Мед багульника

Роман с жизнью

…Вечер позднего октября. Дождь и холодный ветер — классическое сочетание для того, чтобы оценить уют тёплой постели.

Но Лиза сказала:

— Дорогой, коньяк совершенно кончился. Не наберётся даже чайной ложки. И кофе на исходе.

Эту её многолетнюю привычку — вечернюю чашку кофе с коньяком, медленно выпиваемую перед телевизором, попытался свести на нет врач районной поликлиники.

— Когда человеку под восемьдесят, любая доза алкоголя…

— Когда человеку под восемьдесят, его уже ничем не напугаешь, — смеялась Лиза. — Уже не остаётся страхов — чудесное время! И мы за это выпьем, доктор!

Она собственноручно наполнила две хрустальные рюмки.

Прощаясь, врач поцеловал у неё руку.

Роман уже привык к необычности Лизы. Когда родители оставили его, десятилетнего, на её попечение, чтобы без помех делать карьеру в Москве, он в первый вечер горько ревел, тоскуя по маме. Лиза сказала, остановившись в дверях его комнаты:

— Завтра запишу тебя в кружок бальных танцев.

— На кой чёрт?! — возмутился он со всей искренностью детского горя.

— Чтобы ты проводил вечера в объятиях красавиц, а не слезах и соплях, — ответила она.

— А ты? — он имел в виду, зачем ему красавицы, когда есть Лиза.

— А мне нужен настоящий кавалер, а не такое вот недоразумение, — сказала она.

И он пошёл, и старался изо всех сил, осваивал все эти «па» сперва у станка, а потом в середине зала. Он ни за что не хотел выглядеть ничтожеством в глазах Лизы. А затем пришёл успех, они с партнёршей Наташей кочевали с конкурса на конкурс и почти неизменно выигрывали. Ему улыбалась карьера танцовщика, но подошло время армии.

Провожая и крестя его на дорогу, Лиза сказала:

— Надеюсь, у тебя хватит доброты вернуться живым.

— Доброты? — удивился он.

— Ну, ты же понимаешь, что без тебя моё существование теряет всякий смысл.

А когда он вернулся, и простреленная в Кандагаре нога сказала танцовщику в нем— «свободен», Лиза чуть ли не с ужасом спросила:

— Надеюсь, ты не пойдёшь в контору перекладывать бумаги?!

После долгого восстановительного лечения он стал работать в «службе спасения».

…«Стекляшка» была прямо перед домом — дорогу перейти. Её построили недавно. Выпилили громадные тополя, в июне затопляющие парк болотом белого пуха, танцплощадку увенчали куполом, празднично переливающимся по вечерам, облезлые «Лодочки» и драных лошадок заменили на «Орбиты» и «Русские горки», а у входа в парк появилось это самое кафе «На огонёк».

На его открытой площадке в хорошую погоду все места были заняты. Внутри же было тесно: всего-то шесть столиков, да и душно.

Летом Роман здесь не бывал, — толпа не влекла, а осенью стал заходить. Если вдруг выяснялось, что дома нет чего-то необходимого. Или он знал: нынче не заснуть. Нечасто такое бывало. Чёрный спрут необъяснимого ужаса подбирался к нему считанные разы, но тогда уж — не жди пощады.

Спасатель по работе своей, в такие минуты «вытянуть» самого себя он не мог. Последний раз это произошло после редкой в их тихом городе аварии, когда две легковушки буквально сплющили друг друга, и тот свет одновременно принял пятерых. Парней спасателям пришлось извлекать из искорёженных кузовов. А девчонку выбросило через ветровое стекло. Пацанку лет пятнадцати в джинсовом костюмчике. Её увезли почти сразу, но еще несколько дней, с отчётливостью стерео картины, он видел её, будто уснувшую на раскалённом асфальте. И сразу, против воли, вспомнил он Афган, когда смерть была хозяйкой их судеб.

А сегодня, в стекляшке он увидел женщину. Сидела она одна, спиной к нему — и с той, погибшей, схожа была только окаменелостью позы. Одета женщина была в лёгонькую, почти прозрачную красную кофточку. На спинке стула ничего не висело, а вешалок тут не водилось. Как она выйдет под дождь почти раздетая.

Расплачиваясь за коньяк, Роман ещё раз бросил на женщину внимательный взгляд. Под потолком висел телевизор, показывали какой-то костоломный боевик, немногочисленные посетители невольно его смотрели, а женщина глядела в окно. Была уже почти ночь, по стеклу бежали струи дождя. Глаза у женщины были полными слёз.

Роман, уже не колеблясь, подошёл к ней.

— Вызвать вам такси? — спросил, как мог мягко.

Не сразу, но она медленно покачала головой. С тяжелобольными не обсуждают способы лечения. Он взял её под локоть:

— Пойдёмте со мной.

Наверное, интонация была верной, потому что женщина не испугалась. Она подчинилась.

— У нас гости, Лиза, — сказал он, открывая дверь.

Старой женщине, как и внуку, хватило одного внимательного взгляда.

— Проходите, дорогая… Надеюсь, ты позаботишься о чём-нибудь горячем, — эти слова были обращены к внуку.

Четверть часа спустя Роман подошёл к дверям гостиной с подносом, на котором стояли дымящиеся чашки, прислушался — и вернулся на кухню.

— Это уже болезнь, — говорила женщина. В её тоне слышалась та откровенность, на которую большинство людей способно лишь несколько раз в жизни. — Правда, раньше всё было больнее, острее. Когда я надеялась на что-то. Что он хотя бы как-то, немного полюбит меня. А теперь, когда я поняла, что этому не быть… Пустыня. Говорят — проходит месяц, два — и становится легче. А у меня год к концу идёт, и какой год…

Лиза не перебивала, не задавала наводящих вопросов — только слушала. Женщина смотрела мимо неё и говорила как бы сама с собой:

— Эти мысли не оставляют ни на минуту. Засыпаешь — и думаешь о нём, проснёшься среди ночи: и опять — он же. Наваждение — по улице ли идёшь, на работе ли сидишь. Не отпускает… Ни на миг не отпускает… Почти непереносимое время — тот час, когда он может позвонить. Не позвонил, и душа будто умирает. И снова ждать день — считать минуты…

Мне бы понять — почему так получилось? Что я сделала? Ведь ни одного резкого слова, никогда… Не навязывалась — только ходила посмотреть на него издали. Он не замечал меня, точно знаю… Да, у него семья, но не могло быть в ней ссор из-за меня, мы ведь были вместе только один раз — и в такой тайне… Он увёз меня куда-то далеко за город, мы возвращались — час…

А теперь, если случайно, совершенно случайно встречу его машину на улице — он проезжает мимо, головы не поворачивая. Я сначала с такой радостью тянулась, думала, он тоже обрадуется, затормозит. Куда там! Если издали меня заметит — сворачивает. За что же?

Весь этот сумбур мужчина не мог бы понять. Но для женщины здесь и полутона были ясны.

— Сына его встречаю — как ожог. Он же не знает меня, спокойно идёт навстречу. Папины брови, глаза, всё выражение лица… Мне хоть бы такого сына! Я бы ничего больше у Бога не попросила — этим бы жила… У них скоро ещё кто-то родится…

— Дорогая, — сказала, наконец, Лиза. — Вы простите старуху за резкое выражение. Внук мой к такому уже привык. Но есть люди — как дерьмо, при ближайшем рассмотрении — выворачивает. И в том, что вы мне о нём рассказали, трезвый взгляд видит…

Вы ищете — что же вам делать сейчас? Что будет верно? Женщины обычно идут двумя путями. Можно попытаться что-то доказать ему. Заняться собой — потратить деньги на туалеты, на причёску. Закрутить с кем-то роман, но всё время попадаться ему на глаза. Ведь всё это делалось бы ради него, чтобы он оценил, в конце концов…Вы продолжали бы гореть в том же огне, и сами бы подкладывали в него дров.

Или же — другое. Решить: да, надежды нет. Но раз кроме него никто мне не нужен, а он меня не любит… Значит — всё, с любовью конец, буду жить чем-то другим. Приняв такое решение, вы за считанные дни постареете на двадцать лет, и когда эта особь — заметьте, вполне довольная собой, будет в очередной раз проезжать со свистом, вы пройдёте мимо бесполым существом. Потому что вместе с любовью нас покидает вся радость, вся красота.

Дорогая моя, есть единственная возможность достойно всё это преодолеть. Из этого мужчины вам надо вырасти.

Женщина посмотрела на Лизу усталым и почти не верящим взглядом.

— Вы сами поняли, что не нужны ему, и это вам далось тяжело. Если бы у него хватило мужества встретиться с вами, вы бы, по крайней мере, смогли сохранить к нему уважение. А что остается от мужчины без мужества? Костюм и гениталии. И это гнилое обаяние. В конце концов, его чары спадут.

Но вы должны работать над собой — всю жизнь, идти всё дальше и дальше, раскрыть все свои таланты.

Ваша внешность. Нельзя стараться быть красивой ради кого-то, нельзя играть роль — из неё так легко выйти, когда вы о ней забываете, когда нет настроения. Женственность должна стать сутью — каждым движением вашим, каждым поворотом головы…

А что касается смысла бытия…

Дорогая моя, возможен лишь один настоящий роман — это роман с жизнью. Вот кто не изменит до последней минуты! И говорят — она упоительна — эта минута. Какой-то наркотик — необыкновенные образы, райский сад! Мне скоро предстоит увидеть всё это.

Сколько острых ощущений, какое великолепие жизнь даёт нам! Мужчины — лишь часть этого…

Вы были в Париже? Не зря говорят — увидеть его и умереть. Но разве хуже Рим? Или Венеция? А недавно я видела по телевизору сказочный остров Бали… Сколько языков вы знаете? Когда вы в последний раз танцевали? В ресторане, при свете огней, с незнакомцем, которому вы нравитесь?

Вам предстоит чудо — рождение первенца, это ни с чем не сравнимо, всё это счастье у вас ещё впереди. Столько книг! Столько людей, которые будут вам интересны — по-человечески интересны, без всяких мучений.

И когда вы достаточно пройдёте этой дорогой, то, встретив своё сокровище, решите, что и впрямь были больны, если «это» могло хоть как-то интересовать вас. Вы будете королевой, у которой «такое» уже не может вызвать никаких чувств.

— Но ведь время идёт. Я не юная, от меня всё уходит. А девушки вокруг — они расцветают.

— Когда вы гуляете, то, наверное, отмечаете молодые, красивые лица. Но вряд ли хоть одно из них остаётся в памяти. Но красивая женщина в зрелые годы — это уже другое… Весною много прекрасных цветов, но розы весной не цветут.

…Было около двух часов ночи, когда Лиза, наконец, кликнула Романа, и велела ему доставить Зою домой.

— Вы носите жемчуг, — прощаясь, говорила Зоя, уже по-другому, она была уже здесь, не в потустороннем. — Вам так идёт…

— Жемчуг — снисходителен, — отвечала Лиза. — Бриллианты — безжалостны. Они беспощадно подчёркивают вульгарность, некрасивость. А жемчуг любому лицу придаёт толику благородства. Он не смеётся над старостью…

…Кончилась осень, миновала зима, и большая часть весны была позади, когда Роман вновь увидел Зою. И — самое смешное — в той же «стекляшке». Он завернул сюда по дороге с работы, выпить кофе, потому что дома ждала разруха ремонта.

Роман наслаждался одним из первых тёплых майских вечеров, минутой покоя, когда прозвучал звонкий голос:

— И вправду — вы!

Темноволосая красавица смотрела на него с искренней радостью. Чтобы узнать эту женщину, подошедшую незаметно, ему потребовалась минута.

— Снова — и здесь же! Как вы живёте? Как Лиза?

— Лиза в отъезде. Когда я затеял ремонт, она сказала: «Это — Армагеддон! Чем я могу помочь?» Я ответил, что мне понадобится её свежий глаз, когда всё будет готово — и отправил её к подруге. А как у вас?

— Бегу с подработки. С телевидения. В редакции у меня свободный график, и знакомые позвали ещё вести «Вечерние новости».

— Вы домой сейчас? Но вам же далеко идти… И уже почти темно. Я провожу.

Они пошли через парк. Зоя легко взяла его под руку — и всё спрашивала о работе, удивлялась тому, что он рассказывал ей, интересовалась — нельзя ли о нём написать…

А на одной из скамеек, скрытая тенью разросшейся сирени, сидела пара. Женщина, усталая, с небрежно стянутыми в «хвостик» волосами, покачивала коляску. Мужчина, опустив руки между колен, смотрел перед собой.

— Уснула, наконец? — спросил он. — Пойдём?

— Посидим ещё, — попросила она. — Я так редко выхожу.

Дома был и телевизор, и возможность вытянуть ноги, но ему пришлось уступить — задержаться ещё. Невольная досада делала ожидание тягостным.

Он посмотрел на проходившую мимо пару. Зою он не узнал. Но всё смотрел вслед, когда она уже миновала его. Как хороша! Высокая, стройная, в платье, серебристо отливающем в свете фонарей… Такая грациозная, такая уверенная в себе… Королева!

Он залюбовался ею, даже не пожелав. Желать было безнадёжно. Для таких женщин — он знал это — он не представлял собой ничего.