Мелким шрифтом

УСЛОВИЯ И ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ЭПИЗОДОВ

УСЛОВИЯ И ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ВЕРЫ

День, когда со мной случился тот эпизод, начался как любой другой. Из череды прочих дней его выделяло только одно: я начал думать о родителях.

Не верю ни единому слову. Такова была философия моего отца. Некоторые люди доверчивы, остальные — скептики. Такого скептика, как мой отец, еще поискать. Если факт вызывал у него малейшие сомнения, он отвергал его как недостоверный. Если бы ему сказали, что у верблюда на каждом глазу по три века, он бы ответил: «Не верю». Даже если сообщить ему — для пробы — общеизвестный факт, к примеру: «Слушай, пап, ученым удалось клонировать овцу», он бы воскликнул: «Чушь!»

Он не верил ничему. Так срабатывал его защитный механизм. Отец был юристом до мозга костей. Пока он лично не проштудирует контракт, для него этот документ не существовал. Причем доверял он исключительно письменным контрактам.

Зато мама, Царствие ей Небесное, верила всему. Онл воплощенная доверчивость, не нуждалась в контрактах и доказательствах. Она обожала глупые факты, нагонявщие нз отца тоску, «Представляещь, оказывается, человек в среднем проглатывает кварту соплей в день», — изумлялась она. А если меня кто–нибудь задирал, она старалась подбодрить сынка: «Не тушуйся, у Мэрилин Монро на ногах было двенадцать пальцев!»

Изредка, когда я уходил из дома, она кричала мне вслед: «Фрэнк, яблочные семечки содержат цианид!»

Так, на всякий случай — чтобы я был начеку.

Забавно было наблюдать, как они с папой смотрят телевизор. «По результатам исследований, на обычном пульте дистанционного управления телевизором скапливается десять миллиардов бактерий», — сообщает ведущий.

«Ерунда!» — бормочет отец, а мама восклицает: «Потрясающе! Правда?»

Каким–то образом эти противоборствующие начала, вера и неверие, в нашей семье уживались мирно. Во мне они сошлись, с малоприятными для меня последствиями; я получил две порции разных генов, и они постоянно ставили меня в тупик.

С возрастом я все больше склоняюсь к отцовскому скептицизму, но время от времени мамино доверчивое изумление берет верх. Я безоговорочно верю только в одно: чувство здорового недоверия продлевает жизнь. Отец пережил маму на несколько лет. Мама умерла довольно давно, и к концу жизни, видимо из–за болезни, ее стали занимать мрачноватые факты: «Представь, Фрэнк: у акул иммунитет к раху. Везет же поганкам. Когда я умру, ногти на ногах какое–то время будут расти. Выходит, даже если жизнь моей души прекратится, ногти все равно еще поживут».

В последние минуты ее жизни я был рядом, в сияющем белизной хосписе. Отец, неделями неотлучно дежуривший у ее постели, ненадолго уехал домой, и именно тогда ее не стало.

Мне кажется, мама стеснялась умирать на глазах отца, Гордость мешала.

Сердце делает сто тысяч ударов в день. Это факт. Все сердца когда–нибудь останавливаются. Тоже факт. Условия и состояния вашего тела вписаны кровью, мельчайшим шрифтом, в вашу ДНК.

Когда я позвонил отцу — сообщить, что мама умерла, он прошептал:

— Не верю.

— К концу, папа, она уже не страдала от боли. Во всяком случае, так утверждали врачи.

Тот год был самым тяжким в нашей жизни: с каждым днем мать понемножку приближалась к смерти, мы с отцом пытались управляться без нее, а ведь именно мама всегда была нам главной опорой в трудные времена. В тот мучительный год у нас выдалось мало светлых моментов.

— Спасибо, сын. Ты мужественно держался все это время, спасибо, — сказал отец.

У меня потеплело на душе: таких слов я давно от него не слышал.

Положи я тогда трубку, та чудесная минута, одновременно грустная и радостная, навсегда врезалась бы в мою память.

К сожалению, я трубку не положил, наверно надеясь, нет, мечтая услышать еще что–нибудь в том же духе.

Помолчав, отец сказал:

— Я уже еду. Надо взглянуть на свидетельство о смерти и удостовериться, что все в порядке[170].

УСЛОВИЯ И СОСТОЯНИЯ ПОИСКА ПОМОЩИ

Жена заявила, что у меня потерянный вид, и мне стоит посоветоваться с экстрасенсом по вопросам духовной жизни. Я поразился ее проницательности; видимо, консалтинговые тренинги не прошли для нее даром. Там их учат подмечать любые мелочи. Например, за ужином ваш муж ни с того ни с сего разражается безудержными потоками слез. Значит, с ним что–то не так.

В компании, где работает жена, культивируется комплексный подход к бизнесу. По ее словам, они занимаются отнюдь не только доходами и убытками, не только цифирью в балансовой ведомости. Жена считает, что при принятии стратегических бизнес–решений нужно учитывать и духовные факторы. Валенсия, ее начальница, посещала медиума, отсюда и внезапный интерес к спиритизму у моей жены. Я был в отчаянии и не видел выхода. Медиумов и спиритизм ясчитаю полной чушью. (Тем не менее — и я не вижу тут ни малейшей несообразности — я считаю, что медиумы и спиритизм существуют.) Новый день, новые верования. Иногда я, как отец, не верю ничему, иногда, как мама, верю всему.

Воображаю, каков он, «спиритический» офис моей жены; стены задрапированы белой тканью, посетители — мужчины и женщины — неслышно скользят из одной тускло освещенной зоны в другую. На самом деле ее офис ничем не отличается от моего. Их дизайнер по интерьерам ходил в тот же детский сад с дизайнерским уклоном, что и специалист, оформлявший наш офис. Стены окрашены в вызывающе яр. кие цвета, в полу одной из комнат углубление, полное рези. новых мячей, и на каждом — навевающие разные образы сло. ва. У всех приемных — свои нелепые названия: Земля, Ветер, Пламя, Вдохновение и Парадигма. Офис напоминает поме. щение из какого–нибудь диснеевского фильма: кругом люди в черных костюмах; все это смахивает на аномальный детсад, заполненный распорядителями похоронных церемоний.

Но когда жена сказала, что мне необходима помощь я от отчаяния покорно согласился. Незадолго до того я ходил к врачу, и он решил выписать мне прозак.

Прочитав перечень побочных действий, я решил, что лучше уж терпеть депрессию[171].

Поэтому я был готов испробовать что–нибудь иное.

Жена уверяла меня, что более известного медиума не сыскать.

Его называли «Тот–к–кому–надо-идти со всеми духовными проблемами»[172]. Он уже помог многим знаменитостям.

УСЛОВИЯ И СОСТОЯНИЯ МЕДИУМОВ

Я минут десять разговаривал с Грегом и вдруг обратил внимание на его уши. И больше уже не замечал ничего, кроме его раздутых, опухших ушей.

Заметив мой пристальный взгляд, Грег пояснил:

— Я играл в регби. В полупрофессиональной лиге.

— Довольно странно, однако, что у человека, совсем не чуждого тонкому миру духов, такие, гм, искореженные уши, — сказал я.

— Похоже, вы разочарованы. Я имею в виду — во мне.

Я и впрямь был разочарован. Грег никак не соответствовал заявленным условиям. Начать хотя бы с имени: Грег. Очень неподходящее имя. Недостаточно возвышенное. Раз уж он был медиумом для «звезд», то должен был взять соответствующее имя, например Сияние или Радуга. Лучше бы он был обкуренным хиппи, утонувшим в гигантском, набитом виниловыми шариками пуфе. Ничего подобного. Это был коренастый регбист в отутюженных джинсах. Жил в собственном элитном доме. Ни магических хрустальных шаров, ни четок; даже плаката с изображением Че Гевары нет. Грег ничего из себя не строил. Когда что–то или кто–то не соответствует заявленным условиям, я начинаю нервничать. В этом плане я похож на отца[173].

— Вы готовы? — спросил Грег.

Я взял себя в руки: предстояла процедура промывания моих заскоков, с песнопениями, закатыванием глаз и дикой тарабарщиной. Каково же было мое разочарование, когда

Грег, не закрывая глаз и не бормоча невнятицу, произнес:

— Ваш отец — Эдвард Шоу, успешный корпоративный юрист. Ныне покойный.

— Это мне и Гугл сообщил бы, — заметил я противным тоном самодовольного скептика, тыкающего собеседника носом в его несостоятельность.

— Ладно, я понял. — Грег устало усмехнулся. — Ваш брат — Оскар Шоу; он оказал большое влияние на вашу жизнь.

— Кроме того, он мой начальник; все это вам может поведать Гугл и даже наш корпоративный веб–сайт; да, вы правы, но меня, увы, не поразили.

— Что ж, посмотрим, удастся ли мне все–таки вас поразить, — чуть насмешливо сказал Грег. — По неизвестным даже вам самому причинам вы начали разрисовывать общественную собственность граффити. Хуже того, вы принялись подрывать бизнес вашего брата, да и ваш собственный, он же — бизнес вашего отца: вы начали вписывать ахинею в чрезвычайно важные контракты оружейных и фармацевтических компаний. Вы сбились с пути, Фрэнк. Вы совершенно, окончательно заблудились в своей пустой жизни, вы плывете по течению, не имея сил соединиться с теми, кого вы когда–то любили. А жена ваша — законченная стерва.

Если бы я не сидел, то, наверно, свалился бы без сознания. Чувство было такое, будто меня, как сосунка, отправил в нокаут рефери. К. горлу подступила тошнота. В полном одурении я согнулся почти пополам.

Откуда Грег узнал про граффити, про манипуляции с контрактами?

Мой мозг чуть не спекся от напряжения. Та еще задачка, Ведь этому парню решительно негде было выведать про ме» ня такие подробности,

Ни одна живая душа понятия не имела о моих граффиги — это был мой личный пошлый секретик.

Откуда Грег узнал? Я терялся в догадках.

На минуту я стал размышлять в стиле своей матери: «Что, если на свете встречаются люди, способные слышать духов? Я, конечно же, всего не знаю, так с чего я решил, что ине под силу все объяснить? Очень может быть, что рядом снами существуют духи и прочие явления, природы которых я просто не понимаю?[174]»

УСЛОВИЯ И ОБСТОЯТЕЛЬСТВА УПОРНОГО ОТРИЦАНИЯ

— Как вы, ничего? — спросил Грег.

— Все в порядке, — соврал я, стараясь придать лицу безмятежное выражение: пусть Грег видит, что я вполне владею собой.

— Вы страшно побледнели, — сказал Грег. — Пойду заварю чаю.

— Но каким образом вам удалось узнать про контракты? — спросил я. — Ни одна душа про это не знает.

— Так, кое–что долетает, — небрежно бросил он с безразличным видом человека, которому до смерти наскучило пользоваться чужими тайнами.

— От кого? — спросил я.

— От вашего отца.

О боже. При мысли, что отец в курсе моих манипуляций со священными текстами юридических договоров, у меня слезы навернулись на глаза. Подумать только: мой покойный отец знает, что я пытался разрушить компанию, которую он и его отец строили из поколения в поколение! Я зарыдал. Мое непростительное, нетерпимое поведение его наверняка жутко огорчило; да и сам я тоже.

— Мне продолжить? — спросил Грег.

— Лучше не надо, — ответил я.

— Понимаю. Но вот что я вам скажу. Ваша жена несчастна. Элис. Верно? Глубоко несчастна. Впрочем, вы и так это знали, правда?

— Нет, — соврал я[175].

— Бросьте.

— Ну да, да, ладно; пожалуй, знал.

Мы снова замолчали. Я немножко рассердился. Он немножко скучал.

— Жизнь представляется вам сплошным разочарованием. Вас преследуют воспоминания о том случае, когда вы не вступились за несчастного старика, на которого напали грабители. Вас мучают проблемы нравственного выбора: ваша компания — и, следовательно, вы — работаете на производителей оружия; к тому же ваш брат пытается вывести фирму на фондовый рынок, и это — последняя капля…

— Да! Ладно! И хватит, молчите. Вы меня убедили, все, Грег. Я вам верю.

— Разумно, — отозвался Грег. — Просто хотел удостовериться, что я вас все–таки убедил.

Мы снова замолчали; вскоре Грег со вздохом поднялся, включил чайник, несколько секунд смотрел на него, потом сказал:

— Забавная история про чайники. Когда–то давно я сказал сынишке, что в чайнике живет дракон; он и выпускает струю пара — сигналит, что вода вскипела.

Вода в чайнике заклокотала, Грег разлил ее по чашкам и продолжил:

— Это так и осталось бы милой сказочкой, но однажды утром я увидел, что он разбирает чайник на части — ищет проклятого дракона. Сын разломал его, развинтил буквально до последнего винтика, а потом разбил молотком. Когда я спросил, чем это он занимается, он ответил: «Ищу дракона, папа». И долго потом относился ко мне с подозрением. Молока, сахару?

— Может, чего–нибудь покрепче?

Грег отставил чайник, налил нам по щедрой порции шотландского виски и сказал:

— Ваше здоровье.

Погруженный в свои мысли, я взял стакан и направился к телескопу[176], стоявшему возле окна.

Телескоп Грега соблюдал условия. Он не был направлен ввысь в ожидании неземной красоты ночного космоса. Я заглянул в окуляр; телескоп был нацелен на чью–то спальню. Похоже, даже мистики не прочь полюбоваться голой попкой.

Допив виски, я спросил:

— А она и вправду так несчастна?

— Кто?

— Моя жена.

— Зачем вам медиум? Вы и сами это знаете.

— Вы правы, — сказал я.

Грег пошел в ванную, а я воспользовался моментом и сделал нечто совершенно мне не свойственное. Не веря себе самому, я взял Грегову бутылку виски, сунул ее под мышку и вышел из дома.

Условия самолюбия едины для всех. В глубине души каждый из нас лелеет иллюзию, что он или она — совершенно непостижимые люди; сокровенное «я» каждого из нас запрятано в самом центре непреодолимого лабиринта. Но после нескольких минут, проведенных с Грегом, я почувствовал себя одной из моих анатомических куколок: все внутренности оказались снаружи, и нет даже тонкой кожи, которой можно было бы как–то прикрыть мое сконфуженное, выставленное на обозрение естество[177].

УСЛОВИЯ И ОБСТОЯТЕЛЬСТВА НЕПРЕЛОЖНЫХ ФАКТОВ

Они накрепко впечатаны в мозг. Гораздо легче упорно держаться за эти условия и отвергать все, что им не соответствует. Я пустился во все тяжкие: принялся все отрицать, сочинять клаузулы и примечания, которые помогали придавать смысл бессмыслице. Я начал думать как отец. Если что–то мешало моей деятельности, я отказывался в это верить.

Вот примерный ход моих мыслей: я живу в большом городе, но мой круг общения весьма узок — с небольшую деревушку. Скорее всего, Грег не столько шепчется с духами, сколько собирает обрывки слухов в самых разных кругах и компаниях; короче, он всего лишь пронырливый сплетник. Да, это самое разумное объяснение. Элис наверняка кое–кому признавалась, что несчастлива. Собственно, именно она порекомендовала мне этого «медиума»; возможно, она ему и рассказала, что в молодости я был невероятно талантлив, астал влучшем случае заурядной личностью. Возможно, даже призналась Грегу, что я ее страшно разочаровал. От нее же он мог узнать об ограбленном старике и о производителях оружия. Вот и все. Вполне рациональное объяснение, А иное решительно отрицается.

Но! А как же манипуляции с контрактами? Это ведь строжайший секрет, тайна за семью печатями — еще бы, возможны самые мрачные последствия. Эту тайну я похоронил на дне собственной души. Уж тайна так тайна: ни одна живая душа о ней знать не знала. Вот загадка! Как он смог пронюхать? И как это объяснить с рациональной точки зрения? Как мне теперь выпутываться? Видимо, только с помощью спиртного. Я сел в машину и жадно отпил виски прямо из горлышка[178].

Я сидел и уговаривал себя успокоиться, но мое тело пришло в страшное волнение.

Полной уверенности у меня не было — почти все утро я пытался не обращать внимания, — но мало–помалу убедился, что меня настойчиво преследует птица.[179]

УСЛОВИЯ И СОСТОЯНИЕ ГОЛОСОВ ПОКОИНИКОВ

Я замахал руками на надоедливую птицу и стукнул кулаком по ветровому стеклу. Но наглый воробей и не думал улетать, а мне вдруг послышалось нечто очень странное. Я решил не отвлекаться и, чтобы припугнуть пернатого нахала, включил дворники.

Снова те же звуки[180]. На этот раз я замер и навострил уши. Проверил радио: выключено. И тут случилось неожиданное. Я потом долго сидел неподвижно — силился понять, что происходит.

Мне показалось, что я слышал папин голос[181].

Я прислушался. Да, вот опять. Еле различимый звук, напоминает далекий–далекий крик. Этот голос ежедневно звучал у меня в ушах — твердый, авторитетный голос хорошо образованного, уверенного в себе человека. Речь у него была точь–в–точь как у тогдашних дикторов Би–би–си — прежде ведь не сажали перед микрофоном людей с самыми разными акцентами. У отца было правильное, нормативное произношение, образцовая, чуть рубленая речь.

Голос его всякий раз неожиданно доносился из той сломанной шарманки, в которую превратилась моя голова; и, как правило, я слышал ровно тот совет, которым в ту минуту пренебрег: «Никогда, ни при каких условиях не подписывай ничего, пока не прочтешщь все до конца, вникая в каждое слово со всеми его оттенками и отчетливо сознавая все возможные последствия сделки».

Но чтобы этот голос слышался не из моей головы, а откуда–то извне…

— Привет, Фрэнк, — сказал он.

Да, именно так.

Привет, Фрэнк.

От волнения у меня ком подкатил к горлу. Я опустил голову на руль и прислушался. Снова ошалело глянул на дверь Грега. Уж не подмешал ли он мне в бокал галлюциноген? Или подмешал еще какой–нибудь дряни? На миг я даже убедил себя, что все происходящее — и выпивка, и нахальный воробей, и Грег с его проницательностью, — скорее всего, просто галлюцинация.

«Человеческое слово ровно ничего не стоит. Напиши его на бумаге, Фрэнк. Чернила обязывают. Что написано пером, не вырубишь топором».

Опять папин голос.

И вроде бы он доносится из квартиры Грега. Мне показалось, что за окном прошел сам Грег. Я подкрался к двери и заглянул в почтовую щель. Абсолютно пустой коридор. Сам не знаю, что я рассчитывал там увидеть. Может, покойного отца: может, он стоит там и увлеченно беседует с Грегом[182].

Абсурд, курам на смех.

Объяснение тут самое немудреное: просто я забалдел от виски и шока.

Всего и делов.

И точка.

Я в изнеможении откинулся на спинку сиденья.

Сил не было без конца отрицать очевидное[183].

УСЛОВИЯ И СОСТОЯНИЕ ОТКРОВЕНИЙ

Я позвонил жене. Дело в том, что утром я нечаянно схватил ее телефон, но обнаружил это позже. Прокрутив ее список контактов, нашел себя и позвонил — в надежде, что она тоже случайно взяла с собой мой телефон.

Сначала я хотел рассказать ей все: и про Грега, и про мухлеж с договорами, и про воробьиные домогательства; попросить ее о помощи и признаться, что я в полном ауте; однако почему–то сдержался.

— Привет, Элис, — сказал я.

— Фрэнк, ты где? — спросила она.

— Я у Грега, у медиума, помнишь, ты меня к нему послала?

Жена рассмеялась:

— Ты о чем, Фрэнк? Сегодня утром просыпаюсь, а тебя и след простыл.

— Ты что, не помнишь, как сама направила меня к этому типу? Заверяла, что только он поможет справиться со всем, Что касается невзгод духовных, — сказал я и замер на целую вечность в ожидании ответа, чувствуя, как последнее слово уплывает от меня все дальше.

— Не знаю я никаких медиумов, — заявила она. — О чем ты толкуешь?

— Похоже, любимая, что–то со мной не так, сильно не так. Неладное со мной творится…

— Извини, Фрэнк, давай отложим разговор: сейчас работы невпроворот, меня буквально завалили сдаточными результатами.

Завалили сдаточными результатами.

— Что это значит? — спросил я.

— Это значит, что я безумно занята, — отрезала она.

— Я позвонил, хотел просто сказать… — И тут же почувствовал: ну не могу я ей признаться, что явственно слышу голос отца, и пробормотал: — Я совершенно сбит с толку…

— Да, Фрэнк, похоже на то.

На редкость проницательная женщина. Да и подготовка сказывается. Сейчас начнет меня заверять, что все будет хорошо, а я отчаянно жаждал утешения. Она долго молчала, Сквозь шорох телефонных помех послышался голос, кричавший по–испански: «Que?» Наверно, другая линия врезалась.

— Знаешь, Элис, — сказал я, — если бы Оскар был учеником Христа, он был бы Иудой.

Я очень надеялся, что она подхватит шутку, попытается меня обставить; вот было бы здорово, если бы мы снова сыграли в нашу любимую игру и опять были заодно, хотя быв общей ненависти к Оскару.

Я уже плохо сознавал, что происходит; необходимо было хоть за что–то зацепиться — не важно за что.

Наконец Элис сказала:

— Мне правда надо идти, Фрэнк.

Я уже собрался прощаться, но она продолжила:

— У тебя мой телефон, Фрэнк, а у меня — твой. Будь добр, завези мне мой: почту нужно просмотреть. Я жду важное сообщение от Валенсии. Да, кстати, если Валенсия позвонит, пожалуйста, не отвечай на звонок, она будет очень недовольна, что я не при телефоне, — для нее это признак непрофессионализма. Словом, на ее звонки не отвечай. Понял?

Я схожу с ума, а жену заботит только одно: как ее начальница отнесется к тому, что у Элис нет с собой мобильника.

И все–таки, что это значит?

— Ладно, — сказал я, но она уже отключилась.

Не знаю, сколько я просидел в ступоре — несколько секунд, минут или даже час; очнулся оттого, что женин телефон завибрировал, и на экране появилось имя: «Валенсия»,

Я нажал «Ответить» и услышал:

— Хочешь перепихнуться?

Хочешь перепихнуться!

Звонил Оскар. И Оскар предлагал перепихнуться!

— Перепихнуться хочешь? — снова спросил он.

С чего бы вдруг Оскар предлагал мне перепихнуться? И почему на моем телефоне высветилось имя Валенсия, когда на самом деле звонил Оскар? Тут я сообразил: это же не мой телефон, это мобильник Элис. С какой стати Оскар предлагает Элис перепихнуться? — ошалело размышлял я.

Свет Солнца достигает Земли за восемь минут, хотя от светила ее отделяют девяносто пять миллионов миль. Столько же времени я потратил на осознание ситуации. Оскар и Элис? Чудилось, что на меня с невероятной, невообразимой скоростью летит предмет, но цели достигает отнюдь не сразу. Оскар спит с Элис?! Эта мысль меня соверщенно огорошила. Я отказывался ее воспринимать. Какая нелепость! В голове не укладывается. Мой брат трахает мою жену? Прозрение наступает совсем не так драматично, как любят показывать в кино. Ты не сидишь на краешке стула, солнце не освещает в выигрышном ракурсе твое лицо, из динамиков не льется пульсирующая, выразительная музыка. Ничего подобного. Прозрение наступает тихо, без труб, фанфар и вычурных излишеств, отчего оно еще горше. Чаще всего ты сидишь в машине на занюханной улице, а вокруг тебя вьется нахальный воробей. Оскар и Элис?

Пробив тонкую блестящую пленку логических аргументов, эта мысль погрузилась в мутные воды сомнения; до меня стало доходить, что такая версия не столь уж нереальна, как мне казалось поначалу.

— Элис, слышишь меня? Черт бы побрал эти телефоны!.. — неслось из трубки. Я отключил мобильник.

Неужели такое возможно? Элис и Оскар?

За моей спиной?

И на каждый вопрос тихий голосок в моих ушах терпеливо повторял: да.

Неужто я настолько глуп — не замечал, что творится у меня под носом?[184]

Не в этом ли, по большому счету, суть всех древнегреческих трагедий? Или — что гораздо хуже — дневных сериалов для домохозяек?[185]

Выходит, я вел себя, как абсолютный, законченный, клинический идиот?[186]

Потом, гораздо позже, я понял, что в том и заключается самая позорная сторона моего положения — статус рогоносца. Условия и состояние обманутого мужа открываются ему не быстрее, чем откровения — начинающему буддисту; понастоящему процесс осмысления тянется долго, мучительно, — подобно невероятно медленной проявке поляроидного снимка. Но, как бы долго этот процесс ни тянулся, он ставит на тебе неизгладимую печать — ее не смыть ничем.[187]

Но все это было еще впереди. А в тот миг я сидел на стуле в полном обалдении, не в силах поверить, что это — правда. Выходит, моя и без того весьма жалкая жизнь станет совсем невыносимой. (А разница между весьма жалкая и совсем невыносимая — огромная. Уж поверьте.)

Я набрал номер Оскара и сказал:

— Ты только что звонил Элис, предлагал переспать с ней. С чего это?

— Что? Ничего подобного, я просто не туда попал. Разве это телефон Элис?

Я полагал, что по голосу сразу пойму: Оскар врет, но он говорил очень спокойно, без тени волнения. Может, это все–таки правда.

И тут Оскар отпустил шуточку:

— Ты же сам знаешь, мы с Элис не очень–то ладим. Уж ты, братишка, не обижайся, но я к ней даже с твоей пушкой и то не подошел бы, ей–богу.

— Хрен ты моржовый, — бросил в ответ я.

На самом деле он меня убедил.

Ничего необычного в его словах и тоне не было; он не суетился, отвечал слегка раздраженно, и тем только подтверждал мою версию: Оскар не врет. Брат изумлялся, но не возмущался; и говорил очень убедительно. Пришлось согласиться: да, я проявил маниакальную подозрительность.

Чтобы Оскар и Элис?.. Нет, такого просто не может быть, Исключено.

Я уже собрался закончить разговор, и тут Оскар допустил промашку: показал, что врет.

Ои еще кое-что добавил, хотя в обычной ситуации никогда такого не сказал бы:

— Наверно, я не на то нажал; дурацкие мобильники, черт их дери, — пойди разберись в них[188].

УСЛОВИЯ ОТКРОВЕННОГО РАЗГОВОРА С ЭЛИС

Я завел машину, включил дворники, чтобы согнать с капота надоедливую птицу и, пьяный и полубезумный, поехал к конторе жены.

— Чем могу вам помочь? — спросила секретарша.

Позади нее с гигантского фотомонтажа радостно улыбались дети самой разной этнической принадлежности.

— Мне нужно встретиться с женой… то есть я должен повидаться с моей Элис… То есть просто с Элис. Безотлагательно.

— Вы записаны на прием?

— В общем, да. Я ее муж.

— Пожалуйста, подождите здесь.

— Нет, мне ждать не с руки, — отрезал я и с криком «Элис! Элис!» устремился мимо ее стола.

Сначала влетел в помещение с табличкой «Земля», потом в другое, под названием «Ветер»: множество строгих мужчин и женщин в строгих костюмах, пытаясь меня осадить, строго заговорили наперебой:

— Извините, но здесь идет собрание!

— Ладно, извините. Ноу меня, блин, отчаянное положение, Элис! Ты здесь? Элис!

И вдруг сквозь стеклянную перегородку я увидел жену: она сидела на краешке вмонтированной в пол просторной лохани, заполненной пластмассовыми шарами. Даже в этой позиции Элис ухитрялась выглядеть элегантно, хотя впечатление было такое, что ее наполовину проглотило чудище с шарами вместо зубов — персонаж из какой–нибудь детской сказки. Голова у нее слегка склонилась набок — поза уважительного внимания; их специально натаскивают именно так выслушивать тестируемых кандидатов на должность.

— Элис! — отчаянно крикнул я.

— Фрэнк? Что случилось? В чем дело? На тебе лица нет, Ты что, пил? Мой телефон привез, не забыл? Валенсия звонила? Надеюсь, ты ей не ответил?

— Как ты могла?! И с кем — с Оскаром! С моим долбаным братцем. Как ты могла со мной так поступить? И вообще — трахаться на стороне, твою мать! Да еще, твою мать, с моим братом! Хоть бы с кем–то еще. С любым другим мужиком, Элис, с любым! Да хоть бы с этим придурком — и то лучше.

Я не глядя ткнул пальцем в одного из мужчин, сидевших рядком в емкости с шарами. Тот насупился.

Под взглядами коллег она стала выкарабкиваться из лохани; я стоял и ждал; шары раскатились по всей комнате. Один попал мне в ногу, на нем печатными буквами было написано: «Косая черта». За ним другой, с надписью: «Перпендикуляр».

Выбравшись, наконец, из ямы, жена сказала:

— Ты расстроен?

Вот хрень: Элис констатирует очевидное так, будто это тонкое умозаключение! Еще один излюбленный прием работников консалтинговых компаний. Она вытянула руки вперед — ладони словно бы плыли ко мне по воздуху, — и сказала:

— А теперь успокойся и расскажи, что происходит. Давай вместе проанализируем факты.

Мимо прокатилось еще несколько шаров: «Угловой», «Сентябрьский», «Величавый». Я заметил, что двое коллег Элис, наблюдавших за тем, как она пытается овладеть ситуацией, одобрительно закивали головами. «Эпицентр», Они, видимо, решили, что Элис проводит тренинг, ролевую игру. «Плинтус». Те двое продолжали кивать с умным видом, как бы говоря: «Очень правильный подход к данной ситуации: руки подняты, чтобы его успокоить, голос ровный; слово «проанализировать» на редкость уместно в данной сипуации; отлично сработано».

«Авокадо», «Начальный», «Синхронность». Я подступил к Элис, отвел мешавшие мне руки и крикнул:

— Даже не пытайся меня успокоить своей консалтинговой хренью!

«Симуляция».

— Объясни мне суть дела, и мы вместе выработаем решение, — сказала она.

«Эволюция».

— Какого черта! Не смей на меня так смотреть! И не рассчитывай на зрительный контакт. Ты сношалась и с Оскаром, и со мной. Вот тебе и вся суть дела. А теперь, твою мать, давай, ищи решение. Валяй, вырабатывай.

«Искажение». Она ошарашенно смотрела на меня. «Перемотка». Даже ее коллеги уже не выглядели так самоуверенно, как прежде. «Клякса». И тут я оплошал: расплакался.

«Вдохновение».

Элис шагнула ко мне: казалось, она хочет меня обнять. Я предупреждающе поднял руку: не подходи! И тут Элис принялась все отрицать. Решила спасаться бегством.

«Изумление».

— Послушай, Фрэнк, — начала она, — ты сейчас в неважной форме, но поверь, никакого романа у нас с Оскаром нет, Откуда ты вообще это взял?

«Причудливый».

— Я случайно ответил на звонок, звонил Оскар и спросил, нет ли у тебя желания перепихнуться, а на дисплее твоего мобильника высветилось не «Оскар», а «Валенсия». Валенсия-то еще существует? И давно ты за моей спиной водишь с ним шашни? Все сходится: вы с Оскаром несете одну и ту же чушь про компанию, торгующую оружием, и даже в тех же отвратительных выражениях, типа: «Это очень пригодится для моего резюме». Теперь ясно: Оскар рассказал тебе про первичное размещение акций, хотя это была строго конфиденциальная информация; а когда я напрямую спросил его о ваших с ним отношениях, то сразу увидел: он врет. И еще одно, — выпалил я, — мне кажется, тот воробей меня весь день преследовал…

Эти слова привели мою слушательницу в полное недоумение.

Я понял: всему конец.

«Претендент».

— Тебя преследовал воробей? Что ты хочешь сказать?

— Хочу сказать, что он меня донимал целый день, черт его побери.

«Гипнотический».

— Откуда ты знаешь, что это один и тот же воробей, а не множество разных? — спросила она.

— Потому что этот ведет себя совершенно по–особому.

Порхает вокруг не так, как другие, его легко опознать. Нахальный, но веселый.

Нахальный, но веселый воробей.

«Дистиллированный».

Все кончено.

«Возбуждение».

Я не очень понимал, что кончено, но чувствовал: да, чему–то пришел конец. Хватка моя ослабела, руки разжались — пускай все катится в тартарары.

«Волнующий».

Во взгляде Элис сквозила жалость; коллеги укоризненно качали головами, словно наша с ней игра сорвалась из-за моего неправильного поведения: я исподволь вышел из роли.

«Мощный».

— Сделай глубокий вдох и подумай, что ты несешь, — сказала Элис. — Что–то тут не так.

«Строптивец».

Что–то не так.

Что–то очень не так.

«Удобный случай».

Она совершенно права.

«Интуитивная прозорливость».

— Ты права, черт возьми: что–то не так, — крикнул я.

«Экватор».

— Совсем не так, как надо, — еще громче проорал я. — Все не так.

— Что именно? — спросила Элис. — Что именно не так, объясни. Расскажи мне толком. Мне стало плохо, я судорожно искал верные слова; возле меня в воздухе плавали похожие на шары глазные яблоки жены и ее коллег; слишком трудно было все объяснять; и вдруг я услышал собственный спокойный голос:

— Элис, из–за тебя сердце мое сжалось в комочек — вот главная беда.

«Боковой удар». И я решил: пора спасаться бегством. В прямом смысле слова — дать деру. Я мчался изо всех сил, натыкаясь на встречных, и, наконец, добежал до машины; на багажнике сидел тот самый воробей. Я тронулся и по дороге стал просматривать эсэмэски. Ясное дело, все — от Оскара, но под псевдонимом Валенсия; прослушал и сальные голосозые сообщения: «Приветик, Элис, это я, перезвони мне: Орел сейчас в свободном полете, может, пообедаем? Там, где всегда?»

Зазвонил телефон. Ко мне пробивалась Элис. Я горько плачу, одна рука на руле, другой прокручиваю почту жены Перед машиной вспыхнул красный глаз светофора; не сбавляя скорости, я мчался дальше.

«Стоп».

Снова телефон.

«Уступите дорогу».

Звонила Элис:

— Слушай, Фрэнк, мне кажется, с тобой творится что–то очень неладное. Вернись, давай поговорим по душам.

Я уже не глядел на дорогу. Нечто шумное, слепя фарами, скрежеща железом, неслось мне навстречу; жестокая сила стремительно приближалась. В последний миг, помнится, в голове мелькнуло: «Все наперекосяк. Как ты могла? Хуже, чем сейчас, быть не может».[189]

УСЛОВИЯ И СОСТОЯНИЕ ЛИЧНОСТИ

Особенно если это твоя собственная жизнь, а ты даже не можешь вспомнить, кто ты.

Именно с этой проблемой я и столкнулся после аварии.

Я утратил собственную личность. Из меня ее вышибло на скорости 100 миль в час. Автомобилисты попадают в аварии в разных условиях. Тому парню повезло: он ехал на машине, которая известна своей эффективной системой безопасности. Я же ехал на машине, которая известна как полное дерьмо.

На скорости 100 миль в час его автомобиль врезался в мой железный драндулет, смял его в лепешку, оставив кучку металлолома. Моя личность тоже оказалась очень хлипкой: она мгновенно рухнула, успев, однако, напрочь стереть мои мысли, воспоминания и идеи, причем без разрешения автора; вместо них теперь белеет пустой лист.

Пустой лист — это я.

Меня зовут…[190]