Метеор

II

Писатель отворачивается от окна.

— Доктор, — спрашивает он, — что это за корпус, там напротив.

— Терапевтический, — ворчит хирург, не сводя глаз с пламени спиртовки. — А что?

— Просто так, — отвечает писатель, снова устремив взгляд на окно, на кроны деревьев, раскачиваемые ветром.

Стало быть, это сестра из терапевтического. А я то уже начал воображать, как у нее дрожат губы, когда она стоит у кровавого стола в операционной. "Возьмите это, сестра, и дайте вату… Вату!" Все происходит совсем не так. Она торчит около больного, как кукла (потому что еще неопытна), и глядит на растрепанную шевелюру молодого человека в белом халате. Ну, ну, все понятно! Она влюблена в него по уши и часто заходит к нему в кабинет. Какой красавчик, какой самоуверенный лохматый фанфарон! Не бойся, девочка, с тобой ничего не случится, я ведь врач и знаю, что к чему.

Писатель неприятно поражен. Знаем в чем дело: каждому мужчине знакома эта досада и злость при виде привлекательной женщины, которая принадлежит другому. Сексуальная зависть или ревность, скажем так. Надо будет подумать, не основана ли вообще половая мораль на нашем недовольстве тем, что какие-то другие люди наслаждаются друг другом… У нее красивые ноги… как их обрисовал ветер!

В этом все дело. А я сейчас, же выдумал черт знает что! Я слишком пристрастен…

Писатель не в духе. Нахмурясь, глядит он, как ветер ломает деревья." Сколько напрасных усилий, боже мой! Как тоскливо от этого ветра!

— Что? — переспрашивает хирург.

— Как тоскливо от этого ветра.

— Да, он действует на нервы, — соглашается хирург. — Давайте лучше выпьем кофе.

В комнате пахнет карболкой, кофе и табаком.

Крепкий, добрый мужской запах, вроде лазаретного.

Или нет, постойте, как в карантине: Кубинский табак, кофе из Пуэрто-Рико и буря на Ямайке. Жара, ветер, пальмы гнутся на ветру… "Семнадцать новых больных, доктор. Мрут как мухи". — "Полейте все креолином, принесите хлорную известь, пошевеливайтесь же! И охраняйте все выходы; никого не выпускать, у нас эпидемия. Да, никто из нас не выйдет отсюда живым…" Писатель улыбается своим мыслям.

Только вот что, доктор, распоряжаться в таком случае придется мне, автору. Бой веду я, старый колониальный лекарь, закаленный ветеран борьбы с эпидемиями. А вы будете моим научным сотрудником.

Или нет, лучше не вы, а тот молодой лохматый терапевт. "Ну-с, молодой человек, у нас семнадцать новых больных, отличный научный материал. Как поживают ваши бактерии?" У молодого человека глаза от страха вылезли из орбит, пряди волос падают на лоб. "Доктор, а доктор, я, кажется, заразился". — "А, стало быть — восемнадцатый случай. Уложите его. Эту ночь, сестра, около него буду дежурить я…" Ах, как эта девушка смотрит, как она смотрит на его волосы, слипшиеся от пота. Ясно, она его любит. Глупая девчонка! Если я уйду, она чего доброго поцелует его и подхватит заразу. Как шумят и потрескивают под ветром эти растрепанные ореодоксы[2]!.. Горячая рука, за что ты хочешь ухватиться? Не тянись к нам, мы ничего не знаем, мы ничего не можем… Дай мне руку, я поведу тебя, чтобы ты не боялся… "Пульс нитевидный, агония. Поставьте здесь ширму, сестра…"

— С сахаром? — спросил хирург.

Писатель очнулся от дум.

— Что?

Врач молча поставил перед ним сахарницу.

— Ох, и работы было сегодня! — заметил он. — Скорей бы в отпуск.

— Куда вы поедете?

— Охотиться.

Писатель внимательно посмотрел на немногословного хирурга.

— Съездили бы куда-нибудь подальше — поохотиться на тигров и ягуаров. Пока они еще не перевелись.

— Я не прочь.

— Послушайте, а вы представляете себе, как выглядят эти места? Можете вообразить… ну, скажем, рассвет в джунглях? Щебет неведомых птиц, похожий на звуки ксилофона, пропитанного ромом и маслом…

Хирург покачал головой.

— Ничего я не представляю. Черт побери, я все это должен увидеть, понимаете, увидеть. — И он добавил, прищурясь: Когда на охоте стреляешь, то смотришь в оба.

Писатель вздохнул.

— Вам хорошо, друг мой. А я все время смотрю и всегда фантазирую. Вернее, фантазия вдруг начинает работать самостоятельно, в воображении разыгрываются какие-то сцены, действие идет само по себе… Ну, конечно, я вмешиваюсь: советую, поправляю и прочее. Понимаете?

— А потом все это излагаете на бумаге? — бурчит хирург.

— Что вы! Обычно нет. Какой вздор! Вот сейчас, пока вы варили кофе, я выдумал две глупейшие истории о вашем курчавом коллеге из терапевтического отделения. А скажите, пожалуйста, — спросил вдруг писатель, — что он за человек?

Хирург поколебался.

— Ну, — выговорил он наконец, — чуточку фанфарон… Очень самонадеян — как все молодые врачи. А в общем, — он пожал плечами, — не знаю, что может быть в нем интересного для вас.

Писатель не удержался.

— А правда, у него роман с этой маленькой медсестрой?

— Не знаю, — проворчал хирург. — Вам-то какое дело?

— Никакого, — хмуро согласился писатель. — Да и вообще какое мне дело до реальной действительности? Вы думаете, что мое ремесло — выдумывать, сочинять, забавляться?.. — Он наклонил массивные плечи. — В том и беда, что для меня чрезвычайно важна действительность! Потому-то я ее и выдумываю; по тому я все время должен что-то сочинять, добираясь до сути вещей. Мне мало того, что я вижу, я хочу знать больше; для того и сочиняю всякие небылицы. Имеет ли это занятие какой-нибудь смысл? И при чем тут действительная жизнь? Я сейчас начал писать… М-да, начал писать, — повторил он рассеянно. — Я понимаю, что это… только вымысел. Уж я-то знаю, что такое вымысел, как он делается. Скажем, одна доля действительности, три доли фантазии, две доли логических комбинаций, а остальное — хитроумный расчет: надо, чтобы была новизна и созвучность эпохе, надо, чтобы что-то решалось или доказывалось, а главное, надо, чтобы было интересно. Но вот что самое странное, — воскликнул писатель, — все эти трюки, вся эта ничтожная литературщина создают в человеке, который ими занимается, страстную навязчивую иллюзию, будто бы все это происходит на самом деле. Представьте себе фокусника, который извлекает из цилиндра кроликов и сам верит, что это не фокус и не трюк. Какое сумасбродство!

— Вам что-то не удалось, а? — сухо спросил хирург.

— Не удалось. Однажды вечером я шел по улице и вдруг слышу сзади женский голос: "Так ты со мной не поступишь…" Только эти слова — ничего больше, может быть, это мне даже послышалось. "Ты так со мной не поступишь…"

— Ну, а дальше? — помолчав, спросил врач.

— Что же дальше? — нахмурился писатель. — К этим словам я сочинил целую историю. Женщина была права. Понимаете, изнуренная, озлобленная, несчастная женщина. Вы и не представляете себе, в какой нужде живут эти люди!.. Но она была права; она — это воплощение семьи, домашнего очага, в общем, воплощение порядка. А он… — писатель махнул рукой, — бесчестный, безалаберный человек, тупой и стихийный бунтарь, лентяй и грубиян…

— А чем это кончилось?

— Что?

— Чем это кончилось? — терпеливо повторил хирург.

— Не знаю. Но она должна быть права. Во имя всего на свете, во имя всех божеских и человеческих законов, она должна быть права. Понимаете, все зависело от того, что она права. — Писатель крошил пальцами кусочек сахару. — Но этот тип вбил себе в голову, что он прав тоже. И чем ужаснее и строптивее он становился, тем больше считал себя правым. Понимаете, оказывается, он тоже страдал. Но как только он начинал жить настоящей жизнью, он не давал командовать собой и жил по-своему, трудно и упрямо… — Писатель пожал плечами. — Знайте же, что в конце концов я сам стал этим беспутным и отчаянным бродягой. Чем сильнее он страдал, тем больше я чувствовал себя в его шкуре… А вы говорите — вымысел!

Писатель отвернулся к окну, — есть вещи, о которых легче говорить, отвернувшись.

— Не получается у меня этот сюжет, надо от него избавиться. Мне хотелось бы… хотелось бы отвлечься как-нибудь… позабавиться чем-нибудь нереальным, что не имеет решительно ничего общего с действительностью и со мной самим. Отделаться бы наконец от этого гнетущего перевоплощения! Почему, скажите пожалуйста, я должен переживать чужие горести? Мне хотелось бы фантазировать о чем-нибудь далеком, бессмысленном… Словно пускать мыльные пузыри…

Зазвонил внутренний телефон.

— Что же мешает вам сделать это? — спросил хирург, снимая трубку, но у него уже не было времени дожидаться ответа. Алло! — сказал он. — Да, у телефона… Что? Но… Так несите его в операционную… Конечно… Я сейчас приду… Привезли кого-то, — объяснил он, вешая трубку. — С неба свалился: иначе говоря, упал и сгорел самолет. Еще бы, черт возьми, в такую бурю… Говорят, пилот весь обуглился, а тот, другой… бедняга… — Врач помедлил. — Придется мне вас покинуть. Погодите, я пришлю сюда одного пациента. Интересный случай. То есть с медицинской точки зрения весьма заурядный: я вскрывал ему абсцесс на шее. Но он ясновидец. Тяжелый невропат и прочее. Вы ему не очень-то верьте.

И, не слушая протестов гостя, хирург выскочил за дверь.