Между адом и раем

34

В восемь утра командир Жуков был приглашен генералом Мансо де Эррерасом на завтрак в большой дом на берегу. Двое до зубов вооруженных охранников, стоявших на посту у дверей столовой, жестом пригласили его войти. Мансо в одиночестве сидел за огромным столом, потягивая фруктовый сок из стакана. Перед генералом стоял столовый прибор на одну персону, сделанный из чистого золота. Взмахом руки генерал предложил Жукову сесть и стал поедать его взглядом; прошла целая вечность, прежде чем он задал вопрос.

— Этот русский, что продал мне субмарину, Голголкин, — вы знаете его?

— Не очень хорошо, — сказал Жуков. — Черноморский флот, Владивосток… кажется, он был перспективным офицером одно время.

— А потом?

— Потом — стандартный советский сценарий. Мир, водка, женщины. Однажды он всплыл без перископа и повредил один из наших противолодочных кораблей в Южно-Китайском море. Погибло много людей. Такая вот история.

— Этот идиот на днях приходил сюда, просил у меня пощады.

— Расскажите, генерал, что он опять натворил?

— Поставил все под угрозу, все! Встретился с каким-то английским ублюдком по фамилии Хок пару недель назад. Пытался, как я понял, сбыть и вторую «Борзую». Очевидно, англичанин задавал слишком много вопросов, а этот кретин дал много ответов. Мой человек в Вашингтоне говорит, что этот Хок был в столице США уже на следующий день! Скотина! Я предпринял некоторые меры против Хока, воспользовавшись знакомством Голголкина в российском консульстве. Но они ни к чему не привели.

— И что вы намерены делать?

— Что обычно делаю. Пойду напрямик, без всяких обходных путей.

— Я разберусь с Голголкиным. Он стал невыносим.

— Нет. Приведите его ко мне. Думаю, он все-таки сможет мне пригодиться еще раз.

Жуков отворил дверь в комнату толстяка Голголкина, не постучавшись. В его постели лежали три голые девицы. Одна из них — толстуха спрыгнула с кровати и трусцой побежала в ванную, на ходу тряся своими огромными грудями. Скрывшись в комнате, она громко хлопнула дверью. Жуков не мог разобрать, рыдает она или смеется.

— Мажордом сказал мне, что вы больны и не можете спуститься к завтраку, — сказал Жуков.

— Мне уже гораздо лучше, — сказал Голголкин. Опершись на подушки и обхватив своей пухлой розовой рукой двух девиц, он добавил: — Такой здесь гостиничный сервис.

— Фидель предстанет перед телекамерами через три часа. Он отказывается покидать пост. Двое братьев де Эррерас хотят застрелить его прямо на съемочной площадке.

— У меня проблем еще больше, чем у него, — сказал Голголкин и осушил стакан апельсинового сока, смешанного с водкой.

— Верно. Новый команданте, генерал Мансо де Эррерас, хочет видеть вас немедленно.

— Где он?

— Я пришел, чтобы доставить вас к нему. Лучше попрощайтесь со своими игривыми подружками и пойдемте со мной.

— Жуков, мне нужна помощь. Я такого натворил. Возможно, я — покойник. Но вы мой должник, Жуков. Ведь это благодаря мне в вашем распоряжении оказался такой чудесный корабль.

— Сделаю что смогу. Но учтите, теперь я служу не России, а Кубе.

— Этот ублюдок Хок во всем виноват! Он вынудил меня рассказать. Это не от водки у меня язык развязался. Я клянусь. Он хотел убить и меня, и Григория.

Жуков отвернулся, чтобы не видеть жалкого спектакля, который разыгрывал перед ним этот толстяк. Голова его была занята другими мыслями.

— Одевайтесь, он ждет. Я пока постою снаружи.

Голголкин вздохнул, вылез из кровати и натянул плавки с изображением гаванских сигар. Подняв с пола белую рубашку, накинул ее на плечи. Внутри у него все медленно сжималось от страха.

Голголкин не надеялся увидеть сегодня закат. Он повернулся к девицам, все еще лежащим у него в кровати.

— Если вернусь живым, на закате поплаваем вместе, — и потрепал обеих женщин по голове. Улыбнувшись, он вышел на солнце. Жуков ждал его.

— Пойдемте, — сказал Жуков и двинулся вперед по глубокому песку пляжа, на котором росли пальмы. Голголкин едва поспевал за ним.

— Куда мы идем?

— К тому пляжу. Видите то большое желтое здание под пальмами, где стоит охрана? Там содержатся Фидель и его сын Фиделито. Их будущее представляется очень смутным, как, впрочем, и ваше.

— Нет нужды мучить меня.

— Веселей! Обстоятельства пока складываются в вашу пользу. Двое братьев де Эррерас хотят убить Фиделя и лишь один — вас.

Они подошли к серповидному изгибу пляжа, окаймленному пальмами. Мансо сидел, опершись спиной об одно из деревьев, и тихо курил. Рядом с ним был воткнут в песок мачете.

— Пожалуйста, садитесь, — сказал он. Жуков перевел.

— «Кохибу»? — спросил он, вынув портсигар и предложив обоим по сигаре. — Любимые сигары вождя.

— Нет, спасибо, — ответил Жуков за двоих. Лицо Голголкина и без сигар уже позеленело.

— Товарищ Голголкин, — сказал Мансо, подняв глаза и посмотрев на торговца оружием. — Мне очень жаль, что у вас плохое самочувствие.

Русский кивнул. Он наклонился и упер руки в колени. Казалось, он не может говорить.

— Это должно помочь, — сказал Мансо и взял большой спелый кокос, лежавший в песке прямо перед Голголкиным.

— Мачетерос говорят, что кокосовое молоко обладает чудодейственной силой, — сказал Мансо. — Оно может излечить практически от всего. Надо лишь срезать верхушку ореха и выпить его содержимое. Вот так.

Пока Жуков переводил, Мансо подбросил плод высоко в воздух, подождал, пока он поднимется до мертвой точки и начнет падать, и в этот момент выхватил из песка мачете. Лезвие мачете отразило яркий солнечный свет и врезалось в кокос, сняв примерно треть его верхушки. Мансо свободной рукой подхватил орех, и немного молока брызнуло на колени Голголкину.

— Излечивает, как я говорил, почти от всего, — сказал Мансо, вставая на ноги и передавая кокос Голголкину, — но, к сожалению, не может излечить от трусости. Пей!

— Полковник, пожалуйста! Я прошу вас…

— Заткни свой рот. Я сказал пей! — Мансо подошел к нему вплотную и прижал к горлу мачете — появилась тонкая красная линия. — Пей!

Голголкин посмотрел на Жукова умоляющим взглядом, но все-таки плеснул немного молока в свой дрожащий рот.

— Вы, должно быть, удивлены, почему до сих пор живы? — продолжил Мансо, отпустив его.

Голголкин, опустив голову, прошептал:

— Да.

— Было совершенной глупостью возвращаться сюда, на Telaraca, Голголкин. Можно даже сказать — самоубийством!

— Я — я хотел предупредить вас по поводу американцев. Доказать свою преданность. И этот Хок — помочь вам его…

— Молчи! Во-первых, ты выдал меня этому проклятому англичанину, — сказал Мансо. — Потом твои дружки из русского консульства каким-то образом умудрились сорвать обычное убийство! Взорвать какого-то официанта вместо того, кого было нужно! И тем самым натравить на нас ищеек из ФБР и ЦРУ! В момент, когда моя страна находится на пороге великих свершений? Развлекаешься в кровати с какими-то шлюшками и пьянствуешь?

— По совести говоря, полковник, — сказал Жуков, переведя, — он был…

— Совесть? Не надо пока о совести. Я еще не закончил с этой трусливой свиньей. Он все еще слушает меня? — Мансо заставил мужчину проглотить еще немного кокосового молока. — Он хоть слышит меня вообще?

Жуков кивнул, глядя, как Голголкин с покрасневшими глазами, испуганно вздыхая и хныкая, глотал и сплевывал беловатую жидкость на песок.

— Он слышит.

— Скажите ему, что у него есть последний шанс. Один. Он понимает меня?

— Он говорит, что сделает все, полковник. Он готов даже умереть, чтобы оправдаться перед вами.

— Да, возможно, так и будет. Слушай очень внимательно. Я хочу нейтрализовать этого Хока. Мне не нужно, чтобы он совал свой длинный нос в мои дела. Мои люди в Вашингтоне говорят, что Хок вернулся со своей женщиной на Экзумы.

Голголкин пробормотал что-то неразборчивое.

— Он хочет убить этого Хока ради вас, полковник, — сказал Жуков. — Он клянется, что принесет вам его голову или погибнет сам.

Мансо бросил вниз орех и посмотрел на шелестящие на ветру прибрежные пальмы.

— Я буду держать в руках голову Хока, поверь мне, Жуков, так и будет. Но пока что это невозможно. У Хока слишком много друзей в Белом доме. Мне все равно, как это произойдет, но Хока нужно убрать из поля зрения на некоторое время, чтобы наказать после.

— У Родриго есть план. Он говорил о каком-то похищении…

— Родриго рассказывал мне о своем плане. Нужно воспользоваться им. Родриго просто гений в подобных вещах, командир Жуков. Этот человек — мой самый преданный и надежный союзник. Держитесь к нему ближе.

— Да, команданте, он уже ждет меня на борту «Хосе Марти». Мы отплываем к Экзумам через три часа. Сразу после церемонии посвящения.

— Вы меня не подведете. И Родриго тоже. Вы же меня хорошо понимаете, Жуков?

Жуков кивнул.

Мансо заткнул мачете за пояс. Собираясь уходить, он ударил Голголкина кулаком в нос. Звук хрустнувших костей и текущей крови вызвал на лице Мансо улыбку — первую за все утро.

— Не пройдетесь со мной, командир? — спросил он Жукова.

Мансо с русским подводником пошли вдоль пальм, оставляя рыдающего на песке Голголкина позади. Они направились к желтому зданию. Вождь скоро должен был прибыть. После обилия успокоительных препаратов, которые Кастро употребил вчера вечером, Мансо распорядился сделать ему на рассвете инъекцию метамфетамина.

— Я хочу поговорить с вами об одном деликатном деле. Можно мне рассчитывать на конфиденциальность?

— Конечно, не сомневайтесь.

— Вопрос касается моего брата, адмирала де Эррераса.

— Да, команданте.

— Он — как бы это сказать — непредсказуем. Хорошо было бы, если б вы присматривали за ним. Я сказал Родриго то же самое.

— Понимаю.

— Флот принадлежит ему, а «Хосе Марти» — вам. Вы понимаете?

— Да, команданте.

— Готовы ли кубинские офицеры из тех, кого вы набрали, к походу?

— Им еще надо многому научиться, но они страстно желают идти в бой.

— Они полностью под вашим командованием, — сказал Мансо, извлекая из кармана сложенную в несколько раз стопку бумаг.

— Учебное плавание «Борзой» станет вашим первым заданием в составе кубинского флота.

— Большое спасибо, команданте!

— Я предоставляю вам провести последние приготовления перед первым боевым выходом. А теперь мне надо поговорить с вождем.

Он нашел вождя у кровати, тот сидел, обхватив голову руками. Поднос с завтраком стоял нетронутым на столе у открытого окна. Мансо взял стул и сел перед стариком.

— Вождь, — сказал Мансо, — я хочу вам кое-что показать.

Команданте посмотрел на него красными глазами.

— Мне больше не на что смотреть, — произнес он.

— Нет, вам нужно еще посмотреть на это. — Мансо передал ему пожелтевший конверт с бечевкой на сургучной печати.

— Что это?

— Откройте.

Его пальцы тряслись, когда он распечатывал конверт. Кастро что-то бормотал, но Мансо не прислушивался. Он следил за глазами старика, когда тот вынимал стопку выцветших черно-белых фотографий.

— Мерседес Охоа, — сказал вождь.

— Вы узнали ее.

— Конечно.

Он держал фотографию прямо перед собой. Мансо видел ее тысячи раз.

Двое молодых любовников стояли у лагеря в Сьерра-Маэстра, взявшись за руки. Женщина молода и прекрасна. Она освещена лучами солнца. Мужчина тоже улыбается. Он полон могущества, словно завоеватель, пришедший из джунглей. У него глаза победителя.

— Есть и другие снимки, вождь, — сказал Мансо. — Посмотрите их.

Фидель поднял глаза и увидел, что Мансо нацелил дуло золотого пистолета прямо ему в сердце. Он вздохнул и аккуратно положил фотографии на кровать.

— Так, значит, это правда, — сказал Кастро.

— Вы знали?

— Подозревал.

— Моя мать была для вас никем. Вы просто воспользовались ею, как куском плоти, и оттолкнули.

— Это неправда.

— Лжец!

— Думай что хочешь. Застрели меня. Но пощади Фиделито.

— Да, конечно. Вашего настоящего сына.

— Я прошу тебя — пощади его.

— В таком случае я хочу, чтобы вы, на благо государства, сказали перед камерами то, что я вам написал. И тогда, если вы все еще будете желать смерти…

— Ты исполнишь последнюю волю отца — сын останется жить, отец умрет. Клянешься?

— Клянусь, отец.