Мечники Гора

Глава 13 Поиски информации в рабском доме

Стемнело. Ночь вступила в свои права.

Получив на входе зажженную тонкую свечу и стрекало, я вошел в рабский дом. Само собой, я здесь был не единственным посетителем. Судя по мерцавшим в темноте огонькам, здесь было человек семь или восемь мужчин, экипированных точно так же, как и я.

Дом представлял собой узкий, не меньше ста длиной и порядка двадцати футов шириной, построенный из толстых бревен и крытый ветками и соломой барак без единого окна. Высота от настила до потолка составляла приблизительно восемь футов. Вдоль каждой из стен лежало примерно по двадцать пять — тридцать матрасов, шириной около ярда, сшитых из грубого полосатого холста и набитых соломой так, что толщиной они были дюйма три — четыре.

Первое, что я услышал, шагнув в темноту, было тихое испуганное хныканье тут и там, лязг цепей, шорох тела ерзавших по набитым соломой матрасам.

Меня интересовала одна, особая рабыня. Медленно идя вдоль прохода, я перемещал тонкую свечу то влево, то право.

Каждая из девушек была прикована за шею к кольцу, закрепленному в полу, слева от ее матраса, если смотреть с ее стороны в сторону прохода. Длина цепей у всех невольниц составляла примерно четыре фута.

Когда я поднял свечу над одной из рабынь, она съежилась, опустила голову, присела и попыталась прикрыться. Вообще-то, и она, конечно, не могла этого не знать, такое поведение не было разрешено. Но я не стал ее бить.

Следующая девушка лежала на боку, плотно сжав ноги, согнувшись калачиком, обхватив себя руками, и испугано смотрела на меня. Это также было запрещено, но и ее я оставил без наказания.

Обе были встревожены и напуганы. Не трудно догадаться, что они совсем немного времени провели на этих матрасах.

Торгус, вожак наемников, с которым мы как-то повстречались на берегу, сдал в аренду некоторых из своих пленниц, некогда высоких женщин Ара, в этот дом.

Я установил, что среди тех, кого он продал лесорубам, мастерам, тренерам или самим Пани, той, которую я искал, не оказалось.

Соответственно, оставалось поискать ее здесь.

Некоторые из матрасов пустовали, но по моим прикидкам, в этом бараке одновременно могло находиться что-то около шестидесяти девушек.

Я поднял свечу над очередным матрасом.

Девушка, попавшая в круг света, так же как и предыдущие, сжалась и отпрянула к стене, наполовину стоя на коленях, наполовину лежа.

— Не бойся, — успокоил ее я и продолжил путь.

Конечно, многим из них было в новинку лежать на матрасах, их пугал свет свечей, выхватывавший из темноты их обнаженные тела, они боялись цепей на своих шеях, опасались стрекал мужчин. Эти женщины, уже знали, что они больше не свободные, но еще не полностью сознавали то, чем должна быть рабыня. Впрочем, это понимание уже было не за горами.

Та девушка, которую я искал и рассматривал возможность ее покупки для Пертинакса, была той самой, которую я заметил на цепи Торгуса, когда она вместе с остальными стояла на коленях на песке в полосе прибоя, и которая как я заключил, была самой готовой и полной потребностей, чтобы стать первой, кто начнет умолять о прикосновении мужчины. Иногда страсть в женщине начинает разгораться, стоит ей только почувствовать, что ошейник обнял ее шею, и понять, что снять его она уже не сможет. У других это может быть связано со столь простым действием, как ее раздевание и связывание ее запястий за спиной. Иногда для этого может быть достаточно, просто обнаружить себя голой рабыней, стоящей на коленях перед мужчиной. Бывает, что это вспыхивает, когда она начинает целовать ноги мужчины, или, когда чувствует тяжесть цепей на своем теле и так далее. Эти действия сами по себе, что интересно, зачастую являются не больше, чем ключами, которые отпирают дверь, столь долго державшую в темнице несчастную тоскующую рабыню. В своей душе она жаждала, чтобы ее взяли, ей овладели и направили. Она никогда не была более свободной, чем в тот момент, когда стала полностью его.

Я поднял свечу над следующим матрасом, и лежавшая на нем рабыня тут же вскарабкалась на колени и согнула спину, ткнувшись лбом в матрас, принимая первое положение почтения. Ее волосы казались влажными, а на спине виднелись красные полосы.

Ее реакция была близка к той, которая ожидалась от такой как она, но еще не той, какой она должна была быть.

Когда рабыня попадает с круг света, она должна продемонстрировать себя настолько вызывающе, насколько это возможно. Это не является чем-то устоявшимся, и может меняться от девушки к девушке. Многие принимают какое-нибудь подходящее положение из набора демонстрационных рабских поз. И действительно, когда женщина проводится через рабские позы, хоть на поводке, хоть так, чем это может быть еще, как не подробной демонстрацией порой мучительной прекрасной собственности ее владельца? А вот если мужчина со свечой задерживается или выглядит заинтересованным, вот тогда девушка принимает первое положение почтения и просит позволить ей доставить ему удовольствие. Интересно, что к шеям рабынь не были подвешены коробочки для монет, как это имело бы место с «монетными девками» в некоторых, обычно портовых городах, как не было и миски для монет около матраса, как в больших лагерях, где клиенты могли бы оставить оплату услуг. С меня даже не спросили бит-тарск на входе. Эти рабыни были своего рода удобством лагеря, предназначенным для удовлетворения потребностей мужчин, у которых не было их собственной рабыни. По-видимому, пани выплачивали арендную плату за нанятых за девушек, например, тому же Торгусу, из бюджета, рассматривая это как одну из форм довольствия, наряду с прочими, вроде одежды, постельных принадлежностей, жилья, инструментов, оружия, еды, ка-ла-на, паги, кал-да и так далее.

Я продолжил свой путь.

Та женщина, которую я искал, насколько мне удалось выяснить, потолкавшись среди наемников, прежде была Леди Портией Лией Серизией из Башен Солнечных Ворот, привилегированного района Ара, неподалеку от улицы Монет, где были расположено большинство банкирских домов города. Анклав получил свое название от Солнечных Ворот, одних из главных ворот Ара, хотя до самих ворот было не меньше двух пасангов. А сами эти ворота были названы исходя из того факта, что они регулярно открывались с восходом солнца и закрывались на закате. Многие крупные торговые анклавы находились вблизи стен города, рядом с которыми располагались склады. Это удобно, как для получения товаров, прибывающих в город, так и для их отправки из города. Караваны обычно формируются вне стен. Товары с этих складов, конечно, позже распределяются по рынкам и магазинам, разбросанным всюду по городу, где распродаются в розницу. Можно вкратце пояснить, что Леди Серизия принадлежала к одной из ветвей Серизиев, одной из наиболее старых банковских семей Ара, чье влияние было серьезно подорвано после восстания. Похоже, банкирский дом пошел на сотрудничество с оккупационными силами, активно кредитовал их, пополнив их казну, когда средства, предназначенные для этого, по тем или иным причинам, оказались не в состоянии достичь города. Кроме того, стало известно о скупке большого количества трофеев, включая женщин, для последующей перепродажи в других местах, а также об интригах, приведших к конфискации активов конкурирующего дома. На какое-то время дом Серизиев стал самым богатым и сильным в Аре, но затем произошло восстание. Я подозревал, что Леди Серизия могла быть последним выжившим членом этого дома. Проскрипционные списки — штука серьезная, а гореанское правосудие, и без того склонное быть быстрым и эффективным, в таких вопросах действует с особым усердием. Я не сомневался в том, что многие спекулянты, предатели и прочие коллаборационисты украсили своими телами колья в первые же аны после начала восстания. Свободные женщины принимают участие в коммерческой жизни гореанских государств наравне с мужчинами, владея и руководя компаниями, ссужая монеты, договариваясь о кредитах, организуя караваны, инвестируя капитал, осторожно или рискуя им, в сделках с недвижимостью, путешествиях, предметах потребления, в переводе товаров и капиталов на благоприятные рынки и так далее. Безусловно, большая часть этого делается через агентов-мужчин, поскольку в теории такие проблемы расцениваются ниже достоинства и внимания свободной женщины. Предполагается, что в своем достоинстве и благородстве, она выше таких мелких проблем. Достаточно уже того, что она существует во славе своей свободы, что она настолько отличается от постыдной рабыни, что она добавляет блеск городу и его Домашнему Камню. Считается достаточным, что она может посвятить себя тонким делам вроде посещения театров, песенных конкурсов, чтению поэзии и так далее. По существу, свободную женщину, помимо того, что ее расценивают как бесценное сокровище, кардинально отличающееся от рабыни, которую, словно животное, можно купить за определенное количество монет, считают украшением города, украшением государства. Но многие из них становятся богатыми и влиятельными, а другие терпят неудачу.

Я поднял свечу над следующим матрасом, на этот раз слева, и женщина, теперь, фактически, девка, поскольку она была рабыней, выставила руку перед глазами, прикрывая их от света.

Это была она.

Послышался лязг цепи. Это она приняла первое положение почтения.

— На колени, — приказал я ей, и девушка приняла указанную позу.

Я не думал, что она могла узнать меня в первый же момент.

— Разве тебе не объяснили как вести себя на матрасе, девка? — поинтересовался я.

— Господин? — не поняла она.

— Ты что, не понимаешь значение циновки и цепи? — спросил я. — Заинтересуй меня.

— Я не знаю, как, — прошептала рабыня. — Мое тело перед вами, перед мужчиной, разве этого недостаточно?

Ее слова вызвали у меня невольную улыбку. Какой глупой она все еще оставалась, прямо как сводная женщина! Вот так же они, свободные женщины, думают, что ей не нужно ничто большего для привлечения мужчины, чем быть женщиной. Безусловно, намек на грудь, на соблазнительную ширину бедер под одеждами сокрытия, действительно был привлекателен, и это понятно даже свободным женщинам, в конце концов, хорошо известно, что не все рабыни носили ошейники. Так же и тон голоса, поворот головы, возможно провокационная, поспешная поправка вуали, тем или иным путем вдруг сбившейся, может стать актом, подобным повернутому ножу в животе мужчины.

«Да, — подумал я, — возможно, что не так уж она и не права. То, что женщина — это женщина, так сказать, может быть тысячу раз более чем достаточно».

Разве не самой природой, в ее равнодушной мудрости, создана эта взаимозависимость? Представьте себе десять тысяч случайностей. Среди них есть некоторые, которые с большей вероятностью, чем другие, всего привели бы к закреплению генов. Разве стремительность табука закрепилась в генах не для того, чтобы он мог убежать от слина или ларла? Как получилось, что глаз тарна может различить даже пошевелившегося в траве урта за тысячу футов? А акула, которая чует издалека след крови в воде, разве она не станет первой, кто доберется до добычи? Разве мотылек, который в теплом ночном воздухе чувствует аромат своей самки за четыре пасанга, не окажется первым, кто будет парить рядом с нею? Существо, которое, так или иначе, считает целесообразным защищать свое потомство, вероятно, добьется того, что его дети переживут его. Среди всех предложенных случайностей некоторые реализуют будущее, некоторые, но не все.

«Да, — подумал я, — полагаю, что для женщины достаточно просто быть женщиной. Что-нибудь в этой соблазнительной конфигурации вызовет генетический ответ, отобранный для этого за тысячелетия эволюции. Вероятно, с точки зрения рациональности одна форма несильно отличается от другой. Какая разница, что выбрать, круг или треугольник, но кровь и время настроены на другую геометрию».

И, конечно, эта рабыня, как все остальные на их матрасах, была обнажена для удобства обзора свободных мужчин.

«Насколько отличаются они от нас», — подумал я, и признаться, не без удовольствия.

Мне также пришло в голову, что женщины идут на многое, почти на все, чтобы привлекательно одеться, если, конечно, они гормонально нормальные, неслабоумные, не безумные, неподавленные культурой или идеологией. Например, одежды сокрытия, предписанные и почти повсеместно принятые для гореанских свободных женщин, конечно, более высоких каст, не были однородной, серой массой, наложенной на них, скажем, репрессивным обществом, которое расценивало женщин, как низшие, грязные и нравственно опасные создания. Наоборот, в их обилии, в их слоях и вуалях, в их складках и манере ношения, присутствовали вкус и привлекательность. И само собой, они были яркими и красочными. Возможно, мы не видим большую часть женщины, когда она в одеждах сокрытия, но нет сомнения в том, что она там есть, и не заметить этого факта невозможно. Да, женщина может быть довольно привлекательной даже в одеждах сокрытия, и в этом нет сомнений. Еще раз мы отметим, что не все рабыни носят ошейники. Безусловно, одежды сокрытия, по-своему, дразнящи, провокационны. И, конечно, женщины подозревают об этом. Возможно, это — одна из причин того, что мужчины так хотят избавить от них их носительниц и заменить на более откровенные и восхитительные одеяния рабынь. «Ты больше не будешь меня дразнить. Теперь я рассмотрю тебя, как мне захочется, поскольку теперь Ты больше не своя, но наша, Ты — собственность мужчин. Радуйся, игры закончены. Ты красива. Знай себя выставленной напоказ и принадлежащей».

Но девушкам на матрасах, конечно, не предоставили даже рабской полосы. Они были матрасными рабынями, и обнажены были соответственно.

Было ли недостаточно ее тела?

В некотором смысле, конечно, вполне достаточно, но ведь помимо этого была плавность и грациозность, аппетитность, игра, тонкость, движения, потребности, готовность и мольба рабыни!

— С одной стороны, — сказал я вслух, — твоего тела достаточно, и даже более чем достаточно, но с другой, причем с еще более важной стороны, вне коротких, бессмысленных актов, это тело — не больше, чем начало, что-то необходимое, но само по себе недостаточное, далеко недостаточное.

— Но почему, Господин? — спросила она.

— Потому, что Ты больше не свободная женщина, — пояснил я. — Потому, что Ты теперь рабыня.

— Я не понимаю, — прошептала девушка.

— Потому, что Ты теперь в тысячу раз больше женщина, чем прежде, — добавил я.

— Господин?

— Потому, что Ты теперь рабыня, — повторил я.

— Пожалейте меня! — всхлипнула она.

— Покажи себя, — потребовал я, — девка.

— Но я не знаю как! — растерялась рабыня.

— Это живет в тебе на уровне инстинкта, — усмехнулся я. — Это спрятано в твоей крови. Ты же самка.

— Не оскорбляйте меня так! — попросила она, глотая слезы.

— Начинай, — приказал я, — рабыня.

— Да, — заплакала девушка, — Я — рабыня!

— Живо, — прикрикнул я.

— Да, Господин, — всхлипнул она.

— Ага, — протянул я, — вижу, что раньше Ты уже думала об этом, возможно в своих снах, в одиночестве своей спальни, или в своих фантазиях, возможно даже надевая петлю ремня на свое левое запястье и внезапно, резко, затягивая ее.

Девушка горько зарыдала.

— Превосходно, — сказал я. — Стройная ножка, не правда ли? Разве она не здорово смотрелась бы в кандалах на лодыжке?

— Пощадите! — взмолилась она.

— Ты хорошо понимаешь тяжесть цепи на твоем ошейнике, перестук ее звеньев, и то, что Ты прикована ею к кольцу в полу, голая перед мужчиной, не так ли?

— Господин! — попыталась протестовать рабыня.

— Продолжай, — велел я.

— Я должна? — неуверенно спросила она.

— Живо, — бросил я.

— Я была свободна, — напомнила она. — А Вы заставляете меня вести себя как рабыня!

— И как же Ты себя ведешь? — осведомился я.

— Как рабыня! — всхлипнула девушка. — Я веду себя как рабыня!

— А разве это не является соответствующим? — уточнил я.

— Да, Господин, — признала она.

— И почему же? — спросил я.

— Потому, что я — рабыня! — ответила она и, повалившись на матрас, затряслась от рыданий.

— Поднимись на колени, — доброжелательно сказал я ей. — Ты преуспела.

Она не без труда, не переставая плакать, поднялась на колени.

— Держи колени вместе, — предупредил я.

В конце концов, я был всего лишь человеком.

Затем протянул к ней стрекало, и рабыня, слегка наклонившись вперед, робко, облизала и поцеловала податливое, обшитое кожей орудие. А потом, она подняла глаза и прошептала:

— Возьмите меня. Пожалуйста.

Рядом с матрасом имелась маленькая стойка, на которой можно было закрепить свечу.

— Как свободную женщину? — уточнил я.

— Нет, Господин, — глотая слезы, ответила она, — как ты, кто я есть, как рабыню.

Я заключил, что она часто задумывалась над тем, каково бы это могло быть, быть рабыней в руках господина.

— Ты, — сказал я, — бывшая Леди Портия Лия Серизия и из Башен Солнечных Ворот.

Девушка испуганно уставилась на меня.

— Не отрицай этого, — посоветовал я. — Я знаю это наверняка.

— Не убивайте меня! — взмолилась она.

— Да я и не собирался, — успокоил ее я.

— Вы не из Ара? — спросила рабыня.

— Нет, — ответил я.

— Вы искали меня, ради премии? — предположила она.

Меня не удивило бы, что премии были назначены за головы определенных граждан Ара, которым удалось избежать гнева мстительных толп. Этими теперь занимались имеющие лицензию, впрочем, как и не имеющие таковой, отряды охотников за головами.

— Нет, — отмахнулся я. — И, насколько я знаю, за тебя не назначено никакой премии.

— Но я видела свое имя в проскрипционном листе, вывешенном на досках объявлений, — удивилась она.

— В этом я не сомневаюсь, — кивнул я.

— Они хотят меня, чтобы убить, — дрожащим голосом сказала девушка.

— Если бы Ты попалась им под горячую руку, возможно, — согласился я. — Но теперь, по прошествии времени, узнай они что Ты носишь ошейник в северных лесах, я уверен, их чувство мести было бы более чем удовлетворено. И вообще, от других я узнал, что многих женщин твоего вида просто публично выпороли и надели на них ошейники. Некоторые после этого стали государственными рабынями, а большую часть отправили в другие города, чтобы распределить по самым низким рынкам и распродать.

— Но разве проскрипции не предполагают простую смерть? — спросила бывшая Леди Серизия.

— Строго говоря, — объяснил я, — это означает арест, но верно и то, что зачастую под этим подразумевается смертный приговор, конечно, для мужчин, но бывает, что и для женщин, для свободных женщин.

— Они хотели нашей крови, — с содроганием вспомнила она.

— В тот момент, я нисколько не сомневаюсь, что разъяренная толпа жаждала этого, — признал я. — Но теперь, тебя, скорее всего, просто доставили бы к претору для железа и ошейника.

— Это правда? — спросила девушка.

— Не знаю, — пожал я плечами я. — Но мы всегда можем отвезти тебя туда, и проверить.

— Нет! — вскрикнула она. — Не надо!

Ее реакция вызвала у меня улыбку.

— Я уже не та, кем я была, — быстро добавила рабыня. — Кеф выжжен на моем бедре, сталь окружает мою шею.

— Это верно, — усмехнулся я. — Ты не та, кем Ты была.

— И я даже не занимала высокого положения среди Серизиев, — призналась она. — Я не принимала участия в их делах. Я была простой дочерью, избалованной и, возможно, даже испорченной, учитывая роскошную жизнь и праздность! Но я не имела никакого влияния на дела дома!

— Но Ты носила имя, — напомнил я.

— Да, — вздохнула девушка. — Я носила имя.

— И больше Ты его не носишь, — подытожил я.

— Да, — согласилась она, — больше не ношу.

Это было верно. Не было больше никакой Леди Портии Лии Серизии из Башен Солнечных ворот. Она исчезла. Теперь вместо нее было, и в действительности даже не на ее месте, всего лишь животное, прекрасное животное. Насколько я знал, Торгус пока еще даже не счел целесообразным дать ей имя.

Вдруг в ее взгляде мелькнул испуг.

— Вы знаете меня, — заключила девушка, — или, точнее, кем я была. Что вам от меня нужно? Если Вы не хотите моей крови, или не собираетесь связать меня и обменять на премию, то чего Вы хотите? Почему Вы искали меня?

— Женщине в ошейнике, — заметил я, — нет нужды любопытствовать относительно того, почему мужчина мог бы искать ее.

— Нет, нет, — покачала она головой. — Вы хотите чего-то большего.

— Возможно, я хочу купить тебя для друга, — предположил я.

В конце концов, я действительно обдумывал идею купить ее для Пертинакса. Она была довольно привлекательной женщиной. Разве она плохо смотрелась прикованная цепью к его койке в бараке? Сильный мужчина нуждается в рабыне, и никогда не удовлетворится меньшим. Пертинаксу, конечно, не помешает наличие его ошейника на такой как она.

Испуг в ее глаз не только не исчез, но стал еще больше. Думаю, что до сих пор возможность ее продажи по-прежнему оставалась для нее не больше чем абстрактной возможностью, а сейчас бывшая Леди Серизия вдруг осознала, что реально могла бы быть куплена и кому-то передана.

— Купить меня? — дрожащим голосом переспросила она.

— Да, — пожал я плечами, — как кайилу или тарска.

— И после этого я буду принадлежать другому?

— Разумеется, — кивнул я.

— Нет, — покачала головой рабыня. — Есть что-то еще, я уверена, и это пугает меня.

Она смотрела на меня, щурясь из-за света свечи, разделявшего нас.

— Что вам надо? — наконец, спросила она.

— Я хочу поговорить с тобой, — объяснил я. — У меня есть вопросы. Мне нужна информация.

— Но я же ничего не знаю, — растерялась девушка. — Что могу знать я, сидящая голой на цепи рабыня.

— Серизии занимали высокое положение в Аре, — сказал я, — весьма близкое к трону. Вы, и другие такие же, должны были предусмотреть побег из города. У вас должны были быть планы на случай восстания. Ты не могла не слышать что-нибудь об этом.

— Господин? — спросила она.

— Ты что-нибудь знаешь о Серемидии? — осведомился я. — Он был одной из самых влиятельных персон в Аре, представителем, если можно так выразиться, Мирона Полемаркоса.

— Думаю, его схватили и посадили на кол, — предположила рабыня.

— Мне об этом ничего неизвестно, — сказал я.

Известие о захвате и казни такого высокопоставленного чиновника, наверняка, распространилось бы и обросло подробностями по дюжинам городов и сотням лагерей.

Рабыня молчала, и я решил уточнить:

— То есть, Ты ничего не слышала об этом?

— Ничего, — подтвердила она.

Также, я думал, что захват личности такой важности будет новостью настолько значительной, что ее заметили бы и еще долго обсуждали у досок информации в городах, шептались бы вокруг походных костров, и она наверняка дошла бы и до далеких северных лесов, но здесь я пока ничего об этом не услышал.

— Не была ли Ты, — поинтересовался я, — как отпрыск Серизиев, вхожа в ближний круг Убары?

— Конечно, нет, Господин, — отпрянула девушка. — Бывало, что Серизиев, успехи которых было тесно связаны с действиями, Коса и Тироса, меня и других, приглашали развлечься в Центральной Башне.

— И какова была природа этих развлечений? — полюбопытствовал я.

— Они были весьма обычны, — пожала она плечами, — для времен оккупации. Изысканные пиршества от щедрости Ара. Пока на улицах некоторые горожане охотились на уртов, чтобы выжить, мы наслаждались самыми тонкими яствами, и богатыми букетами редчайших вин. Самые известные поэты города зачитывали для нас свои оды. Выдающиеся музыканты из тех, которые остались городе, играли для нас. Для нас организовывали спектакли, нанимали акробатов и жонглеров. Бывшие свободные женщины Ара, в ошейниках, но прилично одетые, прислуживали нам за столами. Иногда впускали рабынь, чтобы они танцевали для нас, хотя, вероятно, по большей части для мужчин, офицеров с Тироса и Коса, капитанов наемников, банкиров, таких как Серизии, высоких Торговцев, известных купцов и прочих присутствующих. Одна рабыня, очень красивая, которая была отдана Мирону Полемаркосу, была выставлена несколько раз и вынуждена танцевать перед мужчинами. Она танцевала под плетями, увешенная драгоценностями, браслетами и ожерельями, но полностью раздетая. Ее звали Клавдия.

— Прежде ее именем было Клавдия Тентия Хинрабия, — прокомментировал я, — последняя из Хинрабиев.

Клавдий Тэнтий Хинрабий одно время был администратором Ара, но позже был свергнут. Его место на троне Ара занял Цернус, по существу бывший узурпатором.

— Да, — кивнула рабыня.

Талена относилась к Клавдии как к сопернице, конкурировавшей с ее красотой, которая, как предполагалось, была непревзойденной на всем Горе. Подобные притязания, конечно, абсурдны сами по себе. Гор не испытывает недостатка в красотках. Рынки просто забиты ими. Кто должен оценить и сказать, что эта очень красивая женщина более или, наоборот, менее красива, чем та другая? Безусловно, и Талена, и Клавдия, каждая по-своему, были очень красивыми женщинами. Я подозревал, что враждебность Талены к Клавдии была замешана на политике и тщеславии. Клавдия была дочерью бывшего администратора Ара, а Талена — просто отвергнутой дочерью великого Убара Марленуса, местонахождение которого на тот момент было неизвестно. Ее положение было даровано ей оккупантами, которые сочли целесообразным иметь на троне Ара марионетку. В действительности, притязания Клавдии на высокое положение в Аре имели под собой гораздо более веские основания, чем у самой Талены, которая долгое время, опозоренная и изолированная, фактически являлась пленницей Центральной Башни. Это продолжалось вплоть до того момента, когда Марленус следуя интересам города отправился в свой поход на Волтай, где и пропал без вести, долгое время считаясь погибшим.

— Как-то раз, — сказала рабыня, — Клавдия, в конце своего танца, схватила кубок и выплеснула вино на Убару. Мы испугались, что рабыню немедленно убьют. Ее действительно бросили на пол, и занесли не менее дюжины клинков, и только рука ее владельца, Мирона Полемаркоса, выставленная над ней, остановила кровопролитие. Убара была в бешенстве, кричала, вопила, много раз била, пинала и даже топтала рабыню. В конце концов, рабыня, рыдающая, униженная, дрожащая, избитая, несчастная и сломленная, хорошо проинформированная о том, что независимо от того, кем она могла бы быть прежде, теперь была не больше чем рабыней, покорной и беспомощной, подползла к ногам Убары и принялась целовать их, прося, милосердия и прощения. Ей сохранили жизнь, но я думаю, только чтобы угодить Полемаркосу. Говорят, что после того случая Клавдия стала настоящей рабыней своего владельца. Мирон, конечно, больше никогда не разрешал ей танцевать на мероприятиях в Центральной Башне. Однако ходили слухи, что она часто танцевала в штабе и в косианском лагере за стенами города, для Мирона и его высших офицеров. Еще поговаривали, что многие очень завидовали Полемаркосу из-за его рабыни.

— Расскажи мне об Убаре, — велел я.

— Она была очень красива, — вздохнула бывшая Леди Серизия, — и я уверена, что она хорошо знала об этом. Это было несложно заметить, поскольку, когда в зале оставались одни женщины, то мы могли обедать без вуалей, это не считалось непристойным.

— Это понятно, — кивнул я.

Ношение вуали на публике для свободных женщин считается обязательным. Однако ходить в вуали еще и дома было бы слишком. Очень немногие женщины согласны скрывать своя лица находясь в своем собственном доме, если только в гостях не будет каких-либо незнакомцев. Обедая на публике женщина может есть осторожно, изящно, занося пищу под вуаль. Некоторые женщины из низших каст, на улице, предпочитают пить прямо сквозь вуаль.

— Продолжай, — подтолкнул ее я.

— Что интересно, — задумчиво сказала рабыня. — В течение долгого времени Убара вела себя, как Убара. Она могла быть неофициальной или величественной, в зависимости от требований обстановки, грозной правительницей или радушной хозяйкой, остроумной и очаровательной, или холодной и требовательной. Она могла согреть вас одной своей улыбкой, а в следующий момент охладить хмурым взглядом. В определенных пределах Ар был ее. Она была чрезвычайно гордой женщиной, даже самонадеянной, уверенной в себе и в своем месте. Для окружающих было бы правильнее всего изо всех сил пытаться понравиться ей. Ее слово могло разжаловать офицера Ара, фраза изгнать советника, или разорить и выслать торговца. Она могла унизить любую женщину, даже самую высокопоставленную до ошейника. Она была очаровательна, тщеславна, защищена и высокомерна. Можно сказать, что она по-настоящему наслаждалась своей властью, в том виде, в каком она была. Ее власть, ограниченная в решении серьезных вопросов, была неограниченной в том, что не касалось оккупации. Мужчины и женщины стремились понравиться ей. Она была той, кого боятся. Но вдруг, с Убарой произошли странные изменения. Очередное запланированное пиршество внезапно было отменено, по-видимому, из-за нездоровья Убары. Но, после этого, она стала другой. Развлечений стало меньше, а затем они и вовсе прекратились. Казалось, Убара иногда уходила в себя, и даже чего-то боялась. Она больше не покидала Центральную Башню, а возможно и своих апартаментов в ней, которые были заперты и надежно охранялись. Поговаривали даже о том, что в ночные часы она держала свечи зажженными. Она боялась есть и пить, возможно, опасаясь, что ее могли отравить или усыпить. Всю ее пищу и напитки вначале пробовали испуганные рабыни, бывшие свободные женщины Ара, используемые в качестве дегустаторов. Такое впечатление, что на нее была объявлена охота. Выглядело так, словно она, столь охраняемая, являющаяся Убарой, боялась, каким бы абсурдным это ни показалось, что в любой момент могла бы почувствовать на себе аркан, как обычная женщина, и быть унесена к судьбе которой она не могла знать, возможно даже к такой ужасной, как ошейник. Вы только представьте себе ее, Убару, в ошейнике! Какой город мог бы быть достаточно сильным, хитрым и смелым, чтобы захватить Убару? Какой Убар мог быть достаточно могущественным, чтобы владеть ей, демонстрировать ее голой, в цепях, у подножия своего трона? Изменения, произошедшие в ней, казались странными и непостижимыми. А затем, позже, произошло восстание.

— И что дальше? — спросил я. — Какова была судьба Убары?

— Я не знаю, — пожала плечами рабыня. — Восстание было внезапным, для многих улицы стали смертельно опасным местом. Я, вместе с некоторыми другими, передала себя в руки наемников, разделась, самопровозгласила себя рабыней, и была привязана за шею к остальным. Нас использовали в качестве уловки, чтобы пробраться к стенам. Наемники представлялись гражданами Ара, ведущими нас на казнь. Но ближе к стене их хитрость не подействовала, и им пришлось пробиваться с боем. В конечном итоге, наемники прорубили себе путь за город, и присоединились к отступавшим косианцам. Волосы они нам остригли, чтобы мы не выглядели свободными женщинами для пролетавших над нами тарнсмэнов. А вскоре веревку на наших шеях заменили на цепь и ошейники. Так нас вели от одного лагеря до другого, пока мы не оказались в окрестностях Брундизиума. Уже из этого порта нас погрузили на корабль и морем доставили на север, где и высадили на берег.

— Ты меня не узнаешь? — поинтересовался я.

— Здесь темно, Господин, — сказала она. — Свеча крошечная и тусклая. К тому же Вы в тени. Мы знакомы?

— На самом деле, нет, — ответил я. — Но мы сталкивались. Я встречал вашу группу на пляже.

— Так Вы — тот самый мужчина? — спросила девушка.

— Да, — кивнул я.

— Я подумала, что это могли быть Вы, — призналась она. — Но я не осмелилась говорить.

— Ты произвела на меня впечатление уже тогда, — сказал я, — как шлюха, по праву оказавшаяся в ошейнике.

— Господин! — простонала рабыня.

— А сейчас, — добавил я, — Ты неплохо продемонстрировала себя.

— Да, — сказала она, опустив голову. — Я — шлюха, по праву оказавшаяся ошейнике.

— Талена, — предположил я, — должна была как-то убежать.

— Возможно, — согласилась девушка. — Но это кажется невозможным. Центральную Башню окружили еще до того, как ударили в набат, сигнализируя о начале восстания.

— Но я не слышал ни слова, — заметил я, — о захвате, пытках или казни Убары.

— Верно, — кивнула головой рабыня.

Я не сомневался, что Центральную Башню обыскали от фундамента до крыши, комнату за комнатой, не исключено, что промерили даже толщину стен.

— Должно быть, она все-таки бежала, — заключил я.

— Возможно, она попалась толпе, и ее разорвали в клочья, скормив потом то, что осталось слинами, — предположила она.

— Скорее она покинула Центральную Башню, улетев на тарне, — хмыкнул я.

— Возможно, Господин, — не стала спорить моя собеседница.

Безусловно, это тоже было очень маловероятно, поскольку это был самый очевидный способ побега, и наблюдение за небом должно было вестись с особой тщательностью, дабы не выпустить птичку из клетки.

— Если она и убежала, Господин, — заметила рабыня, — я сомневаюсь, что ей удастся долго оставаться на свободе.

Я молча кивнул. Ее догадка казалась мне очень даже вероятной.

— Я слышала, как в лагерях господа говорили, — сказала рабыня, — о вознаграждении в десять тысяч тарнов двойного веса, назначенном за голову Убары.

Я снова кивнул. То же самое я и сам слышал от Торгуса, на пляже в день его прибытия. Каждый охотник за головами на Горе, профессионал или любитель, искал сейчас Убару. Было маловероятно, что она сможет долго скрываться от преследования, учитывая цену, назначенную за ее голову, и ту враждебность, с которой к ней теперь относились. Те тщеславие, высокомерие и дерзость, с которыми она злоупотребляла властью, ее предательство Домашнего Камня, сделали возможность того, что кто-то согласился бы спрятать ее, крайне маловероятной. Возможно, как предположил Торгус, она уже была схвачена, и ее похитители теперь вели переговоры относительно увеличения суммы вознаграждения.

— Ты мне очень помогла, — сказал я рабыне.

— Так Вы не собираетесь забрать меня и доставить в Ар?

— Нет, — покачал я головой. — Это теперь для тебя в прошлом.

Я уже отворачивался, чтобы уйти, как вдруг услышал:

— Господин, — тихонько позвала она меня.

Я повернулся к ней.

— Что такое рабские огни? — спросила бывшая Леди Серизия.

— Расставь колени в стороны, — велел я ей.

У девушки перехватило дыхание, но она повиновалась.

Она казалась жалкой, освещенная тусклым огоньком свечи, стоявшая на коленях на тонком полосатом матрасе, светлокожая фигурка.

Свет играл бликами на звеньях цепи, свисавшей с ее шеи.

— Разве Ты сама еще не ощутила, чем могли бы быть рабские огни? — осведомился я.

— Да, — шепотом ответила она. — Я думаю да.

— Бойся их, — предупредил я. — Сопротивляйся им изо всех сил. Если они разгорятся в твоем животе, Ты никогда уже не сможешь снова стать по-настоящему свободной. Вы всегда будешь рабыней мужчин.

— Но мне не разрешают сопротивляться им, — прошептала девушка, — потому, что я — рабыня.

— Это верно, — подтвердил я.

— Господин, — снова позвала она.

— Что?

— Кажется, я уже могу ощутить, какими они могут быть, — призналась рабыня. — И я не хочу им сопротивляться.

— Они изменят тебя, — сказал я, — навсегда.

— Но я хочу этого изменения, — прошептала она.

— Сведи колени и прими первое положение почтения, — приказал я.

Проскрежетав цепью, бывшая Леди Серизия повиновалась.

— Ты — матрасная девка, — сказал я ей. — Теперь Ты можешь попросить как одна из них.

— Господин? — не поняла она.

— Ты можешь поцеловать ноги свободного мужчины и попросить позволить тебе доставить ему удовольствие, — объяснил я и уже в следующее мгновение почувствовал ее губы на своих ногах.

— Ты могла бы поцеловать и облизывать их с любовью и почтением, — заметил я. — Для рабской девки делать это — большая честь, поскольку перед ней свободный мужчина, и она простая рабыня.

Это было верно, поскольку некоторые рабовладельцы могут не разрешить рабыне совершить это простое действие, даже тогда, когда она просит о нем, как о привилегии. С точки зрения свободной женщины этот акт может показаться оскорбительным, и возможно, что для свободной женщины все так и есть, но только не для рабыни. Для нее это — красивый акт подчинения и даже любви, которым она свидетельствует о своем удовольствии от неволи, и выражает, покорно и символически, свою благодарность господину за то, что он согласился владеть ею, такой, какая она есть, всего лишь рабыней в его ошейнике.

Многие свободные женщин не могут даже начать понимать любовь рабыни к своему владельца, но, возможно, это и есть самая глубокая и самая чистая любовь, которая только может быть между мужчиной и женщиной, между человеческими самцом и самкой. В действительности, в представлении многих, это и есть самая глубокая и самая чистая любовь, возможная между женщиной и мужчиной, рабыни к своему господину, и господина к своей рабыне.

А что еще может настолько исполнить природу обоих?

Девушка встала на колени у моих ног. Ее голова была опущена. С шеи свисала цепь. Слышался негромкий скрип звеньев. Она дрожала, похоже, заново пытаясь осознать где она была и что она делала. Но мгновением спустя она снова склонилась, вернувшись к своей задаче.

— Кто Ты? — спросил я.

— Рабыня, — шепотом ответила она, — матрасная девка.

Я присмотрелся к ее волосам. Обрезаны они были неровно, как попало.

— Достаточно, — сказал я. — Не поднимай головы.

Она была очень красива. Мне это было ясно еще, когда я впервые увидел ее стоявшей на коленях не песке, омываемом холодным прибоем, время от времени добегавшим до нее и омывавшем ее руки, бедрах и икры. Она была не менее красива и теперь в мерцающем свете тонкой свечи.

— Теперь можешь просить, — разрешил я.

— Я прошу позволить мне доставить господину удовольствие, — прошептала девушка.

Торгус и его товарищи, по моему мнению, выказывали ей и ее сестрам по цепи, слишком мало уважения. Они расценивали свою цепь сырым бедным материалом, ничего не стоящим товаром, немногим лучшим, чем свободные женщины. Неужели они не смогли посмотреть на этих женщин с точки зрения того, кем они могли бы стать? Вымытые, вычищенные, причесанные, немного обученные, одетые в шелк или в туники, с пылающими в животах рабскими огнями, приученные бояться плети, они могли бы стать образцовым товаром. И снова я задумался, не могла ли она понравиться Пертинаксу? Ему никогда еще не принадлежала рабыня. Откуда ему было знать, чем должен был быть цельный мужчина?

— Ты можешь подняться на коленях, — сообщил я ей.

— Господин? — посмотрела она на меня.

— Ты красива, и у тебя неплохо получилось, — констатировал я. — Я могу надеяться, что тебе разрешат жить.

— Но Вы же не уйдете? — растерялась рабыня.

— Именно это я и сделаю, — пожал я плечами.

— Но Вы искали меня! — напомнила она.

— Искал, — кивнул я.

— Разве Вы не хотели мое тело? — спросила бывшая Леди Серизия.

Я улыбнулся. Насколько много все еще оставалось в ней от глупой свободной женщины, которая зачастую так плохо понимает мужчин. Гореанский рабовладелец владеет всей рабыней, целиком. И рабыня понимает, что ею владеют полностью. У него будет вся она, со всеми ее чувствами и мыслями, грезами и надеждами, мечтами и страхами, вся, и в случае необходимости, он заберет это у нее с помощью плети. А скоро рабыня сама, также отчаянно, будет желать отдать господину всю свою цельность. Она знает, конечно, что ее красота должна быть брошена к его ногам, чтобы он мог делать с этим, все, чего бы ему ни захотелось, но ей также предстоит узнать, что он будет иметь, если ему это потребуется, сокровища ее внутренней жизни, рассыпанные у его ног подобно ее локонам. Несчастна та рабыня, в которой видят просто тело.

Очень многое, конечно, зависит от конкретного господина и конкретной рабыни. Неволя — многогранна и многолика.

Рабыню могут держать в презрении, относясь как к пустому месту. Она в страхе может падать ниц в присутствии своего хозяина. Она может ползти к нему, не зная чего ей ждать, удара или пощады.

Рабыня может быть для него восхищением и радостью, порой почти компаньонкой, с той лишь разницей, что по первому его слову она будет обнаженной лежать перед ним на животе.

Есть рабыни больших домов, и те, что украшают сады удовольствий, другие ходят прикованными цепью позади паланкинов для демонстрации состоятельности владельца. Кого-то продают в бордели и таверны, а кому-то предстоит трудиться в полях и шахтах, прачечных и на мануфактурах, в стойлах, бараках и постоялых дворах. Есть те, которые принадлежат полкам, кораблям, владельцам караванов и так далее. Страна неволи — широка и огромна.

Рабовладелец может иметь много рабынь, но у рабыни, согласно закону, может быть только один владелец, даже если это будет государство, или некое корпоративное юридическое лицо.

Большинство невольниц, разумеется, желает быть собственностью одного господина, и при этом они надеются быть единственной его рабыней.

Самые личные и интимные отношения, возможны между мужчиной и женщиной, когда она его рабыня. Может ли существовать большая близость между мужчиной и женщиной, чем та, в которой женщина — полностью его, в которой она в прямом смысле этого слова принадлежит, в которой она — его собственность, его рабыня?

— Твое тело заслуживает того, чтобы его желать, — признал я, — но если бы оно не было живым, оживленным, полным чувств, эмоций и мыслей, оно не стоило бы желания. Это было бы мясо, а не рабыня.

— Неужели, нужна вся я? — спросила она.

— Представь себе, — улыбнулся я. — И не забывай, что именно вся Ты находишься в ошейнике.

— В моем сердце и уме, — призналась рабыня, — я хочу отдаться!

— Конечно, — кивнул я, — потому, что все в тебе находится в ошейнике.

— Но Вы уходите? — спросила она.

— Да, — ответил я, отворачиваясь.

— Подождите! — попросила девушка.

Снова повернувшись к ней лицом, я поднял свечу. На ее щеках блестели слезы.

— Зачем Вы приходили сюда? — спросила рабыня.

— Чтобы задать тебе вопросы, — ответил я, — как бывшей женщине Ара, занимавшей там определенное положение, члену важного дома, той, кто могла бы знать что-нибудь об Убаре.

— Но почему, Господин? — не унималась она. — Какое вам дело до Убары, и ее судьбы?

— Любопытство не подобает кейджере, — процитировал я.

— Не уходите! — всхлипнула она.

Я на миг задумался.

Девушка перекинула цепь через левое плечо себе за спину. В ее глазах стояли слезы, губы дрожали.

— Я прошу позволить доставить вам удовольствие, — решительно сказала она.

— У тебя есть имя? — поинтересовался я.

— Нет, — покачала рабыня головой, и я поставил свечу на стойку около ее матраса.