

Когда герцог Аквилонский представил суть вопроса в подобном свете, правительство Сардинии сочло необходимым оказать услугу могущественному соседу. В ночь 8 декабря 1772 года дом близ Шамбери окружили солдаты. Граф де Шаван с двумя офицерами прошел внутрь. Там они нашли Сада и двух его слуг, Латура и Ла Женесса. Анн-Проспер нигде не было. Маркиз оказался застигнут врасплох. Он не оказал сопротивления и без слов сдал находившееся при нем оружие, шпагу и два пистолета. На другое утро его доставили в крепость Миолана, расположенную на вершине высокого холма над долиной Изера. Мощные, крепкие башни как нельзя больше соответствовали мрачному скалистому ландшафту, на который смотрели бойницы. Сада поместили в камеру, откуда открывался вид на дальние Альпы, после чего его оставили наедине с собственными мыслями.

Маркизу не потребовалось много часов, чтобы оценить тяжесть своего положения. Его не обвиняли ни в каком преступлении, и никто не собирался выслушать его. Если ему не удастся ничего придумать для своего спасения, придется провести в Миолане все свои дни, вплоть до последнего вздоха. Его судьба находилась в руках тех, кто в своих действиях не отчитывался ни перед каким судом. И жаловаться на предпринятые ими меры некому. Ничто — ни его арест, ни появление в тюрьме — не позволяло думать, что в заточении он проведет всего несколько месяцев, как это произошло в Пьер-Ансизе. В любом случае, если ему обратиться к французским властям, его будет ожидать нечто пострашнее заключения в Миолане.

Сад попытался внушить сардинским властям мысль, что он является невинной жертвой преследования могущественных сил во Франции. Если бы ему поверили, то могли бы освободить. Он начал писать письма губернатору Шамбери, графу де ла Туру, в которых твердил о своей невиновности. Возможно, со временем его протесты и будут замечены. В противном случае ему придется бежать. Но любой план побега осложнялся проблемой нравственного порядка. Сад, по крайней мере, внешне, являлся офицером и дворянином, которого не запирали, как какого-нибудь пьяного солдата. Маркиз подписал обязательство — не намереваясь соблюдать его, — дав обещание, что не будет предпринимать попыток к бегству. В ответ он попросил предоставить ему слугу для ухода за ним и разрешить переписку с семьей. Соглашение было достигнуто. Инстинктом старого каторжника он чувствовал: труднее всего добиться первой привилегии, все остальное пойдет уже как по накатанной дороге. Маркиз написал графу де ла Туру, указав на затруднения с небольшой суммой денег, необходимой для уплаты долгов, сделанных в заключении. Еще он хотел купить часы. Позже Сад заметил, что средства ему нужны не на часы, а на погашение карточных долгов, так как в тюрьме он играл в карты с бароном де л'Алле де Сонжи, более опытным и профессиональным преступником, чем маркиз. В скором времени барон полностью очистил карманы Сада, чему вряд ли стоит удивляться.

В тюрьму де Сонжи попал за ряд преступлений. Его послужной список включал попытку убийства и призыв организовать тюремный бунт. Он считался азартным игроком и превосходно владел шпагой — вальяжная фигура и единственный человек среди заключенных Миолана, с кем Сад мог подружиться. Они встречались в тюремной комнате, где заключенные проводили дневное время и имели возможность общаться и разговаривать друг с другом. Маркизу также была дарована привилегия гулять в саду, но его расположение исключало любую возможность побега.

За отношениями Сада с бароном де л'Алле де Сонжи наблюдал начальник тюрьмы. Как это часто бывает, азартные игры не обходятся без ссор и подозрений; таким образом, оба заключенных вскоре совершенно разругались. Между ними едва не произошла драка, когда Сад обвинил барона в шулерстве. Де Сонжи слыл большим специалистом в карточной игре, называемой «фараон». Она давала такие возможности для мошенничества, что одно время ее даже запрещали в Англии. От игроков требовалось угадать карты в той последовательности, в которой они будут раскрываться банкиром. Эту игру специально придумали для того, чтобы опустошать карманы новичков. Полковник Эдмунд Филдинг, отец писателя, играя в «фараон» впервые, в Кофейном доме принца в 1718 году в течение нескольких минут лишился 500 фунтов. Возможности одурачить противника были буквально безграничны. Сад вскоре сообразил, что стал жертвой обмана. Еще он обвинил барона в подлом использовании лакея Латура, содержавшегося в тюрьме вместе с Садом: де Сонжи заставил молодого человека подписать векселя для уплаты долгов, наделанных при игре в карты с жуликоватым аристократом.

В первые недели 1773 года маркиз нашел и другие причины для своего недовольства. На этот раз его гнев вызвал начальник тюрьмы, комендант Луи де Лоне, в связи с чем он написал надменное письмо графу де ла Туру, в котором пожаловался на поведение этого человека. Сад объявил, что воспитывался как человек благородного происхождения и ему невыносима манера начальника тюрьмы каждое слово начинать со звука «ф» или «б».

Губернатора Шамбери он продол жал засыпать петициями, требуя вернуть свободу, позволить свидания с женой, а также обвинениями в адрес мадам де Монтрей, которая, на его взгляд, поставила цель погубить его. С начальником тюрьмы он обходился менее официально. Мало чем отличаясь от избалованного ребенка из дворца Конде, тридцатидвухлетний маркиз проявлял такие вспышки темперамента, что начальник тюрьмы не без оснований опасался за собственную жизнь. В связи с этим был отдан приказ содержать Сада в камере под семью замками. Это, в свою очередь, стало причиной новой серии писем, в которых заключенный обвинил начальника тюрьмы в пособничестве барону в карточном шулерстве. Но подобные нервные разрядки, кроме терапевтического эффекта, иного действия не оказывали. Петиции и обвинения оставались без ответа. Его надежды получить свободу с каждым днем становились все призрачнее и вскоре угасали.

1 марта граф де ла Мармора сообщил графу де ла Туру о встрече с французским министром иностранных дел. Главная тема разговора — Сад. Озабоченность, проявленная министром иностранных дел, несомненно, следствие дела рук мадам де Монтрей, которая постаралась если не внушить ему опасения, то во всяком случае создала соответствующий настрой.

«Вчера встречался с министром, герцогом Аквилонским, по настоянию которого „граф де Мазан“ содержится в заключении. Я зачитал ему письмо, которое мсье де Лоне, комендант крепости Миолана, написал вам, получив послание жены заключенного. Упрекнуть господина де Лоне не в чем. Не следует принимать во внимание чувства, которые, к сожалению, способна питать жена, когда муж, которого она любит, подрывает ее доверие. Необходимо, чтобы граф де Сад оставался в заточении и содержался под стражей в еще более строгих условиях. При этом все привилегии следует отменить, сношения с внешним миром прервать, но, самое главное, запретить свидания с женой».

В предупреждениях подобного рода начальник тюрьмы не нуждался, так как 5 февраля сам жаловался на опасность, которой чревата свобода передвижения Сада внутри крепостных стен. Ему стало известно, что маркиз разменял все имевшиеся у него деньги на французскую валюту и настойчиво интересовался информацией о мостах через Изер. Пока Сад свободно разгуливает по крепости, он «несмотря на все мои предостережения, может в любую минуту перелезть через стены». Но это заявление являлось скорее преувеличением, поскольку стены Миолана с внутренней стороны по всему периметру были высокими и отвесными.

Рене-Пелажи с самого начала противодействовала стараниям матери удержать Сада в заключении. Не имея связей мадам де Монтрей с государственными министрами, она обходилась без посредников. В марте 1773 года, через три месяца после ареста мужа, вместе с одним из советников семьи де Монтрей, Альбаре, она прибыла в Шамбери. Одетая в мужское платье, Рене-Пелажи, должно быть, имела какой-то смутный план проникнуть в крепость Миолана и выйти оттуда вместе с Садом. Но подобное приключение могло иметь место разве что на страницах романа. В первую очередь, ей предстояло остаться незамеченной военными гарнизона, занимавшего большую часть крепости Миолана, потом следовало пробраться в сердце самой тюрьмы. После этого шла наиболее трудная часть плана: обратный путь по крепости и гарнизону, но уже вместе с мужем.

Правда, сразу возникли трудности. 7 марта, когда она остановилась в гостинице крохотного городка Мон-мильяна, о ее прибытии стало известно местным властям. Правительство Савойя уже было в курсе, что жену, как и прочих посетителей, допускать к заключенному не следовало. На закате Альбаре с письмом от маркизы и просьбой позволить ей увидеться с Садом явился в крепость Миолана. В ответ он получил отказ. На другой день Рене-Пелажи в письменной форме попросила графа де ла Тура позволить ей увидеться с мужем. В просьбе ей отказали.

Поскольку делать было нечего, Рене-Пелажи покинула Савой. Несмотря на поражение, она не сдавалась и продолжала борьбу, засыпая начальника тюрьмы бранными письмами. Особого воздействия на него они не имели, так как со стороны мадам де Монтрей он получал самую горячую поддержку. В своих посланиях она заверяла его, что все здравомыслящие члены семьи Сада восхищены его стойкостью, поскольку маркиза следует держать в заточении. Она понимала, какому испытанию он подвергался, имея подобного заключенного, тем не менее настоятельно просила де Лоне продолжать нести свой крест и заверяла его: влиятельные друзья будут продолжать оказывать ему активную поддержку.

После очередной вспышки гнева маркиз как будто смирился со своим заточением. Даже комендант де Лоне вынужден был признать, насколько спокойнее и благоразумнее стал его подопечный. Более того, губернатор посоветовал ему, что если Сад будет во всем на него полагаться, то он походатайствует о нем перед мадам де Монтрей и герцогом Аквилонским. Не обещалось ничего конкретного, но не исключалась возможность — при хорошем поведении маркиза — получить разрешение жить на свободе в Савойе, а может, даже в каком-нибудь отдаленном уголке Франции.

Вместо того чтобы отказаться от этой перспективы, Сад смягчился еще больше. С наступлением апреля и Пасхи комендант де Лоне и граф де ла Тур поразились тем переменам, которые произошли с маркизом после совершения им необходимых религиозных обрядов. В этом они, бесспорно, увидели благотворное влияние их тюремной системы нравственного воспитания. Во-первых, он помирился с бароном де л'Алле де Сонжи. Рядом с офицерской столовой имелась комната, только что освобожденная одним из офицеров гарнизона. Помирившиеся барон и маркиз под неусыпным надзором бдительного коменданта крепости отныне там обедали. Де Лоне остался вполне доволен достигнутым результатом.

После обеда 30 апреля Сад вел себя несколько неспокойно. Вероятно, он провел тревожную ночь, поскольку на другой день, в шесть часов утра, в его камере еще горел свет. Это вызвало тревогу у одного из солдат охраны, и он открыл дверь, чтобы проверить, все ли в порядке. Там никого не оказалось. Охранник поспешно бросился к камере барона де л'Алле де Сонжи, чтобы узнать, не сможет ли тот дать хоть какие-либо объяснения по поводу отсутствия Сада. Но комната барона также оказалась пуста.

Известие о побеге поступило слишком поздно. Как в большинстве подобных случаев, время играет более важную роль, чем замысел самого плана. Ввиду того, что помещение, в котором обедали оба заключенных, ранее не относилось к тюремным, там требовалось осуществить кое-какие переделки, чтобы сделать его более надежным. Но, как и в других военных частях, план ремонта и реконструкции в миоланском замке выполнялся со значительным опозданием. Требовалось еще несколько недель, чтобы сделать столовую для привилегированных заключенных абсолютно надежной. Рядом с ней находилась маленькая кухня, откуда Латур, слуга Сада, подавал еду хозяину и барону де л'Алле де Сонжи. Проникнуть в кухню из столовой в любое другое время, кроме обеденного, не представлялось возможным. Дверь обычно запиралась на замок и засов. Следовательно весь план побега всецело зависел от Латура.

Когда Сад и барон закончили обед, слуга с грязной посудой должен был вернуться в кухню. Вместо этого, он незаметно прокрался в комнаты барона и маркиза и зажег там свечи. Поскольку свечи сами по себе не загораются, охрана, естественно, решила, что заключенные вернулись на место. В любом случае, к этому времени дверь между столовой и кухней оказалась уже закрыта.

Пока Сад и барон оставались взаперти в столовой, Латур, присоединившись, как обычно, к остальным слугам, пошел обедать. Несмотря на его положение в статуте заключенного, он по-прежнему оставался слугой своего хозяина. Никто не обращал на Латура внимания. Стража могла позволить себе расслабиться, так как узники вроде бы находились каждый в своей камере. Никем не замеченный, Латур прошел мимо ключей, висевших тут же, и взял тот, который отпирал замок двери между столовой и маленькой кухней. Потом он вернулся в столовую, освободив спрятавшихся там Сада и барона. Отомкнув разделявшую оба помещения дверь, слуга провел их в кухню и запер за собой замок. Над кухонной дверью имелось окно, представлявшее собой отверстие в стене крепости. Если повсюду стены были отвесными, то в этом месте всего в каком-нибудь десятке футов от окна начинался шероховатый грунт с крутым спуском. Военный опыт Сада сослужил ему хорошую службу, так как ему не стоило особого труда найти самое уязвимое место в крепостных укреплениях. Поочередно протиснувшись в оконце, он вместе со своими спутниками приземлился с обратной стороны стены. Там их уже поджидал местный житель, Жозеф Виолон, которого подкупила Рене-Пелажи или ее помощники. Ему предстояло помочь беглецам добраться до французской границы.

Оба пленника — Сад и барон, — оставили своим тюремщикам записки. Свое послание маркиз адресовал коменданту де Лоне и графу де ла Туру. С нескрываемой издевкой он выразил надежду, что они не пострадают из-за его побега, а также извинился за столь бесцеремонный способ прощания. Только беспрестанные преследования со стороны мадам де Монтрей и сознание собственной невиновности толкнули его на этот неблаговидный поступок. С врожденным чувством собственности, Сад в трех экземплярах также составил список оставленным им в Миолане личных вещей, которые просил губернатора непременно переслать ему. Но поскольку эту просьбу не удовлетворили, в конце июля Рене-Пелажи снова появилась в крепости Миолана и потребовала вернуть собственность мужа. Уехать ей пришлось с пустыми руками.

В прощальном послании своим тюремщикам, оставленным в ночь 30 апреля, маркиз перемежал извинения с угрозами. Он утверждал, что побегу помогают пятнадцать вооруженных всадников, которые скорее умрут, чем позволят вновь арестовать его. Это заявление явно не соответствовало действительности. Своим адресатам Сад советовал отказаться от преследования. Тем не менее комендант де Лоне, прочтя послание, презрел угрозы и организовал конный отряд, приказав тщательно обыскать окрестности, лежавшие между Миоланом и французской границей. Но у маркиза и его спутников имелось в запасе несколько часов, чтобы на лошадях успеть спуститься в долину Изера и проследовать в Шамбери. Надежды поймать их там до пересечения границы с Францией практически не оставалось. В пятидесяти милях от Миолана располагался Гренобль, и на другой день Сад находился уже там. Комендант де Лоне, лишившись обещанных мадам де Монтрей всевозможных материальных и моральных наград, тем не менее не очень-то расстраивался из-за того, что перестал быть участником семейной ссоры.