Мата Хари. Подлинная история легендарной шпионки XX века

Глава 19

Капитан Бушардон посчитал правильным дать Мате Хари возможность подумать обо всем, что она ему уже успела рассказать. Она была в заключении ровно месяц и наилучшим образом рассказала свою сторону истории. Это была многоцветная история из путешествий, любви, флирта и шпионских интриг. Из этой международной мешанины капитан Бушардон выудил некоторые вещи, вписывающиеся в его схему и в его профессию охотника за шпионами. Следующие четыре недели Бушардон не допрашивал свою подозреваемую. Поэтому ей ничего не оставалось, кроме как сидеть в камере, совершать ежедневную прогулку в тюремном дворике, общаться с адвокатом, врачами и священниками — и размышлять.

Ее мысли были заняты в большой степени Вадимом Масловым. С момента ареста она не получала вестей от него. Русский офицер, как и барон ван дер Капеллен и многие другие, не имел понятия, где она находится. Все ее контакты с внешним миром осуществлялись через мэтра Клюне и капитана Бушардона. Последний смог, наконец, получить сведения об ее русском возлюбленном. Маслов был тяжело ранен и написал ей письмо с упреками, что она его забыла. Письмо передали капитану Бушардону. Бушардон сообщил ей этом. Потому в этом месяце все ее мысли вдруг сосредоточились на Вадиме. В отчаянии она написала Бушардону письмо:

«Я благодарна вам за известие о капитане Маслове. Я очень беспокоюсь и постоянно плачу из-за этого. Пожалуйста, попытайтесь связаться с госпиталем в Эперне. Я очень вас прошу. Я так страдаю от мысли, что он, возможно, умер, а я не была рядом с ним. И он даже думает, что я забыла о нем. Вы не можете себе представить, как я страдаю. Пожалуйста, выпустите меня отсюда. Я этого просто не вынесу…»

Но у Маты Хари не было ни малейшего шанса выбраться из тюрьмы. 12 апреля ее снова вызвали в канцелярию. Бушардон начал новую атаку.

— До сего времени, — сказал он, — мы разрешали вам высказываться, не перебивая. У вас были все возможности построить вашу защиту в деталях. Теперь мы хотим попросить вас ответить на некоторые вопросы. Прежде всего — когда вы впервые вошли в бюро нашей контрразведки на бульваре Сен-Жермен, 282, вы уже были немецкой шпионкой?

Мата Хари была ошарашена.

— Конечно нет, капитан. Кроме того, когда я тогда шла на бульвар Сен-Жермен, я хотела попытаться получить разрешение на поездку в Виттель.

Тогда Бушардон начал переплетать любовную жизнь Маты Хари с ее — по его убеждению, реальной — шпионской деятельностью.

— Пожалуйста, не удивляйтесь нашему вопросу… Разве вы сами не говорили, что вы — «женщина мира», «международная женщина», и разве не признавали, что незадолго до начала войны имели интимную связь с лейтенантом Альфредом Кипертом из одиннадцатого гусарского полка в Крефельде?

— Тот факт, что я была в любовной связи с некоторыми людьми, вовсе не означает, что я занималась шпионажем. Я никогда не занималась шпионажем для Германии. За исключением Франции, я никогда не шпионила и ни для какой иной страны. Как профессиональная танцовщица я могла, естественно, встречаться с людьми и в Берлине без всяких подозрительных мотивов, которые вы пытаетесь связать со мной. Кроме того, я сама назвала вам имена этих людей.

В тот день не было больше ничего важного. Это был один из самых коротких ее допросов.

Снова последовала пауза на несколько недель. В мозгах Бушардона начала складываться цельная картина из рассказов Мата Хари. Каждый немец, с которым она общалась, становился новым звеном в цепи — искусственно сконцентрированного — обвинительного материла, с помощью которого он хотел изобличить ее. Он забыл — или сделал вид, что забыл, — о том, что его подозреваемая действительно знала многих людей уже давным-давно и что было множество вещей, о которых она могла с ними говорить. Он был просто убежден, что каждый ее разговор с французами служил лишь цели получения информации. А каждый разговор с немцами — либо передаче собранной информации, либо получению новых инструкций.

Просидев в тюрьме два месяца, Мата Хари, наконец, получила разрешение поддерживать контакт с внешним миром. Но эти контакты могли осуществляться только через нидерландское посольство. Потому 16 апреля 1917 года она написала уже упомянутое выше письмо в консульство, поступившее туда 22 апреля.

«Я прошу вас о дружеской услуге помочь мне. Уже шесть недель я нахожусь в тюрьме «Сен-Лазар» по обвинению в шпионаже, которым я никогда не занималась. Пожалуйста, сделайте для меня все, что в ваших силах. Я вам буду за это очень благодарна. Если это возможно, проинформируйте мою служанку, не упоминая об аресте, просто напишите, что у меня трудности с выездом из Франции и чтобы она не волновалась, потому, пожалуйста, напишите ей от моего имени письмо. Ее адрес: Анна Линтьенс, Ниуве Ойтлег, 16, Гаага.

Вы можете мне поверить, что я почти сошла с ума от горя. Попросите еще графа ван Лимбург-Стирюма, секретаря нашего посольства, чтобы он сделал все возможное для меня, что в его силах. Он хорошо знает меня и моих хороших друзей в Гааге».

Письмо было подписано «Маргерит Зелле МакЛеод — Мата Хари». В нем есть одна ошибка, связанная, вероятно, с монотонностью тюремного существования. 16 апреля, когда она писала письмо, она была не шесть, а уже девять недель в тюрьме.

Раздумывая, как ему действовать дальше, капитан Бушардон получил новые сведения из военного министерства. С его точки зрения, они были решающими и окончательными для дела. Как он писал позднее в своей книге «Воспоминания» (1953): «Я постоянно возвращал ее к документу, определившему ее смертный приговор».

По словам Бушардона, вот что произошло и вот как он действовал:

«Следствие можно было назвать практически законченным, когда военное министерство 21 апреля передало мне текст перехваченных телеграмм, которыми обменивались фон Калле и Германия в период с 13 декабря 1916 года по 8 марта 1917 года».

Бушардон не пишет, почему военное министерство, располагавшее такими сведениями, ждало больше шести недель, прежде чем сообщить их человеку, которого нужно было проинформировать о них с самого начала, — капитану Бушардону.

«Внезапно дело стало кристально ясным. Маргарет-Гертрюд Зелле поставляла фон Калле много сведений. Каких сведений? Я не думаю, что могу выдать их, потому что до сих пор связан своей присягой. Я могу только сказать, что они, особенно нашим центром, рассматривались как сведения, частично содержащие важную правдивую информацию. Для меня это подтвердило, что шпионка в любом случае поддерживала связь со многими офицерами и что она была достаточно хитра, чтобы задавать им определенные коварные вопросы. Одновременно ее связь с другими кругами обеспечивала ей возможность получать информацию о нашей политической ситуации».

Что же это были за сведения, которые Бушардон не мог раскрыть даже в 1953 году? Сведения, которые, по мнению центра, «частично» содержали «важную правдивую информацию»? Эта информация касалась уже упомянутого весеннего наступления 1917 года, о котором все знали, что оно будет. Кроме того, она вертелась вокруг разговора Бриана и принцессы Мари Бонапарт о греческом короле.

Тридцать шесть лет после того, как капитан Бушардон закрыл дело Маты Хари, он все еще несгибаемо придерживался мнения, что этому документу, предопределившему смертный приговор, следует дать положительную оценку:

«В любом случае она была в состоянии задавать определенные коварные вопросы». Во всем прочем он, очевидно, сомневался. И если сведения, которыми Мата Хари снабжала фон Калле, были настолько важными, что французы ее расстреляли, то почему данные, которые она передала им, — об операциях подлодок у Марокко и о знании немцами французского радиокода — названы им «устаревшими и не имевшими никакого значения»?

1 мая Бушардон сидел напротив своей жертвы в совершенно другом настроении. Теперь он, по своей теории, обладал всеми козырями в руке. Он начал день с вводного вопроса.

— На одном из ваших предыдущих допросов вы сказали мне, что были не в состоянии рассказать фон Калле какие-либо важные сведения военного или политического характера, потому что покинули Францию за сорок три дня до того. Я хотел бы указать вам на то, что есть сведения, которые важны и по прошествии сорока трех дней.

— Я повторяю, что я пошла на встречу с фон Калле не ради собственных интересов. Я не знала до того ни его имени, ни его звания. У меня не было ни малейших представлений. Капитан Ладу настоятельно рекомендовал мне доказать мои способности и надежность. Потому, когда я после моих приключений в Фалмуте снова оказалась в Мадриде и не получила никаких инструкций, я сказала себе: «Если ты по собственной инициативе войдешь в контакт с немцами, то капитан заплатит тебе, когда ты вернешься в Париж». Я никогда не пыталась что-то скрывать. Я в письменной форме всегда держала капитана Ладу в курсе дела. Если я, возможно, не называла военного атташе по имени, то я достаточно точно сообщала, что установила контакт с важным лицом в немецком посольстве. Кроме того, я все подробно рассказала полковнику Данвиню, которому я сообщила еще три важные новости. Мне казалось, что полковник передал эти сведения дальше по инстанциям, приехав в Париж, но он не сказал, от кого они. Если бы французы не были довольны моими услугами, то они просто не дали бы мне визу для возвращения во Францию. Это было бы более правильно.

Тут Бушардон и вытащил свой главный козырь — тот самый, который считал уже готовым смертным приговором.

— Несколько дней назад мы получили достоверное подтверждение, что вы разыграли очень дерзкую комедию с нашей контрразведкой и также с нами. Вы — агент Х-21 и принадлежите к центральному информационному бюро в Кёльне. После того, как вы в 1916 году во второй раз были посланы во Францию, вы сделали вид, что приняли предложение капитана Ладу отправиться по его заданию в Бельгию. За месяц ноябрь 1916 года вы получили в Париже 5000 франков, отправленных из Германии. И, наконец, вы сообщили фон Калле целый ряд важных политических, дипломатических и военных сведений.

Но Мата Хари вовсе не была огорошена этими разоблачениями.

— Вы совершаете ту же ошибку, что и капитан Ладу, когда он утверждал, что я агент АФ-44 из Антверпена, или англичане, настаивавшие на том, что я Клара Бенедикс. Вы просто принимаете меня за кого-то другого. Где-то тут скрыта ошибка. Капитан Ладу и англичане тоже думали, что у них на руках есть доказательства. Но факты заставили их передумать. Я еще раз утверждаю, я не по собственной инициативе и не в собственных интересах пришла на бульвар Сен-Жермен.

— Ну, а теперь — если нам так нужно вас убедить, то я должен сказать вам, что у нас есть полный текст одной радиограммы, которую фон Калле отправил 13 декабря в Берлин и которая достигла своего места назначения. Что же сообщает в ней фон Калле? «Агент Х-21, принадлежащий к центральному информационному бюро в Кёльне, в марте отправлена во второй раз во Францию и прибыла туда. Она притворилась, что примет предложение по оказанию услуг французскому разведывательному бюро и в его интересах выполнит пробное задание в Бельгии. Она хотела прибыть из Испании в Голландию на борту корабля «Голландия», но была 11 ноября арестована в Фалмуте, потому что ее приняли за кого-то другого. После того, как ошибка была обнаружена, ее вернули в Испанию, потому что англичане по-прежнему считали ее подозрительной». Это же вы, не так ли? Вы же сами добровольно и во всех подробностях описали нам ваши злоключения в Англии, чтобы идентификацию тут можно было считать абсолютно точной. Но если вы это лицо, то вы и агент Х-21. Только не пытайтесь рассказывать, что вы лишь обманывали фон Калле, разыгрывая перед ним вашу принадлежность к агентуре немецкой разведки, и выдумали ваш кодовый номер. Фон Калле, естественно, не упустил бы возможности проверить эти сведения по линии своей организации. 23 декабря 1916 года он получил инструкцию о выплате Х-21 трех тысяч франков. Но вы потребовали за информацию десять тысяч франков. Какую информацию передали вы фон Калле, которая была настолько высоко оценена Берлином, чтобы вам выплатили пусть и не желаемые десять тысяч, но все-таки три тысячи франков? Ведь фон Калле заплатил вам 3500 песет и сообщил об этом в Берлин 26 декабря 1916 года.

— В Испании полно немецких агентов, — ответила Мата Хари. — И в каждой телеграмме могут быть ошибки. Возможно, фон Калле хотел разузнать, кто я есть и каких людей я знаю. Возможно, он подкупил служащих отеля «Ритц», чтобы они просматривали мою почту и собирали обо мне сведения. Кроме того, мне нужно отметить, что некая госпожа Блюме тоже была арестована на борту «Голландии». Она была немкой, приехавшей из Голландии. Этот арест состоялся, правда, не в том рейсе, которым путешествовала я, а в другое время.

— Нет ни малейшей возможности для какой-то путаницы. Фон Калле говорит о Х-21, что ее служанка живет в Голландии и ее зовут Анна Линтьенс.

— Фон Калле может говорить все, что захочет. Может быть, он узнал об этом из моих телеграмм тем самым путем, на который я вам указывала. Если я отсылаю телеграмму, то не иду сама на почту, а отдаю ее портье в отеле. Во всяком случае, я не Х-21. Фон Калле не платил мне ни единого су. Три тысячи франков, которые я получила в ноябре 1916 года, и деньги, полученные в январе 1917 года, были от моего любовника, барона ван дер Капеллена.

— Вам следовало бы оставить ваши рассказы о бароне ван дер Капеллене. Мы уже знаем, по каким каналам вам поступали деньги от немецкой разведки. У нас есть еще две радиограммы от фон Калле, от 26 и от 28 декабря. Первая гласит:

«Х-21 телеграммой через голландского консула в Париже потребует, чтобы ее горничной в Рурмонде были выплачены дальнейшие суммы. Она просит вас сообщить об этом консулу Крэмеру в Амстердаме».

Во второй телеграмме сказано:

«Х-21 завтра прибудет в Париж. Она просит, чтобы сумма в 5000 франков была немедленно при посредничестве консула Крэмера в Амстердаме и ее горничной Анны Линтьенс в Рурмонде переведена в Париж через голландского консула Бюнге и выплачена через «Комптуар д'Эскомпт».

Таким образом, 4 ноября 1916 года вы получили пять тысяч франков. Ту же сумму перевели вам 16 января 1917 года. К ним нужно добавить 3500 песет, выплаченные вам фон Калле в Мадриде. Всего вы получили от немцев за два с половиной месяца около 14 тысяч франков. Это, конечно, далеко не миллион, который вы так смело пытались требовать у нас. Но размер этих сумм все-таки показывает важность услуг, оказанных вами немцам. Они доказывают также положение, занимаемое вами среди немецких шпионов. В любом случае они также доказывают, что ваша горничная во всей этой игре исполняла роль посредницы и что все письма, которые она писала вам и в которых упоминала разные денежные суммы, которые якобы поступали к вам от барона ван дер Капеллена, были не более чем блефом и театром.

Мата Хари попыталась объяснить:

— Я писала моей горничной из отеля «Ритц» и даже отправляла телеграммы, в которых просила о деньгах. Я на самом деле любовница барона ван дер Капеллена. Он полковник второго гусарского полка и женатый мужчина. Он всегда просил меня никогда не посылать ему писем или телеграмм с какими-то нежностями или просьбами о деньгах. В такой маленькой стране, как наша, цензура очень строга. Моя горничная — достойная женщина, служащая мне уже восемь лет. Она знакома с моей интимной жизнью. Потому она всегда была посредницей между полковником и мной. Когда я приехала из Виттеля, у меня было очень туго с финансами. Я ошиблась с суммой, которую взяла с собой из Голландии. А, кроме того, капитан Ладу не заплатил мне ничего, зато задержал меня на месяц дольше, чем я собиралась оставаться…

(Прерву ее монолог и поясню, что она вернулась из Виттеля в Париж в сентябре и лишь в начале ноября предприняла поездку домой в Голландию.)

— Что же подозрительного в том, что я попросила своего любовника прислать мне денег? Я не могу вспомнить, чтобы в разговоре с фон Калле упомянула хоть что-то, о чем говорится в телеграмме от 13 декабря. Что я что-то говорила о греческой принцессе, то это я помню. Он говорил, что прилагаются усилия отлучить от престола Константина и посадить на трон принца Георга. Я только знаю, что ответила, что кое-что читала о скандале, в котором была замешана греческая принцесса.

Тут капитан Бушардон продолжил зачитывать ей информацию, содержавшуюся в радиограмме фон Калле от 14 декабря. Она касалась бельгийского шпиона Аллара, невидимых чернил и десанта в устье Шельды.

— Я точно не говорила с фон Калле о разработке французами невидимых чернил, — возразила Мата Хари. — Что касается бельгийца Аллара, то я не думаю, что упоминала его в разговоре с фон Калле. Правда, я несколько раз говорила о нем в отеле «Ритц» в Мадриде, где это могли подслушать разные люди. О десанте в устье Шельды я не могла говорить по той простой причине, что совсем ничего об этом не знала.

Бушардон вернулся к случаю с британским агентом.

— Я хотел бы вам наглядно показать, что для человека, предложившего свои услуги Франции, это очень странное поведение, когда вы открыто и в присутствии персонала отеля — о котором вы сами сказали, что он проявлял очевидное любопытство, — говорите о том, что некий Аллар — английский шпион.

Если это служило его целям, ход мыслей Бушардона всегда принимал странные формы. Утверждение Маты Хари, что фон Калле, возможно, подкупил служащих «Ритца», чтобы те читали ее почту, он не принял на веру, даже посчитал это утверждение абсурдным. А возможность того, что те же самые служащие отеля могли бы сообщить фон Калле об упоминании Матой Хари имени Аллара как британского шпиона, была для него вполне приемлемой. Он не только с ходу принял ее, но даже воспользовался ею как одой из причин для последующей казни своей жертвы.

Бушардон продолжал указывать на то, что «информация о невидимых чернилах имела огромную важность», ведь это означало, что немцы узнают, что французы раскрыли состав и принцип использования их сверхсекретных чернил, открытие, которое французам не удалось сделать до 9 октября 1916 года. И это — сделал вывод Бушардон — было как раз за месяц до того, как Мата Хари выехала из Парижа в Испанию.

Мата Хари вернулась к предыдущему обвинению капитана:

— Вы все время утверждаете, что я предложила французской контрразведке свои услуги. Это не так. Я вообще ничего не предлагала капитану Ладу. Это он попросил меня работать для него. Я согласилась лишь через месяц и после долгого обдумывания. К тому времени у меня уже были большие планы, но я не знала, увенчаются ли они успехом. В любом случае — так как мне должны были заплатить лишь после выполнения моей работы, я ничего не украла у капитана. Что касается чернил — я клянусь, что не знаю вовсе ничего об этом.

— Какие чернила для тайнописи вы получали от немцев, прежде чем встретились с фон Калле?

— Я повторяю, что не имела никаких контактов с немцами, до того как познакомилась с фон Калле. Это достаточная причина, чтобы у меня не было никаких чернил, о которых вы говорите.

— Итак, тогда я предъявлю вам улики. Не зная, что вы арестованы, Берлин 6 марта послал фон Калле следующее сообщение: «Пожалуйста, сообщите нам, была ли проинструктирована агент Х-21, что для всех донесений следует использовать невидимые чернила, переданные ей, и показали ли ей, что применение этих чернил не может быть обнаружено противником». Еще 23 декабря — чтобы держать вас в курсе дела — немецкая разведка послала фон Калле такое сообщение: «Невидимые чернила, которыми располагает Х-21, не могут быть обнаружены французами, если бумагу до и после применения чернил обрабатывать точно по инструкции».

— Я вообще ничего не понимаю в этой вашей истории с секретными чернилами, — возразила Мата Хари. — Я никогда в жизни не пользовалась чернилами для тайнописи, а, кроме того, где бы я могла спрятать их в Англии, когда там обыскали весь мой багаж, а все туалетные принадлежности проверяли химическими методами? И, наконец, еще раз — я не агент Х-21.

Но Бушардон еще не закончил:

— Мы просим вам серьезно подумать обо всем, что обсуждалось сегодня. Вы упоминали некие сведения, которые передавали полковнику Данвиню и капитану Ладу и о ценности которых нам придется судить самим. Но не могли ли вы руководствоваться при этом иными соображениями? Вам было тяжело дальше жить в Мадриде, как вы жили, и по-прежнему встречаться с фон Калле. Так как вы точно знали, что за вами всегда следят наши агенты, вам нужно было задуматься об объяснениях, которые вам пришлось бы давать при случае. И потому, чтобы объяснить мотивы ваших посещений немецкого военного атташе и рассеять наши подозрения, вам просто необходимо было действовать так, будто вы поставляете французам некоторые сведения. Это основополагающий принцип любой разведывательной игры. Вы слишком умны, чтобы не учитывать это.

— Я могу только повторить, что уже говорила всегда. Я никогда не делала французам каких-либо предложений по моей собственной инициативе. Я не специалист в шпионских делах, потому что просто никогда о них не думала — пока меня не привел к ним разговор с капитаном Ладу. Я понятия не имею, что нужно делать и что нельзя. Я сказала ему прямо и четко: «Капитан, если я получу для вас информацию, обязательно проверьте ее перед тем, как воспользоваться. Я могу вам передавать только то, что и как я слышу». И когда он предложил мне французские невидимые чернила, я отказалась. Во всяком случае, это был бы очень милый подарок для немцев — если бы я работала на них.

И когда он соблазнял меня возможностью познакомиться с его агентами, я тоже отказалась. Но если бы я была на службе у немцев, то как же я упустила бы такую возможность передать им их имена?

Когда я заметила, что капитан Ладу несколько недоверчив, я сказала ему: «Я не хочу знать никаких ваших секретов, дайте мне действовать моими собственными методами. Я прошу от вас только одного: оставьте меня в покое». — «Хорошо», — ответил он. И мы пожали друг другу руки.

— Как бы то ни было, — сказал капитан Бушардон, — мне кажется странным, что вы отрицаете правильность информации, которую фон Калле так досконально точно радировал в Берлин. Когда он, к примеру, 23 декабря 1916 года сообщал своему шефу, что Х-21 просила срочно заплатить ей 5000 франков при посредничестве ее горничной через банк «Комптуар д'Эскомпт» в Париже, то тут он ничего не выдумал. Потому что 16 января 1917 года деньги поступили. Следовательно, вы дали ему очень точные инструкции, которые он уверенно передал дальше в Берлин.

— Я отправляла Анне Линтьенс телеграммы из Лондона и из Мадрида и поручала ей попросить денег у барона.

— Но все это еще не объясняет, каким образом фон Калле, не проинформированный вами о сумме, посреднике и о банке, смог правильно сообщить в Германию все эти детали.

Мата Хари упорно стояла на своем объяснении:

— Кто угодно мог ему сообщить эти подробности из содержания моей собственной телеграммы к моей горничной.