Медведи в икре

Глава 16 В РОССИЮ ЧЕРЕЗ ЧЕРНЫЙ ХОД

Перед Второй мировой войной самым желанным посетителем американского посольства в Москве был дипломатический курьер из Вашингтона. Он приезжал не в санях, запряженных северными оленями, и не носил белой бороды, но зато появлялся каждый вторник, а не только на Рождество. И он привозил не одни только сверхсекретные инструкции государственного секретаря, но и письма из дома, а также все остальное, что Советы не включали в свой пятилетний план, — от медицинских пластырей до подвесных моторов.

Когда война началась, курьер стал одной из ее первых жертв. «Северный экспресс» из Парижа до советской границы перестал ходить еще до войны[163]. И маршрут курьера изменили, сперва он стал ездить через Скандинавию или Швейцарию, но по мере того, как война набирала ход, его стали направлять все более южным путем, пока курьеру не пришлось пробираться через Центральную Африку и далее на север в Иран. В Тегеране кто-то из посольства встречал его, забирал посылки и вез в Москву. Во время одной из таких поездок в Тегеран я и открыл Джульфу — черный вход в Россию.

До войны обычным путем из Тегерана в Москву была поездка на машине до Казвина и затем через горы Эльбурса до порта Пехлеви[164] на южном берегу Каспийского моря. Там раз в неделю можно было сесть на маленький советский пароход под названием «Боевой», и если не мешала погода, он довозил тебя до Баку. Оттуда до Москвы можно было доехать на русском «Экспрессе». (Русский «Экспресс», или скорый поезд, был в каком-то отношении уникальным явлением. Однажды у меня ушло пять дней на то, чтобы преодолеть на нем шестьсот миль. По моим прикидкам, это составляло пять миль в час, если мои расчеты совпадают с вашими.)

Но существовал и другой путь из Тегерана в Москву, хотя об этом едва ли кто-нибудь слышал. Фактически и я узнал о нем от одного старого немецкого бродяги-путешественника, который однажды, еще до революции, воспользовался им. Этот путь пролегал через южный Кавказ и вообще миновал Каспийское море.

Если у вас есть оформленная виза на пересечение границы таким путем, то вы можете проехать Казвин и держаться западнее — на Тебриз, столицу Курдистана. Из Тебриза малоезженая дорога ведет на север, в деревню Джульфа на персидской стороне Кавказских гор.

У Джульфы две части — персидская и русская[165]. Их разделяет маленькая бурная горная река Аракс. Старый ржавый железный мост служит единственной, пусть и шаткой связью между ними. Его построили еще в царские времена, когда железная дорога — уже давно заброшенная — связывала Тебриз с Тифлисом в русской Грузии. По меньшей мере так обстояло дело до 1940 года. Позднее, когда Персия[166] стала маршрутом поставок в Россию, все вполне могло измениться. Но с тех пор я там больше не бывал — по причинам, которые вы скоро поймете, и в ближайшее время не планирую.

Путь через Джульфу был официально закрыт уже много лет, и я всегда путешествовал через Пехлеви и Баку, и каждый раз давал себе обещание, что это в последний раз. Ведь Каспийское море за последние несколько сотен лет измельчало, и достаточно было паре персидских комаров в него бултыхнуться, чтобы разыгрался первоклассный шторм. И кроме того, «Боевой» был чем угодно, только не роскошным лайнером. Его мореходные качества были не лучше, чем у каноэ, и к тому же он являлся природной средой обитания для тараканов и клопов. А пересечение гор между Казвином и Пехлеви было, как я знал, сплошной нервотрепкой. Дорога там очень узкая, продуваемая сильными ветрами, особенно резкими в ущельях и долинах горных рек.

По ней днем и ночью с ревом и головокружительной скоростью двигался бесконечный поток перегруженных, качавшихся из стороны в сторону грузовиков, водители которых не брезговали курением опиума. Однажды мне довелось провести два дня на самой вершине перевала, пытаясь вызволить американского дипломатического курьера — отставного агента ФБР — из сложной ситуации: он сам заболел дизентерией в острой форме, а у машины сломался задний мост. Но это другая история.

Итак, курьер приехал и передал свои посылки мне, а я попросил советского консула в Тегеране дать мне визу на дорогу через Джульфу. Он отнесся к моей просьбе весьма сочувственно, но, прежде всего, сказал, что граница там закрыта. Но я просил его войти в положение, напоминая о «Боевом» и горной дороге. Я живописал свою аллергию на клопов и горы. Консул, очевидно, являл собой один из самых ярких образчиков человечности, встречающихся в роду бюрократов, потому что выслушал меня с симпатией и, в конце концов, дал мне визу на Джульфу.

Пока он не передумал, я нанял машину и отправился в Тебриз. Мой водитель-мусульманин счел возможным взять с собой одну из своих жен и годовалого младенца.

— Им понравится поездка, — сказал он. Не знаю, насколько поездка понравилась его жене, но в течение всей ночи, которую занял у нас путь от Тегерана до Тебриза, ребенок орал не слабее пожарной сирены.

От Тегерана до Казвина, где главная дорога поворачивает на север к Пехлеви, бесконечная череда грузовиков поднимала ввысь такую пыль, что мы с трудом различали края дороги. В Каз-вине мы покинули главную автостраду и направились в Курдистан. Движение стало заметно слабее, и лишь изредка на дороге нам встречались грузовики или пассажирские автомобили. Было очевидно, что иранцы нечасто ощущают потребность ездить в дикую горную страну курдов.

Тебриз когда-то был самым южным пунктом на железной дороге из Тифлиса[167], и его каменные строения все еще сохраняли странную, затхлую европейскую атмосферу в городе, во всем остальном целиком восточном. Ночь я провел в старой ветхой гостинице, и рано утром мы вдвоем с водителем, но за вычетом матери с ребенком, двинулись прямиком на север к границе. Движение прекратилось совершенно, если не считать редких караванов из ослов или верблюдов и иногда попадавшихся на дороге одиноких аборигенов. К обеду мы достигли подножия Южного Кавказа и, проехав несколько миль по малонаселенным безводным холмам, въехали в наполовину заброшенный жителями пограничный городок Джульфа. Представляю, что когда-то, когда железная дорога функционировала, Джульфа могла быть весьма оживленной небольшой проездной станцией. Но сегодня это даже не конечный пункт. Каменное здание вокзала, выстроенное в западном стиле, было заброшено, окна выбиты. Его окружали саманные дома с плоскими крышами, как везде на Востоке. Когда мы проезжали базар, то заметили, что половина лавок, выстроившихся по обе стороны дороги, была закрыта. Лишь у одной или двух были открыты ставни и только для того, чтобы полусонные лавочники могли спрятаться в их тени. В тусклом освещении лавок за спинами продавцов можно было различить бутылки с шафраном или карри, пару старых покрышек, и конечно, несколько сломанных керосиновых ламп. Мы остановились в центре деревни возле придорожной чайной и спросили, где найти начальника таможни. Хозяин чайной подтвердил, что таковой имеется, но добавил, что поскольку граница давно закрыта, он не представляет, где его искать. Я сел за маленький пыльный столик в тени высокого платана и послал водителя на поиски пропавшего служащего.

В чайной, очевидно, нечасто бывали посетители, потому что им понадобилось с полчаса, чтобы вытащить старый медный самовар и приготовить чашку весьма приятного чая.

Едва я покончил с чаем, как мой шофер вернулся вместе с полусонным, седобородым пожилым господином в форменной фуражке. Он с важностью отдал мне честь, поклонился и объявил, что, несмотря на неурочный час — это было, без сомнения, время его сиесты — он к моим услугам. Я сообщил ему, что хочу перейти границу в Россию. Он заморгал от неожиданности и попросил повторить. Я сказал, что хочу пересечь мост и попасть в советскую Джульфу.

— Пересечь границу? По мосту? Советская Джульфа? Но этого никто не делает, вот уже двадцать лет, как никто не переходил здесь границу. И кроме того, русские не позволят вам.

Я показал ему мой паспорт, и он принялся изучать советскую визу.

— Быть может, в вашем паспорте так и написано — но эти консулы в Тегеране просто ничего не понимают. И зачем вам в советскую Джульфу? Знаете ли вы, что это такое?

Я объяснил, что лишь хочу пройти через Джульфу, и на самом деле пункт моего назначения — Москва.

— Москва! Да хранит тебя Аллах! Джульфа — это плохо, но Москва! — Он покачал головой, соболезнуя непросвещенному иностранцу.

— Американец, — бормотал он сам себе, — и он хочет в советскую Джульфу и в Москву.

Он, по-видимому, считал реку Аракс границей обитаемого мира. А за ней лежал неведомый другой мир — Россия. В конце концов я внушил ему, что независимо от того, сошел ли я с ума или нет, но я пойду через границу.

— Иншалла — на все воля Аллаха! — наконец произнес он. — Если вы должны, я позволю вам — но помните — это все под вашу ответственность.

Мы забрались обратно в машину и проехали на север с милю или две, двигаясь вдоль железнодорожного полотна, пока не подъехали к реке Аракс, где ржавый старый мост на эстакаде держал на себе рельсы, ведущие в Советскую Россию. На южном конце моста стояла маленькая деревянная будка, на которой виднелась выцветшая надпись «Пограничный пост». Внутри нее, положив ружье на живот, дремал персидский солдат. Начальник таможни достал несколько резиновых печатей, которыми украсил мой паспорт, позаимствовав у меня автоматическую ручку, добавил к ним несколько нечитаемых иероглифов и официально провозгласил, что я покинул империю Шаха. Солдат взял мои сумки и дипломатическую почту и выставил на середину эстакады. Таможенник с серьезным видом пожал мне руку и тяжело взобрался в машину, словно он выполнил на редкость трудную дневную работу.

Он посмотрел на меня одно мгновение и затем опустил окно машины, чтобы его было слышно:

— Друг мой, вы действительно уверены, что знаете, что вы делаете? — по-отечески спросил он. Я кивнул утвердительно. Он сочувственно покачал головой, и машина тронулась. Через несколько минут и он сам, и водитель, и машина уже двигались по пустыне к югу и скоро скрылись в облаке мелкой пыли.

Уже смеркалось, когда я наконец ступил на мост. Дул легкий ветерок, и ржавые железные перекладины и балки у меня над головой потрескивали и позванивали. Когда я переступал с одной шпалы на другую, мои ботинки вязли в прогнившем дереве. Между шпалами было видно, как в сорока футах внизу поблескивали речные водовороты. Пролет моста длиной был не больше сотни футов, но казался бесконечным. И только когда я дошел до самого конца моста, я заметил, что к постовой будке прислонилась фигура в драном, грязном желтом бараньем тулупе. Пара черных глаз вперилась в меня из-под длинных замусоленных клочьев шерсти. Когда я подошел к посту вплотную, фигура в тулупе ожила, и в мой живот уперся штык винтовки.

— Стой!

У меня уже имелся кое-какой прежний опыт общения с советскими пограничниками, и я думал, что хорошо знаю все приемы, позволяющие иметь с ними дело. Подход номер один заключался в сердечной широкой улыбке и бодром приветствии «Здравствуй, товарищ». Я объяснил этому доброму человеку, что его правительство дало мне визу — письменное разрешение перейти мост. Пограничник не двинулся с места, и штык тоже. Я достал мой паспорт и сунул ему под нос поверх ружья. Он отвел мою руку острием штыка и прорычал:

— Никто мне не давал никаких приказов о тебе; проваливай ко всем чертям туда, откуда явился.

Подход номер два был строгим:

— Солдат, позвоните командиру заставы и встаньте как следует перед официальным лицом.

Штык лишь глубже проник вглубь моего пальто, и пограничник прорычал:

— Иди к черту.

— Солдат, у меня разрешение от Сталина перейти через этот пост — и в письменной форме!

— Товарищ Сталин не говорил мне об этом, и пока он не скажет, ты не перейдешь пост, на котором стою я. Возвращайся туда, откуда пришел.

К этому времени стало совсем темно, и мой запас приемов по пересечению границы почти иссяк, поэтому я поплелся к деревянной будке на персидской стороне реки и попросил заспанного пограничника позвонить на русскую заставу. Но он сказал мне, что телефон есть только в деревне в двух милях отсюда.

— Ну, тогда мне придется возвращаться и звонить русским, — сказал я и направился обратно в городок. Перс вскочил и загородил мне путь. Персидское ружье начало поигрывать с пуговицей на моем пальто.

— О, нет. Вы покинули Персию и не можете вернуться, если у вас нет новой въездной визы.

— Но смотри, друг мой, русские не дают мне сойти на том конце моста, а ты не даешь сделать то же на этом — что ты хочешь, чтоб я сделал, спрыгнул в реку?

Пограничник засмеялся.

— Иншалла, — было единственное, чем он мне ответил. Он улегся спать, но его ружье все еще было направлено в мою сторону.

Я вернулся на середину моста и сел на кучу моих чемоданов и мешков дипломатической почты. Ветер крепчал, и старые опоры начали трещать и трястись. Внизу, в ущелье, Аракс кружился водоворотами и со свистом проносился над скалами в своем неглубоком ложе. В общем, положение нельзя было назвать хорошим. Бывали случаи, когда пограничники и полицейские превращали мой путь в тупик, но здесь впервые я оказался на дороге, оба конца которой были тупиками. Я пытался найти какой-нибудь новый подход к пограничникам. Учтивость старого перса была результатом древней и, по-видимому, умиравшей цивилизации. Советский пограничник в овечьем тулупе с другой стороны был порождением самой юной и дерзкой системы. Так или иначе, и каждый по-своему, но оба они были одинаково эффективны — и одинаково непостижимы. Похоже, никакого другого выхода кроме как ждать, не было. И если восточный фатализм имеет смысл, то что-то должно было произойти.

Наверное, прошел еще час, когда в двери русской сторожевой будки появился свет и произошла смена караула. Я вскочил на ноги и поспешил к маленькой церемониальной группе. Вероятно, они обменивались паролями, когда я закричал:

— Эй! У меня есть виза на пересечение здесь границы. Бога ради, дайте мне пройти!

Три винтовочных затвора клацнули одновременно и особенно грозный голос — очевидно, не ниже сержантского — прорычал:

— Гражданин, возвращайтесь туда, откуда пришли.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как беспомощно проковылять до моих мешков и попытаться забаррикадироваться от ветра, который больше уже не был ни легким, ни теплым.

Мост качался и трещал, а я думал о «Боевом». Так ли уж он плох? Во всяком случае его каюта защищает тебя от ветра — и там есть маленький буфет, где можно выпить стакан водки. Да, там клопы и тараканы, но по крайней мере они составляют тебе компанию и не дают бездельничать. Здесь же, на мосту, одному, озябшему, оголодавшему — абсолютно выброшенному из жизни — «Боевой» стал казаться мне родным до слез.

Я подумал о перевале в горах, о головокружительных пропастях — но они ничуть не хуже, чем тот угрюмый пейзаж, который открывается передо мной каждый раз, когда я гляжу вниз на реку. Еще с час я пролежал, свернувшись калачиком, когда меня потревожил дружеский по тону голос:

— Товарищ, а сигаретки не найдется? — это был новый советский часовой. Когда я давал ему прикурить, на секунду осветилось его юное и не совсем недоброе лицо. Затем он пошел на свой пост у начала моста.

Такой контакт терять было нельзя.

Я позвал:

— Послушай, друг. У меня есть пачка с двадцатью американскими сигаретами. Если ты позвонишь дежурному офицеру.

Он остановился, задумался на мгновенье и пробормотал, что не может оставить свой пост.

— Но я посмотрю, что можно сделать, когда я освобожусь, — добавил он.

Я не очень уж оптимистично смотрел на свое будущее. Вновь расположился между своих мешков и попытался укрыться от ветра. Мост все шатался, гремел и скрипел. Река все свистела и рычала внизу. Над горой Арарат взошла луна, и я думал, что бы стал делать Ной, если бы оказался без визы после Потопа.

Не знаю, как долго я пролежал, дрожа от холода. Наконец кто-то позвал меня:

— Товарищ!

(Это было уже обнадеживающим, потому что, если в России к тебе обращаются «гражданин», жди беды.) Я встал и снова проворно пошел в сторону России. Включился фонарь и осветил меня.

— Ваш паспорт, пожалуйста.

Я достал эту маленькую книжицу из своего кармана и раскрыл, держа перед собой. Ко мне протянулась рука и схватила его.

— Спасибо.

Я быстро решил, что нужно максимально использовать эту вежливость и двинулся вперед, но голос тут же стал каменным:

— Стойте, вернитесь на то место, где вы были.

Я поплелся обратно, думая, что только бы он, черт подери, не стянул мой паспорт и не оставил меня умирать неопознанным на железнодорожной эстакаде.

— Дождетесь, что я расскажу обо всем в Вашингтоне! — добавил я. Было слишком очевидно, что в Вашингтоне вряд ли кто узнает об этом: разве что какой-нибудь почтовый служащий не начнет пересчитывать свои посылки или кадровик не станет проверять наличие вице-консулов. Слышал я о примерах, когда требовались годы, чтобы найти пропавшую почтовую сумку, а уж что касается вице-консулов.

Итак, я заполз обратно в свою нору из мешков с диппочтой и решился смириться с наихудшим. Я защелкнул наручники «секретной» сумки на своем запястье. Когда меня выловят из реки, я в них буду выглядеть получше.

Для зарывшегося в мешках время едва тянулось. Я совсем замерз и жутко хотел есть, когда услышал шаги на мосту. Я вскочил на ноги как раз в тот момент, как отделение русских солдат подошло и выстроилось напротив меня. Четыре солдата взяли мои сумки, двое встали по обе стороны от меня, а молодой офицер вежливо предложил мне следовать за ним. Через несколько минут я уже сидел в кузове грузовика, меж двух блестящих штыков, и вместе с автомобилем трясся по дороге советской Джульфы, другой Джульфы — или скорее, другой половины Джульфы. Я подумал о моем учтивом старом друге из таможни. Казалось, все это было много дней тому назад и в тысячах миль, когда я попрощался с ним. И все, что я смог на самом деле сделать за это время, так это добраться до второй половины города.

Было далеко за полночь, когда мы подъехали к маленькому опрятному зданию в центре городка.

— Отель, — любезно объяснил лейтенант, но что-то в его тоне и в том, как пристально на меня смотрели солдаты, заставляло задуматься.

— Вы можете провести ночь здесь и утренним поездом отправиться в Ереван и Тифлис. Двое моих солдат едут как раз этим путем, и они будут рады сопроводить вас.

Он ввел меня в очень маленькую, но чистую комнату с кушеткой, столом и стулом, но без окна. Я возразил, что вряд ли смогу заснуть без какой-либо вентиляции. После недолгих препирательств на эту тему меня вежливо отвели в другую комнату, которая была так же обставлена, как и первая, но в ней было маленькое круглое плотно зарешеченное окно. Я показал на прутья решетки и спросил:

— Это против взломщиков?

Лейтенант усмехнулся и покинул меня. Я расстелил свой спальный мешок на кушетке, достал туалетные принадлежности и направился к двери. Но передо мной внезапно вырос солдат с ружьем в руках и твердо велел оставаться в моей комнате.

— Посмотри, друг, я только хочу сходить в туалетную комнату. Я целый день был в пути. Я грязный и…

Объявился лейтенант, и я повторил свою скромную просьбу. С галантным видом он провел меня мимо часового, и мы вышли в небольшой и довольно вонючий дворик. За нами шел часовой с ружьем на плече. Я стал осматривать дворик в поисках туалета, но тут лейтенант величественно обвел дворик рукой.

— Где угодно, — сказал он.

Вернувшись в свою комнату, я вызвал метрдотеля. Часовой выглядел озадаченным. И лейтенант недоумевал тоже. Но через пять или десять минут он вернулся с третьим персонажем, аккуратно одетым в накрахмаленный белый халат и с чистым белым полотенцем вокруг пояса.

— Я бы хотел поужинать в главной столовой, — сказал я. — Что-нибудь совсем простое — возможно, омлет и бутылка красного вина. Я умоюсь и буду готов через десять минут.

«Метрдотель» зевнул. Затем он стал кривляться и ежиться.

Я повторил:

— Через десять минут я буду в главной столовой. Это все.

Он отправился к двери и под его белым полотенцем я увидел форменные брюки пограничника из НКВД с лампасами.

В дверях он остановился и повернулся ко мне:

— Как вы думаете, где черт возьми, вы находитесь? — его голос был вежливым и лишь немного озадаченным.

— В отеле Джульфы, конечно.

— Какой к черту отель. Это тюрьма.

Впрочем, НКВД всегда располагало ресурсами — даже в Джульфе. В конце концов мне подали в моей камере превосходный омлет и что еще лучше, принесли бутылку вина. На следующее утро мой гостеприимный лейтенант проводил мена на станцию. Вместе с двумя его солдатами мы совершили весьма приятное путешествие по южному Кавказу. Когда мы проезжали гору Арарат, я спросил солдат, что они будут делать, если Ной высадится из своего ковчега без визы. Они не знали.

В середине дня я уже прогуливался по прелестным улочкам Еревана, без какого-либо сопровождения, если не считать маленького человека в черной кожаной фуражке и синем двубортном костюме — этом символе вездесущей тайной полиции.