Маскарад

20

Музейный комплекс на Джексон-сквер явно не был тем местом, куда подсознательно стремилась Реми. По крайней мере, придя туда, она не почувствовала никакого душевного трепета. Сейчас она стояла у телефона в служебном помещении, куда не допускались посетители музея, и, рассеянно наматывая на палец витой провод, разговаривала с Гейбом.

– Если тебе не хочется ехать в музей, – сказал Гейб, – то оставайся дома. Ты сегодня так рано встала.

– Да я тебе из музея звоню.

– Правда? – Гейб был неприятно удивлен. – А я думал, ты зайдешь за мной в половине третьего и мы поедем вместе…

– Я собиралась к тебе заехать, но…

Реми до полудня бесцельно слонялась по дому и чуть с ума не сошла от скуки. Потом позвонил брат, который спешил ей сообщить, что ему наконец-таки удалось отговорить отца от идеи отправить Реми в психиатрическую клинику. В разговоре она случайно обмолвилась, что хочет сходить в музей, и Гейб вызвался составить ей компанию. Реми не возражала, но, попрощавшись с братом, решила поехать туда одна, чтобы никто не отвлекал ее посторонними разговорами и она могла бы спокойно оглядеться, покопаться в памяти, разобраться в своих впечатлениях.

– Мне не сиделось дома, и я приехала сюда одна, – виновато сказала Реми, не вдаваясь в подробности.

– Тогда ты, наверное, уже все осмотрела и без моей помощи.

– Да. – В голосе Реми прозвучало плохо скрытое разочарование.

– Ты… расстроена? Неужели совсем ничего не удалось вспомнить? – Увы, – вздохнула Реми.

Все, буквально все было ей здесь незнакомо: и экспозиция, и сотрудники. Этакая мертвая зыбь… Реми равнодушно посмотрела на мониторы, показывавшие, что делается в залах музея, и… заметила пожилого мужчину с темными волосами и белой бородой. Точь-в-точь как у того человека, который сидел в машине напротив ее дома! Пожалуй, она ошиблась, приняв его за коммивояжера. Наверное, он турист. Тогда непонятно, отчего он в костюме и при галстуке… туристы так не одеваются, особенно днем. Странно… Да и экспозиция его явно не интересовала. Мужчина оглядывался по сторонам, будто кого-то искал.

– И какие у тебя теперь планы? – спросил Гейб. – Ты еще побудешь в музее или поедешь домой?

– Не знаю. Я…

– Не говори! Я сам догадаюсь, – перебил ее Гейб. – Ты заглянешь в «Кэнал-Плейс» и купишь себе какую-нибудь обновку.

Его голос звучал так уверенно!

– Откуда ты знаешь? – удивилась Реми.

– Потому что, когда у тебя плохое настроение, ты всегда так делаешь.

– Неужели?

– Честное слово! – В тоне Гейба Реми послышалась легкая ирония. – Я бы с удовольствием помог тебе нести покупки, но мне еще нужно просмотреть ворох бумаг. Давай встретимся в «Луизиане»… ну, скажем, в полпятого. Надеюсь, за три часа ты управишься?

– Думаю, да, – согласилась Реми, хотя не чувствовала ни малейшего желания ходить по магазинам.

Гейб, вероятно, уловил ее колебания и сразу насторожился.

– Послушай, Реми… Ты только не вздумай опять потеряться… или отправиться в порт.

– Не волнуйся. Все будет нормально, – улыбнулась Реми.

– Ладно. Значит, договорились. В полпятого.

– До встречи в «Луизиане», – ответила Реми и, услышав короткие гудки, повесила трубку.

По пути в зал ей повстречалась девушка лет двадцати с небольшим, очень коротко стриженная, но с пышной челкой, падавшей на глаза.

Девушка остановилась перед ней и радостно воскликнула:

– Реми! Ты когда вернулась?

– Вчера вечером, – ответила Реми, мучительно гадая, кто это может быть.

– Ну и как тебе на Ривьере? Что-то ты не очень загорела. Я думала, у тебя будет такой шоколадный загар, что мы, бедные рабочие лошадки, позеленеем от зависти, – тараторила девушка, придирчиво разглядывая Реми. – Послушай, да у тебя классный пиджачок! Ты его во Франции отхватила, да?

– Не знаю. Он висел в моем шкафу.

Реми понятия не имела, откуда у нее этот пиджак.

– Эх, мне бы твой шкаф… – мечтательно вздохнула девушка. – Может, выпьем кофейку? У меня в запасе целый час, а потом придется вести экскурсию. Ах, я умираю от любопытства! Скорее рассказывай, как празднуют карнавал в Ницце! Уж, наверно, не так глупо, как здесь…

– Да, от кофе я бы не отка… – начала было Реми, но осеклась и, криво усмехнувшись, пробормотала: – Мне очень неловко, но я тебя не помню. Нет, конечно, мы с тобой знакомы! Я уверена, но… Понимаешь…

Реми замялась, ей не хотелось говорить правду, но что тут можно было придумать?

– В общем, у меня амнезия, потеря памяти… – собравшись с духом, выпалила она.

У девушки даже рот приоткрылся от удивления.

– Шутишь?

– Если бы…

– О Господи! – ахнула ее знакомая. – Послушай, а что с тобой стряслось? Как это получилось? Нет, ты должна мне все рассказать, Реми! Должна, понимаешь? – Она схватила Реми за руку, но тут же опомнилась и покраснела. – Совсем забыла! Ты же меня не помнишь! Я Тина Джианелли. Мы с тобой почти одновременно устроились сюда на работу.

С этими словами девушка снова схватила Реми за руку и почти насильно потащила в кафе для сотрудников.

Реми вкратце поведала Тине свою историю, завершив ее так:

– Я пришла сегодня в музей в надежде хоть что-нибудь вспомнить, но ничего не получилось. Я чувствую себя тут совершенно чужой.

– В некотором смысле так оно и есть. Вернее, было в последнее время, – заявила Тина, энергично приглаживая ладонью темные волосы. – Ты забегала сюда раза два в неделю, и то на пару часов. Конечно, вначале все обстояло иначе, но потом…

– Иначе? Что ты имеешь в виду? – встрепенулась Реми.

– Ты поступила сюда на работу вскоре после того, как твой жених утонул. Наверно, тебе хотелось забыться, и ты выбрала далекое прошлое, потому что в близком тебе слишком многое напоминало о печальной утрате. Я, конечно, не думаю, – поспешила оговориться Тина, – что ты хотела только отвлечься. Работа тебе нравилась. Действительно нравилась! Ты часто проводила экскурсии, а в свободное время ездила к друзьям твоих родителей и уговаривала их пожертвовать что-нибудь для музея. Особенно тебе были по вкусу фарфор середины девятнадцатого века и экспонаты для карнавальной выставки.

– Но в последнее время я потеряла интерес к работе, да?

– Ну… не то чтобы совсем потеряла, но у меня было ощущение, что тебе стало скучно. – Тина помолчала, с печальной улыбкой глядя на подругу. – Не обижайся на мои слова, но… понимаешь, для тебя это все забава, а не дело жизни. Я, наверно, выражаюсь неточно…

– Наоборот, даже точнее, чем выразилась бы я сама, – задумчиво прошептала Реми. – Кто знает? Может, мне и от амнезии будет в конце концов польза? Например, я посмотрю на себя со стороны и решу, чего же мне все-таки хочется добиться в жизни… и что делать со всем остальным.

– По-моему, это было бы здорово! Знаешь, честно говоря, меня всегда удивляло, почему ты не интересуешься вашим семейным бизнесом, но, видно, когда живешь под одной крышей с родителями, не очень-то хочется еще и работать с ними бок о бок, – предположила Тина и, просияв, воскликнула: – У меня идея! Почему бы тебе не пройти вместе с моей группой по музею? А вдруг ты тогда что-нибудь вспомнишь?

Реми с сожалением посмотрела на часы, висевшие на стене.

– Нет, спасибо. Я договорилась встретиться в половине пятого с братом…

– С братом? Это прекрасно! Правда, уму непостижимо, почему родных сплачивает только несчастье, а пока все тихо-мирно, они друг друга не замечают. Каждый из нас погрязает в трясине быта и дальше своего носа ничего не хочет видеть… Прошлым летом, когда моя мама попала в автокатастрофу, брат прилетел домой и мы с ним впервые за долгие годы поговорили. По-настоящему, понимаешь? Я тогда узнала о нем столько нового!

– Эй, Джианелли, – окликнул ее с порога распорядитель, – тебя группа ждет!

– Сейчас иду! – отмахнулась Тина. – Еще есть время! Хотя… ладно, я побегу, а то он все равно не отвяжется. Ты мне позвони, о'кей? И, пожалуйста, не ссылайся на провалы в памяти! Мой номер записан в твоей телефонной книжке.

– Да-да, я тебе обязательно позвоню, – пообещала Реми.

На улице припекало солнышко – большая редкость для февраля, ведь зимой в Новом Орлеане обычно сыро и пасмурно. Но Реми сейчас даже хорошая погода не радовала.

На углу она остановилась, пропуская повозки, запряженные мулами, и, оглянувшись на музей, опять увидела седобородого мужчину. Он выбежал на улицу и высматривал кого-то в толпе. Судя по всему, у него была назначена в музее встреча, а человек не пришел. Реми посочувствовала незнакомцу. Бедняга был ужасно расстроен! Почти так же, как она… Только он знал, что ему нужно, а она – нет.

К этому моменту Реми уже начала опасаться, не подвела ли ее интуиция. С чего она взяла, что кому-то отчаянно требуется ее помощь? Выдумки все это! Чепуха! Попытка заполнить пустоту, придать своей жизни смысл – и ничего больше. Что ж… вполне может быть… вполне…

Но тогда почему на нее напали в Ницце? Кто был нападавший? Свидетели описывали его чересчур расплывчато, под это описание мог подпасть кто угодно. Даже этот бородач!

Реми вдруг сообразила, что она стремительно несется неизвестно куда. Девушка замедлила шаг и огляделась. Надо же! Она уже домчалась до улицы Святой Анны! Штукатурка на старых домах кое-где отвалилась, и видна была кирпичная кладка. У тротуара гуськом стояли машины. Они так загромоздили улицу – двум автомобилям не удалось бы разминуться. Реми подошла к деревянным воротам, которые вели в крытую галерею. Ей вдруг захотелось узнать, сохранился ли тут старинный внутренний дворик.

Перед поцарапанными воротами была навалена груда жестяных банок и мусора в полиэтиленовых пакетах. Грязный мохнатый кот деловито рылся в отбросах. При приближении Реми кот прижался к тротуару, в любую минуту готовый броситься наутек, и подозрительно следил за ней круглыми зелеными глазами. Кот был черный – только на шее белело маленькое пятнышко – и очень крупный, фунтов под двадцать. Кончик его левого уха кто-то отгрыз. Судя по всему, под длинной шерстью скрывалось еще немало боевых ранений и шрамов.

Реми улыбнулась коту и вдруг… узнала его!

– Ты Том, да? Кот Коула?

Она шагнула к нему, но котище прижал уши и тихо зашипел, обнажая клыки. Потом полоснул по воздуху хвостом и запрыгнул на кучу мусора. Реми не без изумления наблюдала за ним: зацепившись за деревянные ворота, кот взобрался наверх с проворством, которому позавидовал бы даже опытный десантник.

Может, это чужой кот? Но ведь Коул живет во Французском квартале… Да-да, он ей об этом говорил… И почему-то в памяти у нее всплывает улица Святой Анны…

Реми задумчиво посмотрела на ворота, за которыми исчез сердитый кот. Возможно ли, чтобы ноги сами принесли ее к дому Коула?

В нескольких футах от ворот находился подъезд. Реми нерешительно подошла к двери и распахнула ее. Сразу же повеяло сквозняком. Напротив входа она увидела стеклянную дверь, зарешеченную для большей надежности, а справа – лестницу на второй этаж.

Еще Реми заметила несколько почтовых ящиков и, вглядевшись в полустертую надпись на первом из них, прочитала: «К. Бьюкенен».

Звонка на двери Реми не обнаружила, зато увидела большой медный молоток в виде львиной головы. Из пасти зверя торчало кольцо. Рука Реми невольно потянулась к львиной пасти и выудила из нее ключ.

«Ничего страшного, если я войду… Я же только посмотрю на его квартиру. Вдруг это послужит толчком, и мне удастся что-нибудь вспомнить?» – уговаривала себя Реми, поворачивая ключ в замке.

Хорошо смазанная дверь бесшумно распахнулась. В гостиной Реми бросилось в глаза нелепое сочетание массивной, солидной стенки, вид которой сразу наводил на мысль о том, что в квартире обитает одинокий деловой мужчина, и пухлых кожаных кресел, которые смотрелись бы гораздо уместнее в комнате томной дамы, привыкшей к роскоши. В интерьере гостиной преобладали коричневые, золотистые и рыжеватые тона.

На стене на уровне глаз висела гравюра. Боксерский матч проходил на фоне прекрасной девственной природы. Хорошо одетые зрители толпились у ринга, на заднем плане чернели мужские котелки и цилиндры. Центральное место на картине занимали фигуры двух аккуратно причесанных боксеров в облегающих бриджах. Они повернулись лицом друг к другу и встали в боксерскую стойку. Реми почему-то не сомневалась, что именно эту гравюру Коулу привезли в тот день, когда она впервые пришла в контору и пригласила его на ленч.

Девушка окинула взглядом другие произведения искусства, украшавшие стены комнаты. Над камином висело изображение охоты на лис. Алые охотничьи камзолы, блестящие плащи всадников… Справа, ближе к коридору, была выставлена целая серия гравюр, посвященных скачкам.

Коридор вел в спальню. В памяти всплыла картинка: желтые латунные шишечки на спинке старинной кровати, полосатое голубое покрывало, мужские вещи, небрежно брошенные на тумбочку… Коул, обнаженный по пояс, откинулся на голубые подушки.

Реми прошла мимо спальни и очутилась еще перед одной дверью. Что за ней? Она легонько толкнула дверь и увидела кухню.

Перед глазами проплыла целая череда воспоминаний, поначалу смутных, затем все более отчетливых. Вот Коул стоит у плиты и помешивает какое-то варево в чугунке, из которого идет пар. А она протягивает ему ложку и говорит:

– Попробуй!

Коул послушно открывает рот:

– М-м-м… Вкусно!

В его голосе звучит удивление. Он облизывается и даже причмокивает от удовольствия.

– Я же тебя предупреждала, что умею готовить, – усмехается Реми.

– Да, – кивает Коул и шутливо чмокает ее в кончик носа. – Ты, я вижу, хорошо усвоила пословицу: «Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок».

Резкий металлический щелчок прервал воспоминания Реми. Вздрогнув, она выскочила из кухни, метнулась к входной двери и замерла. На пороге стоял Коул. При виде Реми он тоже остановился, даже забыл вынуть ключ из замочной скважины. Серые глаза Коула ярко вспыхнули, и осунувшееся, усталое лицо резко помолодело. Но затем он снова отгородился от Реми стеной равнодушия.

– Что ты тут делаешь? – настороженно спросил Коул.

– Я увидела на улице Тома и узнала его, – не менее настороженно ответила Реми. – А потом… потом обнаружила в пасти льва ключ.

– Да, я всегда оставлял его там для тебя. Ты часто заходила сюда после работы. – Коул нервно покусывал губы. – Ты даже не представляешь себе, как я мечтал, чтобы ты опять пришла ко мне… вот так…

Она почувствовала: ему очень больно произносить эти слова.

– Что произошло между нами, Коул? – Реми шагнула к нему, но не подошла вплотную. Почему-то ей хотелось, чтобы между ними осталось хоть небольшое пространство. – Ведь… нас с тобой объединяла не только постель, правда?

– Да, – отрывисто бросил Коул, словно боясь сказать лишнее.

– Расскажи мне про наши отношения, Коул, – попросила Реми. – Я должна вспомнить подробности. Мы много времени проводили у тебя в квартире? А куда ходили? Что делали?

Коул отвернулся от Реми и, вынув ключ, закрыл входную дверь.

– Порой мы готовили что-нибудь вкусное дома. – Коул небрежно бросил пиджак на кожаный диван и снял галстук. – А порой наведывались в ресторан.

– В какой? У нас были любимые рестораны?

Реми не удивилась, услышав, что все их вечерние развлечения, как правило, сводились к походу в ресторан. Новый Орлеан славится отменной кухней, и для большинства местных жителей еда – это священнодействие, а не преамбула к какому-нибудь более интересному занятию.

– Мы любили ходить в «Мистер Би», «Сбайзу», «Лиглс»…

– Да-да, особенно тебе нравилось в «Лиглсе», – припомнила Реми темно-коралловые стены первоклассного ресторанчика, стилизованного под старинную европейскую таверну. – Ты уверял, что обожаешь коктейль из лангустов, но, по-моему, приходил туда любоваться на репродукции старинных гравюр.

Глаза Коула потеплели.

– На самом деле мне нравится и то, и другое.

– А куда мы еще ходили?

– Мы часто ужинали в центре: либо в «Гарден-Рум», либо в «Бристенсе». А если нам хотелось чего-нибудь попроще, например, фасоли с рисом, мы отправлялись в «Мамин ресторан» на улице Пойдрас. И, конечно, несколько раз в месяц наведывались в «Галатур».

– Где обедали первый раз, да? – улыбнулась Реми.

Коул кивнул и продолжил:

– Еще мы с тобой ходили на концерты. Между прочим, стоило тебе один раз услышать Кида Шейка, как ты стала фанатичной поклонницей джаза.

Реми вспомнила Персервейшн-Холл, старое, обшарпанное здание, из открытых дверей которого почти каждый вечер доносились дерзкие звуки трубы. И тут же перед ее мысленным взором предстало лицо Коула, захваченного этой музыкой, не замечающего ничего вокруг. Но, когда она попыталась вспомнить что-то еще, образы моментально потускнели.

Расстроенная тем, что в ее памяти оживают только мимолетные, разрозненные впечатления, Реми забросала Коула новыми вопросами:

– А как мы проводили выходные? Неужели сидели дома? Наверное, у нас все-таки были какие-нибудь другие развлечения?

– Ты обычно таскала меня на блошиный рынок – все надеялась обнаружить среди хлама бесценное сокровище. А если узнавала, что где-то на окраине устраивают аукцион, непременно тащила меня туда. Особенно, когда в списке лотов значился фарфор.

– И часто я что-нибудь покупала?

– Нет. Только однажды ты приобрела по дешевке, всего за пятнадцать долларов, мейсенскую вазу. Но потом тебе стало стыдно, и ты пожертвовала ее на благотворительные цели. Обычно я в таких местах был покупателем, а ты ходила просто чтобы развлечься.

– Помню! Ты купил пластмассовую лошадку, – воскликнула Реми. – Такие раньше давали на карнавалах в качестве призов. Ты мне еще рассказал, что, когда был маленьким, отец взял тебя на карнавал и выиграл в тире игрушечную лошадку. Поэтому тебе и захотелось купить ее подобие, да?

Коул молча кивнул.

Почувствовав, что она вот-вот вспомнит что-то еще, Реми не дала ему вставить ни слова.

– Но, по-моему, мы по выходным не только торчали на аукционах.

– Да. В плохую погоду мы брали в видеотеке пленки и смотрели дома кино.

Реми радостно улыбнулась и сделала шаг навстречу Коулу.

В памяти всплыла еще одна сцена…

Стоял ноябрь. В субботу с утра зарядил дождь. Он барабанил по стеклу, предупреждая, что на улицу соваться не следует. Они с Коулом сидели в обнимку у телевизора, положив ноги на журнальный столик, пили пиво и закусывали воздушной кукурузой.

Потом Коул встал поменять видеокассету и шутливо шлепнул ее по попке. Она не осталась в долгу и, приняв боксерскую стойку, мгновенно вошла в роль уличной шпаны.

– Ты чего лезешь? Я тебя трогала, да? – Реми сделала пару выпадов, но Коул ловко заслонился от них рукой.

– Никудышный из тебя боксер, – усмехнулся он.

– Никудышный? Да я… я могла бы стать чемпионом! – воскликнула Реми и деловито поинтересовалась: – Слушай, а почему боксеры на ринге всегда утирают нос? У них что, хронический насморк?

– А ты как думаешь? Это же у них чуть ли не самое уязвимое место, – откликнулся Коул и щелкнул Реми по кончику носа.

А когда она возмущенно замахнулась, сгреб ее в охапку.

– Иди сюда, глупышка.

Реми притворно сопротивлялась.

– Это нечестно! Входить в клинч не разрешается!

– Отчего же? Это наилучший способ почувствовать противника, – возразил Коул и неожиданно защекотал ее под мышками.

– Ой-ой-ой! Не надо! – Задыхаясь от хохота, Реми упала на ковер.

Коул рухнул рядом с ней, и они покатились по полу. Реми извивалась, брыкалась, визжала, но быстро запросила пощады:

– Все! Все! Я сдаюсь!

Коул сжалился и отпустил ее. Она, еле переводя дух, растянулась на полу. А когда немного пришла в себя, прошептала:

– Я так счастлива! А ты, Коул?

Его глаза вмиг посерьезнели.

– Да… Стоит тебе зайти в комнату, Реми, у меня на сердце становится светло. – Он запнулся, подбирая нужные слова. – Ты… ты для меня отрада.

– А ты для меня. – Она была благодарна ему за то, как удивительно точно он выразил ее чувства. – Скажи, Коул… Кто была та женщина, которая тебя так обидела? Ты ведь боишься, что я окажусь на нее похожа?

Коул вздрогнул и отшатнулся. Почувствовав, что он пытается отгородиться от нее, Реми обняла Коула за шею и почти насильно притянула к себе.

– Ты любил ее?

– Мне было девятнадцать, – пожал плечами Коул. – Много ли я тогда понимал в любви!

За напускной небрежностью скрывалась смертельная обида.

– Расскажи мне о ней, – тихо попросила Реми.

– Да нечего рассказывать. – Коул все-таки отодвинулся и сел, повернувшись к ней спиной.

Реми тоже села, но предпочла не надоедать ему сейчас своими объятиями.

– Как вы встретились?

Коул долго молчал. Она даже решила, что ничего из него не выудит, но потом Коул хрипло произнес:

– Она любила бокс… Мордобой, вид крови и потных парней приводили ее в восторг. Ее вообще возбуждало все первобытное, примитивное. Она увидела меня на ринге и… после матча уже стояла у служебного входа. Это была женщина из высших слоев… я с такими раньше не сталкивался. Меня ослепило ее великолепие.

– И вы начали встречаться, – негромко подсказала Реми.

– Изредка. Я учился в колледже, и мне приходилось работать, чтобы платить за обучение. Да еще бокс отнимал немало времени. Обычно она приходила ко мне на тренировки, а потом мы пили пиво. Вернее, я пил пиво, а она предпочитала вино. Ее не отвращало то, что у меня нет денег на дорогие рестораны типа «У Антуана». Главное, чтобы мы были вместе. По крайней мере, мне тогда так казалось.

– Ну а потом?

– Потом я совершил ошибку – неожиданно заявился к ней домой. Соскучился, дурак, решил навестить. Видела бы ты ее лицо! Она была так шокирована и возмущена! «Как ты смеешь? Ты поставил меня в неловкое положение!» Я покраснел, ушел и больше не возвращался. – Коул запрокинул голову и уставился в потолок. – Удивительно, но больше всего меня мучило, зачем я рассказал ей об отце. Дело в том, что я ни с кем никогда об этом не говорил. Я…

Он умолк и опустил голову.

– Твой отец… – осторожно произнесла Реми – Он умер, когда тебе было восемь лет, да?

– Да. – Коул опять надолго умолк, а затем посмотрел на нее с каким-то новым, ожесточенным выражением. – Наша машина столкнулась в лоб с машиной бывшего сенатора, вашего соседа по кварталу. Он был пьян.

У Реми перехватило дыхание. Она сразу же поняла, кого имеет в виду Коул. Сенатор был близким другом ее дедушки. В результате аварии сенатора парализовало, и его блестящей политической карьере пришел конец. В детстве Реми сто раз слышала эту историю.

– Но я всегда считала… – в замешательстве пробормотала она.

– Что не он, а мой отец был пьян? – подхватил Коул. – Это наглая ложь. Я был там и все видел собственными глазами.

– Ты… сидел в машине?

– Да.

У Реми сжалось сердце. Она моментально вспомнила свои ощущения в тот несчастный день, когда на ее глазах перевернулся катер ее жениха Ника Остина. Онемев от ужаса, Реми молила Бога, чтобы Ник вынырнул на поверхность и помахал ей рукой: не волнуйся, все в порядке. Но он не появился. Лишь спустя четыре часа спасатели нашли его бездыханное тело. Воочию убедившись в изменчивости судьбы, увидев, что жизнь человека эфемерна и может оборваться в любую минуту, Реми долго не могла оправиться от потрясения. Отчасти поэтому она и переехала жить к родителям – родные стены давали ей ощущение защиты. Когда разыгралась эта трагедия, Реми было двадцать четыре. А Коул потерял отца в восемь лет, совсем ребенком! Сколько же горя ему пришлось хлебнуть!

– Коул… – прошептала Реми, и на ее глаза навернулись слезы.

– В тот день он повез меня в зоопарк. Мама работала и не смогла поехать с нами. Мы хорошо погуляли и возвращались домой. Внезапно хлынул дождь… Потом нас ослепил свет фар. Помню, отец что-то крикнул и прижал меня рукой к спинке сиденья. А еще через секунду раздался звон разбитого стекла и металлический грохот… – Коул прерывисто вздохнул. – Когда я очнулся, отец лежал у меня на коленях. Все было залито кровью. Я сразу понял, что папе нужна помощь, но не мог открыть дверь. Пришлось вылезать в окно. Полиция уже подоспела. Я потащил полицейского к нашей машине, но напарник крикнул: «Хадсон! Иди скорее сюда!» Полицейский сунул мне в руку платок и велел бежать к отцу, а сам кинулся ко второй машине. «Господи, да это ж сенатор! – воскликнул он. – Нализался, как свинья». Они начали суетиться вокруг сенатора, а я плакал и прижимал платок к шее отца… но остановить кровотечение не мог… я был слишком мал, а полицейские так и не помогли мне. Они спасали жизнь сенатору.

«А заодно спасли и его репутацию, обвинив в столкновении человека, который уже не мог защититься, не мог ничего доказать», – с горечью подумала Реми.

Но говорить ничего не стала, а просто обняла Коула и крепко прижала его голову к своей груди.

Реми и сейчас не могла вспомнить эту сцену без боли. Захваченная воспоминаниями, она даже не сразу сообразила, что сидит, судорожно вцепившись в спинку дивана. Костяшки ее пальцев побелели от напряжения. Взгляд Реми рассеянно скользнул по выключенному телевизору и… остановился, словно застряв на темном экране.

– Я помню, как-то раз мы с тобой смотрели телевизор, но… не фильм, а… – Реми нахмурилась, напрягая память, и вдруг удивленно воскликнула: – Там показывали тебя! Ты выступал в программе новостей. Только вот почему? Погоди-ка… Вспомнила! Под Рождество ты устроил банкет для сотрудников на борту нашего корабля. Да-да! Палуба была украшена разноцветными лампочками, гирляндами. Получилось так красиво, что этим даже заинтересовалось телевидение.

Реми вспомнила ослепительно красивую мулатку, ведущую телепрограмм.

– Это потрясающе, мистер Бьюкенен! – заявила та, одарив Коула и зрителей белозубой улыбкой. – Скажите, пожалуйста, а как вам пришла в голову идея отпраздновать Рождество на корабле?

Коул, который вообще-то был не особенно щедр на улыбки, просиял.

– В нашем городе такое обилие развлечений, что мы легко упускаем из виду главное: ведь Новый Орлеан – второй по величине порт в стране. Он уступает только Нью-Йорку. Компания «Кресент Лайн», созданная сто пятьдесят лет тому назад, гордится тем, что ее колыбелью был Новый Орлеан. Но, если изо дня в день сидишь в конторе, понемногу начинаешь забывать о воде и кораблях. Я был совершенно потрясен, выяснив недавно, что большинство сотрудников компании – не говоря уж об их семьях – ни разу не ступали на палубу наших судов… Ну и когда мы собрались устраивать рождественский ужин, я решил, что это прекрасный повод изменить ситуацию к лучшему и напомнить всем, чем занимается на деле «Кресент Лайн».

– Примерно три месяца назад «Кресент Лайн» потеряла корабль, – сочувственно сказала мулатка. – Может быть, это тоже повлияло на ваше решение устроить банкет на палубе?

– Да, действительно, один из танкеров попал в шторм. К счастью, обошлось без человеческих жертв. А значит, нам тем более есть что отпраздновать.

На этом интервью закончилось. Что было потом, Реми не помнила, хотя вполне могла догадаться. Однако ее это сейчас не интересовало. Ей хотелось спросить Коула о другом.

– Мы отпраздновали это Рождество вместе?

– Не совсем. Мы были вместе в сочельник, – уклончиво ответил Коул.

– И что мы делали? – Реми подошла к кожаному дивану, на который улегся Коул.

– Поехали на Сент-Джеймскую площадь и смотрели, как на набережной жгут костры.

– Да-да, чтобы осветить путь Санта-Клаусу, – подхватила Реми, вспомнив обычай, принесенный в эти края первыми поселенцами.

В канун Рождества на берегу Миссисипи всегда разводили костры, чтобы Санта-Клаус нашел дорогу к домам людей. Реми улыбнулась, вспомнив семилетнего скептика, который старательно изображал перед взрослыми, что он уже вырос и глупые детские забавы кажутся ему смешными.

– Ты веришь в Санта-Клауса? – спросил его Коул.

– Нет! – гордо ответил малыш.

Коул присел перед ним на корточки и серьезно произнес:

– Ну и ладно. Зато Санта-Клаус в тебя верит. И всегда будет верить!

Когда Коул выпрямился и подошел к Реми, она нарочито громко сказала:

– А ты до сих пор веришь в Санта-Клауса, правда?

– Правда, – без тени улыбки ответил Коул.

И Реми заподозрила, что он не шутит…

Она отвлеклась и прослушала половину рассказа Коула о том сочельнике.

– …Потом мы вернулись ко мне, подарили друг другу подарки и пошли в церковь.

– И что ты мне подарил? – поинтересовалась она.

– Старинную брошь.

Реми почувствовала: это был не простой подарок. Видно, Коулу эта вещица особенно дорога.

– Брошь досталась тебе от мамы?

– Нет, от бабушки.

Реми ахнула и схватилась за горло.

– Брошь с топазом, да?

Та, что была на ее платье в Ницце!

– Коул! Почему мы расстались? Из-за чего поссорились? – Реми так разволновалась, словно от его ответов зависела ее жизнь.

– Да все из-за того же: тебе не понравилось, что я упрекаю твоих родных в непомерной жадности, – помрачнев, ответил Коул. – Вот и сейчас стоит мне об этом упомянуть, как ты начнешь кипятиться.

Коул был прав. Реми взбесили его слова, и она этого не скрывала.

– А чего ты ждал? Это же мои родные.

– Мы опять поссоримся, – сухо предупредил он.

– Но в Ницце, когда мы были в отеле, ты вел себя по-другому, – возразила Реми. – В чем дело? Почему ты так переменился? Сегодня в порту и потом, в офисе, ты упорно отгораживался от меня, словно не хотел иметь со мной ничего общего. Почему?

Коул смерил ее долгим печальным взглядом.

– Вчера в аэропорту, когда ты стояла в окружении родных, я вдруг отчетливо понял: семья для тебя главнее всего на свете, ты всегда будешь отдавать предпочтение родственникам.

– Как ты можешь так говорить? Я же люблю тебя.

– Да, но по-своему.

Реми закрыла ему рот рукой, не желая больше слушать то, что считала вздором.

– Неправда! Я просто люблю тебя, безо всяких «но»!

Однако Коул решительно отвел ее руку.

– Не надо меня мучить, Реми. Мне и без того тяжело. Если б ты знала, как мне хочется тебе поверить!

– Но я не обманываю! – воскликнула Реми. – В тот вечер, когда на меня напали, у меня на платье была твоя брошка. А я бы не надела ее, если бы не хотела с тобой помириться. Неужели не понятно?

У Коула вырвался хриплый стон, и, не в силах больше сдерживаться, он притянул Реми к себе. Поцелуй его был таким же пылким и нежным, как в Ницце. И она мгновенно откликнулась на него.

Коул принес Реми в спальню и принялся раздевать. Она порывалась раздеться сама, но он не позволил. Откинув полосатое покрывало, Коул осторожно положил Реми на кровать и поспешил скинуть свою одежду. Она приподнялась на локте и наблюдала за ним из-под полуопущенных век. Потом откинулась на подушку. Их взгляды встретились, и огонь страсти выплеснулся наружу.

Коул давал себе слово не торопиться, но он слишком стосковался по Реми и мгновенно потерял голову. Его опьянил аромат ее кожи, он осыпал тело любимой быстрыми жадными поцелуями, изнемогая от желания. Когда губы возлюбленного прикоснулись к ее груди, Реми затрепетала и прошептала ему на ухо:

– Люби меня, Коул!