Медведи в икре

Глава 6 ВОЙНА ТРЕСТОВ

Не стоит и говорить о том, что в конце концов все прибыло: и мебель, и пишущие машинки — и все отдельными отправками. И мы разместили их в зданиях и помещениях, где им и положено было находиться. Как-то поздним вечером Джордж Кеннан, «Мизинчик» Дейвс, архитектор Государственного департамента и я втроем затащили наверх в хозяйскую спальню в Спасо-хаусе — резиденции посла — огромную кровать. Утром следующего дня мы уже мчались встречать посла и его домочадцев. Помню, на вокзале приключился небольшой конфуз, потому что тем же поездом, что ехал в Москву Буллит, следовала большая группа женщин-коммунисток, направлявшихся на ежегодное празднование Женского дня. В течение нескольких волнительных минут все выглядело так, будто Буллита ждут букеты и оркестр, а женщин — церемониальные приветствия и рукопожатия со стороны шефа протокола, в чьи обязанности как главного церемониймейстера входила встреча новых послов. Так или иначе, но в последний момент все стало на свои места, и все были довольны.

Вместе с Буллитом приехала и его повариха-француженка Луиза, в высшей степени компетентный человек и преданный своему делу профессионал. Едва последний автомобиль кавалькады прибыл к Спасо-хаусу, Луиза немедленно принялась за полноценное исследование своего нового хозяйства. Через несколько минут она ворвалась в обеденную комнату, где завтракал посол:

— Ваше высокопревосходительство, но в доме ничего нет! Ничего! Я вас уверяю.

Я посмотрел на Кеннана и вздохнул поглубже: что она имеет в виду, когда говорит, что ничего нет? Я целыми днями перетаскивал вещи в дом, и теперь мне кто-то говорит, что он пуст.

— На кухне, на кухне ничего нет, ни специй, ни даже красного перца. В спальнях тоже ничего нет, даже плечиков для одежды.

Буллит засмеялся и повернулся к Чипу Болену^[91], приехавшему вместе с ним из Парижа. Чип два года готовился к своему назначению в Москву, посещая в Париже Школу восточных языков. Вот теперь пришло время применить его знания.

— Чип, ты не мог быть сопроводить Луизу в прогулке по центру города и помочь ей купить все, чего не достает?

В Школе восточных языков не специализировались на терминах, обозначавших неведомые французские специи. Кроме того, главной заботой Чипа в этой жизни было держаться как можно дальше от кухни.

Через несколько часов он вернулся со своего первого поручения несколько озадаченным.

— Ну и как прошло? — спросил его я.

— Не настолько плохо, как я мог ожидать. В магазинах нет никаких специй, и я не знаю, как по-русски будет «вешалка».

Помню, что в тот момент я сомневался, а стоит ли вообще тратить силы на попытку акклиматизировать французского повара к московским условиям, но несколько месяцев спустя произошло нечто, что изменило мою точку зрения. Еще один сотрудник ведомства иностранных дел Эдди Пейдж^[92], учившийся в Париже с Чипом, приехал в Москву вместе со своей невестой, Терри[93]. Терри к тому времени была весьма наслышана о том, чего можно ждать от Москвы, и была готова ко всяким неувязкам. Мы заранее и со всем старанием заказали все необходимое для их новой квартиры и даже наняли им местную кухарку, прямо из колхоза. К тому времени в посольстве уже был свой продовольственный магазин, где продавались кое-какие американские продукты. Пейджи не успели распаковаться, как поспешили в магазин обзавестись всем необходимым, чтобы квартира соответствовала их представлениям о жилье для новобрачных. Терри закупила специи и консервы. Эдди приобрел всё что нужно для коктейлей и несколько теннисных мячиков. Уже через час они сидели за столом в своем новом доме. Суп из какой-то банки был приготовлен и съеден. Затем наступила длинная пауза. Пока Пейджи сидели в ожидании второго блюда, с кухни доносилось чертыханье кухарки. Наконец она влетела в столовую с кастрюлей в одной руке и вилкой в другой.

— Ее нельзя приготовить, говорю я вам, эту проклятую американскую картошку!

Она сунула кастрюлю под нос Терри и ткнула в «картофелину» вилкой. В кипятке болталась пара теннисных мячиков Эдди.

Однако вернемся в Спасо-хаус, где посол боролся с московскими порядками в сфере домашнего хозяйства. Раз уж у нас образовалась куча вещей, мы без труда нашли нескольких «чернорабочих», как в Москве именовали поденщиков, чтобы они растащили мебель и офисное оборудование по местам. Но вот к нам прибыл огромный сейф. Мы мобилизовали несколько наших чернорабочих, и они извлекли сейф из железнодорожного вагона, погрузили на грузовик и доставили в Спасо-хаус. Они даже сумели стащить его с грузовика, не прищемив и пары пальцев, и даже смогли внести его во входную дверь. К тому моменту было уже поздно, и чернорабочие заметили меркнущий свет заходящего солнца, а зимой в Москве темнеет рано.

— Время вышло, — упрямо заявили они.

— Но вы не можете бросить сейф прямо в проеме входной двери. У посла будут вечером гости, и они просто не смогут войти.

— Время вышло, — повторили они, пожав плечами и показывая, что гости посла — это его проблема. Затем они развернулись и вышли за ворота. В таком положении есть только один выход: звонить шефу протокола, который помимо того, что был русским Гровером Уоленом[94], отвечал за благополучие, каким бы оно ни было, всего дипломатического корпуса. Тот ответил, что очень извиняется, но он сам не очень хорош в деле переноса сейфов, равно как и его коллеги. Тем не менее он попробует найти кого-нибудь утром.

Мы собрали военный совет и приняли единственно возможное решение: посол, советник посла, оба вторых секретаря, все три третьих секретаря и тайный советник подставят свои плечи и протолкнут-таки сейф в дверь. Мало-помалу мы стали двигать его, пока не освободили половинку двери. Теперь, чтобы застрять, гостю нужно было быть очень толстым.

На следующее утро шеф протокола дал знать, что он все еще бьется над решением этой проблемы, однако звучал он при этом не очень оптимистично. Чернорабочие вернулись, но когда они увидели куда, собственно, мы хотим поставить сейф, они глубоко вздохнули и сказали, что это им не по силам. Нам нужно связаться с Трестом по поднятию больших тяжестей.

— А что, существует такой трест? — спросили мы с тревогой. В ответ нам дали то ли четыре, то ли пять его возможных адресов.

— Может статься, они все еще находятся на Тверском бульваре.

— Я слышал, как кто-то сказал, что они переехали в Замоскворечье.

— Я не уверен, но не напротив ли Казанского вокзала они работают?

Через несколько минут четыре автомобиля из посольства вылетели на поиски грузчиков-тяжеловесов. Мы колесили по Москве, побывав на Тверском, в Замоскворечье, на Арбате, на Казанском вокзале. Мы звонили на Главпочтамт, на телефонную станцию, на таможню. Знает ли кто-нибудь, где найти тех, кто подымает большие тяжести? Мы останавливали грузовики, перевозившие тяжелые грузы, в надежде, что они могут это знать. Кое-кто вроде как слышал о таких специалистах когда-то, но подавляющее большинство были твердо уверены, что никогда ничего о них не слышали и очень сомнительно, что они вообще существуют. Но, наконец, в одной конторе пожилая уборщица спасла нас. Конечно, она знает все о тех, кто поднимает тяжести. Ее муж был одним из них. Она дала нам адрес, и мы поспешили на поиски.

Грузчики-тяжеловесы были чем-то вроде аристократического сообщества. Они никогда не брались за дело, не познакомившись с ним. Мы посадили их к нам в машины и привезли в посольство. Они тщательно изучили место действия, несколько раз толкнули сейф и решили, что его можно передвинуть. Но они не станут этим заниматься за копейки. Сколько мы им за это дадим?

Я назвал сумму в рублях.

— Рубли?! — они выматерились. — Почему? Мы думали, раз вы иностранцы, то расплатитесь валютой, с тем, чтобы мы могли делать покупки в специальном магазине для иностранцев.

Я предложил польские злотые.

— Какие такие злотые? Настоящие серебряные злотые?

— Да, — сказал я, и продемонстрировал большую серебряную монету размером с доллар. — По одной каждому из вас.

Они выхватили злотый и принялись его вертеть и щупать.

— Он настоящий?

Я ответил, что, полагаю, настоящий, хотя я знал, что на рынке было много фальшивок.

— Ну, хорошо! Поверим тебе на слово. Договорились.

С этими словами они размотали несколько кусков веревки, обмотанных вокруг их туловищ, пропустили их под сейфом и по своим плечам, сделали глубокий вдох и потянули. Сейф поднялся, как пушинка, и затем лишь покачивался в такт шагам грузчиков, когда его поднимали по лестнице и несли через бальный зал. Всего десять минут, и он уже стоял на своем месте. Чип Болен достал пять злотых, поставил пару бутылок пива за хорошую работу грузчикам-тяжеловесам, и они протопали через въездные ворота.

Мы были довольны собой и позвонили шефу протокола с просьбой больше не беспокоиться по поводу нашей проблемы. Мы решили ее сами к нашему полному удовлетворению.

Но, к несчастью, оно не было столь же удовлетворительным для грузчиков. На следующий день один из них — настоящий гигант с окладистой бородой — явился в посольство и потребовал Чипа. Его провели в кабинет, и он с угрожающим видом, словно огромный горилла, встал, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, перед Чипом.

— Он нехороший. Он сломался, — выругался он.

— Что сломалось? — спросил озадаченный Чип.

— Деньги сломались.

— Деньги? Как могут сломаться деньги?

— Я ударил по ним кувалдой, и они сломались, — прорычал грузчик-тяжеловес.

— Но почему, Бога ради, понадобилось бить по монете кувалдой? Мне злотый показался совершенно нормальным. Вы всегда бьете по вашим деньгам кувалдой?

— Только иногда, когда мне кажется, что они фальшивые. И этот фальшивый. Смотри!

Он достал два расплющенных куска металла.

— Посмотри на них и скажи, разве настоящая серебряная монета ломается?

Чип поклялся, что никогда не пытался бить по монетам кувалдой и поэтому не может считаться знатоком вопроса, но признал, что расплющенные куски не похожи на серебро. Он достал из кармана еще один злотый и отдал его грузчику.

— Вот возьми это и испытай его своей кувалдой. Если злотый окажется неправильным, возвращайся и скажи об этом мне.

Тяжеловес, должно быть, наконец удовлетворился, поскольку мы его больше не видели.

Не уверен, был ли шеф протокола расстроен нашим очевидным самоудовлетворением от совершенного в эпизоде с грузчиками-тяжеловесами. Но независимо от этого он в большом волнении позвонил нам несколькими днями позже и спросил, чья спальня находится на втором этаже в северо-западном углу Спасо-хауса.

— Зачем вам это нужно знать? — в ответ обеспокоенно спросил я.

— Потому что, кто бы это ни был, но он только что выбросил из окна бутылку содовой и попал в милиционера и тяжело ранил его. Я только что получил срочный звонок из особого отдела милиции, и они требуют немедленного отчета.

Шеф протокола был, очевидно, до смерти напуган милицией и был настроен дать им ответ как можно быстрее.

— Я уверен, что не знаю ничего ни о каких бутылках, — ответил я. — Но в северо-восточном углу здания находится спальня посла, и последние полтора часа он там отдыхал. Я спрошу его о том, не бросал ли он бутылку в милиционера и позвоню вам.

Посол решительно отрицал, что швырял во время сна какие-либо бутылки. Допросили милиционера, и он предъявил и глубокую рану над левым глазом, и бутылку из-под содовой, которая, как он настаивал, была брошена со стороны посольства и попала ему в лоб. Даже в России бутылки не летают самостоятельно, и было очевидно, что милиционеру незачем было выдумывать эту историю. Тем не менее и рассказ посла тоже выглядел убедительно. Очень может быть, что в годы студенчества в Йеле он и швырял молочные бутылки по округе, но теперь настаивал, что последние тридцать лет не бросал не только молочных, но вообще никаких бутылок.

Отдел милиции оставался тверд в своем требовании и жаждал крови. Их девизом был «око за око». Шеф протокола, который прекрасно знал свою выгоду, был на стороне милиции. Но и посол был упрям тоже. Тверд, как сталь.

И тут на авансцену вышел мой шофер Гресия, человек талантливый и разносторонний.

— И что, все это из-за того, что посол бросил в полисмена пустой бутылкой? — спросил он меня, осклабившись.

— Это совсем не так весело, — хмуро ответил я. — Кто-то бросил бутылку, милиционер получил травму, и теперь они утверждают, что бутылка вылетела из окна спальни посла, когда тот спал.

— Все это вздор, — возразил Гресия. — Совсем не обязательно, что она вообще вылетела из спальни.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Потому что это я ее бросил, — ответил Гресия, ухмыляясь еще сильнее.

— Ты кинул бутылкой в милиционера? О чем ты, черт возьми, думал?

— А я и не бросал ее в милиционера. Я просто вышвырнул ее. Кто-то оставил бутылку на заднем дворе, я на нее наехал и чуть шину надвое не разрезал. Я так разозлился, что выбросил бутылку за стену. А милиционеру просто здорово не повезло.

Мы поставили об этом в известность протокол. Напуганного и израненного милиционера вылечили. Гресия принес свои формальные извинения. Посол был совершенно оправдан, и дело о пустой бутылке закрыли.

Но следующий раунд борьбы с протоколом был уже за нами — во всяком случае, если иметь в виду моральную победу. Реализация плана расширения и переустройства города Москвы потребовала взорвать городской квартал между канцелярией посольства и Кремлем[95]. (По поводу того, находится ли Кремль через дорогу от американского посольства или все выглядит ровно наоборот, мнения у нас постоянно расходились. И споры были жаркими.)

Однажды мы получили весьма вежливое уведомление от Народного комиссариата по иностранным делам[96], в котором сообщалось, что начиная с полудня, на протяжении недели прямо напротив нашего офиса будет взорвано довольно значительное количество динамита. И не возражаем ли мы в этой связи против того, чтобы держать окна здания открытыми, и тем сберечь стекла? Письмо, отправленное комиссариатом, расположенным на одной улице с нашей канцелярией, шло несколько дней, и все-таки нам хватило времени всех известить, чтобы держали окна открытыми, а глаза и уши закрытыми, когда придет полдень пятницы. Итак, окна были открыты, глаза сомкнуты, уши заткнуты, взрывом динамита было сметено полдюжины старых домов, и все вздохнули с облегчением.

Примерно через неделю вся процедура повторилась, с той только разницей, что шефу протокола понадобилась неделя для доставки уведомления, которое пришло лишь за десять минут до времени «Ч». Благодаря стремительной беготне посыльных, все-таки разнесших весть вовремя, к моменту, когда раздался взрыв, все окна уже были открыты. Мы вновь порадовались и поблагодарили протокол за вежливость и предусмотрительность.

Спустя еще неделю в полдень где-то через улицу раздался такой взрыв, что вся Московская область содрогнулась. Лишь несколько окон в канцелярии оказались открытыми, но остальные разлетелись на атомы — кроме тех, где запоры были неисправны и тогда окна вылетали вместе с рамами. Еще через три дня к нам пришло уведомление от шефа протокола о том, чтобы через три дня мы держали окна открытыми. С нашей стороны последовал уже далеко не такой вежливый ответ.

Понемногу мы все-таки начали осваиваться в городе и даже находить время для участия в общественной жизни. Эта жизнь была двух сортов — официальная, о которой писали корреспонденты газет, и другая, о которой не писал никто. Мое самое раннее воспоминание о жизни первого сорта связано с приемом, устроенным Литвиновым[97] Энтони Идену, когда он был заместителем лорда Саймона в Форин-офисе[98]. Тогда, в 1934 году, многие правительства стали говорить друг о друге всякие нелестные вещи. Сталин был резок, когда объявил миру, что не позволит совать свое свиное рыло в наш советский огород[99]. Гитлер ответил речами о пушках вместо масла. Литвинов был чуть более деликатен, когда высказался о том, что мир может быть лишь глобальным, или, как он сказал это на своем неподражаемом английском: «Мыр неделим»[100].

Ужин в честь Идена следовал обычному распорядку, за исключением одного небольшого инцидента. Все послы были приглашены на ужин (во фраках) в официальный Дом приемов на Спиридоновке[101]. (Кстати, сам Литвинов жил в небольшой квартире над гаражом при этом дворце.) Мелюзгу вроде меня попросили прийти на час позже и разместили нас в одной из внешних комнат для приемов. Там нас угостили картофельной водкой, в то время как в святилище внутренних залов потчевали водкой пшеничной. Нам подали серую икру вместо черной и лишь три вида копченой рыбы вместо пяти или шести сортов, предложенных послам. И все-таки все были довольны — особенно мы, мелюзга, и особенно тем вечером. И все потому, что литви-новский шеф-повар оказался таким же сведущим в политике, как и его хозяин, если не больше. Это следовало из того, что рассказал нам один из послов, когда они, наконец, выбрались из своего святилища. Стол, поведал он, был тщательно убран цветами, уставлен хрустальными подсвечниками, превосходной позолоченной посудой, оставшейся от прежнего режима, и всеми видами изысканных блюд с деликатесами. Среди них выделялось блюдо с маслом, поданным одним большим куском с фут длиной и толщиной дюймов в шесть. Когда послы уселись и их обнесли икрой и тостами, Иден наклонился вперед, чтобы отрезать себе немного масла от большого куска, стоявшего перед ним. Но тут он смутился и, казалось, передумал, потому что положил на место свой нож и принялся за икру, намазанную на тост. Тщательное исследование показало, что шеф-повар написал на масле те самые крылатые слова «Мир неделим». А политика британского правительства Его величества не могла себе позволить демонстрацию ошибочности доктрины, даже если «мир» был создан лишь из масла. Это предстояло сделать Гитлеру несколько лет спустя.

А все прочие преодолевали в Москве свои собственные продовольственные проблемы самостоятельно, и особенно это коснулось сменщика Буллита посла Джозефа Э. Дэвиса[102]. У посла Дэвиса, как оказалось, был весьма чувствительный желудок, и он мог есть только особенную пищу. За все время, что я прослужил при нем, не припомню, чтобы он когда-либо ел вне дома. (Я признаю, что в фильме о его пребывании в России, «Миссия в Москву», есть сцены, показывающие посла кушающим в буфетах на советских железнодорожных вокзалах. Тем не менее, поскольку мне никогда не приходилось самому видеть что-то хоть отдаленно напоминающее киношную версию этих буфетов, я берусь утверждать, что их появление в фильме является результатом сверхэнтузиазма продюсера.) Так или иначе, но приезду посла предшествовало прибытие двадцати пяти морозильников глубокой заморозки, установленных надлежащим образом в подвале Спасо-хауса.

Уже после этого из Антверпена или, возможно, из Бремена в долгую дорогу через всю Европу в Москву отправились два вагона с продуктами, тщательно обложенными сухим льдом. Этот важный груз сопровождал молодой инженер-пищевик. Ежедневно или раз в два дня от него приходила телеграмма, информировавшая о его передвижениях. Посольство во все глаза следило за этими двумя вагонами. На карте, висевшей на стене канцелярии, мы отмечали это путешествие большими красными кнопками.

«Сегодня приехал в Берлин. Надеюсь отправиться дальше сегодня вечером».

«Пересек Одер. Все в порядке».

«Утром прибыл на советскую границу».

На советской границе произошла небольшая задержка из-за того, что сухой лед в нескольких контейнерах испарился, и они оказались пустыми. Это поставило в тупик советские таможенные власти, потому что, как они совершенно справедливо рассудили, никто не арендует грузовые вагоны, чтобы возить пустые коробки. Кроме всего прочего, в сборнике правил советской таможни не было ничего сказано о том, как надо классифицировать содержимое коробки, в которой ничего нет. Однако после того как инженер-пищевик прочитал довольно длинную лекцию о химической природе сухого льда, он сумел-таки разъяснить этот момент, и в итоге груз был доставлен и погружен в двадцать пять холодильников.

Несколько недель все ходили довольными. Нежные мороженые стейки и овощи стали желанной переменой для всех, кто привык годами питаться из оцинкованных банок. Там были даже замороженные сливки, четыре сотни кварт сливок, которыми те из нас, кому доводилось быть приглашенными к столу в посольстве, лакомились с удовольствием.

Но потом случилось небольшое происшествие, в конце концов серьезно поменявшее наш замороженный рацион. Все началось с того, что мы обнаружили, что кто-то пытался установить в вентиляционной трубе, ведущей из чердака Спасо-хауса сквозь стену в кабинет посла, небольшой микрофон. В тот момент, когда мы нашли микрофон, от стола посла его отделял лишь тонкий слой штукатурки. Кто бы это ни был, но свою работу он сделал не до конца. Во всяком случае, на чердаке нам не удалось обнаружить никаких проводов. Мы сфотографировали сделанный в Ленинграде микрофон и положили его на место, надеясь изрядно удивить злоумышленника, когда он явится завершать работу. В противном случае у нас не будет никаких улик против того, кто так интересуется тем, что наш посол говорит в своем кабинете. (Возможно, ему повезло больше, чем другому послу, который пришел в настоящее замешательство, обнаружив микрофон в стене между кроватью жены и своей собственной. Дипломатический корпус в Москве пришел к единодушному согласию в том, что это была наиболее деликатная и заслуженная жертва, принесенная жене этого посла, обладавшей командирскими наклонностями.)

На протяжении нескольких ночей Джордж Кеннан, другой секретарь посольства Элбридж Дарброу[103], и я по очереди прятались в пыли старого чердака с револьвером в одной руке и фонариком в другой. Это было не совсем удобно, потому что мы вынуждены были скрытно лежать на животе на жестком полу. Кроме того, было довольно холодно и не очень весело. Почти каждую ночь о покрытую железом крышу стучала когтями сова или какая-то другая птица, мучимая бессонницей, вынуждая нас изготовиться. Но это было не намного хуже, чем, натянув фрак, проводить по полночи на ногах на каком-нибудь скучнейшем дипломатическом приеме. И, кроме того, все это происходило в часы дипломатической дневной или ночной работы.

В конце концов, наши нервы не выдержали, и взамен дежурства мы разработали, показавшуюся нам гениальной, систему предупреждения. Возле злополучного микрофона мы натянули над полом чердака перекрещивающиеся шелковые нити. Нити соединили с самодельным переключателем, который в свою очередь присоединили к тревожному звонку в одной из спален, где и установили постоянное дежурство в намного более комфортных условиях, чем мог предоставить нам чердак. Нам казалось, что это неплохая система, потому что нитей было так много, а на чердаке так темно, что практически невозможно было передвигаться без того, чтобы не поднять тревогу: мы в этом неоднократно убеждались на собственном опыте. Я не сомневаюсь, что другие сыщики-любители могли бы придумать и что-нибудь поинтереснее. Но мы тогда были новичками и работали в стране, где не могли на сто процентов рассчитывать на сотрудничество с местной полицией.

Но в нашей ловушке имелся один изъян. Электричество, на котором работала вся система, питалось от обычной домашней сети. Однажды утром, когда, как я думаю, на часах стоял (скорее спал) Дарброу, его разбудил дворецкий посла, англичанин Тейлор, чтобы сообщить, что основной рубильник всего дома ночью оказался отключен. Поняв, что вся наша аппаратура бездействует, Дарброу ринулся наверх и обнаружил, что все нитки порваны, а микрофон исчез. Конечно, сперва мы слегка расстроились, но потом пришли к общему выводу, что в детективы не нанимались. (Я был немного удивлен, когда несколько лет спустя увидел фильм «Миссия в Москву» и услышал, как актер, игравший посла, наказал третьего секретаря — предположительно меня — за выдуманный микрофон в его кабинете. Но я предполагаю, что это все было лишь недопониманием со стороны одного из авторов сценария. Так или иначе, но сообщаю, что фотография микрофона находится в архиве Государственного департамента. Это на тот случай, если кого-нибудь в Голливуде это заинтересует.)

Но был и более важный результат схватки за микрофон той ночью, вскоре ставший очевидным. Через два дня после того, как отключили электричество, мне позвонил дворецкий посла.

— Два из морозильников, похоже, не могут включиться после того как мы восстановили электроснабжение прошлой ночью, — скорбно объявил он.

— Что в них было? — спросил я.

— Замороженные сливки, — ответил он, — и это были все наши запасы.

Вот это было уже серьезное дело, понял я, и совсем не потому, что теперь нам придется совершенно лишиться сливок.

Поставки замороженных продуктов для посла уже стали всемирной новостью, и если только об этой истории прознают корреспонденты американских газет, то вся репутация фирмы-поставщика замороженных продуктов окажется под угрозой.

И в подвале все еще находилось четыреста кварт прокисших сливок, которые надо срочно оттуда извлечь, иначе вся Москва почувствует, чем пахнет вся эта история. Надеяться на шоферов посольства было бесполезно. Все они дружили со своими коллегами, работавшими на журналистский корпус. К тому же в течение всего дня в посольстве было полно народу, и мы могли вывозить сливки лишь ночью. Итак, тем вечером я заказал в русском тресте грузовик, посадил в него чернорабочих, нанятых мною на рынке, и тихо впустил его на задний двор посольства. Пока рабочие без всякого энтузиазма ведро за ведром грузили эту вонючую субстанцию в грузовик, я стоял впереди на часах — главным образом для того, чтобы держаться подальше от вони.

Когда погрузка окончилась, я забрался в кабину, и мы поехали за город. Пока мы двигались по вымощенной булыжником дороге через темноту и безлюдие ночи, я старался вспомнить строчки из «Похорон сэра Джона Мура», которые учил еще в школе:

В конце концов, мы добрались до пустынной проселочной дороги в большом сосновом лесу. Мы вылили все, что было в грузовике, в канаву, в несколько минут окончили нашу работу и отправились обратно в Москву.

И все-таки самой трудной штукой в ведении домохозяйства в Москве была трестификация любой даже самой незначительной работы по дому. В попытках наладить работу посольства я уже вошел в контакт с Трестом искусственного каучука, Угольным трестом, Трестом перевозок и дюжиной других им подобных. С ними иногда было не так просто работать, но они, по крайней мере, наличествовали в народном хозяйстве.

Позднее я связался с Трестом озеленения, который проектировал, создавал и поддерживал наш сад. Был еще Трест по развлечениям, который был создан для предоставления оркестров и танцоров для увеселений. Был и Трест грузчиков-тяжеловесов, с которым мы имели дело по поводу ломаных злотых. И, наконец, еще одним трестом был Трест по мойке окон.

Но хуже всего было то, что каждый трест должен был иметь пятилетний и годовой планы, которые готовились загодя и утверждались на более высоком уровне экономической иерархии. Например, если вы отправляетесь в Трест по развлечениям и просите оркестр, то там вам ответят, что еще в июне они спланировали все развлечения, и к великому сожалению, никак не могут обеспечить музыкой танцевальный вечер, который посол решил устроить через шесть месяцев. Тем не менее, если мы хотим представить им свою танцевальную программу на 1935 финансовый год, то они с удовольствием ее рассмотрят и удовлетворят все наши разумные потребности. Больше этот трест я не посещал. Трест по озеленению тоже был помешан на планах, но они согласились взяться за проектирование заднего двора посольства и каким-то образом втиснуть это в текущий годовой план в знак особого расположения. Но эта работа сама по себе требовала плана.

Я спросил, что они под этим понимают.

— Это очень просто. Пока у нас нет плана работы по саду, мы не можем включить ее ни в наш годовой, ни в наш пятилетний план, и пока работа в план не включена, мы не можем ничего делать.

— Но план очевиден. У меня есть бюджет в шесть тысяч рублей, чтобы спроектировать сад. Начинайте и сделайте нам сад, который стоит шесть тысяч рублей.

Они покачали головами, жалея наивное дитя капитализма.

— Нет, это не так легко, как вы думаете. Во-первых, нам нужен проект, как проектировать сад. Затем, нам нужен план, как осуществить проект, и смета. Затем мы создадим общий план и передадим его в плановый комитет. Если комитет его одобрит, мы начнем работу.

Я понял, что побежден и попросил их приступить к плану плана плана как можно скорее. И помнить лишь о том, что у меня есть только шесть тысяч рублей на сад и не больше.

Весна была уже на подходе, и вскоре деревья стали одеваться в зеленый наряд, в других садах уже начинали расцветать цветы, а к нам в посольство лишь однажды заявилась пара озеленителей на несколько часов, и больше никто не приходил.

Посол уже начал переживать по поводу сада.

— Где они все? Почему не работают? Где насаждения и кустарники?

Я объяснил всю сложность проблемы, и, похоже, посол ее осознал, потому что ворчание по поводу сада на две недели прекратилось. Но потом он опять начал проявлять признаки беспокойства, и я отправился в Трест по озеленению с тем, чтобы выяснить, что происходит.

— При таких темпах земля скорее покроется снегом, чем вы приметесь за посадки, — кисло пожаловался я озеленителям.

Ответ, полученный мной, тоже не был лишен юмора.

— Не беспокойтесь. Мы являемся уполномоченным агентством по устройству садов и будем делать свое дело так, как положено, и никак иначе. Проект плана почти закончен, и как только он будет готов, мы вам его покажем.

Прошла еще пара недель, и явился архитектор из Треста по озеленению с длинным рулоном всяких бумаг под мышкой. И он с гордостью разложил их на моем столе.

— Вот как будет выглядеть ваш сад, — сказал он и указал на великолепную акварель, изображавшую замечательный сад в английском стиле. Небольшие покрытые гравием тропинки вились между кустов сирени, жасмина и рододендронов. Клумбы с однолетниками уютно расположились вокруг деревьев. Вдоль стен, окружавших сад, выстроились аккуратные шпалеры фруктовых деревьев.

Затем архитектор развернул еще одни рулон и показал вертикальную проекцию своего плана, несколько меня смутившую, но которая представлялась самому архитектору столь же чудесной, что и акварель. Потом он продемонстрировал горизонтальную проекцию, которая выглядела чуть более понятной для меня, но все-таки была слишком технической. Но в целом все выглядело вполне удовлетворительно, хотя, пожалуй, было чересчур изощренным для заднего двора площадью в пол-акра.

Я показал акварель послу, он скептически улыбнулся, но сказал, что если они смогут за шесть тысяч рублей сделать сад таким, как нарисовали, он будет удовлетворен.

Я спросил архитектора по поводу стоимости.

— О, мы еще этим не занимались, — бросил он. — Видите ли, мы не можем оценить стоимость проекта, пока он не сделан. Теперь, когда проект одобрен, мы передадим вам смету и направим проект в исполнительный отдел треста на выполнение. И, конечно, мы выставим вам счет за проектные работы.

Это выглядело даже более сомнительно, чем я первоначально предполагал, но поскольку в посольстве была масса других дел, вроде мойки окон в канцелярии и установки москитных сеток, и все они требовали моего участия, то я сказал:

— О'кей, но, пожалуйста, поторопитесь. Половина лета уже прошла.

Прошло еще две недели, и после нескольких телефонных звонков финансовое управление треста выдало подробную смету с кучей цифири. Я посмотрел на итог:

— Одиннадцать тысяч рублей? Но я же говорил с самого начала, что у меня есть только шесть тысяч. Это все, что мы можем получить от Вашингтона на приведение в порядок нашего сада. У нас нет одиннадцати тысяч рублей.

— Может, вы это кому-нибудь и говорили, но нам никто ничего не говорил, — ответили из финансового управления. — Если вы хотите сократить план и удешевить что-то, то это означает изготовление нового проекта и будет стоить дороже.

— Что вы имеете в виду, когда говорите, что это будет стоить дороже? У меня есть шесть тысяч рублей на сад, и все.

— Но одиннадцать тысяч рублей необходимы на проведение работ по устройству сада, — объяснил бухгалтер. — Проект стоит отдельных денег.

Он порылся в своем кармане и достал оттуда другой листок бумаги.

— Вот счет за проект — дизайн и рисование. Счет на семь тысяч.

— Вы полагаете, я дам вам семь тысяч рублей при том, что даже лопату земли никто не бросил?

Весь состав финансового управления коллективно пожал плечами.

— Извините, но таков порядок. Именно так мы и работаем в рамках плановой экономики.

Но дела с Трестом по мойке окон шли еще хуже. Зато с ними было повеселее. Во всяком случае, они были новичками. Они организовались лишь несколько месяцев назад и еще не успели выработать все процедуры. Их подход отличался некоторой свежестью. Кроме того, они и возрастом были помоложе начальства Треста грузчиков-тяжеловесов, и Треста по озеленению, и Треста по развлечениям. Президент и казначей треста, которые звонили мне, были молодыми украинцами возрастом чуть за двадцать. Но при этом они петушились и были такими же упрямыми, как и все остальные.

Я объяснил им, в чем у нас проблема: в канцелярии посольства было 170 окон разных размеров. Шесть из них были окнами в квартиры-студии.

Но у президента Треста мойщиков окон уже была вся необходимая ему информация:

— Мы берем по десять рублей за окно независимо от размера.

— Но как я вам уже говорил, — прервал я его, — шесть окон исключительно велики.

— Нам все равно, насколько они велики. Десять рублей за штуку.

— Но это окна в студию в два раза больше обычных, и к ним очень трудно подобраться. Вам понадобится специальное оборудование.

— Если вы не станете учить нас, как мыть окна, мы тоже не будем вмешиваться в ваши дела, — язвительно ответил президент. — Нам все равно, какого размера окна: десять рублей за штуку, не больше и не меньше.

— Олл райт. Делайте, как знаете. Сколько времени это займет? Нам надо вымыть их поскорее.

— Мы легко сможем мыть по семнадцать окон в день. И десять дней на всю работу.

Это я знал лучше их. Я уже занимался мойкой окон, когда их треста еще не существовало, и вся работа тогда заняла больше месяца.

— Не думаю, что вы справитесь так быстро, — сказал я, — но я скажу вам, что сделаю. Это давний обычай в Америке. Если вы вымоете окна за десять дней, я дам вам в качестве бонуса двести рублей, и за каждый день из десяти, который вы сэкономите, я готов платить по четыреста рублей. Но если работа займет больше десяти дней, то я буду штрафовать вас по двести рублей за каждый день задержки.

Президент посмотрел на казначея, казначей — на президента. Наконец последний ухмыльнулся.

— Хорошо, мы принимаем условия. Если американцы могут так поступать, то русские тоже могут.

На следующий день они приступили к работе, и каждое утро я на своем календаре делал небольшие подсчеты. Через неделю они дошли до окон в студии, и я отправился смотреть, как у них идут дела.

Они соорудили целую конструкцию из веревок, лестниц и балок у студийных окон и расселись на них, словно стая ворон в кремлевском парке через дорогу. И президент, и казначей тоже терли стекла. Увидев меня, они нахмурились, но промолчали. Очевидно, до них только теперь стало доходить, что значит мыть окна в канцелярии и не оговорить это особо.

— Могу я чем-нибудь помочь? — спросил я, слегка улыбаясь.

— Нет. Уходите и занимайтесь собственными делами, — прорычал президент.

Прошла еще неделя, а Трест по мойке окон все еще энергично тер стекла. Они даже начали работать вечерами. Однажды поздно вечером президент и казначей пришли в мой кабинет.

— Мы закончили, — объявили они. По сравнению с их первым визитом оба выглядели присмиревшими.

— Давайте посмотрим, — проговорил я, сверяясь со своим календарем. — С того момента, как вы приступили, прошло двадцать дней. Верно?

— Я полагаю так, — уныло пробормотал президент.

— Тогда я должен вам тысячу семьсот за мытье окон, а вы должны мне десять раз по двести рублей за опоздание в десять дней. Это две тысячи рублей. Другими словами, вы платите мне разницу, или всего триста рублей.

Президент, конечно, перед этим все уже посчитал, потому что полез в свой карман и выложил на мой стол три сторублевых банкноты.

— Вот они, — его голос звучал глухо, и было видно, что он намерен никоим образом не выдать свои переживания. Оба встали и направились к двери.

Но с меня уже хватило их патетического несчастья.

— Эй, минутку, — сказал я. — Поскольку для вас это было первым опытом заключения подобных договоров, давайте считать все экспериментом и забудем о штрафах.

Я отсчитал тысячу семьсот рублей и передал их президенту.

— Но следующий раз вам нужно осмотреть окна, прежде чем делать свои предложения.

Президент взял деньги и поблагодарил меня. Хмурое выражение его лица сменилось широкой улыбкой. Пожимая мне руку, президент рассмеялся:

— Но все-таки мы хотели бы знать, кто, черт возьми, станет жить в этих проклятых аквариумах наверху?

Когда они ушли, я подумал, а не слишком ли был мягок с ними. Но потом меня успокоило осознание факта, что мы вымыли окна в рекордные сроки.