Мата Хари. Подлинная история легендарной шпионки XX века

Глава 24

Процесс против Маты Хари начался, когда военные кризисы во Франции достигли отчаянного апогея. Никогда после 1914 года, когда немцы стремительно наступали на Париж, а французское правительство было вынуждено бежать из столицы в Бордо, мораль французских войск не падала так низко. В 1916 году потери на полях сражений были гигантскими. Вспыхнувшая в России революция, начавшаяся в марте 1917 года в Петрограде, нанесла по союзникам тяжелый удар. Хотя правительство Александра Керенского еще какое-то время и продолжало войну на стороне Франции и Англии, ситуация на Восточном фронте резко и быстро ухудшалась.

В апреле и мае 1917 года англичане прорвали линии обороны немцев под Аррасом. Но эта храбрая операция не принесла заметного улучшения ситуации. Немцы остановили продвижение противника. А когда немцам удалось отбить неудачное французское наступление под командованием генерала Робера Нивелля на реке Эн и в Шампани, с огромными потерями для атакующих, в мае-июне 1917 года во французских войсках вспыхнул бунт. Он охватил в общей сложности шестнадцать корпусов. Пораженческая и пацифистская пропаганда, проникавшая из бесчисленных антиправительственных источников в тылу, подрывала мораль войск. Огромные потери 1916 года и необычайно холодная зима 1917 года ослабили силу сопротивляемости до безнадежности. Войска видели пример русских и ориентировались на них. С пением «Интернационала» они маршировали с красными флагами. Из толпы наугад выхватывали людей, объявляли их зачинщиками бунта, военно-полевые суды приговаривали их к смерти — и тут же расстреливали на месте. Но все это не приносило никакого успеха. Так что полный распад французской армии представлялся уже вопросом нескольких недель.

Перед лицом этого опасного распада правительство решило досрочно сменить генерала Нивелля на посту главнокомандующего на генерала Анри Филиппа Петена. Петен беспощадно подавил бунт и смог, наконец, в некоторой степени нормализовать хаос и восстановить порядок во взбунтовавшихся частях. Только чудо спасло тогда Францию от той участи, которая постигла ее двадцать три года спустя. Не будь этих жестокостей Петена, император Вильгельм, возможно, в 1917 году вступил бы на Елисейские Поля во главе победоносных немецких войск. Точно так же, как это сделал в 1940 году Гитлер.

Отчаянное положение и серьезнейший кризис во Франции в начале лета 1917 года позднее были описаны военным министром, а впоследствии президентом республики Полем Пенлеве такими словами: «Пришел день, когда между Парижем и Суассоном оставалось лишь два полка, на которые мы могли рассчитывать».

Общая ситуация еще больше ухудшилась из-за усиления активности немецких подводных лодок, наносивших большой ущерб судоходству. Для поднятия морали было срочно необходимо отвести внимание общественности от происходящего на фронте. Немедленно понадобился козел отпущения. Одно из средств, которое было в тот момент в распоряжении правительства, называлось усилением охоты на шпионов! На их подлые действия можно было хоть частично списать вину за фатальные события. За сравнительно короткое время было арестовано, осуждено и расстреляно несколько шпионов.

Атмосфера недоверия была такой, что даже сам капитан Ладу в октябре 1917 года угодил в тюрьму. Некий бессовестный Пьер Ленуар обвинил его в шпионаже.

На деньги, которые один из его агентов в Швейцарии получил от немцев, Ленуар купил парижскую ежедневную газету «Ле Журналь», которую затем перепродал группе таких же бессовестных и антиправительственно настроенных французов. Возможно, утешением для Ладу стало, что через некоторое время Ленуар был казнен, когда выяснилось, что он сам был шпионом. Но в октябре 1917 года арестовали именно самого Ладу. Его, правда, вскоре временно выпустили из тюрьмы, но обязали постоянно оставаться в распоряжении военных властей. 2 января 1919 года Ладу арестовали еще раз. 8 мая он предстал перед судом — перед тем же Третьим военным судом, который уже задолго до того закончил смертным приговором дело Маты Хари. Хотя Ладу был признан невиновным, само это дело хорошо показывает ту обстановку психоза и взаимной подозрительности, охватившей Францию в такой степени, что сам начальник разведки и контрразведки армии всерьез подозревался в том, с чем по самой своей должности обязан был бороться. Чтобы лучше понять это, представьте, что в наше время Дж. Эдгара Гувера арестовали бы по обвинению в антиамериканской деятельности.

В этой общей ситуации за обвинительно направленным на Мату Хари указательным пальцем последовали тяжелые обвинения.

Капитан Бушардон сам сфабриковал эпилог обвинения. Он описал свою жертву, как женщину, «знание языков, незаурядный ум и врожденная или приобретенная аморальность которой только способствовали тому, чтобы сделать ее подозреваемой. Бессовестная и привыкшая пользоваться мужчинами, она тип той женщины, которая создана для роли шпионки».

Утверждение, высказанное Мартой Ришар (Рише) в середине тридцатых годов, характерно для общего мнения. Она объясняла, что сама «запросто могла закончить свою жизнь так же, как Мата Хари, вместо того чтобы получить орден Почетного легиона». Во время своей разведывательной работы в Мадриде она тоже на долгое время оставалась без каких-либо инструкций от капитана Ладу и связи с ним.

Марта Ришар заявила это Полю Аллару, французскому писателю, предпринявшему попытку раскрыть тайну Маты Хари. В 1933 году Аллар написал о результатах своего расследования книгу «Тайны войны». Аллар общался со всеми людьми, хоть как-то связанными с процессом, кого он только смог найти, и в результате получил сведения, совершенно противоположные тем показаниям, которые прозвучали в 1917 году. Полковник Лакруа, в 1932 году председатель Военного суда, в компетенцию которого входил надзор за досье Маты Хари, сознался Аллару, что прочел дело. По словам Аллара, полковник не нашел «ни одной конкретной, прямой, абсолютной и неопровержимой улики». Сам Бушардон, несколько поостывший с 1917 года, тоже уже не смог однозначно положительно ответить (в устной форме) на вопрос о виновности Маты Хари.

Поль Аллар выразил общее мнение такими словами: «Я прочел все, что было написано о знаменитой танцовщице и шпионке, — и в результате нисколько не продвинулся с начала моих поисков. Я все еще не знаю, что совершила Мата Хари на самом деле! Спросите среднего француза или пусть даже французского интеллектуала, в чем состояло преступление Маты Хари, и вы убедитесь, что и он этого не знает. Он просто убежден, что она была виновна. Но почему — этого он не знает».

В тревожном настроении, охватившем всю Францию в июле 1917 года, во Дворце правосудия, где 24 июля собрался военный суд, чтобы судить Мату Хари, царила совершенно особая атмосфера. Эхо недавнего бунта на передовой все еще отражалось в стенах здания на острове Сите. С одной стороны судебного зала сидела Мата Хари. Она пока была невиновной — пока ее не признают виновной. Но уже было точно установлено, что она шпионка.

Напротив нее сидел суд присяжных. Он состоял из председателя и шести судей. Все они были офицеры. Между судом и обвиняемой лежало обвинительное заключение — тот самый отчет капитана Бушардона, по которому суду следовало принять решение.

Под давлением атмосферы всеобщего недоверия и подозрения и несмотря на то, что суду были предоставлены исключительно косвенные улики, суд не нашел возможности или мужества признать обвиняемую невиновной.

Подготовленное Бушардоном обвинение превращало самое невинное ее действие в подозрительное. А каждое подозрение становилось виной. Процесс мог завершиться только одним приговором: «Виновна!» Но, несмотря на это, среди присяжных были расхождения во мнениях. В царящей тогда обстановке это было удивительно и даже требовало мужества. На три из всего восьми пунктов обвинения один из членов жюри ответил «нет». И один из этих пунктов — седьмой, был самым важным, именно он однозначно предусматривал смертную казнь Маты Хари. Все остальные вопросы не имели такого большого значения. Несмотря на все, вокруг седьмого пункта было столько сомнений, что один из офицеров — даже в атмосфере Парижа 1917 года — нашел в себе достаточно силы, чтобы остро спорить со своими коллегами в суде.

Речь шла о жизни человека. Во время войны, когда потеря сотен тысяч жизней стала ежедневной рутиной, это, видимо, не стоило многого. Но это была жизнь. И именно ее обсуждали люди, взвешивавшие улики и доказательства. Нужно было время для обдумывания и подробного обсуждения. Но в деле Маты Хари времени и для того, и для другого было мало.

Процесс начался 24 июля в час дня. В семь часов вечера был объявлен перерыв до 8. 30 следующего утра. И уже во второй день все было решено и завершилось. Причем в эти полтора дня процесса нужно было еще выделить время для чисто формальных юридических действий, вроде оглашения списка присяжных, вступительной речи, зачитывания материалов дела, подведения итогов сказанного председателем суда, речи защитника и совещания присяжных. Если взглянуть на это — а только речь адвоката мэтра Клюне длилась несколько часов, то совсем мало времени оставалось для тщательного расследования дела, для заслушивания свидетелей обеих сторон — обвинения и защиты, для перекрестных допросов и тщательных экспертиз, что, собственно, и не считалось нужным. Бушардон сделал для жюри все еще до того, как дело было передано в суд. Уже протоколы предварительного следствия содержали приговор Мате Хари — «виновна!». Жюри оставалось только этот приговор утвердить.

Присяжные в конце второго заседания 25 июля 1917 года должны были вынести свое решение по следующим восьми пунктам обвинения:

1. Виновна ли вышеназванная Зелле, Маргерит Гертрюд, разведенная, фамилия по мужу МакЛеод, известная так же как Мата Хари, в том, что в декабре 1915 года или в любом случае не в отдаленном прошлом въехала в крепость Париж с целью получения документов или сведений в интересах Германии, враждебного государства?

2. Виновна ли она в том, что во время своего пребывания в Голландии в первые шесть месяцев 1916 года или в любом случае не в отдаленном прошлом передавала Германии, враждебному государству, особенно в лице консула Крамера, документы или сведения, которые могли нанести вред операциям нашей армии или угрожать безопасности ее мест дислокации, баз и других военных сооружений?

3. Виновна ли она в том, что в Голландии в мае 1916 года или в любом случае не в отдаленном прошлом занималась шпионажем в пользу Германии, враждебного государства, в лице вышеупомянутого Крамера, с целью облегчить проведение запланированных противником операций?

4. Виновна ли она в том, что в июне 1916 года или в любом случае не в отдаленном прошлом въехала в крепость Париж с целью получения документов или сведений в интересах Германии, враждебного государства?

5. Виновна ли она в том, что с мая 1916 года или в любом случае не в отдаленном прошлом занималась шпионажем в пользу Германии, враждебного государства, представленного в лице Крамера, с целью облегчить проведение запланированных противником операций?

6. Виновна ли она в том, что в Мадриде в декабре 1916 года или в любом случае не в отдаленном прошлом занималась шпионажем в пользу Германии, враждебного государства, в лице военного атташе фон Калле, с целью облегчить проведение запланированных противником операций?

7. Виновна ли она в том, что при тех же обстоятельствах места и времени передала Германии, враждебному государству, в лице вышеупомянутого фон Калле, документы и сведения, которые могли нанести вред операциям нашей армии или угрожать безопасности мест ее дислокации, баз и других военных сооружений, причем вышеназванные документы и сведения касались в основном внутриполитических проблем, весеннего наступления, раскрытия французами секрета немецких невидимых чернил и раскрытия имени одного агента на службе Англии?

8. Виновна ли она в том, что в Париже в январе 1917 года или в любом случае не в отдаленном прошлом занималась шпионажем в пользу Германии, враждебного государства, с целью облегчить проведение запланированных противником операций?

Мата Хари, которую на время процесса содержали в тюрьме «Консьержери» близ Дворца правосудия, не имела представления о том, что ее ожидало, когда после полудня 24 июля вошла в зал суда. На ней было синее платье с глубоким вырезом, на голове — шляпа, похожая на треуголку. Пройдя через несколько дворов и поднявшись по винтовой лестнице на второй этаж, она через маленькую боковую дверь вошла в зал. Наступил момент, когда она предстала перед присяжными.

Семь господ, сидевшие на скамье присяжных, все без исключения были членами Третьего военного суда военной администрации и в качестве таковых назначались военным губернатором. Они дали присягу «честно хранить тайну совещания». Жюри возглавлял пятидесятичетырехлетний подполковник Альберт Эрнест Сомпру из «Республиканской Гвардии». Список званий членов суда шел от самого низшего до самого высшего. Самым низшим по званию был лейтенант Седьмого кирасирского полка (кавалерия) Жозеф де Мерсье де Малаваль, который прослужил затем в армии до 1945 года. Его участие в процессе над Матой Хари либо не произвело на него никакого впечатления — что очень маловероятно, — либо он всегда испытывал в связи с этим чувство стыда. По рассказу его жены, с которой я разговаривал в 1963 году, он никогда об этом суде ничего не рассказывал.

К настоящему моменту все присяжные этого процесса уже умерли. Фернан Жубер, шеф батальона 230-го полка ополчения, родился в 1864 году. Капитан жандармерии Жан Шатен, который в 1914 году уже не был на активной службе, родился в 1861 году. Родившийся в 1862 году Лионель де Кейа жил на Марсовом поле и был единственным среди присяжных парижанином. В 1917 году он служил в звании капитана в 19-м эскадроне снабжения. Анри Дегюссо, родившийся в 1860 году, был, как и Жубер, лейтенантом ополчения, но не в 230-м, а в 237-м полку. Седьмым членом жюри был адъютант артиллерии 12-го полка — Бертомм.

Кроме этих семи мужчин, напротив Маты Хари стоял еще лейтенант Андре Морне, представлявший, как обвинитель, «правительственный комиссариат», и адъютант Ривьер — секретарь, фиксирующий ход заседания. Со стороны Маты Хари, немного ниже, прямо перед ней, сидел ее адвокат, мэтр Эдуард Клюне, которому было семьдесят четыре года.

В начале процесса публике было разрешено присутствовать на заседании. Люди заполнили скамьи на другом конце зала, когда Мату Хари «свободную и без наручников» ввели в зал, где с ней поздоровался председатель суда. Как обычно, перед полковником Сомпру лежали все необходимые сборники законов: военный кодекс, уголовный кодекс и комментарии к уголовному кодексу. Ведение процесса должно было соответствовать всей предусмотренной законами процедуре.

Когда Мату Хари спросили об ее имени, дате и месте рождения, профессии и месте жительства, она сказала, что ее зовут «Зелле, Маргерит Гертрюд» (так записал в протокол секретарь-француз), ей «сорок лет, родилась в Леувардене (Голландия), разведена, танцовщица» и до своего ареста жила в Париже, «на бульваре Капуцинов, 12». Это был адрес «Гранд-Отеля». (Главный вход был в то время на бульваре Капуцинов. Лишь позже его перенесли на Рю Скриб. Хотя Мата Хари и назвала «Гранд-Отель» в качестве своего официального места проживания в Париже, можно с уверенностью сказать, что после своего возвращения из Испании она жила уже не там, а в гостинице «Плаза» на Авеню Монтень. Это следует из телеграмм МИД Нидерландов в голландское посольство в Париже. Однако французские протоколы свидетельствуют, что в момент ареста она была в «Палас-Отеле» на Елисейских Полях. Если это верно, то переехала она туда из отеля «Плаза».)

Затем председатель суда попросил секретаря зачитать порядок слушания дела и состав военного суда. Сразу после этого обвинитель Морне внес предложение вывести публику из зала и сделать процесс закрытым, «потому что существует угроза государственной безопасности». Кроме того, он потребовал «запретить публикацию судебных протоколов».

Мэтра Клюне попросили высказать свое отношение к этим предложениям. Затем присяжные через угловую дверь, в правой по отношению к Мате Хари стене зала, вышли в совещательную комнату, чтобы обсудить эти вопросы.

Когда они вернулись в зал и снова заняли свои места, подполковник Сомпру зачитал обвинителю, сидящему напротив Маты Хари, и публике слева от нее решение жюри: «После заслушивания защитника председатель поставил жюри следующие вопросы:

1. Есть ли причина, чтобы проводить заседание за закрытыми дверями?

2. Есть ли причина, чтобы запретить публикацию протоколов судебного процесса по делу Зелле?

После раздельного голосования по каждому из этих двух вопросов, в соответствии с процедурой, жюри пришло к выводу, что всеобщее знание содержания процесса может угрожать общественному порядку. Жюри также считает, что разрешение на публикацию отчетов о деле Зелле тоже может угрожать общественному порядку. Потому единогласно было решено, что существует причина, чтобы: 1) вывести публику с процесса и 2) запретить публикацию протоколов».

После этого объявления публику попросили покинуть зал. Затем были приняты все меры предосторожности для сохранения в тайне того, что происходило в зале. По этой причине были выставлены посты, не позволявшие публике подойти ко всем дверям зала суда ближе, чем на семь-восемь метров. Секретность была гарантирована. Можно было начинать допросы.

Мата Хари сидела у продольной стены зала, напротив семи высоких окон, находившихся к северу от нее. Прямо над ней на стене висели часы. Рядом с ними находился бюст «Марианны» — символа республики, — взиравшей сверху на обвинителя и обвиняемую. Над головами присяжных, высоко на стене была большая пустая рама, в которой когда-то было изображение Иисуса Христа. Когда в 1905 году во Франции официально церковь была отделена от государства, картину сняли. Места для прессы были пусты, так же пусты, как и скамейки, зарезервированные для публики.

Представитель обвинения лейтенант Морне, очень высокий вегетарианец с длинной бородой, который никогда в рот не брал ни капли спиртного и которому после Второй мировой войны было доверено быть государственным обвинителем на процессе против маршала Петена, открыл заседание. Он упрекнул Мату Хари в том, что ее всегда видели в обществе мужчин в военной форме и что она, очевидно, не показывала никакого интереса к гражданским лицам. При этом было позабыто немало совершенно невоенных французов, с которыми она тоже была знакома. Но отчет Бушардона не придавал этой стороне ее связей почти никакого значения.

Мата Хари объяснила, что военный мундир всегда обладал для нее большой притягательностью, еще после ее замужества, и даже раньше. Но на жюри это не произвело никакого впечатления. Сам этот вопрос, никоим образом не касавшийся ее виновности или невиновности, был быстро оставлен. Следующие вопросы касались поездки Маты Хари в Виттель. Как и на предварительных допросах, она открыто призналась, что у поездки было две причины. Прежде всего, она хотела попить там целебной воды, чтобы поправить свое здоровье, а затем — встретиться там со своим любовником, капитаном Вадимом Масловым.

Лейтенант Морне следовал подсказкам Бушардона. Он выразил свое удивление тем, что она лгала. Когда Ладу спросил ее, почему она хочет поехать именно в это место, она ответила, что ради лечения. В то же время она написала письмо своему любовнику в Голландии барону ван дер Капеллену о том, что чувствует себя хорошо.

Затем речь зашла о деньгах. О 20 тысячах франков от консула Крамера и о двух переводах через банк «Комптуар д'Эскомпт». Второй из этих чеков на 5000 франков был в досье у лейтенанта Морне. Лейтенант хотел знать, за что были эти деньги и как обстояло дело с другими платежами.

Мата Хари рассказывала все точно так же, как капитану Бушардону.

Но ее объяснения никак не подействовали на Морне. Он придерживался доводов Бушардона: в принципе, немцы платили своим шпионам сравнительно мало денег. Никто не заплатил бы ей большие суммы только за то, что она удовлетворяла некоторые его телесные потребности. Если фон Калле заплатил ей тысячи песет или франков, то это могла быть только оплата за услуги — услуги, которые означали опасность для Франции и ничего больше.

Если бы в качестве свидетельницы вызвали Марту Ришар, то она могла бы подтвердить сказанное Матой Хари. Как она сама через много лет напишет в своей книге, военно-морской атташе в Мадриде, Ганс фон Крон, сделал ей на прощание подарок. Когда она ему сказала, что навсегда уезжает во Францию, то «он предложил мне ограненный драгоценный камень, который купил у ювелира в Барселоне». И когда Марта Ришар, незадолго до отъезда из Мадрида, открыла немецкому послу, что была любовницей фон Крона, она сказала ему: «Я принесу вам доказательство, что он содержал меня на деньги, которые были предоставлены в его распоряжение для оплаты услуг шпионов».

Лейтенант Морне сменил направление атаки. Если она приняла от немцев 20 тысяч или даже 30 тысяч франков — все равно за что, — почему тогда она требовала от французов миллион? Ответ у Маты Хари был готов — потому что в этот раз она всерьез собиралась помочь — помочь французам! И с теми связями, которые у нее были, это была бы настоящая помощь. Теперь она хотела шпионить по доброй воле, и это, конечно, стоило своих денег.

Но и такое объяснение не впечатлило жюри. Морне перешел к следующему пункту: почему она скрыла от капитана Ладу, что получила предложение от Крамера в Голландии? И почему она рассказала фон Калле, что французы ее завербовали?

Мата Хари посчитала вопросы лейтенанта Морне совершенно бессмысленными — или он вообще не понимает, что происходит в голове женщины, когда та не только может, но и даже должна использовать разные стратегии для достижения своей цели. Не было никакой причины, сказала она, чтобы сообщать Ладу о предложении Крамера. Она взяла деньги, верно, но она ничего немцам не дала взамен. Что касается фон Калле, то полковник Данвинь просил ее выудить из него информацию, и именно для французов. А так как она уже тогда хотела после возвращения из Лондона вернуться домой в Голландию, то понадеялась получить от него разрешение на транзитный проезд в Гаагу через Германию. Она уже тогда прекрасно знала, что ни в коем случае не поедет снова через Англию!

Мата Хари показала себя твердой. За это время она уже поняла, что мужчины, сидящие напротив, хотят упрятать ее в тюрьму. Логика была на ее стороне. И потому ей казалось совершенно логичным задать жюри встречный вопрос: разве вернулась бы она хоть когда-то в Париж, если бы чувствовала себя хоть в минимальной степени виновной в шпионаже в пользу Германии, после того, как ее уже раз арестовывал Скотланд-Ярд? Это же было бы полным безумием!

А что с ее номером Х-21, упоминаемым в радиограммах, который, по ее собственному признанию, присвоил ей Крамер во время их беседы в Гааге? Это ничего не значит. Это была идея Крамера, которой она не придала никакого значения.

Тема казалось исчерпанной. Лейтенант Морне прошелся по всем пунктам точно так, как их подготовил для него капитан Бушардон. И все равно по каждому из пунктов у него не было ни одного настоящего доказательства, кроме тех, где речь шла об отдельных людях, с которыми общалась Мата Хари. Но ни эти немцы, ни полученные ею деньги не давали однозначно положительного ответа на вопрос, занималась ли она шпионажем и могла ли представлять собой угрозу безопасности Франции. Ничто не указывало однозначно на то, за что ей на самом деле заплатили эти деньги.

Но лейтенант Морне и жюри были довольны ходом процесса. В деле были замешаны немцы и деньги. В Париже 1917 года этого уже было достаточно.

Пришло время допроса свидетелей. Лейтенант Морне объявил, что двое из них не смогли явиться на суд — капитан Маслов и лейтенант Аллор.

Перед столом судей предстал Жюль Камбон, встав как раз между Матой Хари и лейтенантом Морне. Он не давал никаких комментариев. Он лишь подтвердил, что она никогда не задавала ему никаких вопросов политического или военного содержания. На вопрос, почему она назвала его в качестве свидетеля, Мата Хари дает простой ответ: месье Камбон был послом во многих важных местах. Он занимал — и занимает сейчас — одну из самых важных должностей во Франции.

Но для жюри эти показания мало что значили. Слухи об отсутствующих немцах и донесения сомнительных агентов весили на чаше правосудия больше, чем строго личное мнение высокопоставленного французского чиновника.

Адольф-Пьер Мессими, военный министр Франции в момент начала войны, который в свое время писал Мате Хари в Берлин, что не может навестить ее, тоже был приглашен в качестве свидетеля защиты.

Мессими за это время стал генералом. Он не приехал на суд. Его жена написала подполковнику Сомпру письмо, где объясняла, что ее муж в данный момент так сильно страдает от ревматизма, что не может даже выйти из своей комнаты. Кроме того, писала она, все это дело, возможно, основывается на какой-то ошибке, потому что ее муж без сомнений никогда не был знаком с упомянутой персоной.

Согласно Бушардону, зачитывание письма жены Мессими было единственным веселым моментом на заседании. Мата Хари громко засмеялась, и ее смех был заразительным. Она крикнула: «Да уж, хорош! Он никогда меня не знал! Вот так бесстыдство!»

Точно так, как в Мадриде было два «фон К.», так и во французском кабинете министров в 1914 году было два «М-и»: министр внутренних дел месье Леон Мальви и военный министр Адольф-Пьер Мессими. В марте 1926 года, когда одна газета упрекнула Мессими, что он был в очень близких отношениях с Матой Хари, он объяснял: «Еще четырнадцать лет назад эта женщина всеми доступными ей средствами и всеми силами ее искусства соблазна пыталась сделать меня своим любовником». Все это неправда, утверждал Мессими. Он написал Мате Хари якобы только для того, чтобы ей отказать. Так как компрометирующее письмо на официальном бланке министерства было подписано лишь «М-и», уже тогда с Мессими спутали его коллегу. В 1917 году Жорж Клемансо обвинил Мальви в государственной измене и на пять лет сослал в Испанию. По возвращении он был реабилитирован. Правда о «М-и — Мессими» за это время уже вышла на свет. В 1926 году Мальви опять стал министром внутренних дел. Но когда в парламенте его снова обвинили в том, что он был любовником Маты Хари, Мальви без сил упал на пол.

Вызывались и другие свидетели: маникюрщица, прорицательница, Анри де Маргери. Никто из них не сказал ничего, что могло бы существенно подкрепить аргументы — ни защиты, ни обвинения. В конце первого дня процесса дело против Маты Хари по-прежнему основывалось на одном-единственном аргументе — материалах из досье капитана Бушардона.

24 июля 1917 года, в семь часов вечера, в то время, когда немцы бомбили Нанси, «не причинив больших потерь», а союзники отбили у немцев позицию «Калифорния» в районе Шмен-де-Дам, председатель объявил, что «так как члены суда и обвиняемая нуждаются в отдыхе, согласно статье 129, параграф 1 военного кодекса» объявляется перерыв в заседании, продолжение которого назначается на следующее утро, 25 июля 1917 года, 9.00, и попросил членов военного суда прибыть на заседание к этому времени. Потом он приказал охране увести подсудимую, которую вернули в тюрьму.

Во второй раз за этот день Мата Хари прошла путь из зала суда к «Консьержери» — вниз по винтовой лестнице, через четыре этажа, затем по тоннелю и через дворы в тюрьму, где камеры разделялись на два этажа железными каркасами от кроватей.

Когда члены суда в этот вечер шли домой, они выносили с заседания только свои личные впечатления о ней — впечатления о женщине, которая в Париже начала века жила в роскоши и имела бесчисленных любовников. Единственным другим их впечатлением было впечатление об ее виновности, основанное на накоплении обвинений.