Меж Сциллой и Харибдой (СИ)

Глава 2 Исповедь

Машина все дальше удалялась от дома Делароша, но слова, сказанные в нем, все сильнее лезли мне в голову. Если все то, что я слышал, окажется правдой, то неприятности еще даже не начинались, и мне стоило основательно подумать, как действовать дальше. Филипп молча сидел рядом со мной. Его лицо оставалось по-прежнему не пробиваемым, однако, кому как ни мне, было известно, что могло скрываться за этой защитной маской.

— Что скажешь, про все это. Ты не проронил ни слова, пока мы были в доме Делароша. Может ответишь что-нибудь?

— Я не знаю, что ты решил для себя, но мне кажется это просто блеф. Все кто так или иначе были связаны с теми делами и мог что-то утаить, уже давно мертвы. Остались только ты, я и Деларош. Не думаю, что кому-то из нас выгодно снова заварить эту кашу.

Он был прав. Все это было слишком давно, очень многие, кто когда-то проходили по этим делам, уже на том свете, а улики уничтожены. Но это не решало проблемы, а только усугубляло наше положение. Тем не менее, угроза существовала, и нам предстояло ее решить. И теперь, когда судьба снова втолкнула меня в жизнь, мне предстоит вновь окунуться в вонючее болото ночной криминальной жизни, где балом правят вовсе не короли.

— Отвези меня по этому адресу, нужно кое-что прояснить, — я вытащил клочок бумаги.

Филипп ничего не ответил. Молча пробежав глазами по написанному на листке, он, с таким же бесчувственным лицом, продолжил ехать. Я всю дорогу не переставал думать о том парне, лицо которого я видел на снимке. Оно было мне знакомо и очень хорошо. Но вот где мне приходилось с ним сталкиваться, вспомнить я не мог. Да и было ли это важно? Ведь, подав заявление в суд, этот паренек подписал себе смертный приговор и какая разница кем он был, и где я его видел.

Мы опять въехали в город. Проезжая многочисленные улочки и повороты, разрезавшие город словно капилляры, я и не заметил, как оказался на месте. Правый берег Сены. Трудно описать те чувства, которые возникают при виде этих мест. И хоть я был здесь уже сотни раз, удивление все также охватывало меня.

— Церковь Сент-Мерри, что ты здесь забыл? Ты ведь никогда не верил в бога.

Филипп неодобрительно смотрел в мою сторону.

— Я здесь не за этим.

Стараясь побыстрее закончить этот разговор, я буквально выпрыгнул из машины. В это мгновение, ветер сильным порывом ударил мне в спину, отчего воротник сам по себе задернулся наверх. Огромные серые тучи, словно дирижабли, висели на небе. Их густой свинцовый цвет, предвещал обильные дожди. Погода опять была в дурном настроении…

Я зашагал вперед. В обычные дни здесь можно было увидеть толпы людей. Туристы, религиозные паломники, все они, выжидая своей очереди, толпились у входа. Но сегодня все было по-другому. Вход был почти пуст, всего пара человек стояли возле него и фотографировали окружающий вид. Уверенным шагом, я направился внутрь. Здесь, в окружении пламенеющей готики, время останавливалось. Массивные каменные столбы, словно заледеневшие атланты, держали на своих плечах не менее исполинскую арку. Все это было красиво.

— Вы что-то хотели?

Эти слова оказались для меня полной неожиданностью. Я так сильно увлекся, что не заметил, как старая монахиня подошла ко мне.

— Я к отцу Ле Гро. Где я могу его найти.

— Он в исповедальне.

— Вот и хорошо. Мне как раз нужно исповедаться.

Старая монахиня, услышав мои слова, одобрительно кивнула головой и провела к месту исповеди. Перед тем как за мной закрылась небольшая дверка, краем глаза я смог увидеть, как она перекрестила меня и скрылась за колоннами. Это было очень странно и необычно для меня, ведь я уже и забыл, когда в последний раз посещал службу.

За тонкой перегородкой послышалось легкое движение. Видимо мое появление стало неожиданностью для святого отца.

— Какие у тебя грехи, сын мой? — умиротворенный голос прорвался сквозь преграду.

— Привет, Жульен. Давно не виделись.

За перегородкой вновь наступило молчание. Я слышал как неровно и прерывисто дышал святой отец, он хотел было что-то сказать, но слова никак не хотели вырываться наружу.

— Винсент! Что ты здесь делаешь!? Тебе запрещено сюда входить.

Сжав зубы, он пытался укротить свой гнев. Еле подбирая слова, чтоб не дай бог, наружу не выскочило непростительное и греховное словцо, святой отец продолжал зачитывать мне детали приговора, вынесенного мне два года назад.

— Я знаю его наизусть, Жульен. Не трать свои силы, все бесполезно. Я пришел сюда к тебе за советом и, надеюсь, ты не откажешь мне в этой маленькой просьбе.

В это мгновение я достал сигарету и закурил. Это было верхом кощунства и неуважения к тому месту, где я находился и кто ему покровительствовал, но учитывая сложившиеся обстоятельства, мне уже было нечего терять.

— Ты что делаешь, это же храм божий! Господь тебя покарает!

— Не впервой.

Наклонив голову и перекрестившись, святой отец несколько раз прочитал молитву во искупление моих грехов и, чтоб господь, не наказывал заблудшую овцу, коим по его заверениям являлся я. Мы молчали. Изредка я поглядывал в небольшое закрытое окошко, пытаясь уловить момент, когда можно будет вновь завести разговор. Но он все не наступал. Жульен все также упрямо смотрел вперед. Наверняка он бы прогнал меня отсюда или того хуже — вызвал полицию, но когда-то давно я спас его жизнь и жизни многих, кто здесь находился. И теперь он мой должник.

— Помоги мне, Жульен. Мне действительно нужна твоя помощь.

Он молча повернул голову в мою сторону.

— Ты ведь знаешь, мне запрещено с тобой разговаривать. Пролив кровь тех преступников, ты тем самым осквернил этот храм.

— Да-а, когда они ворвались сюда, вооруженные до зубов, господь не спустился с небес. Моей рукой он управлял в тот момент! Я был богом в тот момент! Не выстрели я тогда, вас всех уже не было бы в живых, а быть может и этого храма. Меня не судить, меня благодарить надо. И все кто стоит выше тебя, прекрасно это знают. Они были преступниками, убийцами! Застрелив их здесь, я сделал одолжение и им, и правосудию, и тем семьям, чьи родственники погибли от их рук.

— Ты не давал им жизнь, ни тебе их отбирать. Только господь имеет на это право. Больше мне сказать тебе нечего.

Сигарета догорела, а синевато-серая дымка заполнила всю исповедальню. Почему все так происходит? Нас самого детства пытаются затолкнуть в храмы, подвести к богу, вопреки нашему же желанию. Но, когда наступает момент истинной потребности в чем-то высоком, возвышенном, божественном, все отворачиваются от нас. Никому нет до нас дела. Мы остаемся одни против всех проблем, ровным строем наступающих на нас. И единственное, что остается для нас, так это броситься к ним навстречу.

Бросив окурок на пол и раздавив его уголком ботинка, я уже собирался уходить. Как вдруг, с той стороны исповедальни послышался голос святого отца. Он просил остаться и объяснить всю ситуацию.

— Жульен, мне снова придется пойти на преступление. На этот раз не ради государства и общества, а ради себя, ради своей жизни. Через два дня состоится суд, на котором будет рассматриваться дело Гарро. Там будут предоставлены улики против нашего отдела. Послушай, ты ведь не хуже меня знаешь, что все, что мы делали, было сделано ради других людей, ради нашего государства. Да, пусть мы достигали нужных нам результатов не совсем законным путем, но ведь достигали. Преступность была почти искоренена, а та, что осталась, была под нашим контролем. Да спроси ты любого в городе, и он скажет тебе тоже самое. Маленькое зло, ради большого добра, разве обмен не равноценен? Разве то, что мы делали можно назвать преступлением?

Святой отец грустно выдохнул.

— Послушай, Винсент. Я не могу оправдать то, что было раньше, и тем более то, что может случиться вскоре. Ни одно убийство или другое преступление не может быть оправдано, какие бы благие цели оно не преследовало. За все придется платить: либо сегодня, здесь на земле, либо завтра на небесах. Но от возмездия невозможно уйти, да, его можно отодвинуть, но уйти — нет. И ты должен это понять. Убив этого человека, ты не исправишь свое положение, а только ухудшишь. Ведь зло, под какой бы маской оно не скрывалось, так и останется безнаказанным. Ты столько времени посвятил искоренению преступности и зла в этом городе, что сам и не заметил как стал воплощением этого зла. Сколько подпольных борделей вы содержали, сколько хороших семей распалось из-за того, что мужья ходили в них? А сколько человек пострадало, было убито или пропали без вести на пути к этому искоренению и контролю? Ты не задумывался над этим?

— Нельзя сделать омлет не разбив яиц. Эта была та цена, и мы заплатили. И если мне придется заплатить еще раз, я сделаю это. Без сожаления.

— Прости, Винсент, но ты вынуждаешь меня обратиться в полицию.

Я с недоумением обратился к нему.

— А как же тайна исповеди? Ты нарушишь ее?

Он замолчал. Я не стал ждать от него ответа и просто вышел наружу. В храме все также было пусто и просторно, даже воздух здесь был какой-то другой. Мне было больно уходить отсюда, ведь я так и не получил совета. Я шел все дальше, пока у самого входа не обернулся назад. Там, в глубине храме, я опять увидел ту самую монахиню. Словно невидимой кистью, она провела по воздуху рукой и, перекрестив меня, опять растворилась среди храмовых колонн.

Я возвращался к машине в угнетенном состоянии. Ответы на вопросы так и остались неведомы для меня, и я опять остался наедине со своим прошлым. Что делать дальше? Как поступить? Все это терзало меня и не давало покоя.

Филипп все также стоял возле машины и спокойно выпускал небольшие струйки табачного дыма. Он смотрел в мою сторону с легким удивлением, ведь ему было известно о моем отношению к религии. Бросив и растоптав окурок, он сел в машину и вставил ключ в зажигание.

— Что случилось, Винсент?

— О чем ты? Я не понимаю.

— Хватит юлить. Я тебя сто лет знаю. С каких это пор ты стал исповедаться, ты ведь ненавидишь церковников.

— Ты что следил за мной? Не очень хорошо с твоей стороны.

— Прости, но я должен был знать, в чем дело. Мы с тобой в одной лодке и, когда один начинает грести в другую сторону, я должен знать почему. Это как-то связано с тем случаем два года назад?

Мне не хотелось заводить этот разговор, но рано или поздно все-таки придется.

— После того я поклялся, что больше никогда не возьму оружие в руки. Тот случай заставил меня по-другому взглянуть на жизнь.

Филипп засмеялся. Это было необычно, ведь делал он это крайне редко и увидеть его улыбку, было хорошим знаком.

— Тебе нужно меньше слушать этих святош. Они говорят, что высшая судебная власть — это бог. Что единственный кто может решать, жить преступнику или нет — только бог, и что каждый человек имеет право на прощение. Так вот, что я тебе скажу. Все это дерьмо собачье!! Каждый, кто потерял в своей жизни мужа, отца, брата, девушку или просто близкого человека по вине другого, никогда не простит ему это. Пусть он будет говорить что простил, но в глубине души будет желать ему смерти. Когда совершается преступление, люди не бегут в церковь, просить бога о прощении этого негодяя, они идут к нам, чтобы наказание настигло его. И ты до сих пор веришь в эту чушь. Мы — есть правосудие! И если кто-то забирает чью-то жизнь, мы имеем полное право забрать ее у него.

Он был прав. Он чертовски прав! Во всем этом огромном, смердящем помоями и отходами, котловане по имени жизнь, надеяться на справедливость и беспристрастную Фемиду было просто глупо. Ведь тот, кто был хоть чуть-чуть наделен властью или деньгами, мог считать себя выше всего и избегать наказания ровно столько, насколько у него хватит денег и терпения. А мы изменили все это, мы повернули русло в другое направление и за это поплатились… Не думаю, что, когда этот парень заговорит и вся правда вылезет наружу, кто-нибудь вспомнит наши заслуги и скажет слово в нашу защиту.