Машина

8

Секретарь парткома Гусев был занят плотно, прочно и с самого утра. В половине девятого он проводил «аппаратное», после совещания чуть ли не час разбирался с бумагами — и накопилось порядком, и отвлекали. Потом Гусев собрался было в цеха, но пришел главный инженер. С ним Гусев чувствовал себя не вполне уверенно — не в силу своей слабости или там еще чего, а просто потому, что так и не понял, как к нему относиться. Это ощущение появилось в нем с самого начала, как только его избрали секретарем, то есть уже год.

Выдвижение в секретари парткома не оказалось для Гусева неожиданностью. Он знал о нем, ждал его и внутренне готовился. Кандидатура Гусева рассматривалась и здесь, на заводе, и в райкоме, и ему известно было, кто и что по этому поводу сказал: наш век — век информации. Секретарь райкома после обязательных вопросов поинтересовался: хочет ли он, Гусев, стать секретарем парткома? Партком находится на правах райкома партии, значит и ответственность, и работа будет... Гусев подумал и честно ответил, что хочет. Потом добавил, что побаивается. Секретарь райкома, ни к кому конкретно не обращаясь, изрек, что для партийного работника тоже нужно честолюбие. Гусев понял это, как одобрение своему ответу. А секретарь поправился: «Здоровое честолюбие.— И добавил: Можно сказать и так: желание наиболее полно использовать свои возможности...»

Присутствовавшие промолчали. Первого секретаря уважали. В райком он пришел с понижением — не сработался с начальством. Здесь он показал себя человеком честным, а это всегда главное, тем паче для партийного работника. Вдобавок он оказался мужиком умным и цепким, хватался всегда за самую суть, и ему прощали жесткость характера, поначалу чуть не рассорившую его со всем аппаратом райкома. Аппарат сложился и приработался, и новый первый менять его не стал, а это тоже говорило в его пользу. Он был еще не стар, и поговаривали, что он снова пойдет в гору, и скоро...

Гусев тогда ещё не знал этого человека, но его слова честолюбии запомнил в их прямой и угрюмоватой обнаженности.

Они всплыли сейчас в памяти, но применительно не к самому Гусеву, а к Фросину, ибо с приходом главного инженера мысли Гусева сделали скачок и сместились к Фросину, и Гусев стал думать о нем и понял, что не случайно связывает их воедино — главного инженера и начальника цеха Фросина. Чувствовал Гусев, что тесно им вместе на заводе — Фросину и главному. Внешне это особо не проявлялось, и подумал так Гусев лишь потому, что сам приглядывался к главному инженеру с той самой поры, когда главный вслед за директором пожал ему руку: «Будем работать вместе!»

Гусев давно работал на заводе, долго и неспециально шел к сегодняшнему своему месту. И главного он давно знал, но как-то с другого бока. А теперь заново его постигал: и здесь, да не весь, и Федот, да не тот...

Вроде и говорит все верно, и за завод болеет, но приглядывался к нему Гусев. Может быть, потому, что и главный присматривался к новому секретарю парткома — что в нем, Гусеве, есть за его работоспособностью да за слабостью правильно, «по-газетному» говорить? Знал Гусев за собой такую слабость, посмеивался и не очень старался от нее избавиться — ведь не она же заставляла второе на заводе лицо быть к нему, Гусеву, как сказал бы Василий Фомич, сильно внимательным? С чего бы это быть главному таким чутким — прочно он сидит на своем месте, и в главке его знают, порой больше, чем к директору, прислушиваются — успел уже Гусев всю раскладку и здесь, и «наверху» изучить.

Главный инженер зашел, конечно, по делу: на следующем заседании парткома должно рассматриваться внедрение новой техники — его, главного, епархия. И вообще он, главный инженер, демократ и не бюрократ — не по телефону, а сам, лично...

Как и ожидал Гусев, разговор перешел на сорок четвертый цех, но вскользь, мельком. И в этом ничего не было особого — сорок четвертый и машина были сейчас в голове у каждого.

Для Гусева не было секретом, что скрытно, но настойчиво противился назначению Фросина не кто иной, как главный. На словах он был «за», но... и в дело шли недомолвки, вздохи и сомнения — тяжелая артиллерия искушенного в боях руководителя, хорошо знающего, что самые важные решения большей частью принимаются не в тихих кабинетах и не на шумных совещаниях, а так вот, мимоходом, в коридорах да в паузах между другими, не столь важными делами.

Не то чтобы главный инженер боялся или не мог прямо действовать... В конце концов, кто такой Фросин? Так, темная лошадка пока. И никто не знал, что назначение Фросина в какой-то миг повисло на волоске. Замы во всех цехах, по неписанным правилам, относятся к неофициальной номенклатуре главного инженера. Он с ними работает. Директор — тот больше с начальниками общается. Поэтому мнение главного, да еще поднесенное с изрядной долей объективности, значило для директора очень много. Но уж слишком оно было объективным, его мнение. Лезла она изо всех щелей, эта объективность. И директор приостановился, не откинул сходу непонятную ему кандидатуру, вокруг которой разгорелись неожиданные подспудные страсти. Случилось это в тот момент, когда главный инженер успокоился, уверовав, что не выйдет Фросин из-под его руки, так и останется в замах. А чаша весов колебалась, и перевесил ее Макаров, который вслух и своими словами сказал все, что он об этом думает.

Непрост был директор. Не был бы он директором, если бы так уж всегда к чужому мнению прислушивался. Но и Макаров не в мальчиках ходил, хоть и любил показаться шибко простоватым с виду. Он вовремя отвлек внимание на себя, заявив, что все это происки, и он знает, чьи именно. И что это не впервой: как только он, Макаров, найдет нужного человека, так и появляются разные сомнения и возражения. И не надо говорить, что это не так (никто, между прочим, и не говорил). И не надо его, Макарова, успокаивать (никто и не успокаивал). И начихать ему на все. Ему, Макарову, принцип важен, а в принципе получается, что ему во всем кто-то — не будем говорить, кто — палки в колеса ставит...

Директор про себя посмеялся, а фокус внимания сместился меж тем с Фросина. Соскользнул Фросин с точки неустойчивого равновесия, сам не подозревая, какие подводные течения схлестнулись было вокруг него. Так и ушел он из-под главного, попал в «номенклатуру директора».

Справедливости ради следует отметить, что все это происходило не впрямую. Сами главные участники этой чуть обозначившейся, но обещающей стать затяжной, распри (кроме, пожалуй, Макарова) едва ли подозревали о своих в ней ролях. По крайней мере, сознательно этого не обдумывали, а так — симпатия, антипатия... Не хотел главный инженер видеть во главе нового цеха Фросина и сам бы не мог объяснить, почему. И директор вдруг заколебался, а потом утвердил...

Главный добросовестно старался быть приветливым с Фросиным. Он стремился помогать Фросину в первых шагах на новом месте и помогал. И Фросин не мог без главного инженера шагу ступить — ведь новое производство, а все новое на заводе через главного инженера движется...

Гусев во все это вник, но не вмешался. Меньше всего ему хотелось оказаться на положении лихого комиссара, встревающего всюду, надо или не надо. Но и в стороне он стоять не мог. По его мнению, он во всем должен был участвовать, но ненавязчиво — так он свое дело понимал. Ведь не вредители же производством руководят! Помогать им — его дело. И личное, и всей парторганизации: ни много, ни мало — почти две тысячи коммунистов! Вот и вникал секретарь парткома Гусев, и радовался, что все идет как надо.

Правда, задевало немного, что директор и еще кое-кто считают его «удобным» секретарем — не скандалист, соглашается... Посмеивался Гусев за это над собой — тоже, наполеончик выискался! Самоутверждаться ему, видите ли, надо! Ведь для дела-то вреда нет, если его таким покладистым считают. Да и поводов, чтобы крепко на своем настоять, пока не было, мирно пока обо всем договаривались. Гусев себя в этом не переоценивал — и директора заслуга в этом есть, идет, где надо, на уступки, да и все с умом подходят...

В общем, занимался Гусев своими секретарскими делами — ох, как немало их! — и ко всему внимательно присматривался. И эти вот неоформившиеся в мысли настроения, вызванные появлением главного инженера,— тоже его, секретаря, работа. И не из самых простых...

Ушел главный инженер, и Гусев тоже оделся и вышел, сказав секретарше, где его искать, если очень уж срочно понадобится...