Медальон (СИ)

Глава 17

Резервация походила скорее на обычное поселение. Несколько пар вигвамов стояли на приличном расстоянии друг от друга, чем то напоминая жилой комплекс. По убранству — коже, мехам и амулетам, что были щедро навешаны при входе в некоторые индейские жилища создалось впечатление, что в племени существует своего рода иерархия и есть, как богатые так и бедные. Странное заключение с моей стороны, по сути индейцы не работают, скорее всего показавшаяся мне иерархия связана с их происхождением нежели с достатком.

Однако, независимо от «сословия», жители резервации встретили мою скромную персону одинаково сдержанно.

Никто не был удивлён нашему, как мне показалось внезапному появлению, что мягко говоря обескураживает ещё больше.

Индейцы не осмеливаются подойти ни к Точо, ни к Аскуку, ни соотвественно ко мне.

Все лишь скрупулезно заканчивают свои дела и удрученно склоняя голову проходят мимо нас. Атмосфера царит не очень благоприятная, но и не репрессивная. Наверное, это должно радовать…

Добравшись до четвёртого квартала вигвамов Точо резко останавливается.

Полог в один из тесных шатров откинут, индеец мешкается, явно раздираемый желанием влететь в дом без стука. Но все же, не переступает порог, лишь заглядывает чуть подавшись вперёд:

— Бабушка Юна, ты здесь?

Слышится громкое шарканье тяжёлых ног.

На секунду я не узнаю индейца, изуродованное шрамами лицо разглаживаются, на губах играет почти мальчишеская улыбка. Передо мной молодой, добрый мужчина заботливо протягивающий руки крошечной тощей индианке.

Она кряхтя и почти хихикая от счастья медленно плетётся к нему навстречу, пока не замечает меня. Старушка резко меняется в лице. Отдергивает руки, бросая на Точо разочарованный взгляд. Целую минуту длится война глазами, в которой Точо явно проигрывает. Он было раскрывает рот, но так и не найдя, что сказать тупит взор.

Старушка демрнстративно игнорируя существование внука, подходит ко мне щурясь и вглядываясь.

А я и без зеркала понимаю, что выгляжу из ряда вон плохо. Грязная одежда ещё пол беды, а вот слипшиеся от пыли и пота волосы оставляют желать лучшего. Но старая индианка будто не замечает этого:

— Какая ты хорошенькая!

Я не сопротивляюсь когда она берет меня за подбородок и опускает ниже чтобы лучше разглядеть лицо. Ее морщинистые глаза расширяются от ужаса, после чего она грустно опускает глаза и спрашивает Точо:

— Ты?

Глаза индейца бегают, как у нашкодившего ребёнка.

— Ты ее ударил?

Точо нехотя бросает пожимая плечами:

— Погорячился.

Больше не говоря ни слова старушка лаского берет меня за руку и ведёт в вигвам, не забывая при этом громко задёрнуть полог за собой.

Оставив своих похитителей за дверью я наконец выдыхаю. Оказывается все это время каждая мышца моего тела была натянута, как тетева.

В вигваме пахнет костром, кожей и травами. Невероятно уютно, несмотря на скромное убранство.

Я все ещё удивляюсь проницательности старушки, сразу поняла, что внучек не из благородных, пока не подхожу к зеркалу над стареньким кедровым комодом.

— Ого, — не узнавая своего отражения застываю я.

У левого глаза растёкся бардово-коричневый кровоподтёк. При виде крови, мне резко становится дурно. Тошнота накатывает грузной волной. Старушка понимая, что я на грани обморока заботливо усаживает меня на маленькую кровать.

— Приляг, Амо, я дам тебе отвар для восстановления сил. Ты истощена.

— Вы знаете, как меня зовут? — почти в полуобморочном состоянии спрашиваю я.

Индианка не отвечает. Заваривает травы, что-то смешивает, добавляет ещё. Наконец подносит мне и строго проговаривает:

— Пей залпом.

Несмело пью. Горькая противная жидкость растекается по горлу вызывая сначала жуткий кашель, потом жжение в желудке.

— А теперь поспи.

Укладывает меня укрывая толстым пуховым одеялом. Заботливо гладит спутавшиеся волосы.

Я целое долгое мгновение чувствую себя пятилетней девочкой. Подбородок дрожит, глаза закрыты, но слёзы все равно текут на подушку.

Мудрая индианка делает вид, что не замечает, как я отчаянно шмыгаю носом чтобы остановить поток слез. Получается плохо, сердце ноет от тоски, меня сладкой пеленой окутывает родной запах бабушки Мискодит.

****

— Нет, нет, вы не посмеете! — доносятся ужасающие женские возгласы, — Вы не отниметесь ее!

Я со всех ног срываюсь на крик.

Но стоит войти в вигвам, как крики стихают, им на смену приходит истерический детский плач.

Вокруг ни души.

В воздухе витает гнетущий запах опасности от которого волосы на теле встают дыбом. Плач разрывающимся эхом заполняет затхлое жилище, пока я не нахожу знакомый ониксовый медальон, что небрежно валяется в углу.

Я по обыкновению надеваю его на шею, забиваюсь в дальний угол чтобы остаться в тени незамеченной. От сырости и непонятной вони ком в горле. Я безуспешно пытаюсь выровнять дыхание чтобы кишки не вывернуло наружу. Но тяжелая атмосфера свинцом висит над моей головой вынуждая произносить знакомые с детства слова, как по наитию:

— Апэл Лесли Демоне Алаид….. Апэл Лесли Демоне Алаид…

Передо мной тот час возникает образ бабушки Мискодит. Я впервые вижу ее в индейском одеянии и с длинными косами. Моя изящная бабушка протягивает руку в немом приглашении. Я не задумываясь срываюсь с места и послушно вкладываю свою ладонь в ее.

Мы летим окутанные дымкой минуя леса и горы куда то высоко. Оказываясь на самой вершине бабушка широким жестом заставляет обратить внимание на все, что нас окружает:

— Научись черпать силу, она кроется внутри, — и дотрагиваясь указательным пальцем до медальона растворяется в небесах.

«Помни, Амо, человек тоже животное, только умное»— заполняется ее эхом пространство.