Мечники Гора

Глава 44 Море прекрасно

— Господин обеспокоен? — спросила Сесилия.

— Не бери в голову, — отмахнулся я.

— Господин скрывает свои мысли от его девушки, — вздохнула она.

— Любопытство, — проворчал я, — не подобает кейджере.

— Рабыня — полностью принадлежит господину, — сказала девушка.

— Разумеется, — кивнул я. — Каждой своей клеточкой, каждым волоском, каждой дрожью, движением, выражением лица, чувством и мыслью.

— Разве я не могу скрыть от господина свои мысли? — поинтересовалась она.

— Конечно, — усмехнулся я, — Ты могла бы спрятать леденец, но твои мысли все равно принадлежат ему.

— Все во мне принадлежит ему, — вздохнула Сесилия.

— Все, — подытожил я.

— Но я сама хочу отдать моему господину свои мысли, — призналась она. — Я хочу, чтобы он знал их. Я хочу выложить их ему!

— Тогда сделай это, — предложил я.

— А что если он отвергнет их? — спросила Сесилия.

— Тогда они будут отвергнуты, — пожал я плечами.

— Конечно, — прошептала она. — Мы — рабыни.

Мужчина не унижает женщину за то, что она расцветает в неволе. С тем же успехом можно было бы осуждать приливы, солнечный свет, ветер и дождь. Это все равно, что осудить цветок за то, что он цветет, за его цвет, яркость красок, деликатность и сияние его лепестков.

Ни одна женщина, которая захочет ошейник, не должна быть его лишена. Конечно, для рабыни допустимо быть собой. Какой власти может понадобится отказывать ей в этом подарке? Пусть та, кто желает подчиняться, подчиняется. Примите ее подчинение. И тогда она станет вашей. Позвольте ей просить целовать ноги своего господина, и не мешайте ей наслаждаться этим, если она получила разрешение на это.

Пусть она радуется своему ошейнику, окружающему ее шею, и шнурам, которые, когда она, стоя на коленях, опускает голову к полу, поднимают ее запястья над спиной.

На Горе таких женщин не наказывают, но вожделеют. Их не унижают, их разыскивают. Ими, как драгоценностями, украшают сцены торгов. Их покупают и продают, обменивают и дарят, крадут и устраивают войны. Общество не желает обходиться без них.

Разве после этого они не объекты желания, не товары высокого спроса?

Они повинуются и встают на колени, служат и целуют. С ними мир становится богаче.

Они красивы, желанны, изящны, и они принадлежат.

Уверен, рабыня — один из самых прекрасных и самых ценных компонентов в высокой культуре. В своих коротких ярких туниках они добавляют радости и очарования рынкам, паркам и улицам города, и даже отдаленным тихим дорогам сельских регионов.

Мир становится в тысячу раз богаче, глубже и прекраснее благодаря их существованию.

И насколько жалка и бедна была бы пуританская и диктаторская культура, если такая сможет существовать, не оставляющая им места, отказывающая им в их самых глубоких удовольствиях.

Мне вспомнилась Сесилия, какой она была, когда ее только что забрали с Земли. Как она боролась и сопротивлялась настойчивым шепотам своего сердца, как она еще в бытность свою на Земле в течение многих лет пыталась отрицать свои самые глубинные потребности. И все же, даже на Земле, ясно понимая столь многое, например, то, что она была, желала быть и должна была быть собственностью мужчины, презренной, покорной, униженной рабыней сильного мужчины, она, послушная своему окружению, образованию, обучению и пропаганде, неистово боролась против этих символов и истин. С каким отчаянием она боролась против них!

Фактически, то, что она развлекалась тем, что соблазняла, а потом отвергала молодых людей и мужчин, наслаждаясь тем страданием, которое она вызывала в запутанных их собственной культурой, смущенных слабаках, стремящихся произвести на нее впечатление, умиротворить и понравиться ей, было ее реакцией на острую раздвоенность, которую она чувствовала между своей собственной сексуальностью и такими мужчинами, продуктом войны между ее генетической природой и потребностями, и энкультурацией текущей обстановки, предписывающей ей истерично пытаться противостоять настойчивым требованиям ее снов и фантазий. Таким образом, на Земле, ее отношения с мужчинами были своеобразной компенсационной местью за ее собственное несчастье и горькие расстройства. Казалось, ей доставляло большое удовольствие, флиртовать и возбуждать мужчин, лишь только для того, что чтобы затем отвергнуть и поиздеваться, благо ни один из них не имеет возможности взять ее в свои руки, раздеть и, бросив к своим ногам, научить ее тому, что она женщина.

А затем Царствующие Жрецы, в своих собственных целях, перенесли ее на Тюремную Луну. Там, в страхе за свою жизнь, во время набега кюров, она объявила себя рабыней, а рабыня уже не может забрать такие слова обратно, поскольку она теперь рабыня. Понимала ли она в тот момент это или нет, но она стала рабыней. Позже, в далеком мире, в Стальном Мир, дрейфующем далеко от Тюремной Луны, работорговцы, находившиеся там, просто взяли ее в свои руки и, поскольку ее особенности это позволяли, обеспечили ее клеймом и ошейником. Такие детали в порядке вещей, они предписаны торговым законом. Это было сделано без всякой задней мысли, с безразличной и безликой эффективностью, точно так же, как они сделали бы это с любой подобной женщиной при подобных обстоятельствах. Конечно, даже если бы она к этому моменту не была самопровозглашенной рабыней, она стала бы ей, как и тысячи других женщин. Клеймо и ошейник, конечно, ясно идентифицировали ее, бесспорно, публично и законно, как ту, кто она есть, как рабыню. Таким образом, то, кем она была до сего момента в душе, стало ясно показано всем на ее теле.

Теперь она носила клеймо и ошейник. Не расстраивать ей больше мужчин. Ее статус и положение теперь пояснены окончательно. Она была рабыней.

— Ох, — вдруг тихонько вздохнула она.

Приятно иметь рабыню в своих руках.

У нее перехватило дыхание.

— Вы не оставите мне выбора, ведь так, Господин? — спросила она.

— Нет, — улыбнулся я. — Ты ведь не свободная женщина. Ты — рабыня. С тобой может быть сделано все, что понравится твоему владельцу.

— Я счастлива, — прошептала Сесилия.

— И Ты не хотела бы, чтобы это было как-то иначе? — поинтересовался я.

— Нет, мой Господин, — ответила она. — Нет.

— Ошейник прекрасно смотрится на твоей шее, — сказал я, глядя на нее сверху.

— Это ваш ошейник, — улыбнулась она.

— Точно так же, как и его носительница, — добавил я.

— Да, Господин, — согласилась девушка.

— Может, Ты хотела бы снять его? — спросил я.

— Я не могу, Господин, — улыбнулась Сесилия. — Я — рабыня. Он заперт на моей шее.

Заканчивался восемнадцатый ан.

Маленькая, закрытая стеклянной колбой масляная лампа, заполненная тарларионовым жиром, покачиваясь под подволоком в такт движениям корабля, своим тусклым светом разгоняла мрак в каюте.

— Ой, — внезапно пискнула рабыня. — О-ох!

С крюка рядом с дверью свисала плеть. Я проследил, чтобы она хорошо прижималась губами к этому аксессуару.

— Вас развлекает иметь меня в ваших руках такой? — спросила Сесилия.

— Какой? — уточнил я.

— Беспомощной, полной потребностей, — ответила она, — умоляющей, если желаете.

— Мне это нравится, — признал я.

— Насколько же мы во власти наших владельцев, — прошептала рабыня.

— Мужчины пожелали видеть вас такими, — сказал я.

— Да, Господин, — согласилась она. — И я люблю это. Я люблю этот мир, мир мужчин!

— Ну, здесь хватает и свободных женщин, — заметил я.

— Но даже они должны знать, — сказала Сесилия, — если только они не непроходимые дуры, что их привилегии и свободы — не более чем подарок мужчин, возможно временно предоставленных им, и который может быть отозван в любой момент, стоит им только захотеть.

— Возможно, — пожал я плечами.

— Я не завидую им и их свободе, — призналась рабыня.

— Зато они могут завидовать тебе и твоему ошейнику, — предположил я.

— Он мой, я его им не отдам, — прошептала девушка.

— Тогда, возможно, какому-нибудь другому, — улыбнулся я.

— У каждой из них где-то, есть господин, — сказала Сесилия.

— Возможно, — не стал спорить я.

— Будем надеяться, что они когда-нибудь повстречаются, — вздохнула она.

— Полагаю, что Ты права, — поддержал ее я.

— Почему, Господин? — спросила Сесилия.

— Потому, что этот мир, Гор, является миром мужчин, — пояснил я.

— А я и не хотела бы никакого другого, — призналась она.

— И почему же? — поинтересовался я.

— Потому, — улыбнулась Сесилия, — что я — женщина.

— И рабыня, — добавил я.

— Мы все рабыни, — вздохнула она. — Мы все надеемся встретить наших владельцев.

— Возможно, — пожал я плечами.

— Разве есть среди из нас такая, которая не хотела бы быть проданной со сцены торгов в руки господина?

— Возможно, вы хотели бы сами выбирать себе владельцев, — заметил я.

— Конечно! — рассмеялась рабыня.

— Но это вас выбирают, и это вас продают, — сказал я.

— Да, Господин, — прошептала она, и я еще раз напомнил ей о ее уязвимости и неволе.

С каким наслаждением и как беспомощно, лишенная мною всякого выбора, извивалась, отдавалась и умоляла она в своем ошейнике, неспособная ничего поделать с собой.

Рабынь нужно подчинять, но никак не оскорблять. Они прекрасные существа, созданные принадлежать, покоряться, работать и использоваться как женщины в самом полном смысле этого слова, но к ним не должно относиться с жестокостью или злостью, они заслуживают боль не больше, чем любое другое животное, которым можно было бы владеть. Это бессмысленно, контрпродуктивно и иррационально. Рабыня должна стремиться делать все возможное и невозможное, чтобы быть хорошей рабыней, чтобы ее господин был полностью удовлетворен ею, но если она честно и с уважением, пылко и почтительно, прилагает все усилия, для этого, чего еще можно было бы потребовать от нее? Наслаждайтесь ею, и, если пожелаете, похвалите ее, а если вам это доставит удовольствие, приласкайте. Получайте от тела и ума вашей рабыни самое изысканное и непомерное удовольствие, которое мужчина может познать, удовольствие от покорения женщины его вида.

Держите ее в ее ошейнике и наслаждайтесь ею.

Даже самая прекрасная из рабынь знает, что плеть существует и что она будет применена незамедлительно, если ею не будут довольны, и это, несомненно, добавляет аромата к их отношениям, но, не будем забывать, не страх перед плетью является главным побуждением ее желания доставить удовольствие своему господину. Она благодарна ему за то, что у нее есть господин, благодарна за то, что он счел целесообразным владеть ею и наполнять ее жизнь смыслом.

Когда Сесилия заснула, я осторожно укрыл ее одеялом, оделся, накинул на себя рокон, поднялся по трапу и, выйдя на главную палубу, направился на нос судна и поднялся на бак. Я простоял там довольно долго, любуясь морем. Свет трех лун, этой ночью взошедших вместе, искрясь, мерцал на воде. Иногда сверху слышался скрип рей и хлопки трех больших, прямых парусов, ловивших ветер.

Наш курс, как мне подсказывали звезды, пролегал между южной оконечностью Коса, и северной Тироса. За долготой этих островных убаратов лежали лишь несколько небольших Дальних островов. Никто не знал, что могло скрываться дальше этого крошечного архипелага.

За ним на картах не было ничего.