Мата Хари. Подлинная история легендарной шпионки XX века

От переводчика

Книга Сэма Ваагенаара вышла первым изданием больше сорока лет назад. За это время выяснилось много новых интересных подробностей о жизни и смерти Маты Хари. В опубликованной в 2003 году в сборнике «Секретные службы в мировой истории» статье «Мата Хари — величайшая шпионка ХХ века?» немецкий историк Герхард Хиршфельд обобщает самые последние сведения, известные исторической науке об этой знаменитой женщине.

Герхард Хиршфельд. Мата Хари — величайшая шпионка ХХ века?

Оригинал: Gerhard Hirschfeld, Mata Hari: die grösste Spionin des 20. Jahrhunderts? Глава из сборника «Секретные службы в мировой истории», под ред. проф. Вольфганга Кригера (Geheimdienste in der Weltgeschichte, herausg. v. Wolfgang Krieger, Verlag C.H. Beck, München, 2003).

Автор Герхард Хиршфельд — нештатный профессор новейшей истории Штутгартского университета и Директор библиотеки новейшей истории в Штутгарте.

Итак, остается лишь призрак большой искусницы в любви, оказавшейся мелкой шпионкой-дилетанткой, которую расстреляли лишь потому, что осенью 1917 года понадобился широкий международный жест.

История нравов времен Первой мировой войны под редакцией Магнуса Хиршфельда, 1929 г.

Вряд ли хоть одна современная женщина в такой мере возбуждала мужскую и, вероятно, также и женскую фантазию, как нидерландская танцовщица, шпионка и проститутка, выбравшая для себя артистический псевдоним Мата Хари. Со времени суда и казни в октябре 1917 года по обвинению в шпионаже в пользу Германии облик «эротической шпионки», ее экспрессивной жизни и трагической смерти постоянно менялись в коллективном сознании. В бесчисленных сообщениях очевидцев, в романизованных мемуарах, биографиях, пьесах и фильмах она продолжает жить как легенда, почти как миф, за которым поблекли и ее биография, и исторический фон.

Маргарета Гертруда Зелле родилась 7 августа 1876 г. в Леувардене в нидерландской провинции Фрисландия. Дочь зажиточного буржуазного шляпника, потерявшего свое дело из-за собственного легкомыслия и финансовых спекуляций, после ранней смерти матери в 1891 году она жила у родственников в Лейдене и Гааге. В возрасте 21 года — без образования и собственных доходов — она ответила на брачное объявление колониального офицера шотландского происхождения из Нидерландской Индии (нынешней Индонезии), который был намного старшее ее и находился в Нидерландах в длительном отпуску. Быстро развивавшаяся связь между жизнерадостной и полной надежд Маргаретой Зелле и брутально-сентиментальным и по-солдатски авторитарным капитаном Рудольфом МакЛеодом с самого начала была не под счастливой звездой. Ни рождение двоих детей — сына Нормана Джона (январь 1897 г.) и дочери Жанны Луизы (май 1898 г.), ни отъезд на Яву (июнь 1897 г.) и позднее на Суматру (май 1899 г.) не смогли спасти брак от расширяющейся трещины.

Аста София Амалия Нильсен — датская актриса немого кино, первая исполнительница роли Маты Хари в кино. Фильм «Шпионка» (1921 год)

«Мой муж не покупает мне платьев, потому что боится, что я в них буду слишком хорошо выглядеть. Он невыносим. Кроме того, за мной увиваются молодые лейтенанты и влюбляются в меня. Очень тяжело вести себя так, чтобы муж не начал ревновать», — писала вскоре после приезда в колонию Маргарета своей подруге юности в Голландии[1]. Если Рудольф охотнее всего видел бы свою жену в обществе офицерских жен внутри хорошо охраняемого, но скучного мирка колониального гарнизона, то Маргарета открыла для себя, пусть поверхностно, магию дальневосточных культур и, самое главное, силу своего очарования для мужчин этого военизированного окружения. Оба эти обстоятельства определят ее будущую жизнь.

И в то же время в ней развивается и третья страсть. В 1900 году в Париже проходит международная Всемирная выставка, и сообщения об этом событии доходят и до островов Нидерландской Восточной Индии. Для Маргареты Зелле с тех пор европейская метрополия обладает непреодолимой притягательной силой. Подруга, с которой она переписывалась, рассказывала потом, что Маргарета еще в то время выражала ей в письмах свое желание выступать в Париже как восточная танцовщица. Она уже тогда выбрала себе индийское имя: Мата Хари, око утренней зари.

Противоречия между супругами нарастали, особенно после смерти сына в июне 1899 года — возможно из-за отравления (кем-то из слуг?). В марте 1902 года уже вышедший в отставку майор МакЛеод с женой и дочкой вернулся в Нидерланды. В августе того же года суд в Амстердаме зарегистрировал их развод (к тому времени Рудольф уже оставил свою жену), причем в пользу Маргареты, с которой осталась ее дочь Жанна Луиза. Одновременно супруг отказывается выплачивать ей назначенные судом алименты (якобы потому, что его бывшая жена крутится во второклассных отелях), а затем добивается того, что Маргарета в течение всей своей жизни больше никогда не увидит дочь.

Первая поездка 26-летней Маргареты в Париж — в 1903 году — и ее попытки стать там натурщицей оказались неудачными. Лишь через год ей под своим первым псевдонимом Леди Греша МакЛеод ей удалось быть принятой в парижские салоны. Как экзотически-эротическая танцовщица она привлекала к себе не только богемную публику. Ее выразительный, расплывчато напоминающий восточные храмовые танцы танцевальный стиль и ее с большой убедительностью рассказываемые «воспоминания» об ее юности на «юге Индии», с постоянно различающимися деталями биографии, находят живой интерес высшего парижского общества. Ее характерная смесь из открыто выставляемой напоказ эротики, дальневосточной культуры и научного обрамления представлений действует убедительно и буквально за ночь делает ее знаменитой. Ее «регулярный дебют» состоялся 13 марта 1905 года в музее Гиме, частном музее восточного искусства, уже окончательно под псевдонимом Мата Хари.

Газета «La Vie Parisienne» («Парижская жизнь») так комментировала необычное событие: «Эти абсолютно подлинные брахманские танцы мадам Мата Хари выучила на Яве у лучших жриц Индии. Эти танцы хранятся в тайне. В глубине храмов за ними могут наблюдать только брахманы и девадаши. К нашей большой радости и к наслаждению для глаз Мата Хари станцевала для нас танцы принцессы и волшебного цветка, призыва Шивы и танец Субрамайен. На ней очень упрощенное одеяние баядеры; в конце, как апогей простоты, она стоит перед Шивой гордо и без покрывала лишь в трико телесного света, скрывающем наготу. Чтобы умилосердить бога, она представляет себя ему. Это очень впечатляюще, очень смело и очень целомудренно. Мата Хари голландка, шотландка и яванка одновременно. От северных рас у нее высокий рост, сильное тело, а на Яве, где она выросла, она приобрела гибкость пантеры, движения змеи. Добавьте ко всему этому огонь, зажженный Востоком в глазах его дочери, тогда вы получите представление о новой звезде, которая зажглась вчера вечером над Парижем»[2].

В одном лишь 1905 году Мата Хари больше тридцати раз танцует в эксклюзивных салонах Парижа и в домах знаменитых людей, среди которых барон Анри де Ротшильд и актриса Сесиль Сорель из «Комеди Франсэз». Она проводит шесть выступлений в «Трокадеро», еще одно в ревю-театре «Олимпия», ставшее центром притяжения парижского лета. Число частных приглашений и, правда, в большинстве своем только краткосрочных ангажементов растет так быстро, что Мата Хари нанимает профессионального агента, Габриэля Астрюка. При его посредничестве она получает свой первый ангажемент за пределами Франции. В 1906 г. она танцует в Мадриде, где у нее начинается короткий роман с французским послом Жюлем Камбоном. Посол на ее процессе в 1917 году выступил одним из немногих свидетелей в ее защиту. Затем последовали выступления в Монте-Карло и в Вене, потом в Милане, вызвавшие интерес к исполнительнице восточных танцев уже во всей Европе. Мата Хари была на вершине своего успеха. На короткое время она стала одной из самых высокооплачиваемых танцовщиц в мире. Созданный не ею, но испытавший сильнейшее ее влияние «восточный кич» (Фред Купферман) был тогда особенно в моде. Портреты Маты Хари появляются на почтовых открытках, пачках сигарет и скоро уже на жестяных банках с голландским печеньем. Даже совсем обедневший к тому времени ее отец издал в 1906 году в Амстердаме книгу «История жизни моей дочери и мои претензии к ее бывшему супругу». Она продается очень хорошо — к большой выгоде Адама Зелле и к увеличению славы его дочки в Нидерландах.

Но таким же быстрым, как взлет, оказался и спад славы. Мате Хари не удалось быть принятой ни на одну классическую европейскую сцену — ее выступления в Монте-Карло (1906, 1910) и в Милане (1912) были исключениями. Признанные режиссеры и композиторы тоже ею не заинтересовались. Рихард Штраус отклонил ее предложение выступить в роли Саломеи в Берлине, хотя она и утверждала, что «только я смогу станцевать Саломею». А кроме того, звезда восточных представлений столкнулась с конкуренцией. Молодые, более привлекательные и, главное, более талантливые танцовщицы, например обучавшаяся в Берлине и Сан-Франциско канадка Мод Аллан, начинают наступать ей на пятки. Появившиеся в самом начале ее карьеры критические голоса теперь звучат все громче и больше. Они утверждают, что Мата Хари бесталанна, а ее дальневосточное искусство сплошное мошенничество. На некоторых критиков, например на известного директора парижского театра, она даже подает иск в суд за клевету. Судьи (после двухлетнего процесса!), наконец, принимают решение, что она создала нечто новое своими танцами, но ответчик-театрал отказывается выплатить ей компенсацию.

Но главным недостатком Маты Хари оставались ее образ жизни, несерьезный, непостоянный, ее тяга к переменам и огромная расточительность, приводящая к вечной нехватке денег и, прежде всего, к постоянному поиску богатых и щедрых мужчин, готовых профинансировать ее роскошный стиль жизни. Так в ее жизни все большую роль начинает играть проституция. Она уже была многолетней содержанкой богатых мужчин в Париже, Амстердаме, Берлине и Мадриде, но ее расточительность и параноидальный страх бедности — несомненно, пришедший от детства и от неудачного брака — заставляют ее идти на все новые, обычно мимолетные сексуальные связи с мужчинами, которые могут щедро заплатить за них.

Когда разразилась Первая мировая война, Мата Хари была в Берлине. У нее там был зажиточный любовник-немец, помещик и гусарский лейтенант Альфред Киперт. Кроме того, ей предложили работу во второклассном театре в оперетте «Вор, укравший миллион». Но назначенная на начало сентября премьера была отменена. Запланированное возвращение во Францию через Швейцарию уже невозможно. Как и другие иностранцы, голландская подданная сначала не может получить разрешение на выезд из Германии, а с введением военного положения и на нее распространяются строгие ограничения, налагаемые на иностранцев. В Германии ее несколько раз арестовывают, как сообщала Мата Хари французским следователям, ее считали подозрительной как русскую и, следовательно — шпионку: «Полиция обращалась с иностранцами как со зверями». Наконец, в середине августа ей удалось выехать в нейтральные Нидерланды. Ее старый друг и покровитель барон Эдуард ван дер Капеллен позаботился об ее материальном благополучии. Ее выступления в декабре 1914 года в Королевском театре Гааги, а затем в Арнеме оказываются даже небольшим сценическим успехом. Но тихая жизнь в нидерландской провинции не для нее. Несмотря на войну в Европе, она снова появляется в Париже, где поселяется в собственном доме (в Нелли), который подарил ей французский банкир и бывший любовник, и по-прежнему надеется на театральный успех.

Для космополитки Маты Хари начало войны стало катастрофой во всех отношениях. Конец «прекрасной эпохи» и вспыхнувший национализм имели печальные последствия для ее экстравагантного стиля. Внезапно отошло в прошлое все, к чему она привыкла, — легкие и неконтролируемые путешествия, частые переезды и пребывания в дорогих отелях, а также то, что полиция раньше очень редко интересовалась личностью ее часто менявшихся сексуальных партнеров. Воюющие (а часто и нейтральные) страны запретили почти все путешествия, ввели ограничения почти во всех общественных и личных сферах жизни и требовали от своих подданных безусловной лояльности.

Первая действительно тотальная война в европейской истории велась не только на многочисленных полях сражений. И на так называемых «внутренних фронтах» и особенно в головах людей она принимает новые формы массовой мобилизации и оказания влияния. Правительственная пропаганда и манипуляция становятся повседневным явлением на войне, как и постоянное расширение прав государственных органов, особенно осуществляемых ими контроля и цензуры. Несмотря на провозглашенные в начале войны в Германии Burgfrieden («гражданское согласие») и во Франции Union Sacree («священный союз») между всеми парламентскими партиями, общественными организациями и союзами, недоверие к предполагаемым врагам государства и к социальным аутсайдерам очень велико. И чем больше потерь приносит затянувшаяся война, чем призрачнее шансы на скорую победу, тем сильнее это недоверие. Особенно разрушительную роль в массовом сознании начинают играть так называемые шпионы и предатели.

Уже в первые дни войны во всех проводящих мобилизацию странах происходят беспрецедентные и массовые выступления против иностранцев и против лиц, считающихся ненадежными для нации. Иногда опасно даже говорить с чужеземным акцентом. Погромы, поджоги и единичные случаи судов Линча происходят прямо на глазах у полиции. Потому власти требуют интернировать всех проживающих в стране «враждебных иностранцев». Ипподромы (в Берлине), удаленные поселения (остров Мэн) и стадионы (в Париже) превращаются в места массового пребывания иностранцев из враждебных государств; многие из этих лагерей просуществуют всю войну. Быстрое введение осадного или военного положения правительствами с предоставлением полицейским органам широчайших полномочий приводит сначала к временному успокоению внутренней ситуации. Одновременно в населении этих стран возрастает чувство мнимой или постоянной опасности для внутренней безопасности. Большое значение имели при этом «представления о конспиративной войне» (Гундула Бафендамм), то есть рассказы о том, что то или иное событие на войне было результатом шпионажа или измены. Мата Хари была не первой публичной жертвой этих конспиративных фантазий и страхов, и она не будет последней.

Распространившуюся по всем ведущим войну странам шпиономанию никак нельзя назвать плодом Первой мировой войны. Еще в довоенное время, прежде всего радикальные правые политические силы во Франции («Французское действие») пытались (тогда еще безуспешно) представить проживавших там иностранцев как потенциальных шпионов, а их предприятия — как резидентуры. Журналист Леон Доде в августе 1914 года возобновил свою резко направленную против Германии полемику и добился заметного «успеха». И серьезные газеты как Paris-Midi и L'Echo de Paris тоже включились в кампанию против немецких шпионов. Для Доде атаки регулярной немецкой армии на фронте и действия оперирующих в тылу у французов немецких шпионов — две стороны одной медали, которые лишь вместе взятые образуют картину «тотальной войны». В 1915 г. Доде основывает La Ligue pour la guerre d'appui («Лигу содействия войне»). Ее члены обязуются сообщать властям о любом подозрительном поведении своих сограждан (смена мест жительства, поездки). И хотя большинство французов отмахивается от его предложений, как от пропаганды, а праворадикальное «Французское действие» не может представлять собой всю картину французской военной прессы, тем не менее экстремистский лексикон Доде и его враждебные по отношению к иностранцам мысли порой играют роль катализатора для увеличения общественной поддержки распространявшимся фантазиям о шпионах и заговорах.

Радикальная агитация Доде направлена не только против вражеских шпионов и их помощников во Франции. К его заслугам можно отнести и уход в отставку либерального министра внутренних дел Луи-Жана Мальви, ставшего в августе 1914 года одним из архитекторов «Священного союза». Французские правые проводят беспрецедентную кампанию ненависти и клеветы против радикального социалиста Мальви, что вынудило его уйти в отставку в августе 1917 года. В 1918 году Верховный суд приговорил его к пяти годам ссылки за серьезные служебные ошибки, причинившие вред внутренней безопасности. Еще один радикальный социалист, довоенный премьер-министр Жозеф Кайо, в 1911–1912 годах сторонник проведения миролюбивой политики по отношению к кайзеровской Германии, был вынужден после войны держать ответ перед политическим судом Сената за предполагаемые контакты с противником. Следствие против Кайо вел в 1920 году судебный следователь третьего парижского военного суда Пьер Бушардон, который вел расследование и по делу Маты Хари.

Разросшаяся в Европе шпионская истерия получила особый акцент в связи с подозрениями, выдвигавшимися против женщин. В Великобритании не в последнюю очередь именно писатели, посвятившие себя жанру шпионского романа, стали раздувать представление о немецких нянях, медсестрах, официантках и школьницах, добровольно после 1914 года начавших служить кайзеру. Но и в Германии страх перед женщинами-шпионками был велик. Один сотрудник германской разведки по имени Феликс Гросс хвастал в своих мемуарах, что его организация с 1914 по 1917 годы внесла в свои досье имена многочисленных русских шпионок, среди них две великие княжны, 14 принцесс, 17 графинь и многие другие дамы из русского дворянства, а также жены министров, послов и ученых. К этому, несомненно, добавился и сексуальный элемент «шпионки-соблазнительницы» (Джули Уилрайт): загадочная иностранка, расчетливая куртизанка как образ, противопоставляемый жертвующей собой супруге и верной солдатской невесте. Уже в 1909 году майор Джеймс Эдмондс, отвечавший за контрразведку в британском Военном министерстве, указывал в одном внутреннем документе на то обстоятельство, что «использование со стороны немцев женщин для получения разведывательной информации очень велико» и что немцы массово пользуются «горизонтальными профессионалками» (т. е. проститутками)[3].

Зато первый руководитель британской Секретной службы (позднее МИ-5) сэр Вернон Келл, организация которого во время войны получала в среднем по 300 сообщений в день от бравых земляков, доносивших на подозрительные «немецкие шпионские действия», в том числе достаточно часто и на женщин, относит особую склонность женщин к шпионажу полностью к писательским фантазиям: «Женщины не способны быть профессиональными сотрудниками разведывательных служб. (…) Они могут быть лишь успешными наводчиками, знающими нужных людей, вербовщицами или обучать агентов в не связанных с техникой вопросах». Правда, книга Вернона Келла (Intelligence in War. Lecture Notes) вышла только в 1934 г.[4]

Голландец Орест Пинто, который в Первую мировую войну был французским агентом, а во Вторую стал известным контрразведчиком, написавшим после нее интересные работы о шпионаже, тоже очень низко оценивал в книге «Spycatcher Omnibus» (1952) эффективность женщин как агентов и шпионов, за одним исключением: «Жизнь в чрезвычайно тяжелой психологической ситуации часто приводит к тому, что женщина-шпионка поддается своим чувствам. (…) Мужчина с самообладанием никогда не позволит своему сексуальному поведению оказывать влияние на работу, которую он выполняет. Он может заниматься сексуальными авантюрами, но не будет подчиняться своим эмоциям. Среди женщин только проститутки могут вести себя так, но проституткам доверять нельзя. Потому из них никогда не выйдет надежных агентов. Женщины могут влюбиться именно в тех мужчин, за которыми они шпионят, таким образом они переходят на сторону врага и уносят с собой всю информацию, полученную ими для решения их задач (…) Женщины уже по самой своей природе не пригодны к шпионажу»[5].

Во время Первой мировой войны разведывательная организация в Париже, в которую входил Пинто, «Второе бюро», пришло в случае Маты Хари к совершенно иной оценке, которая и определила ее судьбу: и куртизанка, занявшаяся шпионажем, может быть очень эффективной агенткой на службе иноземной державы.

В начале декабря 1915 года Мата Хари покинула свою нидерландскую родину, чтобы отправиться во Францию единственно возможным и очень сложным морским путем через Англию и Испанию. Британские власти, которым она 3 декабря в Фолкстоне заявляет, что собирается посетить Францию для решения своих личных вопросов, были совершенно не удовлетворены ее противоречивыми ответами. Она получила разрешение на продолжение поездки, но одновременно полиция заявляет, что при следующей попытке «мадам Зелле» не получит «разрешения на въезд в Соединенное королевство». Это был первый раз, когда власти воюющей страны официально обратили внимание на Мату Хари, за ним последуют другие.

Во время своего пребывания в Париже Мата Хари с сожалением заметила, что война изменила город и людей. Пусть вокруг было полно вернувшихся в отпуск с фронта офицеров, жаждущих наслаждений и готовых заплатить за быстрые любовные приключения, но о продолжении карьеры танцовщицы ей нельзя было и мечтать. Французская полиция обращает на нее внимание как на «подозрительную бельгийку» (!), но посланные по ее следу сыщики приходят к выводу, что когда-то всемирно известная танцовщица и бонвиванка ведет тут «обычную мелкобуржуазную жизнь». Разочарованная Мата Хари уже в конце декабря возвращается в Гаагу.

24 мая 1916 года она отправляется в свое второе за время войны путешествие в Париж. Теперь ее маршрут проходил через Виго и Мадрид, где она несколько дней прожила в фешенебельном отеле «Ритц». По всей видимости, она уже тогда была «шпионкой Германского рейха», как утверждал французский обвинитель на ее процессе в 1917 году. В апреле Мата Хари познакомилась в Гааге с немецким консулом в Нидерландах Карлом Крамером, который, как выяснилось позднее, сотрудничал с секретной службой полковника Вальтера Николаи. Мата Хари сама признала, что Крамер предложил ей оплатить ее долги, он сразу дал ей аванс в 20 тысяч франков. За это ей нужно было продолжить свою предшествующую жизнь: «Путешествуйте, привозите нам новости!» Якобы она уже в это время — в любом случае так предполагало обвинение — получила свой кодовый номер Х-21. Возможно, Мата Хари еще не поняла значение своего соглашения с Крамером, тем более что немецкий консул не потребовал от нее ничего нового. Напротив: она привыкла, что ее постоянно финансировали богатые мужчины, и к ее талантам, несомненно, относилось умение вести беседы и рассказывать истории — или, при необходимости, их выдумывать.

Путешествие Маты Хари через Испанию в Париж вызвало подозрения Второго бюро, которое с 1914 года отвечало во Франции за разведку и контрразведку. Его руководитель с 1915 года капитан Жорж Ладу, пишущий на военные темы журналист и издатель газеты «Радикал», бывший выпускник военной академии Сен-Сир, кроме всего прочего — протеже главнокомандующего генерала Фоша. Второе бюро в то время, как и большинство секретных служб в начале своего существования, представляло собой странное, временами забавное, почти любительское учреждение. Почетные агенты из различных слоев общества, среди них немало художников и актеров, затем профессиональные военные и полицейские смешались в нем как в калейдоскопе, сам их шеф — полный фантазий и не без тщеславия, очевидно ожидающий большого признания, как своей персоны, так и возглавляемой им этой новой и дорогостоящей организации.

Ладу направляет для слежки за Матой Хари двух своих агентов. Те наблюдают за ней несколько месяцев подряд и днем и ночью. Составленное на основе их донесений досье регистрирует почти всех ее посетителей с 18 июня 1916 года по 13 января 1917 года, ее телефонные звонки, всех, с кем она переписывалась, покупки и поездки. Так у Второго бюро появляется портрет проститутки или бонвиванки с международным флером, живущей, несмотря на войну, на широкую ногу и вращающуюся почти исключительно среди офицеров. Предъявленное на процессе описание ее передвижений и встреч называет в числе гостей Маты Хари в августе 1916 года среди прочего: французского лейтенанта «около тридцати лет, в пехотном мундире», барона Роберта (Анри) де Маргери, двух ирландских офицеров Джеймса Планкетта и Эдвина Сесила О'Браейна, «двадцатилетнего ирландского офицера», Джеймса Стюарта Фернье, бельгийского генерала Баумгартена и «одного британского капитана». Когда на процессе ее спросили, почему она общалась почти исключительно с военными, которые могли давать ей сведения о перемещениях войск и военных планах, Мата Хари с потрясающей откровенностью ответила: «Я люблю офицеров. Я любила их всю жизнь. Я лучше буду любовницей бедного офицера, чем богатого банкира. Мое самое большое наслаждение — спать с ними, не думая о деньгах. Еще я люблю сравнивать разные нации. Кроме того, все эти господа заботились обо мне, и я говорила им «да» от всего сердца. Они уходили от меня удовлетворенными, ничего не говоря мне о войне»[6].

Конечно, это не вся правда. Еще больше, чем бедного офицера, любила Мата Хари офицера богатого, гарантировавшего ей безоблачное будущее. Но настоящая шпионка, знакомящаяся с военными ради получения информации о текущем положении на фронте, о военных планах или даже о настроениях на фронте, поступала бы совсем по-другому. Она не позволила бы, чтобы любовные приключения мешали ее профессиональной деятельности и вообще поставили бы ее под сомнение. Большую любовь Маты Хари зовут Владимир (Вадим) Маслов, с которым она впервые встретилась в конце июля 1916 года. Ему был 21 год. Он был красивым и сильным капитаном особого полка российской армии, участвовавшего в битве при Шампани. Во время второй их встречи всего через несколько дней после первой, «Вадим» уже тяжело ранен и направляется в лазарет. После немецкой газовой атаки он ослеп на левый глаз и у него повреждены легкие. Для выздоровления его направили в клинику в Виттель у подножия Вогезских гор. Мата Хари безуспешно пыталась добиться у ряда высокопоставленных чиновников разрешения на поездку к «Вадиму» в клинику, находящуюся в запретном военном районе.

На это время выпадает и ее первая встреча с Жоржем Ладу. Мата Хари надеялась, что он поможет ей с пропуском в Виттель. Шеф Второго бюро позднее опишет свою встречу с ней в мемуарах («Les chasseurs d’espions: comme j’ai fait arreter Mata Hari»). Мата Хари — согласно Ладу — откровенно признала свое сотрудничество с немецкой разведкой еще в начале их разговора, что имело вид такого свободного диалога между шпионкой и контрразведчиком:

«Мата Хари: Эта идиотская игра должна, наконец, закончиться. Или я опасна, и вы должны выслать меня из Франции, или я просто милая, безопасная женщина, которая, оттанцевав всю зиму, хочет пожить в спокойствии.

Ладу спросил ее, не хочет ли она сослужить Франции «большую службу».

Мата Хари: Об этом я никогда не думала.

Ладу: Вы, конечно, очень дороги.

Мата Хари: Вы можете исходить из этого.

Ладу: Как вы думаете, сколько стоит такая работа?

Мата Хари: Очень много или совсем ничего.

Ладу: Подумайте об этом. Посмотрите, сможете ли вы что-то сделать для нас. Я дам вам пропуск в Виттель. Только обещайте мне не соблазнять французских офицеров. (…) Какое бы решение вы ни приняли, как только примете его, посетите меня снова»[7].

Что бы ни думать о представленном Ладу в своих вышедших в 1932 году воспоминаниях, несомненно, написанных во многом ради самооправдания, описании этой странной беседы, ясно, что эта встреча во Втором бюро в августе 1916 года — по крайней мере, с точки зрения самой Маты Хари — стала фундаментом для ее дальнейшей карьеры официально признанной французской разведкой немецко-французской «двойной шпионки». И получение желаемого пропуска она тоже восприняла как подтверждение того, что она теперь работает «на Францию». Нет документов о том, что обсуждалось этими двумя людьми, чьи черты характера в разных описаниях и биографиях показывают немало сходства, на этой и последующей встречах. Решающим стимулом для Маты Хари послужить французской стороне была хроническая нужда в деньгах и расплывчатая надежда избавиться, хотя бы частично, от своих долгов с помощью французской разведки. Ладу позднее называл сумму в один миллион франков, которую Мата Хари после поездки в Виттель потребовала от него для ее будущей шпионской деятельности. За это Мата Хари даже предложила встретиться со старшим сыном кайзера, кронпринцем Вильгельмом, в его штабе (Группа армий «Германский кронпринц») в Стенэ (к юго-востоку от Седана): «Я уже была его любовницей, и, стоит мне захотеть, я всегда смогу его увидеть». Упоминание Ладу о связи Маты Хари с сыном германского кайзера является, как нетрудно догадаться, его выдумкой постфактум. Мата Хари не была знакома с немецким кронпринцем и, насколько известно, никогда не была в сексуальных связях ни с одним членом германского императорского дома. Но и она на процессе подтвердила, что запрашивала один миллион франков. Ладу, конечно, не откликнулся на это из ряда вон выходящее финансовое требование, но и не отверг его сразу, зато призвал Мату Хари: «Поезжайте в Бельгию. Вы получите 25 тысяч франков за каждого изобличенного агента противника».

Шеф Второго бюро объяснял потом то, что он так просто отпустил Мату Хари, тем, что он хотел подготовить для подозреваемой ловушку; он-де видел в ней всегда лишь «добровольную помощницу», но никак не действующую для Франции «разведчицу». Но, во всяком случае, Ладу в конце следующей их встречи 20 сентября передал ей список имен контактных лиц в оккупированной немцами Бельгии, работающих на Францию, и он же обучил ее обращению с симпатическими чернилами. И то, и другое — очень необычно для поведения профессионального охотника за шпионами, который якобы с самого начала был убежден в правильности своих подозрений в адрес этой «шпионящей для Германии бонвиванки», как он неоднократно подчеркивал впоследствии. По совету Ладу, Мата Хари должна была вначале вернуться в Гаагу, чтобы подождать новых инструкций из Второго бюро.

Последовавшие за этим месяцы стали решающими для дальнейшей судьбы реальной или самозваной «двойной шпионки». Так как Мата Хари не получила никаких конкретных шпионских заданий ни от немцев, ни от французов, она сама проявила инициативу, делая то, что она делала всегда — и с большим успехом. Она начала встречаться с известными и влиятельными мужчинами — или с теми, которых считает таковыми. Ее важнейшее новое открытие — военный атташе немецкого посольства в Мадриде майор Арнольд фон Калле, который помимо обычных дипломатических сплетен и уже известных международных слухов сообщил ей о прибытии подводных лодок и об отсылке немецких и турецких офицеров на контролируемый французами марокканский берег. Задание офицеров — спровоцировать восстание местного населения против колониальной администрации. Мата Хари считает эту информацию настолько важной, что немедленно информирует об этом Ладу. В ответ майор фон Калле узнает от Маты Хари о том, как страдает население Парижа от тягот войны и о том, что боевой дух французских войск на третьем году войны никак нельзя назвать лучшим. Начальнику немецкой разведки в нейтральной Испании эти сведения, как признала Мата Хари на процессе, обошлись в 3500 песет (около 3000 франков). Но Калле мог почерпнуть такие же знания из репортажей корреспондентов испанских газет. В это же время Мата Хари завязывает любовную аферу с военным атташе Франции полковником Жозефом Данвинем, который отвечает за французскую разведку в Испании. Его она тоже информирует о шпионских операциях фон Калле. Данвинь высоко оценил ее сведения и переслал в Париж доклад на семнадцати страницах, не раскрывая свой источник. Оба господина знают друг друга и прекрасно друг друга понимают.

Самостоятельное и решительное появление Маты Хари в Мадриде в конце осени 1916 года и факт, что она переносит информацию одновременно от постели к постели, укрепляют в разведывательных кругах укоренившееся представление о ней как о «шпионящей куртизанке». Они явно замечают в этом случае воспринимаемую ими как некий симбиоз связь сексуальности и предательства. Несмотря на жалкое содержание обмениваемой информации, у них в головах доминирует образ не знающей угрызений совести, отчаянной и готовой на все шпионки. Миф Маты Хари окончательно вытеснил реальную личность. При этом на задний план почти полностью отошли другие обстоятельства этих странных событий в Мадриде: присутствие другой шпионки Второго бюро в этом городе, которая в одно время с Матой Хари успешно действует в качестве двойного агента и в немецком списке значится под кодом S-32. Но в отличие от Маты Хари уроженка Лотарингии Марта Рише (она же Марта Ришар, девичья фамилия Бетенфельд) получила от Ладу официальное поручение: она искала и нашла доступ к военно-морскому атташе немецкого посольства Гансу фон Крону. Фон Крон не только информировал ее о передвижении действующих в Средиземном море немецких подводных лодок, он даже сообщил ей немецкий шифр для радиопереговоров между Берлином и Мадридом. Такой же код, который к этому времени уже был удачно вскрыт британской секретной службой, использовал майор фон Калле для своих телеграмм в Гаагу, чтобы потребовать денег и инструкции для агента Х-21. Мата Хари не догадывается, что ее постоянные просьбы к спонсорам в Нидерландах — консулу Крамеру и барону ван дер Капеллену — немедленно перевести деньги в Гаагу ее домоправительнице Анне Линтьенс, постоянно прочитываются Вторым бюро в Париже и систематически интерпретируются не в ее пользу. На ее процессе обвинитель Морне даже утверждал, что имя домоправительницы всего лишь кодовый псевдоним немецкого консула и разведчика Крамера.

Положение Маты Хари становится опаснее с каждым днем. Ее проявляемая в течение всей жизни склонность смешивать факты и фантазии, постоянно корректировать свой настоящий возраст и придумывать себе разные биографии вызывают у властей все больше подозрений. Во время недобровольной остановки в Англии — пассажирский пароход «Голландия», идущий в Амстердам, был задержан британским флотом и отведен в гавань Фалмут — английские полицейские заподозрили ее в том, что она на самом деле разыскиваемая немецкая шпионка Клара Бенедикс. Только с большим трудом после двух недель в лондонском следственном изоляторе ей с помощью голландских дипломатов удалось доказать, что она на самом деле «миссис Зелле МакЛеод» (!). Удивленным сыщикам из Скотланд-Ярда Мата Хари помимо прочего открыла, что она на самом деле французская шпионка, работающая на Ладу и его Второе бюро. На запросы Скотланд-Ярда и нидерландского посольства в Лондоне Ладу дал отрицательный ответ — арестованная Мата Хари не имеет никакого отношения к возглавляемой им секретной службе. Напротив, он недвусмысленно подчеркивает, что считает эту даму немецкой шпионкой. На вежливом языке нидерландских дипломатов этот судьбоносный для Маты Хари пассаж звучит так: «(…) полученные официальными путями сообщения из Парижа дают основание предполагать, что миссис МакЛеод действительно занимается тем, что (французской) полицией рассматривается как нежелательное занятие»[8]. В первый раз Мата Хари не получила разрешения от англичан на выезд в Нидерланды, но зато она может — вероятно, с особого согласия Второго бюро — отправиться назад в Испанию. После официального дистанцирования Ладу от своей «двойной шпионки» ее дальнейшая судьба кажется предопределенной, а арест (который может произойти только на французской земле) становится лишь вопросом времени.

Нельзя не отметить, что Мата Хари постоянно игнорировала многочисленные предупреждения во время своего возвращения — в начале декабря 1916 года из Англии в Испанию, а затем 2 января 1917 года на поезде из Испании во Францию. Конечно, она не знает о содержании послания Ладу Скотланд-Ярду, где он отрекается от нее, но ведь обстоятельства ее почти насильственного возвращения должны были заставить ее задуматься, как и намеки ее друзей-испанцев, что за нею повсюду следит агент Второго бюро. Полная надежд на то, что ее удачная агентурная работа в Мадриде очень впечатлила начальника французской разведки, и доверяя бесчисленным высокопоставленным французским знакомым и любовникам, всегда помогавшим ей в трудных ситуациях, Мата Хари 3 января возвратилась в Париж. Но тут она и попала в западню, из которой не было выхода. 13 февраля 1917 года она была арестована в отеле на Елисейских Полях и обвинена в «шпионаже и сотрудничестве с разведкой противника», «в целях поддержки его (военных) операций». Арест «шпионящей куртизанки» сразу же стал считаться большим успехом полиции, и с политической точки зрения он, по меньшей мере временно, оказался очень полезным для правительства.

С зимы 1916/17 гг. военное и экономическое положение и, в первую очередь, настроения в стране драматично ухудшились. Весной французская армия оказалась в тяжелейшем кризисе. Ни оборонительные сражения у Вердена с 1915 года с их огромными потерями, ни британские и французские наступления на Сомме не принесли желаемого существенного улучшения для французских военных перспектив. Неподготовленное наступление на Шмен-де-Дам окончилось неудачей. Командующему генералу Роберу Нивеллю не удалось прорвать немецкие оборонительные линии и избежать битвы на истощение. В связи с гигантскими потерями в апреле 1917 года начинаются мятежи в регулярных французских частях, которые быстро распространяются. Лишь отставка Нивелля в середине мая и подавление бунтов (драконовскими методами военных трибуналов) сменившим его Филиппом Петеном консолидировали ситуацию и настроение в армии. Но бурлило и мирное население. Постоянный продовольственный кризис и галопирующая инфляция привели в Париже, а затем и в других местах, к первым забастовкам в январе 1917 года, которые через несколько месяцев переросли уже в целое забастовочное движение, перекинувшееся и на предприятия военной промышленности. В лагере французских правых и консервативной буржуазии распространяется мнение, что за кампанией неподчинения в армии и забастовками парижских рабочих стоит систематически направляемое иностранными агентами движение. Конспиративные предположения и фантазии получили новый толчок, как непреходящий страх перед иностранными шпионами и внутренними предателями.

На фоне этих событий и в связи с раздуваемыми прессой сенсационными историями, создававшими атмосферу ненависти к иностранцам, Мата Хари вряд ли могла рассчитывать на честный суд. Но получилось еще хуже. Адвокат Маты Хари мэтр Эдуард Клюне, ее бывший поклонник, был прекрасным специалистом по международному праву, но не имел опыта процессов, связанных с военными преступлениями. Так что честолюбивому судебному следователю Пьеру Бушардону оказалось легко запутать обвиняемую во множестве свидетельствующих против нее противоречий и таким путем значительно расширить и укрепить скудную поначалу обвинительную базу. Жорж Ладу, единственный человек, который мог бы дать подлинно экспертные показания, предпочел молчать как о своих договоренностях с этой «двойной шпионкой», так и о вполне банальных результатах ее шпионской деятельности. На в общей сложности 14 допросах Маты Хари, которые провел Бушардон между февралем и июнем 1917 года, все время речь шла о деньгах, которые она требовала, просила, в которых ей отказывали или ей переводили — в общем, о деньгах, якобы полученных от немецкой стороны за агентурную работу.

Это было самым слабым местом у Маты Хари, потому что она никогда не задумывалась о происхождении поступавших ей денег. Часто ее наивность не знала границ. Майор Калле однажды затребовал для нее из Берлина десять тысяч франков, сообщила она следователю, но на самом деле заплатил ей всего 3500 песет, но это был ее гонорар за предоставленные ему «нежности». Наконец, она подтвердила получение двадцати тысяч франков от консула Крамера в Гааге, предназначенных для оплаты ее поездок и получения «полезной информации»; но с другой стороны немцы в августе 1914 года конфисковали в Берлине все ее меховые шубы. Они стоили как раз двадцать тысяч франков, так что в результате просто была восстановлена справедливость. После 14 допросов Бушардон уже был убежден, что случай Маты Хари, как он заметил, является недвусмысленным, практически она взята с поличным («in flagrante delicto»)[9]. В этом случае приговор военного суда мог быть только одним.

Процесс Маты Хари начался 24 июля 1917 года и проходил, как и все французские военные суды, за закрытыми для публики дверями. И в парижской прессе появилось лишь одно короткое сообщение об открытии процесса против «шпионки, танцовщицы Маты Хари (…), которую обвиняют в сотрудничестве с врагом». Шесть судей военного трибунала принадлежали к разным родам войск. Защитник мэтр Клюнэ безуспешно пытается найти свидетелей для защиты. Только два ее бывших любовника, посол Жюль Камбон и высокопоставленный чиновник министерства иностранных дел Анри де Маргери, нашли в себе мужество, чтобы лично высказаться в пользу обвиняемой. Бывший военный министр генерал Адольф-Пьер Мессими, который тоже был в любовной связи с Матой Хари, сообщил суду в письменном виде, что «она (Мата Хари) не выманивала у него никакой (военной или политической) информации и не пыталась этого делать»[10]. Но свидетельство Мессими не имело значения, потому что председательствующий судья Альбер Сомпру отказался назвать имя генерала.

Мата Хари не нашла способа убедить суд в ее невиновности. Она безуспешно настаивала на том, что ее контакты с немцами были лишь любовными, но не могла развязать противоречия в ее показаниях об этих краткосрочных, но хорошо просчитанных и принесших материальную выгоду встречах. Как «международная женщина» — так назвала себя обвиняемая в одном из выступлений, — она не обязана быть лояльной Франции, и она может иметь друзей и в тех странах, с которыми Франция ведет войну. Для консервативных судей военного трибунала такое заявление представляется просто ужасным перед лицом борьбы, которую Франция ведет за само свое существование как нации. При оценке свидетельских показаний обвинитель Андре Морне умело приплел это замечание, чтобы еще более очернить обвиняемую. Одновременно характеристика, данная ей Морне, в наиболее открытом виде иллюстрирует тот упрек, который предъявило французское общество времен войны женщине, инстинктивно сопротивлявшейся «новому моральному порядку» (Джули Уилрайт) этого общества: «Эта г-жа Зелле выступает против нас как одна из тех международных женщин (…), которые стали для нас опасными с началом войны. Легкость, с которой она может общаться на нескольких языках, особенно на французском, ее многочисленные любовные связи, ее изощренное коварство, ее смелое поведение, ее примечательный ум, ее врожденная или приобретенная аморальность — все это делало ее подозрительной»[11].

Несомненно, да, подозрительной, но виновной ли? Несмотря на все смягчающие обстоятельства и оправдательные свидетельства для обвинителя Морне ясно, что Мата Хари нанесла «неописуемый вред». Но как измерить этот вред? Один из участвовавших в процессе военных судей после войны попытался подбить баланс этого вреда — с явно спекулятивным результатом. В письме к автору книги «Les Espionnes a Paris» (1922) Эмилю Массару капитан жандармерии Жан Шатен через пять лет после процесса заявлял: «Я опираюсь на доказательства, которые были у меня на руках, и на признание этой грязной шпионки, когда утверждаю, что, возможно, пятьдесят тысяч детей нашей родины на ее совести, не считая тех, кто находился на борту судов, потопленных в Средиземном море, несомненно, благодаря информации, переданной Х-21»[12].

Но ни предъявленные обвинением улики, ни показания свидетелей, ни путаные «признания» Маты Хари о том, что она передавала немецкой стороне лишь «не имеющую ценности информацию», не позволяют сделать такой вывод. Однако и для всех прочих судей виновность обвиняемой не подлежит сомнению. Большинство ответило положительно на все восемь вопросов о предполагаемой шпионской деятельности Маты Хари «ради пользы вражеских операций». Лишь один судья дал ответ «нет» на три пункта обвинения, но, в конце концов, и он согласился со смертной казнью.

Жизнь Маты Хари окончилась ранним утром 15 октября 1917 года на стрельбище крепости Венсен в Париже. Безуспешно ее адвокат подавал апелляцию, а затем просил лично президента Пуанкаре о помиловании. Во время ужасной войны и на фоне массовой смерти тысяч французских солдат смерть одной иностранной шпионки для Пуанкаре вполне приемлема, потому он отклонил прошение. Парижские газеты с удовлетворением писали о победе французского правосудия. «Le Goulois» комментировала казнь «продажной шпионки, заплатившей за свою вину перед обществом», указывая одновременно на казни других женщин-шпионок и иностранок в Венсене, Лионе, Марселе, Гренобле и Бельфоре. Это знак настоящего равноправия мужчин и женщин: женщины «заслуживают того, чтобы выполнять равную с мужчинами работу и получать такое же равное наказание»[13].

Ни обстоятельства процесса, ни драматический конец Маты Хари не объясняют появления и тем более всемирного распространения мифа о «великой шпионке» и зловещей «роковой женщине». Объяснением не могут служить и легенды, пущенные в оборот сразу после казни, а затем отраженные в биографиях и свидетельствах очевидцев, о соблазнительной танцовщице, расчетливой кокотке и шпионке-интриганке, способствовавшие этому мифу. В первую очередь причиной мифа стали события войны и ярко выраженная тяга людей сводить непонятные и сомнительные обстоятельства к «конспиративному толкованию и рассказам о военных событиях» (Гундула Бафендамм). Что отличает дело Маты Хари от десятков других похожих случаев шпионажа или подозрений в нем, то это быстрое превращение его в инструмент пропаганды и у немцев, и у союзников. Уже 16 октября телеграфное бюро Вольфа в своем сообщении о казни Маты Хари обвинило французов (и тем самым — всех союзников) в двойной морали, напомнив о протестах и выступлениях, организованных в свое время правительствами Антанты в своих странах и среди общественности нейтральных стран против казни немцами английской монахини и медсестры Эдит Кэвелл в октябре 1915 года в оккупированной Бельгии. Кэвелл (действительно помогавшая бегству английских солдат из плена и входившая в группу бельгийского сопротивления) тоже была обвинена в шпионаже и приговорена к смерти. Допускаемая тут (и абсурдная) параллель между двумя случаями на всю войну стала играть большую роль в пропаганде обеих враждующих сторон, а также и в нейтральной прессе: с одной стороны — мужественная мученица и популярная героиня сопротивления, борец за дело союзников, а с другой — невиновная, возможно, несколько наивная артистка, ставшая жертвой французской юстиции ради удовлетворения кровожадной общественности. На роль немецкой героини Мата Хари никак не подходила, но зато вполне устраивала немцев, чтобы вызывать сомнения в якобы более высокой морали стран Антанты.

После войны образы и интерпретации времен войны зажили собственной жизнью, и история Маты Хари стала сюжетом бесчисленных романов и фильмов (среди прочих, с Марлен Дитрих, Гретой Гарбо и Жанной Моро). Правильная шпионка, как указывала книга «История нравов времен Первой мировой войны», вышедшая под редакцией Магнуса Хиршфельда в 1929 году, это тип, «культивированный в Голливуде в 20-х годах как „женщина-вамп“, до дрожи холодная, эгоистичная, склонная к коварным интригам, тип, который видит в мужчине не человека, а лишь объект эксплуатации, и, тем не менее или именно поэтому притягивает их к себе с демонической силой»[14]. С исторической личностью этот культовый персонаж из кино имеет очень мало общего, зато куда больше — с той «эротической шпионкой» Матой Хари, которую создали секретные службы разных стран и, наконец, осудила на смерть французская военная юстиция.