Месть фортуны. Фартовая любовь

Глава 7. Месть «малины»

Пожив три месяца у Сивуча и Лангуста, Задрыга поняла, что теперь ее присутствие в Брянске не имеет смысла. Надо вернуться в Черную сову. И фартовать, чтобы было, на что учить «зелень», пополнять малину кентами.

Тревожило Капку и то, что от пахана давно никто не появлялся. И она не знала о Черной сове ровно ничего.

Насторожило ее и внезапное исчезновение из предела Олега. Он, словно привидение, растворился, не прощаясь. И Капка догадывалась, что этот человек станет искать Тоську. Возможно, он уже нашел ее. И тогда… Ох, и не пофартит Шакалу! Да и не только ему, а всей малине, самой Задрыге…

С такими невеселыми мыслями уезжала она в предел пахана. И, сев в купе вагона, вспоминала свой разговор со стариком-ученым, согнувшимся и стареющим над своими опытами на лесной поляне.

Он жаловался Капке, что тяжело ему работать одному, без помощника. А молодые люди неусидчивы. Им подай открытия сразу. Кропотливый труд не любят. Непоседливы и горячи. Живут эмоциями. О долге забыли. Ответственность им незнакома. Не могут довольствоваться малой зарплатой. Все ищут большие заработки. Вот и Олег ушел от него. Уволился. Куда подался — неизвестно. Даже не предупредил. Обидно, конечно. Но он уже не первый, кто бросил его вместе с работой. Конечно, трудно сводить концы с концами на мизерную зарплату. Но вот он сумел выжить и даже вырастил дочь. Только и она вышла замуж, обзавелась детьми, забыла о науке, — сетовал ученый.

Капка решила, приехав в Калининград, навестить Тоську ночью, расспросить о жизни, об Олеге. Нашел ли он ее?

— А может, они уже спутались? Может, высветила всех? Ведь неспроста от пахана никого не было! Если так — замокрю суку! И его! — выступили на лице красные пятна ярости.

Задрыга прямо с перрона поехала на хазу, помня адрес, названный стремачом. Увидела знакомого кента, сидевшего на пороге уединенного особняка, вздохнула. Зря переживала. Малина на воле, дышит.

Стремач, завидев Капку, нырнул в двери и тут же выскочил обратно вместе с Глыбой. Тот накинуть рубашку не успел. Забыл. Пошел навстречу, раскинув руки.

— Че так долго у плесени канала? Мы уж сколько дел провернули! — похвалился сразу. И, отворив двери, пропустил Задрыгу вперед.

Капка огляделась. В комнатах пусто.

— А где кенты, пахан?

— В деле! Фомку из лягашки достают! Попух, как падла! Вчера замели его на шмаре. Бухой возник к ней. Она с хахалем! Ну, нет бы смыться! Махаться стали. Соседи в лягашку брякнули. Замели обоих. Вместе с мамзелью. Сколько кокоток в пределе! Чего козел к одной приклеился — не врублюсь! Теперь Шакалу морока! Нам бы не высовываться! На дно залечь! Так эти паскуды один за другим лажаются!

— А кто еще фаршманулся? — насторожилась Задрыга.

— Король, падла! Его три дня тому от мусоров отбили.

— Тоже на шмаре влип?

— Этот возле подземки! Возник туда по делу. Хотел в кенты уломать пацанов. Для тебя! Короля они знают. Ну и похилял. Мы с ним стрему послали. Пахан настоял, как чувствовал. И все тут… Кайфово, что не один был. Размазали б, как маму родную. Не слинял бы сам.

— Откуда он пошел в подземку? С какой стороны?

— Все ходы менты стремачат. Мы уже смотрели. Ни одного без присмотра не оставили. Шныряют всюду. Самих пацанов трясут. И все про нас!

— Тоська вякнула! Она засветила!

— Нет ее в пределе! Нигде! К нам она не возникала. В хазе никто не дышит. Все на месте там. А «зелень» слиняла. Может, й не возникала вовсе. К ней форточники рисовались, и домушники. Мимо! — развел руками.

— А Митька возникал?

— Сестра его недавно ожмурилась. Схоронил. Видели на погосте. Один канал. Крыша у него поехала. Никто его не трясет. Не возникают менты. Шестерки наши наведывали. Он никого не узнает. Несет дурь какую-то! Кончился пацан. Заклинило тыкву. Как теперь дышать станет — кто знает? Дали ему комнатуху в центре. Выплакал, пока сеструха дышала. Теперь и это ему не по кайфу. У нас ему тоже канать ни к чему. В фарте — лишний. В дело не возьмешь. Сдвинутый — всем без понту.

— А сама она откинулась? — засомневалась Задрыга, задумавшись.

— Без булды! Да и кто бы ее мокрил? Зачем и за что?

— Чтоб пацана оторвать от подземной «зелени» и от нас…

— Он и так от всех откололся. А у его сеструхи чахотка была. Да и что он знал?

— Тоська совсем не возникала в пределе? — спросила Капка кента.

— Нет! Нигде не засветилась.

— Но кто подземку застучал?

— Любой мог лажануться! Прижали менты — и раскололись!

— Но почему теперь?

— И раньше трясли! Но не стремачили! Не хватали пацанов.

— Куда же смылась Тоська? — задумалась Задрыга и решила этой же ночью проверить квартиру девчонки.

— Смылась подальше от памяти. В какую-нибудь дыру забилась. Чтоб никто не надыбал.

— А вклады? Наследовала их?

— Вот этого не знаю! — развел руками Глыба.

— Пахану подкинуть надо. У Лангуста свои наколки везде были. В сберкассах — прежде всего. Без того не возникали к пархатым фраерам, не трясли вслепую! Да и в жэке пронюхать стоит — оформлена хаза на Тоську или нет? Коли полгода не возникнет — права теряет. Так Сивуч говорил, — вспомнила Задрыга.

— Ну и кенты у тебя! До нас такое не доперло! — сознался фартовый.

— Там пронюхаем ее нынешний адрес! Ведь за хазу платить надо! На холяву держать не станут. Откуда она высылает башли — они вякнут, — умолкла Капка. Увидела кентов, входивших в хазу.

Сконфуженный Фомка сразу в угол забился. Капка приметила громадный фингал под глазом. Хмыкнула в кулак, поняв, что вломили кенту уже фартовые, своя малина — за прокол.

— Как сняли медвежатника? — спросила пахана, улыбаясь.

— Опер не допер, кого сгреб. Послал кента двор мусориловки мести, вместе с тем хахалем. Сам — по нужде отлучился. Мы и выдернули Фомку. Через забор. Хахаль тоже смылся. В общем, проссал мент «декабристов». Теперь его с лягашки попрут.

Король молча подсел к Задрыге. Вглядывался в посвежевшее, округлившееся лицо. Капка заметно изменилась, израсталась в девушку. Ее уже невозможно было спутать с подростком. Она стала сдержаннее, все реже срывалась на крик. Научилась выслушивать даже брань, не перебивая.

— Не было у меня времени возиться с твоей «зеленью»! Не стоило с нею связываться! Башлей ушла тьма, а понту — ни хрена! Готовых кентов брать надо. С ними сразу в дело можно хилять! А пацаны? Вон, двое твоих уже накрылись! Свалили! А бабки потрачены и на них! Хрен воротишь! Да еще дергайся, чтоб не засветили! Все твоя дурь! Сама — малахольная и набрала сдвинутых! Зачем мозги с ними сушить? Вон, амнистия будет! Сколько кентов на волю выскочит! На десяток малин наскрести можно! И не канать в Брянске, а делами ворочать!

— Для того и возникла!

— Совсем меня вытрясла! Весь навар сгребла «зелени» под зад!

— Да уж не прибедняйся! — рассмеялась Капка. И Шакал умолк. Дочь впервые не хотела спорить.

Расспросив Задрыгу о Сивуче и Лангусте, пахан отмахнулся от Капкиной подозрительности в отношении Олега. Сказав, что будь тот чекистом, никогда, ни под каким предлогом не засветился бы и не показался Капке на глаза.

— Выбрось пустое из кентеля. И не теряй время на холяву. Посей про откольников. Не дыбай их. Вот мы в Черняховск линяем. Наколка указала! Сорвем навар! А потом махнем в Питер!.Там кентов заклеим. Вместе фартовать будем! Как раньше! Пока твоя «зелень» дозреет! — предложил пахан. Он рассказал дочери, в каких делах была малина.

— Ты была в центральном универмаге и секешь, что подобраться к нему без понту. Подземку тогда еще не секли повсюду. Но не хотелось взять пацанов. Дело это им не по зубам. Да и проколоться на них могли. Решили сами сорвать куш, — вспоминал пахан.

— Да еще пронюхали, что башли целы! За два дня! В сейфе готовые лежат! Грузчики наколку дали! А знаешь, как обломилось? Через подвальный люк, что во дворе. Всего-то и делов — псину убрали! Громадный кобель был, как наш Король. Глыба даже мокрить его не стал. Суку раздобыл. Шмару для стремы!

Кенты хохотали на всю хазу.

— Та сука свое дело туго знала! Она не захотела флиртовать без навара. Недаром в притоне канала — в стремачах. И была подружкой бандерши. Та и дала ее Глыбе напрокат — за четвертной. Но взяла слово с кента, что вернет живую…

— И не испорченную всякой падлой! — подал голос Тундра.

— Короче, тот кобель не устоял. Даже не оглянулся на плесень, что дремал в будке. Задрал хвост и ходу за сучкой! Та его, не будь дурой, в притон приволокла. А там — кайф! Хамовки — прорва! Кобель нюх посеял. Как приклеился, линять ни в какую не хотел. Мы тем временем — в подвал! Оттуда — на склад! Все

тряхнули — и ходу! Старик кемарил на свое счастье. Мы его не тронули. Все без шухеру! А навар — файный!

— Почту выскребли! Сберкассу при ней — тоже! Аэропорт! Но тут кенты! Я с ними не возникал. Сами управились кайфово! — рассказывал пахан, добавив, что вместо него в этих делах был Король. Потому его доля самая наваристая.

Пахан смотрел на Капку, ждал, что потребует положняк Короля, но та не попросила.

— Мне стремач вякнул, что ты сфаловал новых кентов для моей малины. Где они?

— В другой хазе канают. Всем вместе не стоит дышать. Так неприметней и спокойнее.

— И все же узнай о Тоське! Прошу тебя! — подошла к пахану Капка.

— Завязывай на дуре! Отвалила — посей ее! — потребовал Шакал жестко. Задрыга вздумала узнать сама. И вечером, сказав, что хочет прошвырнуться по пределу, вышла из хазы. Следом за нею в темноту сумерек нырнул Король.

Подхватив Капку под руку, спросил не очень уверенно:

— Не помешаю?

Задрыга хотела вырвать свою руку, прогнать медвежатника, но внезапно приметила двоих милиционеров, идущих навстречу. И пошла спокойно рядом с Остапом.

Милиционеры, даже не оглянувшись, прошли мимо. А Капка с Королем спокойно дошли до центра города, к дому, где жила Тоська. В ее окнах увидели свет и решили заглянуть.

Дверь им открыла пожилая женщина. Седые волосы, собранные в пучок, приколоты к голове. Линялый халат — широк не по размеру. Глаза больные, усталые.

— Вы Тосю ищете? Друзья? А как же ничего не знаете? Приезжие?

— Нет! Мы местные! Дружили когда-то! А где она? — спросила Капка.

— Да вы проходите! Чего на пороге топтаться? Тем более — друзьям! У нас их так мало осталось! — провела в квартиру Капку с Остапом. Предложила присесть. Загремела чайником, чашками.

— Вы ей кем приходитесь? — полюбопытствовала Капка.

— Опекунша ее! Меня горсовет назначил.

— А Тося где?

— Родители сыскались. У них гостит. Уже второй месяц. Поехала на неделю. Да, вишь, понравилось! Может, совсем у них останется.

— Откуда они взялись? — изумилась Капка.

— Уж и не спрашивайте! — смахнула слезу.

— Столько лет моя дочка растила Тоську! С грудной вынянчила до барышни! Ее подкинули к нам. А когда выросла — нашлись родные! Где раньше они были?

— Выходит, вы бабка?

— Ну, в каком-то роде! Я ведь тоже иногда оставалась с девочкой. Она и болела. И одна боялась оставаться. Как родную растили, — вытирала слезы женщина.

— А как ее родня нашла?

— Приехал какой-то парень. Она его знала. Он ей сыскал ту родню. Уж и не знаю, кто он и где работает? Тоська дала телеграмму. Ей пришло письмо, позвали к себе. Она и поехала. Известное дело — чужая кровь! Сколько ни расти, своею не станет…

— А как того парня звали? — перебила Задрыга.

— Олегом, кажется, назвался.

— Значит, вам самим приходится теперь за квартиру платить?

— За все, детка. А велика ли моя пенсия? Еле на хлеб хватает.

— Обидно вам, конечно! Сами даже не приехали! Стыдно, наверное, на глаза вам показываться? Письмом отделались! Ох, и зря Тоська к ним поехала! Я бы не простила их! Выбросили? Все! Какие могут быть отношения? Интересно, а где они живут? Наверное, избавились от Тоськи и уехали подальше отсюда?

— Не знаю, детка! Мне она ничего не сказала! Да только, чую я, долго с ними она не заживется! Характер — не сахар! Намучаются, как и мы! Она им все со временем припомнит. Это точно! Неблагодарный человек.

— Когда вы ее ждете? — перебил Король.

— Ее определил горсовет на курсы швей-мотористок, чтоб без дела не моталась. Занятия вот-вот начнутся. Жду со дня на день. Ну, а надумает там остаться, опять же приедет. Деньги туда переведет, квартиру обменяет. Мне она ничего не оставит. Я и не жду. Мои дети наживали, а достанется чужому человеку. Потому что ее они удочерили и записали на свою фамилию. Меня лишь опекуншей признали. До совершеннолетия. Тогда она может и деньги с вклада снять. Сама. Без меня. Все сразу. И только видели Тоську…

— Вы даже не слышали, откуда ей письмо пришло? — деланно удивилась Задрыга.

— Где уж там? Как кошка сало прятала от меня письмо.

— Олег к ней часто приходил?

— Всего один раз! А вы его знаете?

— Видела случайно. С Тоськой говорил. На улице. Она и познакомила с ним.

— А курсы эти где будут? В порту заниматься станут или в Доме офицеров?

— Нет, на швейной фабрике! Там — сразу к делу приучат.

Два месяца — практика, потом — работа. А вы с чего так интересуетесь Тоськой?

— Может, тоже в швеи пойду? Вот и спрашиваю заранее!

— А где вы с Тоськой познакомились?

— В подземке!

— Ах! Вот оно что?

— Да я ее не оправдывала. Уговаривала домой вернуться. Она у вас ни голода, ни холода не знала, хоть и чужая. Иная родня того не даст, — подыгрывала Капка бабе. Та подобрела, поставила чай, положила пачку печенья.

— Угощайтесь! — села напротив Капки. И посмотрела на нее глазами той, какую убила Задрыга здесь, в этой комнате.

Капка, сделав глоток чая, поперхнулась. Долго не могла откашляться. Женщина подала воды. Глотнув, Задрыга боялась глянуть в лицо. Заторопилась уйти.

— Что мне Тосе сказать, кто ее спрашивал?

— Валя искала, передайте ей! — бросила на ходу. Король поспешил следом.

Едва свернули на центральную улицу — навстречу целый наряд милиции.

— Ваши документы! — подступил пожилой майор к Королю.

— Какие документы? Вытащил жену прогуляться! Месяц женаты, а наедине не удается остаться. Родни полон дом. Все время на глазах… Дай хоть уединиться. Ведь сам мужик! Ну, кто выводя бабу, паспорт с собой берет? Не думал, что вас встречу. Тут до сквера рукой подать. Хоть посидим на лавочке вдвоем.

— Ладно! Идите, молодожены! Пропустите их, ребята! — скомандовал патрулю.

— Смотри, спину жене не заморозь! — отпустил кто-то вслед казарменную шутку, и наряд, громко рассмеявшись, пошел по улице, топоча кирзовыми сапогами.

Остап обнял Капку, та выдохнула комок страха, подкативший к горлу.

Они шли по улице, оглядываясь по сторонам. Надо было успеть вернуться вовремя. Малина решила сегодня уехать в Черняховск.

— Предъявите документы! Почему нарушаете режим и выходите так поздно на улицу? — подошел морской патруль.

— В гостях задержались! На дне рождения! Больше не будем! — проворковала Капка голубиным голоском.

— Где живете? — спросил уже более мягким тоном капитан, осветивший лицо Задрыги ярким лучом фонаря.

— На Герцена!

— Может, вас подвезти? — глянул на пустынную улицу.

— Не стоит! Мы сами дойдем!

Их снова пропустили. Но Король уже начал нервничать;

— Давай в проулок смоемся. Надоело нарываться.

Едва свернули в тихую улочку, их обступила свора шпаны

— Стоп, бабочка, мотылек наш залетный! — схватили Задрыгу чьи-то сальные руки. Потное лицо, приблизившись к уху, шепнуло тихо:

— Пошли со мной ненадолго!

— Отваливай, кенты! На законников наезжаете! — сказал Король.

— Какие законники? Эта — фря — фартовая? Ха-ха-ха! Тогда я — кровник царю! — рванули с Капки жакет.

— Она — дочь Шакала!

— Да хоть самого льва! Баба она и есть баба! — хихикнул кто-то рядом.

Капка вышла из себя:

— Ну! Держись, падлы! — рявкнула так, что мужик протянувший руки к ее груди, отпрянул и присел.

Задрыга набросилась на длинного, худого мужика, ударила дуплетом в пах и в челюсть. Потного, рыхлого — сшибла с ног ударом в солнышко и по горлу — ребром ладони добавила.

Король, сорвав с земли двоих за шиворот, стучал их лбами друг в друга. Ему в спину попытался воткнуть нож совсем молодой парень. Капка заметила, налетела молнией. Выбила нож, поддела в подбородок, упавшему наступила ногой на горло. Слегка подпрыгнула. Почувствовала хруст. Соскочила и догнала убегающего в подворотню пожилого стопорилу. Тот резко повернулся, метнул нож. Капка пригнулась. Головой ударила в дых. Мужик рухнул на землю, раскинув руки.

Трое наседали на Короля. Тот отбивался ногами и кулаками.

Задрыга вытащила нож. Метнула.

— А-а-а, сука! — заорал мужик, падая.

Двое оставшихся оглянулись. Бросились к Капке. Король успел прихватить здоровенного детину. Подцепил на кулак, но не свалил. Задрыга тем временем все пыталась достать тщедушного, верткого парня. Едва она теснила его к стене, тот изворачивался, ускользал. И доставал Задрыгу сбоку хлестким кулаком. Он внимательно следил за каждым ее движением и умело увертывался от расправы.

— Замокрю, паскуда! — загоняла его в угол. Но тот снова ускользал, выматывал Капку. Та наскакивала на него со всех сторон. Но парень умело уходил, словно дразнил фартовую.

— Пидер облезлый!

— Шмара гнилая! — услышала в ответ.

— Распишу пропадлину!

— Сначала я тебя натяну! Вот на это! — похлопал себя ниже

живота. У Задрыги в глазах потемнело. Так нагло с нею никто не решался разговаривать. Она вырвала из-за пояса нож, но парень заметил и тут же нырнул в темноту угла, заманивая туда Капку.

— Блядский выкидыш! — едва угадывала фигуру парня.

— Сейчас тебя уделаю! — услышала в ответ и тут же почувствовала больной удар в плечо тяжеленным булыжником. Капка упала, ударившись затылком о булыжник, выронила нож. И почувствовала на себе цепкие руки.

Она слышала, что и Короля загнали в тесный угол. Он никак не может вырваться и помочь ей.

Капка хотела вскочить, но оказалась накрепко придавленной к земле. Кто-то держал ее, словно в клещах. Она не могла пошевелиться.

— Попухла? — почувствовала, как чужие пальцы сдавили грудь. Мнут их сопя. Вот рука полезла вниз, рванула юбку. Капка задергалась из последних сил.

— Куда? Не трепыхайся, сучка! — услышала треск разорванной юбки.

Попыталась ударить в лицо головой, но из глаз будто искры посыпались.

— Не мешай, зараза! — услышала в самое ухо. И почувствовала, как сдирают с нее белье.

— Да держи ты ей ходули! Лягается, падла! После меня на ней поездишь!

Капка поняла, в чьи клешни попала. И уловив последний миг, поддела коленом в пах, сильно, резко. Стоявшего рядом на корточках долбанула ногами в лицо. И тут же налетела на того, какой собирался обесчестить. Он катался по земле, еле сдерживая вопль. Задрыга нагнулась, выбила пальцами глаза. Наступила ногой на пах. Подняв нож, воткнула его в живот воющему комку.

— Канай, падла!

— Задрыга! Это я — Генька! — услышала стихающий голос. И только тут вспомнила парня, с каким вместе училась у Сивуча.

— Прости, — то ли послышалось, а может, и впрямь сказал умирающий.

— Прикончи шустрей…

Но Капка не оглянулась. Вырвав нож из живота Генки, тут же метнула в спину здоровяка, загнавшего в угол Короля.

— Хиляем! — схватила Остапа за руку. Тот еле держался на ногах.

— Сваливаем, Задрыга! — поплелся рядом, опустив голову. Вся его рубаха была в крови. Лицо в синяках. Капкина одежда изорвана в клочья.

Когда они пришли на хазу, малина уже уехала в Черняховск. Их не стали ждать.

Стремами сказали, что пахан обещал вернуться через день, если все будет «на мази».

Старый шестерка, какого Шакал взял из местных бичей, живо согрел воду. С сочувствием смотрел на Капку и Короля, вздыхая спросил:

— Где же это вас так отделали?

— Шпана! На кодлу нарвались! Оборзели, падлы! — ответила Задрыга.

— Ну, эти — перхоть! Вернутся кенты, устроят «баньку». Лишь бы не менты!

Король никак не мог содрать с себя рубашку. Задрыга помогла и содрогнулась. Как избит и исполосован ножом Остап…

Стало неловко, что покрикивала, торопила его дорогой, высмеивала и подтрунивала над ним. Он молчал. Ни слова в ответ.

Капка промыла ножевые раны. Смазала их бальзамом, сделанным по рецепту Сивуча. Сделала примочки на лицо, снимающие любые синяки за три часа. Уложила его в постель.

— Не уходи. Побудь рядом. Ругай, кляни, я заслужил того, только не уходи! — попросил Капку тихо.

Задрыга умылась. Переодевшись в спортивку, сидела перед зеркалом. Подкрашивала ресницы, брови, губы.

— Надо проучить шпану. Навек отбить охоту на законников наезжать! — повернул голову Остап.

— Теперь уж завяжут! Ты знаешь, кто с ними был? Зелень Сивуча. Мы вместе учились. Почему он у шпаны оказался? Из малины, верно, выперли? То-то я с ним не могла сладить. Будто сама с собой махалась.

— Тебе его не жаль?

— Кого? Геньку? Ничуть! Мы учились вместе. Но никто ни с кем не кентовался! Не заведено было, не принято. Да и с чего мне жалеть его, если полез? Вот и нарвался! Припутала козла! — ответила не сморгнув тазом.

— А меня вспоминала в Брянске?

— Некогда было пылью кентель забивать. Не до того…

— Зато я всегда тебя помнил!

— Даже у шмар — в притоне?

— И там!

— Ну и хмырь! — усмехнулась Задрыга.

— Капля, я люблю тебя!

— Дрыхни. Не вякай пустое! — осекла, нахмурившись, и отвернулась.

— Пора нам с-тобой из фарта линять. Вон как шпана отделала обоих! Как барбосов выдрала, — грустно вздохнул Король.

— Линять из малины? Куда?

— Земля большая, место сыщем всегда! Было бы желание! — смотрели на Капку глаза через щели в тряпках.

— Земля большая! А места мало! Как дышать без закона, без малины? — удивилась Задрыга.

— На земле не одни законники! Есть обычные люди.

— Фраера? Да разве они живут? Ты что?

— Они бывают счастливы, Капля! По-настоящему счастливы! Хотя у них нет столько денег и барахла, нет рыжухи. Зато им никто не мешает любить, иметь детей, свои семьи, свои дома, а не хазы. Они не боятся ни воров, ни милиции. Первым — отнять нечего. А ментам — придраться не к чему.

— Ну и что это за житуха, что за дом, в каком вору глянуть не на что? Это ж нищая хаза!

— Но она счастливее и светлей тех, в каких мы канаем. Там тихо и спокойно. Никто не обидит, не обзовет, не унизит Там — все верят и любят друг друга. Помогают и живут вместе. Делят поровну хлеб и тепло. А что человеку нужно больше?

Капка поневоле заслушалась. Повернулась лицом к Королю.

— Откуда ты знаешь, как живут фраера? Я в подземке слышала совсем другое!

— Капелька, я сам так жил. О себе рассказывал. О своей семье! Те, кто в подземке — не всего света дети! Им — не повезло! Но есть и другие. Ты видела их повсюду. Да не хочешь замечать! Несчастные не поют и не смеются. Оглянись, увидишь улыбки вокруг. Плачущих — меньше. Поверь мне!

— Ну чего жужжишь, как муха на стекле? Не смогу я дышать без фарта! Без малины. Я же кто? Дочь пахана!

— Капля! У фарта есть другое мурло! Оно очень страшное! Не по плечу тебе! Не приведись увидеть его!

— Чем пугаешь?

— Есть зоны на дальняках! Холодные снега! Есть сырость — мокрее дождя! Есть горе — хуже смерти! И это все, чем кончается даже самый удачливый фарт. Когда ты там — на Колыме — останешься совсем одна, среди зэчек. Когда каждая из них будет помыкать тобою, как последней дешевкой или шестеркой, ты вспомнишь меня и этот день. Но будет поздно. С таким уже сама не раз столкнулась. Всему свое время, Капля! Линяем!

— Сдвинулся! С чего бы это? Хочешь, сам сваливай! Меня не фалуй. Я фартовая — до гроба!

Король вздохнул тяжело.

— Куда я без тебя? Подожду еще! Может, одумаешься? А нет, накроемся вместе иль в разных зонах откинемся, как повезет…

— Ты вякаешь, счастливо канают фраера! А возникаем мы! Тряхнем! И все счастье накрылось. Где радость и улыбки со смехом? Сплошной вой стоит!

— Случается, Капля, такое! Но там, где люди любят друг друга, дорожат жизнями. Остальное — нажить можно!

Они еще долго спорили бы, если б не вошел в это время шестерка, неся в руках завтрак для законников.

— Поешьте, родимые! — пригласил к столу, не зная ни правил, ни закона, как Бог на душу положил. И присел к печке, погреть старые кости, не подозревая, что в присутствии этих — ему даже стоять надо было не дыша.

Капка нахмурилась. Но Король, обняв ее, шепнул на ухо:

— Стерпись, уважь старость. Так среди людей положено. Смирись, Капелька! — и та согласилась не заметить неуважение к своему званию.

— Холодно на дворе? — спросил Король старика, тот вытер слезящиеся глаза:

— Да, зябко! Плечи пробирает. Видать, к ночи будет дождь.

— А семья у вас есть? Старуха, дети, дом — имеются? — тормошил шестерку.

— То как же? Как у всех! В Озерске они живут. При своем доме, при скотине и огороде! С земли харчатся! Бабка моя нынче внуков растит. Их аж пять душ! Трое — в школу ходят. Старший — Славик — в седьмой класс пойдет нынче. А младшая — Ксюха — ей четыре сравнялось. Дети работают. Им недосуг с детьми возиться. Так вот бабка — при деле. Зато со скотиной и огородом — невестки управляются. Две их у нас. Одна — Настенька! Другая — Маринка! Вот с этой я не поладил сразу. Змея — не баба! Сколько ни дай — все мало. И сама лишнего куска не сожрет. Все тютелька в тютельку готовит. Приди вечером — подавиться нечем будет! Чтобы ничего не пропало. Все под обрез. Мне другой раз закусить было нечем. Ну и сбесился я! Учинил им погром! Той змеюке нашей! Она ревизором работает в мелиоводстрое. Уж я ей все вылепил в бельмы бессовестные! Она— с воем к матери своей сбежала! Ну, сын мой — Васька, с неделю покряхтел один и не выдержал, стал на меня выступать, недовольствие высказывать. Я его кулаком по горбу! Он на меня «полкана» спустил. Мол, я ему семью разбил! Вишь, чего придумал? А старуха — в слезы! Мол, родные, опомнитесь! И за сына вступилась. Ей внуков жаль. Маринка не захотела вертаться, покуда я в доме. Ну, вижу, лишним стал. Собрал свою котомку, с какой с войны пришел, и вышел с избы. Никто меня не вертал, не отговаривал, ни о чем не попросил. Обидно стало. Решил уйти, куда ноги приведут. Так-то и приехал в Калининград. Там познакомился с алкашами, сам таким чуть не стал. Все пропил, что было. А чего жалеть? Сегодня усну, а утром где проснусь? На том или на этом свете? Никто не знает. Ну, а тут добрый человек сыскался. Ваш главный. Приглядел меня. Я тверезей всех был.

Знамо дело! Свое пропил, на чужое рот не разеваю. Не свыкся пока. Он меня подозвал. Поговорил уважительно, не матерно. Предложил у него пожить при деле. Я решил попробовать. И вот уж третий месяц с ним. Целых тыщу рублев дал. Я их бабке послал. Себе стольник оставил. На одежу. Отписал старой, чтоб отдельный дом приглядела к моему возвращению. Сказал, что грузчиком работаю в порту. Только они такие деньжищи получают. Вот мои с ума сойдут! Пожалеют, что с дому выжили. Думали, я только самогонку жрать могу? Ан вишь, покуда еще в кормильцах состою! Не пропащий навовсе! Рано меня на мыло списывать! Накось, выкуси, Марина! — свернул сухую маленькую фигу и покрутил ею, как шилом.

— Ваш главный обещал мне и на похороны дать. Чтоб не попрекала меня мертвого — ревизорша наша! Не хочу с ее рук есть и видеть стерву не желаю! Вот заработаю — отделюсь от сынов! Сам себе хозяином заживу! С бабкой своей! Акулинушкой! Как стосковался я по ней — по своей оглобле! Я ж с нею уже больше полвека прожил. Не думал, что так приключится. Ну, да ништяк! Ненадолго расстались! С войны вернулся живым. Бог даст, и тут ворочусь.

—: Дед! А признайся честно, часто бабке изменял? — спросил Остап улыбаясь.

— Ну, тут по молодости чего не было? А в года сурьезные вошел, перестал баловать! Мужик — не жеребец! Об имени думать должон. Своем и семьи! Так-то!

Капка слушала молча. Ей не верилось, что этот старый, тщедушный дедок, греющийся у печки, способен на любовь. Да еще на такую долгую.

— Дед! А ты счастлив был со своею старухой? Вот если б заново родился, женился на ней? — спросила Капка шестерку.

— Только на ней оженился бы! На своей голубушке — Аку- лине! Ни на какой другой. Она — самая лучшая! Второй такой — в свете нет!

— А ты ее часто бил?

— Никогда! Боже упаси от такого стыда! Что ж это за мужик, какой бабу колотит? Это ж грех! Баба рожать должна!

— И не ругались со старухой?

— Нет! Ладили без того. Умели уступать.

— А теперь бабка зовет тебя?

— Да вот, приезжают люди с Озерска. Я их спрашиваю про своих. Живут спокойно. Но бабка, так передают, скучает по мне. Ждет, когда ворочусь в дом. Даже Васька, меньшой мой сын, у какого в бабах ревизорша, тоже умнеть начал. Пристращал свою — разводом, если рога выставлять будет. Теперь хвост поприжала. Надолго ли только?

Стремач, робко заглянувший в хазу, позвал старика наружу. А Капка с Остапом снова остались наедине.

— Вякни, с чего тебя в откол тянет? — спросила Задрыга.

— Тебе шестерка трехнул про все.

— А что ботал? Из своего дома свалить пришлось на старости! Никто не остановил его. Вот тебе и любовь! Откинься дед, закопать было б некому! Столько прожить, а под старь в бичах канал. Разве это счастье? Я б такого не хотела!

— Капля! Дышат семьи по-разному! Это от самих зависит. А шестерка, что с него взять? Свой век прожил, — насторожились оба, услышав во дворе особняка громкий чужой голос. Король выскочил из хазы через окно, подумав, что во двор заявилась милиция. Он подал руку Капке и, выхватив ее из окна, помчался под склон.

— Да стой же ты! Дай пронюхать, кто возник? В хазе общак! Секешь иль нет? — остановила Капка и вернулась к дому. Осторожно обошла его сбоку. Заглянула во двор, вскоре позвала Остапа.

Зажимая ладонью рот, чтобы не расхохотаться громко, указала во двор.

Полная, высокая старуха, в длинной черной юбке и в линялой кофте, стояла посередине двора, держа под мышкой старика- шестерку. Тот дергал ногами и был похож на состарившуюся куклу, какая долго валялась в пыльном углу. Но вот о ней вспомнили…

— На стари лет блукать вздумал, срамить нас! Ишь, забот- чик! В заработки подался! Я ж думала, что ты к дочке в гости поехал. А ты — в ханыги скатился? Даже исподнее пропил? Вон как схудал! Сущий шкелет остался!

— Акулька, спусти на земь! — требовал дед.

— Лысый озорник! Все глаза выревела, когда мужики рассказали, каким тебя видели! Иль ты бездомный? Иль в доме места тебе не достает? Чего бедокуришь? Пора уж остепениться!

— Поставь на ноги! — твердил старик.

— Сбирай котомку! Поехали домой! Дети без присмотру остались нынче! Скотина неухожена! А я тебя тут разыскиваю через пропойц! Стыд и страм! Весь провонялся, будто в хлеву родился! Живей надевай свое и поехали, луковичка моя облезлая, — целовала старика в лысую макушку, впалые щеки, худые плечи.

— Маринка-то как нынче? — подобрел шестерка, устроившись на руках удобнее, обняв жену за шею.

— Кается, окаянная! Клянется никого не забижать! И за тобой ходить! Просит низко — в избу воротиться!

— Деньги получила?

— То как же! Корову на них купили! Справную! Два ведра молока дает! Молодая! Вторым телком ходила! Теперь и деньги в доме всякий день. И в молоке, хоть купайся! Низко кланяются тебе все за подмогу такую. И все ж в дом живей вертайся. Без коровы мы прожили бы, а без тебя — нет! — опустила на землю.

Старик засеменил в дом. Там, в сенях, стояла его котомка. Ее не надо было долго собирать. Сунуть в нее пару рубашек. И все готово. Но…

Капка вспомнила обещание пахана дать старику на похороны.

И придержала деда, попросила подождать. Посоветовавшись с Остапом, дала уходящему тысячу рублей, чтоб не вспоминал лихом.

Дед долго благодарил Капку. Уходя, пожелал ей хорошего мужа и ребятишек, таких, чтоб и душу, и старость согрели.

Задрыге даже обидно стало. Не удачу, не наваров, не много лет в фарте, а как обычной фраерихе, словно в лицо плюнул напоследок, испортив Задрыге все настроение.

Король снова лег в постель. Глубокий порез на плече не затянулся. Капка смазала его бальзамом. И только хотела лечь спать, стремач вошел, сказал, что к ней просится подземная «зелень».

В хазу вошли Борис и Толик. Растерянные, испуганные. Оба затравленно оглядывались по сторонам.

— Задрыга, беда случилась! Те ящики, что твой пахан закопал в дальней штольне, исчезли сегодня ночью.

— Как? — словно током пробило девчонку. Холодный пот покатил по спине ручьями. Она покачнулась. Заломило в висках.

Задрыга знала, в этих ящиках было музейное золото. Его берегли пуще глаза. О нем не забывали ни на минуту. Им дышали и гордились все кенты Черной совы. Его навещали.

Капка считала его своим, ведь именно она указала на него. Сколько кентов потеряла малина из-за этой рыжухи! Сколько сил и нервов отдали, чтоб сберечь его для себя! Лишиться музейки значило остаться без общака. Оно было запасом, какой могли пустить лишь в самом крайнем случае, случае непоправимой беды.

— Не знаем! Мы в эту штольню давно не ходили. Незачем было. А когда нас стали повсюду пасти, мы решили выскочить через дальнюю штольню, о какой все забыли. И когда глянули, там, где были зарыты ящики, — пустая яма. И плита к стене сдвинута. Ее только сильные мужики могли принять. Нашей кодле не одолеть. Сил не хватит.

— А Шакал? Где он! Может, сам взял? Ведь чужие не могли прознать!

— Да нет же! Нас обязательно предупредили бы! — не поверил Толик.

— Тогда не знаю! — развел руками Борис.

Капка смотрела на них ошарашенно, не веря в услышанное:

— Да вы что? Совсем съехали?! — заорала так, что стекла дрогнули.

— Всех! До единой падлы замокрю, если не сыщете и не вернете на место! Никому не дам дышать! В куски разнесу! — синели губы и лицо.

— Мы откуда знаем, кто спер ящики! Мы даже не знали, что в них лежало? — дрогнул голос Бориса.

— Как просрали, так надыбайте! Иль на холяву вас харчили?

— Хамовку за приморенье давали, когда вы у нас от лягавых тырились, канали в мраморном зале! А за ящики — не ботали. Нам даже не трехали про стрему! И не наезжай! Вломить мы тоже умеем! Сама секла! — злился Борис.

— Падлы! Козлы вонючие!

— Кончай, Задрыга! Не доводи! — начинал злиться Толик и оглянулся на дверь, в какую заглядывал испуганный стремач.

— Давайте вместе подумаем, кто увел их? — предложил Толик.

Король, поняв, что выспаться ему не придется, уже встал,

оделся, курил у окна нервно, внимательно слушал разговор, наблюдал за Капкой.

Та долго не могла взять себя в руки. Сквозь стиснутые зубы девчонки вырывались проклятия и ругательства. Она теряла контроль над собой и не способна была что-то обдумать или предложить. В ней кипело бешенство, граничащее с безумием. Не остановить, не отвлечь — значило позволить Задрыге дойти до последней точки кипения. А уж каких дров тогда она наломает, оставалось лишь предполагать.

— Успокойся, Капля! Без твоего кентеля нам не обойтись. Давай подумаем, кто увел? Если менты — оно всплывет скоро. Снова снимем. Если местные — прижмем и тряхнем. Но как пронюхали? Через Толика или Тоську? Кто вякнул? Свой навар мы вернем. Это заметано! Клянусь волей! Лишь бы ты успокоилась. Главное, из нашего предела не увезут, — обнял Король Капку за плечо. Прижал к себе:

— Держись, кентушка! Навары будут. Себя бы уберечь! Да ради тебя я по камню мусориловку разберу, а навар достану! Клянусь волей!

Задрыга, глянув на него, слабо улыбнулась. В глазах зажглась надежда, что не все потеряно.

— Зачем я связалась с этой «зеленью»? Прав был пахан — мороки много, понту — мало. Все — завязываю с подземкой! Навсегда! — дала слово сама себе.

— А мы и без вас канали! Не шибко осчастливили! Не гоношись! Без вас не сдохнем, — встали пацаны. И не прощаясь, не оглядываясь, пошли к двери.

Капка не стала их задерживать. Ни на их помощь, ни на совет она уже не рассчитывала.

Когда, мальчишки ушли, Задрыга попросила у Короля сигарету. Затянулась дымом до самых пяток, молчала.

— Конечно, это прокунда Тоськи. Ее прокол. Она рыжуху высветила своему хахалю. Дура! Раскрыла пасть! Ну я ее ей захлопну навсегда!

— Вот это не стоит! Если верняк, что Тоська высветила музейку, то взяли рыжуху чекисты. Не кто иной! И теперь нас на нее, как на живца, припутать захотят! Секи! Выставят в музее. Своих стремачей подсунут. Круглыми сутками будут там околачиваться, чтоб нас схомутать, накрыть разом! Ментам не поверят. Однажды прожопили, — предположил Остап.

— А может, Митька? Вдруг он, шибанутый, вякал в бреду. И про музейку… Либо под навар сфаловали засветить. Что взять со сдвинутого? Много ли ему надо? — продолжил Король.

— Сама «зелень» с голодухи могла накол сделать. Припутали одного-второго, хамовку дали, пообещали не дергать, харчить. Они и растрепались про ящики. Ведь нас надыбали! А мы не могли к ним прорваться! Надо было колонуть, как сумели нарисоваться сюда средь бела дня? Если их даже ночью пасут менты. Хотя теперь уж, видно, сняли свою лягавую стрему? Нечего стало пасти, — размышлял Король вслух, меряя хазу крупными, нервными шагами.

— Как пахану вякну? Он же замокрит меня за такой прокол! — курила Задрыга, дрожа всем телом.

— Я вякну! Не все потеряно! У пахана — жив общак Лангуста и его личный! Пусть утешится. Трехну, что оттуда доли не потребую, покуда музейку не воротим.

— Как ее достать, если не знаем, где она? Да и не выставят ее теперь. Зассут прокола, — опустила плечи Задрыга.

— Послушай, что со мною было в самом начале фарта. Схожий случай, — рассмеялся Король и продолжил, подсев к Капке совсем близко.

— Тогда мы тряхнули свадебный салон в Таллинне. Ну, вякну тебе, всякое я видывал. Но такое! У кентов шары на лоб полезли! Ожерелья, диадемы из бриллиантов, обрамленных в платину! Браслеты! Им цены не было! А перстни, кольца, серьги, кулоны! Мы мозги посеяли, пока зырили. У бывалых кентов слюни побежали. Ну, мы и вломились ночью. Шасть к сейфу. Открыл я его, выскребли дочиста и сделали ноги! Я тогда офонарел от удачи, такое не часто обломится! И решили смыться с этими сокровищами подальше. Чтоб никго не припутал. А на юге вздумали толкнуть браслет одному деляге, воротиле из Армении. Он там с молодой блядешкой канал. Бухал каждый день, как последняя падла. Ну, возникли к нему. Вякнули, мол, кули своей шмаре. И назвали цену, — усмехнулся Король воспоминаниям.

— Глянул мужик на тот браслет, провел по нем пальцем, видим, головой качает. Не хочет брать. Спросили его — почему? Он и ответил:

— Туфта!

— Мы не врубились, что он туфтой облаял? Деляга и вякнул:

— Не бриллианты это! Подделка! Дешевка! Отваливайте вместе с ней. Моя девка хоть и потаскуха, такое не наденет…

— Мы не поверили. Вякнули, где взяли. Он еще громче расхохотался и трехнул:

— Кто же на витрину бриллианты выложит перед толпой. Это ж дурака дразнить! На выставке лежали точные копии тех украшений, какие у них за сотней замков хранятся! И если кто- то собирается всерьез их купить, тому приносят подлинник. А для толпы — фальшивка! Да, красивая! Но не оригинал! Никогда не хватайте с витрины, выкладки, из сейфа в подсобке. Там — «липа». Ее лишь для вида охраняют. Мы тогда не знали этих тонкостей. И спросили, как отличать бриллиант от подделки. Он нам ботнул, что настоящий бриллиант, когда проводишь пальцем по граням, кожу сечет. И палец от него гудит. Я в этом вскоре убедился. Вынес армянин перстень. Свой. Предложил испытать. Мы и сравнили. Даже совестно стало. Вышло так, вроде мы надуть его вздумали. Но он не обиделся. Допер, что сами лажанулись.

— Куда же дели те украшения? — спросила Капка смеясь.

— Грузинам толкнули! За хорошие бабки! Они там мандарины продавали! Откуда им было знать то, чего не усекли даже мы. Эти у нас все расхватали. Да и какая им разница, что носить в горах? Кто их там видит? Армянину отбашляли, чтоб не заложил нас, пока не продадим. Ну и смылись по-тихому. В накладе не остались. Зато по витринам больше не шмонаем товар. Зареклись навек.

— Не доперла, а при чем наша рыжуха? — изумилась Капка.

— То была витрина! А мы из вагона отбили у охраны. То, что для выставки в музей везли!

— Для выставки! Так ты ботала? — рассмеялся Король.

— Уж не хочешь ли вякнуть, что и мы дешевку слямзили? — насмешливо скривила губы Задрыга.

— Во всяком случае — не оригинал! Это верняк! Подлинник, клянусь волей, канает в Гохране. Ты о том пока не знаешь. Там все ценное — в хранилищах лежит. Его не достать даже всем малинам. А точные копии развозят по музеям и выставкам. По принципу — уведут, так дешевку.

— Тогда зачем чекисты на нас охотились?

— Копии, хоть и не оригинал, но кое-что тоже стоят. Их можно

вывезти за рубеж на экспозицию и там сорвать башли за показ. Даже туда оригинал не возят.

— Ты что? Офонарел? Выходит, по-твоему, мы не смогли отличить рыжуху от лажи?

— Может, из рыжухи. Но самой низкопробной! Из той, в какой примесей больше, чем во мне дерьма!

— Болван ты, Остап! Да кто бы дал в вагон охрану для дешевки?

— Охраняли посуду. Сервизы столовые и чайные. Они были подлинными. А вы взяли подделку.

— Темнишь! Пахан рыжуху нюхом чует! — не верила Задрыга.

— Тогда, смотри, не кидайся на меня! — достал из рюкзака две ложки из посуды, какую прятала малина в подземке. Капка сразу узнала их.

— Нет! Ты ботни мне, в руках до этого дня держала их?

— Конечно!

— Возьми! Ну, что мне ботнешь?

— Ас чего они посветлели как-то?

— Прошли химобработку, как все подделки. Червонное золото не имеет яркого блеска. Оно красноватое и тусклое. Тяжелое. И мягкое. Надави зубом — след останется. А на этой ложке — зубы оставишь, а не след. Вы не пробовали, боясь испортить вид. Поверили на слово. Убедились, что сильная охрана. Они, мол, гавно не станут стеречь. И не заподозрили, что все то время у вас в общаке лежала медь! Смотри и убеждайся. И не переживай из-за гавна! Оно ни одной твоей слезы не стоит. Я этим отболел. Теперь, прежде чем спереть, на зуб пробую все. Хоть и годы прошли, ошибка помнится.

— Ты пахану об этом говорил?

— Конечно! И ложки показывал! Но если тебе она по кайфу, клянусь волей, сопру ее, хоть и подделку. Чтоб не переживала и не плакала!

— А как же пахан! Почему мне не сказал ни слова?

— Расстраивать не хотел, а может, подходящего момента не выбрал. Чтоб тебя не обругать за кентов, погибших за лажу и тебе в урок на будущее. А тут еще одно! Ты это сокровищем считала. Основным общаком? А там — пустое место было! Шмарий бздех! Так-то вот! Ты настоящую рыжуху не проморгай! — постучал себя кулаком в грудь.

Капка рассмеялась легко и звонко. От души отлегла большая тяжесть…

Задрыге не хотелось выходить в город после случившегося ночью. Все тело болело после встречи со шпаной. Синяки покрыли пятнами руки и ноги, даже на животе и спине виднелись следы ударов.

Капка лечила саму себя и Короля. У того уже исчез фингал на лице, стянулись раны и порезы. Остап даже смеяться начал, рассказывая Капке, как фартовал по молодости.

— Я всем тонкостям воровства на ходу учился. В делах. Конечно, кенты тоже подсказывали, чтоб их ненароком не засыпал. Оно, по неопытности, чаще всего горят фартовые. Либо на жадности. Это самое хреновое, на чем влипают и тертые, бывалые законники, — говорил Король, меряя хазу неспешными шагами, время от времени выглядывая в окно, смотрел, не появится ли во дворе малина.

На душе Остапа было тревожно. Он старался скрыть беспокойство и отвлекал себя и Капку обычными воспоминаниями, следил, насколько внимательно слушает его девчонка.

— А ты на жадности горел?

— Были проколы! Особо вначале! Когда впервые увидел кучу деньжищ. Первый навар с первого дела. Я столько башлей сразу еще не видел. Целая гора! Моим старикам десяток жизней жить, и то столько бы не получили. Я и офонарел враз! Дрожь по всему телу пошла. По спине пот. Голова загудела. Клешни — сами сцепились в кулаки. Оглядел кентов и подумал, как бы их от навара пораскидать шустрей? Пахан, видать, допер, прочел мои мысли черные. И вякнул:

— Этот навар делить не станем! Заложим в общак. Ну, а чтоб никому не было обидно, все сегодня в кабак сваливаем, бухнем ночку. И снова в дело!

— Только с третьего захода отвалил он мне долю. Больше других. Ну тут я и оплошал. Мне всего казалось мало. И прежде всего — хамовки! Я ж с ходки выскочил. Жрать все время хотелось, как барбосу. Задумал не как кенты — в кабаке нажраться, а по-домашнему похавать — сметаны, сала, борща. И возник в столовку. Там — хоть купайся в борщах. А я сколько лет на баланде морился! Подвалил к раздаче, набрал себе полный стол. Одного борща со сметаной — пять порций! Сижу умолачиваю. Вижу, повара на меня глядят и шепчутся меж собой. Ну да мне до них нет дела. Я этот борщ салом заедаю, какое с выкладки взял. Все схавал из столовки. Пришел на хазу. Слышу, этим вечером кенты в дело хиляют. И меня предупредили, чтобы никуда не смылся, — улыбнулся Король.

— Я и не думал линять. Лег покемарить, слышу, в животе взвыло. Пучить стало. А дело — к вечеру. Через час хилять с кентами. Ну, со мной оказий не было. Думал, обойдется. Требуха меня с детства ни разу не подвела. И отвалил вместе с малиной. Банк в тот день мы брали. Все было сносно, пока к месту не прихиляли. Там, чую, невмоготу, живот прихватило так, что шары на лоб полезли. Тыква гудит, тошнота адская подкатила. Ну, как кентам про такое вякнешь? Молчу. Сам думаю, скорее бы с этим делом развязаться, пока не лопнул…

Задрыга звонко рассмеялась:

— Бедный Король! Попух на сметане с салом!

— Мне не до смеху было. Там мы залезли на крышу пятиэтажки, что рядом с банком. И по одной доске надо было перескочить на крышу банка. Я чуть не свалился. Как раз на середине, ну прямо приступ одолел. Кое-как заполз на крышу, оттуда — в подвал. Но тихо, чтобы собаки и сторожа не услышали. Уж и не помню, как в подвал возник, как башли брали. В шарах от боли все черно. Кенты забрали бабки — и ходу. Я должен был все закрыть, как было. Чтоб чин-чинарем. Слышу, фартовые уже с крыши на крышу перескочили, а меня — возле двери в штопор свело. Стою, ни ногой, ни рукой двинуть не могу. Дышать стало нечем. А линять нужно шустро.

— Ты бы бегом! — рассмеялась Капка.

— Так вот только я дверь оставил, сделал шаг, овчарки услышали, как у меня в животе гудит, и целой сворой ко мне кинулись. Я, едва увидев их, себя не помня, рванул наверх, к крыше. Чую — по ногам тепло пошло. Из туфлей — тоже. Бегу, чувствую, как хлещет из меня. Но ничего сделать не могу. Выскочил на крышу, пробегаю по доске, внизу два сторожа с оружием. Целятся в меня. Я без прицела их полил. Слышу, оба заорали матом. Иль от неожиданности, или со зла. Собаки отстали. Они, вишь ли ты, по весне уважают дерьмом человечьим харчиться. Свой кайф в нем находят. Выходит, я сам того не ведая, потрафил им. И они не стали нагонять. Лестницу вылизывали. А я тем временем смылся. По крышам. В темноте сторожа меня посеяли. Возник на хазу, кенты уже навар делят. Думали, что я попух. Долго хохотали, когда узнали, какой со мной прокол приключился. С тех пор на жратву не набрасываюсь, как тогда. Не знал я, что в ходке пузо привыкло к баланде, и на хорошую хамовку его заклинило! Ни в чем нельзя жадничать. И на жратву — меру помнить, и на положняк. Пузо одно. Его на год вперед не напихаешь. По себе убедился. Даже добрая хамовка — с перебору — может бедой стать. Это я в тот день усек. А кенты надо мной годами потешались. И все спрашивали перед делом, чем я требуху напихал? Но, как бы ни смеялись, чему-то научились с того случая, — посерьезнел Король.

— Чему ж? Запасное белье в дело брать? — заткнула Капка рот кулаком.

— При чем тут кальсоны? Вот, когда мы из ходки линяли, с Печоры, вспомнили тот случай. И погоню почуяв, кенты сообразили. Подкинули овчаркам кайф. Они после этого для погони не годятся. Пока собак заменили, мы успели далеко слинять. И погоня навсегда отстала. Так что каждый случай чему-то учит нас, — подытожил Король. И Капка запомнила рассказанное, на всякий случай.

Внезапно в коридоре послышался голос Глыбы. Он спросил стремачей, на месте ли Капка, и тут же вошел в хазу.

— Хана, Задрыга! Малину замели! Только я и Тундра сумели сорваться. Все остальные — попухли!

Капка не запаниковала, не растерялась. Она подробно расспросила кента, где и на чем погорела Черная сова? Как взяли ее? Куда дели?

— Не фаловался я в это дело! Не верил в наколку! Ну где видано, чтобы в захолустный универмаг рыжуху привозили? Кто ее там купит? Не город — сущая деревня. Одни колхозы вокруг Куда ни плюнь — в свинью попадешь. Этой — зачем рыжуха? Но пахан мне не поверил. Вякнул, что того наколку давно знает Он не высвечивал и никогда не подводил. Но… Рыжуха была хреновая. Дешевка. Все ж взяли мы ее. Себе на беду! Стали вылезать из магазина — сторож спохватился, палить стал. В нас. Мы через окна хотели. А там — решетки из арматуры. Мы в подсобку. Там — кованая дверь на замке. Короче, хотели сторожа размазать. На его шухер лягавые возникли. Сгребли.

— А ты с Тундрой как вырвались? — спросила Капка.

— В гальюне приморились. Ментам и в кентели не стукнуло шмонать его. А утром, когда магазин открыли, вышли оттуда. Вякнули, что, мол, попросились по нужде. Прихватило! Нам поверили…

— Про малину узнали? Куда лягавые упрятали кентов?

— Пронюхали от «декабристов». Они видели, как наших привезли в ментовку. А через пару часов за ними пришел ЗАК из Калининграда. И на двух мотоциклах менты для сопровождения У каждого в коляске — по собаке, на всякий случай.

— Сколько замели кентов?

— Восемь! — ответил Глыба, вздохнув.

— Где Тундра?

— У ментовки пасется. Зырит, как кентов можно будет достать. Я только оттуда. Оперов там — тьма! Сейчас — невпротык Если до ночи в тюрягу не уволокут, налет надо сделать, — сказал, как о решенном.

— Погоди, не дергайся! Нас мало! Перещелкают мусора, как фраеров! Надо через подземку пробиться! Ночью! Так верней!

— В саму подземку не возникнуть. Стремачат! Повсюду! — ответил Глыба. И добавил:

— Если по дороге в тюрягу пристопорить? Но и она — по улицам! Не знаешь, по какой и когда их повезут? В ментовке долго не станут держать. Это дело передадут прокураторам. Там и накроем, когда на допросы возить начнут наших!

— На допросы?! Ты, что? — глянула на Глыбу ненавидяще. И, повернувшись к Королю, спросила:

— Ты, как? Хилять можешь? Прикрытием станешь! Ты, Глыба, тоже не суши мозги. Хиляй к лягашке. Но не возникай на шары операм. Посмотрим, может, что-то и обломится!

Король пытался удержать Задрыгу в хазе хотя бы до вечера. Пытался убедить ее в неразумности затеи. Но Капка не хотела слушать никого. Она быстро выскочила из спортивки. Переоделась и первой вышла из хазы, прижав к боку свою неразлучную сумку.

Король шагал рядом, не зная, что придумает Задрыга. Самому ни одна светлая мысль не приходила в голову.

Шагах в десяти, позади них, плелся Глыба. Он пытался что- нибудь придумать. Но… Что устроишь, если все подходы к милиции запружены дежурными отрядами оперативников. А из коридоров доносился лай, рык целой своры собак.

Он заранее знал, Капку это не остановит. Предполагал, она не станет ждать темноты. И постарается придумать, как вытащить малину из непрухи.

Задрыга вошла во двор дома — напротив горотдела. Села на лавочку, рядом с Королем, сделав вид, что устала, припала головой к его плечу, внимательно вслушивалась, всматривалась в происходящее.

Вскоре к ним подсел Тундра, вывернувшийся из-за угла. Сев с краю, огляделся, сказал тихо:

— Кенты пока здесь. О бок с ханыгами. Это на первом этаже. Окна их камеры выходят во двор. Но там — ворота. Их лягавый пасет.

— Сама вижу! Шары не лопнули! — оборвала его Задрыга резко. Кент продолжал:

— г Теперь мусоров в лягашке много! Не возникнуть. Кайфуют, как падлы!

— Еще бы! Навар сняли! — процедила Капка сквозь зубы, лихорадочно думая, что бы предпринять для спасения малины.

Время шло к вечеру. Заходящее солнце золотило крыши домов, просвечивало окна здания. Задрыга не сводила с него глаз. Фартовых не было видно из-за дощатого забора. На них никто не обращал внимания.

Капка знала, здесь, совсем рядом с милицией, есть люк.

Он ведет в подземку. Оттуда можно легко и спокойно достать малину. Но не теперь, когда все на виду и с люка не сводит таз отряд оперов.

— Пусть только стемнеет! — думала Задрыга. И вдруг заме

тала темно-зеленую крытую машину с плотно зарешеченными окнами. Она остановилась у ворот милиции, просигналила.

— Чего так рано? Тебе же сказано было после ужина их забрать!. — послышался со двора недовольный голос.

— Я дотемна хочу успеть! На хрен мне по потемкам домой возвращаться из-за всякого гавна! Обойдутся без ужина твои ворюги! Цацкаться тут с ними! Вон, выхлопную суну в кузов, пока доеду, все готовы будут. И без мороки! — встал водитель на подножку, ожидая, когда ему откроют ворота.

— А кто тебе пропуск в тюрягу подпишет? Начальника нет! Все равно ждать придется! — ответил милиционер от ворот.

— Давай загрузим гадов! Чтоб потом без мороки! Пропуск подписать недолго! Открывай! Начальник скоро будет?

— Да кто его знает? В прокуратуре он! Там долго не задержится! — открыл ворота нараспашку. Машина, чихнув выхлопными газами, вкатила во двор. Ворота тут же закрылись.

Капка напряглась пружиной.

— Значит, в тюрьму увозят. Не удастся мне вытащить кентов через подземку. Не успею. А в тюрягу — не проскочишь. Мало нас осталось. Что делать? — сжимала кулаки Задрыга, понимая, что с «пером» не сделаешь налет на машину.

— Хотя можно пробить покрышку и камеру! Но как? Вот около угла встать! И тогда! Но рядом ментовка! Тут же возьмут в кольцо! Не дадут слинять! Уложат кого-то! Да и успеет ли Король открыть двери машины? Надо успеть! Другого случая не будет! — решила Капка и, прижавшись к Остапу, поделилась задумкой.

— Машина свернет сюда — вправо. И дверь ее — на виду у лягашей окажется. Секи! Я-то ладно! Но кентам слинять не дадут. Как куропаток уложат, — словно ушат холодной воды вылил.

— Тогда сам шевели мозгами! Если они у тебя остались?! — хрипло ответила Капка и, встав со скамьи, подошла к углу дома, сделала вид, что вытряхивает камешки, попавшие в туфли.

В это время из ворот выехала машина.

Приехал начальник? — спросил водитель, открыв дверцу кабины, у оперативника.

— Пока нет! Ждем. С минуты на минуту. Да ты включи фары. Иди покурим, — предложил водителю. Тот оглянулся, махнул рукой, вылез из кабины, пошел к горотделу не оглядываясь.

Капка, увидев, что шофер с оперативником отвернувшись курят, мигом бросилась к кабине, Король следом заскочил.

Задрыга включила скорость. И повела машину, не оглядываясь по сторонам, выжимая из старой клячи все, что можно. Она сразу свернула в проулок, погасила фары и все подсветки. Машина вскоре слилась с сумерками.

Сзади в зеркало увидела Капка выпавшую изо рта водителя папиросу, отвисшую челюсть оперативника, ухватившего из кобуры недопитую бутылку пива. Он хотел что-то крикнуть, но нервные спазмы перекрыли горло. Пока они опомнились, машина уже скрылась из вида, петляя в проулках, где местные жители, завидев ее, шарахались в стороны, торопясь скрыться в подворотнях. Они по-своему помнили эти машины и боялись смотреть в их сторону с того самого злополучного тридцать седьмого года. Тогда они тоже появлялись в темноте.

Капка затормозила у низкого домишки, хозяева которого вмиг закрыли двери и ставни. Боясь дышать, забились в подвал, чтобы никто их не достал…

Король мигом открыл замок, двери.

— Шустрей, кенты! — вытаскивал, помогал малине выскочить из кузова.

Законники один за другим ныряли в темные проулки. Последним выскочил пахан. Он усмехнулся, оглянувшись на ЗАК, и поспешил к ограде, в извилистый проулок, где никогда не заезжала ни одна машина.

Капка с Королем пошли совсем другой дорогой. Остап держал ее за руку.

— Ты — гений, Капля! Умница! Но кто тебя учил водить машину?

— Сивуч! У него была почти такая же завалюха! Я не хотела в нее садиться. Так он пинком меня загонял в кабину и вякал:

— Гнида облезлая! Чтоб мотаться на кайфовой, учиться надо на развалине! И не фыркай! Старая кляча не для шику! Клешни набивай на ней!

— Ия училась нехотя. Но потом увидела, как Паленый ее отладил. И решила ему шнобель утереть. Три ночи моталась. У меня спуски не получались. Но освоила! — радовалась Капка.

Теперь они не спешили. Разговаривая с Королем, Капка вдруг вспомнила, что чуть не подставила его под пули милиции. И вздрогнула, представив медвежатника мертвым.

— Что с тобой? — уловил дрожь Король.

— Прости ты меня, Остап! За все прости! Я чуть не подставила тебя мусорам!

— Капля! Милая моя, Капелька! Сегодня иль завтра, все равно конец будет такой! Век фартовый короче звона рыжухи! Я согласился бы! Знаю, что ты пожалела бы потом. И помнила б меня! Хоть иногда!

— Я больше не стану тобой рисковать! — сказала Капка тихо.

— Рискуй! Все от судьбы. Я жду от нее своей минуты.

— Какой? — остановилась Задрыга.

— Когда ты к сказанному добавишь совсем немного! Но для этого тебе нужно повзрослеть.

Задрыга сделала вид, что ничего не поняла, они уже подходили к хазе, и Капке не хотелось связывать себя поспешным обещанием, она догадалась, чего от нее ожидал Король.

Черная сова, собравшись в хазе, радовалась свободе. Едва Капка с Остапом переступили порог, увидели счастливые улыбки на лицах законников. Они не ждали столь скорого освобождения теперь, живо вспоминали минувшее.

— Трамбовали нас в лягашке! Всех подряд. Опера на сапоги брали. Выколачивали, кто еще на воле канает? И все трясли — какие дела мы проворачивали? Особо зверковали за музейную рыжуху! Душу вынимали за нее из всех! — рассказывал пахан Задрыге.

— Чего ж за нее трясти, если ее у нас стыздили?

— Что? — насторожился Шакал.

— Увели из подземки! Выковырнули — и все на том! Сперли!

— Кто?

— Адресок второпях посеяли! Сама бы хотела допереть, чья прокунда? — злилась Капка, вспомнив случившееся.

— Вот оно что? Вот почему опознание хотели провести с кем-то, да сорвалось оно, не состоялось. Выходит, кто-то из твоей «зелени» наколку дал! Откольники засветили музейку. Кто ж, кроме них? — исчезла радость с лица Шакала.

— Пахан! Рыжуха лажовая! Стоит ли из-за нее кипеж подымать? Пусть подавятся дерьмовым наваром. Нам с нею все равно невпротык! Сбыть некому! Толкнуть ее — ни одна баруха не фаловалась. Приметная, хоть и дешевка! — подал голос Король.

— Я бы ее пристроил выгодно для нас! Не гляди, что у нее проба низкая.

— Пахан! А как же нас провели? — спросила Капка.

— На музейке? Тут немудрено! Она ж вся была эмалью покрыта! Она же, хоть старая иль новая, мешает определить точно, чистая рыжуха иль с примесью. К тому ж эмаль на рыжухе редко кому в клешни и на шары попадала. Большой, дорогой удачей считался такой навар. От старых фартовых мы секли, что тогда— в старину, прежде чем эмалью рыжуху разрисовывать, обрабатывали чем-то ту вещь. И только ювелиры знали, как это делать, чтобы рыжуха не плавилась от эмали. Но секрета своего не выдали ни за какие бабки! Они и без того — пархатые были! Оттого мы тонкостей не пронюхали, что ювелиры те пахали на царей да на князей. И стремачили их, не меньше сокровищ. Не могли достать, тряхнуть, расколоть! С ними и секреты накрылись. У них, у каждого — свое было. Друг друга никто не повторил. И ценилась в то время не сама рыжуха, а эмалевая работа по ней! Это верняк! Но, когда царя не стало, секрет эмали был утерян. Толпе она показалась лишней. И не применялась ювелирами долгие годы. Извелись мастера. Да и фартовые, знавшие в этом толк, тоже ожмурились. Остались те, кто сек лишь понаслышке. Как мы.

— Но вон Король сразу допер! Да и про то, что подлинник на выставки не дают. Разве ты не слышал? — удивлялась Капка.

— Впервые прокололся! До того не попадала мне эмаль! А вот с выставкой, я раньше их не тряс. Стоящего не видел! Обходил их.

— А в ювелирных на выкладках и витринах — тоже лажовка? — не отставала Капка.

— Не всегда! Камешки, понятно, не выставляют! А рыжуху, сколь хошь! Полноценную!

— Но ложки ты мог проверить сразу! — не унималась Капка.

— Когда? Сначала спереть, потом проверить, а дальше что? Увели, как подлинник! Сколько кентов полегло за нее! Ты вспомни, как ее взяли? Твой накол. Чего же ты в вагоне не проверила? Столько там канала? Теперь я лажанулся или ты? Да за такое тебе десяток лет долю давать не стоит! На рыжухе прокололась, на «зелени» лажанулась! — начинал психовать Шакал.

— Почему враз не вякнул?

— Не хотел клешни к делам отбивать! Да и сам не враз врубился. Когда от лесных слиняли. Думал ею десятину покрыть у Медведя. Тот и допер. Вякнул, что мы сперли. Я — чуть не рехнулся. Но маэстро ботнул, мол, старого ювелира надыбать в малину надо. Как у него. Все знаем, но никто его не видел. И где такого нашмонаешь? Нет их больше. А самим отличить подделку— не по зубам! Разве ту эмаль, что ширпотреб гонит со станков? Так ее не на рыжуху, всюду лепят. Она и пидеру видна. Но ту, какая идет на копии, лишь мастер в мурло узнает. По своим особым приметам. Но и то, по эмали, а не по рыжухе. Не она ценится в той посуде. А то — чем обработана! И когда? Доперло?

— Чего же ты тогда психуешь, если мы дешевку просрали?

— А кто о том пронюхал? Малина и чекисты! Ну, еще Медведь! Так это не весь белый свет. Толкнуть ее могли как оригинал — на юге! Там — в Одессе — барыг пруд пруди!

— Пахан, но мы не знаем, где эта музейка?

— Вылезет!

— А стоит ли рисковать из-за лажовки? Нас на нее как на живца возьмут! Давай не рисковать малиной! Сколько из-за нее кентов посеяли! — удивила Шакала Задрыга.

— Чекисты ее пасти станут. На них файней не нарываться! — встрял Король.

— Меня уже не музейка чешет! Хочу надыбать, кто высветил ее и нас? — побледнел Шакал. И бросил глухо:

— Конечно, «зелень»! Но уж доберусь! Размажу своими клешнями любого!

— Тоськи в пределе нет. Там — на хазе — ее бабка канает. Ни хрена не знает о ней. А к Митьке не возникала пока.

— Не только они секли! Я сам надыбаю стукача! — пообещал пахан твердо.

— Нас с Королем шпана припутала в пределе. Махаться пришлось!

— Сделаем разборку. Кентам покажете место, где попутали! Глыба, займись нынче! — приказал Шакал.

— Шестерка в Озерск слинял! — вспомнил Король.

— Хер с ним! Не законник! Таких в пределе кишмя кишит.

— Я ему положняк дала. Кусок!

— Вот это лишне! — нахмурился пахан.

— Хиляет в откол, пусть сваливает, — добавил зло.

Глыба, переговорив с Королем, позвав за собой кентов, вышел из хазы.

— Как Сивуч? Лангуст? — спросил Шакал Капку, намеренно не интересуясь «зеленью».

— Принюхались. Дышат кайфово. Лангуст за Сивучем неплохо смотрит. Старик уже одыбался. Голос снова прорезался. Шары видят.

— Одно хреново! Лангуст — падлюка, в пределе не просто паханил. Он был хозяином много лет. Все в его клешнях дышали. Мне он свое не передал. Самому, покуда все налажу, не в одну ходку влипнем. Недооценили мы плесень. Теперь допер, что посеял, — признал Шакал тихо. И сев к столу, жестом указал Задрыге место напротив.

— Придется вернуть его в предел! Иначе — все сыплется!

— Кем? — не поняла Капка.

— Не паханом, понятно! Но и не шестеркой! Вот мы в его особняке дышим и сюда никто не возникает. Хотя весь предел, до единого притона, прочесали лягаши! Нас, пока мы тут, в упор не видят. Секи, Задрыга, неспроста! Выходит, и менты в его клешне харчились. Иначе нас давно накрыли бы! Эти участковые мусора повсюду свои шнобели суют. Значит, налог давал кому-то! А кому?

— Ментов кормил?!

— Лягавые, как до меня дошло, тоже своим положняком недовольны, и, кажется, были в малине негласно. Накол давали. Потом шары закрывали на все. Это я так думаю. Когда Лангуст трехал о делах, какие тут раскручивали, без лягавых — не обошлось!

— А как же закон?

— Что закон? Его придумали такие же, как мы — фартовые, давным-давно.

— А если Медведь пронюхает?

— Он чем лучше Лангуста? Тоже все не вякнет. Хитрожопый, гад!

— Кто ж «зелень» учить станет?

— Сивуч! Кто еще?

— Когда собираешься вернуть Лангуста в предел?

— Мы уже с кентами ботали. Еще до Черняховска. Послал к нему двоих. Завтра должны доставить сюда плесень. Пусть дышит с нами в одной хазе. Так ему и кайфовее и нам. А с Медведем я сам улажу.

— Что, если Лангуст не сфалуется?

— Капля! Ну, что ты ботаешь? Охота ему за Сивучем горшки носить, да с «зеленью» мозги сушить? Тут он в уважение дышать станет, не то что там — в шестерках загибаться! — встрял Король.

Капка молча согласилась.

— Тебе сегодня задолжала Черная сова! И Королю! За выручку! Может, не станете откалываться в свою малину? Вместе пофартуем?

— Рано нам отделяться, пахан! Погорячилась я! Не стоит дергаться! Да и кентов нет. На «зелень» не положишься. Она не обкатана. Рисковать не стоит. Бери нас обратно! А магарыч с нас тот самый, какой за выручку полагался.

— Ну и шельма! Вся в меня! Так все подвела, что никто никому не должен, — явно остался доволен сделкой пахан.

Король, подойдя к Капке, поцеловал ей руку.

— Ты для меня всегда будешь паханкой. Но то, что решила, — лафово! Верняк, Капка, взрослеть стала. Выходишь из «зелени»! — радовался Остап.

В это время фартовые вошли в хазу. Оставив в коридоре кого- то матерившегося.

— Король! Мы попутали пятерых. Приволокли двоих. Вы ж там столько дров нарубили, что шпана в предел не суется больше! Это осколки Лангуста. За него — куда хочешь похиляют. Нас держать не хотели. Когда вломили, мозги сыскали враз.

— Зачем шпану приволокли? — рявкнул пахан на законников.

— Пусть шестерят, падлюки, на холяву за то, что дышать оставили! — отозвался Глыба.

— Как станут шестерить, если шпановали всю жизнь? Подлянку устроят!

— Нет, пахан, исключено! Не смогут! Чуть дернутся из хазы, стремачи их враз ожмурят. Велели мы такое им! — вставил Тундра, отмывая кровь с рук.

Капка только теперь увидела новых кентов, каких Шакал взял для ее малины.

Задрыга бегло оглядела их. Обычные, как и все. Но кто такие? Как приживаются в малине? Как будет с ними в фарте?