Метромания

Ночная вылазка

Макс лег на топчанчик Нерсессыча, укрылся видавшим виды ватным одеялом, так и эдак повертел, сбивая в один угол перо хлипкой подушки. Наконец устроился. Но уснуть так и не смог. Сначала судорожно перебирал варианты, как быстрее отправить на землю бумагу, которую строчит старый армянин, потом вдруг понял, что задыхается. Повернувшись на спину, несколько минут лежал, хватая разреженный воздух открытым ртом и с силой проталкивая его в легкие. Ощущение удушья не проходило. Он вспомнил, как месяца три назад заруливал в гости к приятелю-валеологу, служившему в подмосковном правительственном санатории. В кабинете у того стоял аппарат для измерения объема легких. Специалист по здоровому образу жизни предложил гостю дунуть, а потом долго ругался: «Чуть оборудование не сломал! Еще немного – и поршень бы вылетел!» Перепугался насмерть. А когда немного успокоился, за рюмкой коньяка посоветовал Кривцову никогда не таскаться в горы, потому что там с легкими Геркулеса делать нечего.

Макс поднялся с топчанчика и, приблизившись к столу, за которым работал Грант Нерсессович, сказал:

– Душно тут у вас. Пойду пройдусь.

Старик, продолжая строчить, кивнул. Кривцов пошарил глазами в поисках своего фонаря. Тот лежал рядом с закопченным медным чайником. Макс приподнял металлическую посудину – она была полна воды. Но ни стакана, ни кружки рядом не наблюдалось. Припав к медному носику, он сделал несколько больших глотков и оглянулся на хозяина кельи. Тот продолжал писать, склонив набок голову и высунув кончик языка. Лицо Макса скривила брезгливая гримаса: «Точно – юродивый!»

Выйдя из каморки армянина, Кривцов оказался в кромешной темноте. Зажег фонарь и, присев у стены на корточки, развернул карты: сначала основную, запаянную в полиэтилен, потом – на кальке. Наложил одну на другую. Ближайший выход на землю был совсем рядом, в Армянском переулке.

«Твою мать! – про себя выругался Кривцов. – Армянин же сказал, что его через Армянский под землю спускали! Потому в память и врезалось: армянин – через Армянский. А меня заставили три километра тащиться, сволочи. Конспираторы гребаные!»

Злость (такой вот редкий случай) оказалась в облегчение. Шагая по галерее, а потом по коридору с низким, сантиметров на десять не достававшим до его макушки сводом, Кривцов уже не задыхался. Отметив это, от намерения подняться наверх Макс все же не отказался. Мало ли, вдруг от новообретенных друзей придется спасаться бегством? Митрич долго не протянет, а с его смертью сойдет на нет и гарантия безопасности. Колян вон, хоть и разговоры разговаривает, встретить-проводить согласился, а дай ему волю… Макс несколько раз перехватывал его взгляд – опасливый, вприщур. Как у затаившегося зверя или пса-волкодава, только и ждущего, когда хозяин бросит поводок и скомандует: «Фас!»

Время от времени Кривцов, непривычный к хождению с фонариком, спотыкался о коробки из-под соков и пивные банки. Потом-то он даже конфетные обертки и скомканные сигаретные пачки на полу разглядел. Похоже, этим ходом подземные жители пользовались постоянно. Разбросанные всюду приметы цивилизации сыграли свою роль – передвигаться по подземному коридору Максу было совсем не страшно. Он даже попинал пустую жестянку, обойдя невидимых полузащитника и защитника и запузырив гол в воображаемые ворота.

Ведущая наверх лестница была гораздо короче той, по которой он спускался на Патриарших. Закрывавшую вход в шахту решетку тоже удалось сдвинуть с места без особого напряга. Макс выбрался на поверхность и полной грудью вдохнул прокисший от сырости безморозный воздух. Фонарь решил с собой не тащить – спрятал в углу двора, за раздолбанной коробкой из-под телевизора.

Выйдя на Маросейку, Кривцов двинулся к памятнику героям Плевны. Ему захотелось побродить по безлюдному наверняка – в четвертом-то часу ночи! – скверу, посидеть на лавочке. На углу Маросейки и Лубянского проезда он замедлил шаг и, оглядевшись, хотел уже было шагнуть на пустынную проезжую часть, как вдруг услышал шум двигателя – со стороны Славянской площади на большой скорости мчалась машина.

«Менты!» – мелькнуло в голове Макса, и он рванул в сторону Лубянки. Шум двигателя нарастал. Он был совсем рядом, в каких-то двадцати метрах, когда в ряду прилепленных друг к другу домов обнаружилась арка. Макс юркнул в чрево освещенного одинокой лампочкой двора и заметался, ища укрытие. В углу стоял большой контейнер для строительного мусора. Словно участник соревнований по бегу с препятствиями, Кривцов перемахнул через лавочку, потом через лежащую на боку бетонную «дуру» – опору фонарного столба – и, оказавшись за контейнером, присел на корточки. Сцепив зубы и сжав под подбородком кулаки, ждал: вот сейчас по двору зашарят мощные фонари, раздадутся голоса: «Уйти он не мог! Рассредоточьтесь по периметру! Брать живым!» Но прошла минута, две, пять… Двор продолжал оставаться темным и безмолвным. Кривцов осторожно выглянул из-за контейнера. Никого. С шумом выпустив из легких воздух, он сел на землю и прислонился спиной к железному боку мусорки. В голове пронеслось: «С чего я взял, что это менты? Дебил! Вот, наверное, в той машине веселились, когда я, как заяц, драпал!»

Посидев еще минут десять, Макс поднялся, пошаркал ладонью по заду, сбивая прилипшие кусочки штукатурки и гипса, и слегка попружинил на подрагивающих в коленках ногах.

Он успел сделать всего один шаг, когда сильный удар в спину свалил его с ног. Голова еще не успела сообразить, что это было, а тело уже среагировало. Кривцов мгновенно перевернулся на спину и, оттолкнувшись согнутыми ногами от земли, вскочил. И тут же получил мощный удар в лицо. Отлетел на пару метров, но устоял.

– Не дергайся! – приказал голос за спиной. Истерично-писклявый, он не мог принадлежать тому, кто чуть не послал Кривцова в нокдаун.

Макс скосил глаза и увидел того, кто вполне мог это сделать. Огромный детина в натянутой до бровей спортивной шапке потирал левой ладонью правый кулак размером с дыню сорта колхозница.

«Значит, их двое, а может, и больше, – сделал вывод Кривцов. – Надо узнать, чего им от меня надо».

Как ни странно, страха почти не было. Наверное, весь его запас Макс израсходовал, готовясь к встрече с мнимыми ментами.

– Мужики, давайте разойдемся по-хорошему, – сказал Макс.

Голос прозвучал ровно, будто ему сто раз на дню случалось попадать в подобные переделки.

– Не получится, – противно хохотнув, пропищал тот, что по-прежнему находился за спиной. – Ни по-хорошему, ни разойтись… То есть мы-то с Малышом, конечно, уйдем, а вот ты тут лежать останешься, железно.

– Да вы что, мужики! Чего я вам сделал? Денег у меня при себе нет.

– А на хрен нам твои бабки? – захихикал писклявый.

Макс, с опаской взглянув на продолжавшего массировать кулак амбала, слегка повернулся к тому, кто в этой паре (их все-таки двое, не больше, – уже хорошо!) был уполномочен вести переговоры. Обладатель дисканта оказался худым и высоким – чуть ниже Кривцова. Лампочка над дверью, ведущей то ли в подьезд, то ли в подвал, хорошо освещала его лицо. Лицо сумасшедшего. Вытаращенные и неморгающие (и от того похожие на протезы) глаза, осклабленный беззубый рот. «Шизофрения, – поставил диагноз Кривцов. – Острый период». Вслух спросил:

– Чего же вам от меня надо?

И заметил, что голос предательски дрогнул.

– А нужна нам смертушка твоя, – продолжая смотреть на Кривцова неподвижными глазами, хохотнул шизик.

– Зачем?

Вопрос вылетел сам собой, но Макс интуитивно понял: да-да, нужно втянуть его в разговор.

– А затем, что так карта легла, – будто бы даже с сочувствием вздохнул писклявый. – Проиграл я тебя.

– Меня?

– Ну не тебя ко-о-нкре-тно, – с нотками назидательности протянул сумасшедший, – а того, кто первым на глаза попадется. Мы с Малышом с катрана вышли, – он мотнул головой в дальний темный угол двора, – а ты тут как тут. Так что, получается, все-таки тебя.

Произнося последнюю фразу, дигиль слегка развел в стороны руки (дескать, извини, что так получилось), и Кривцов заметил, как неярко, антрацитом, блеснула сталь. В правом кулаке у шизика был зажат нож.

– А Малыш… – Макс скосил глаза на амбала, так и не сдвинувшегося с места с самого начала его беседы с писклявым, – он с тобой в паре, что ли, играл?

Вопрос почему-то развеселил сумасшедшего. Да так, что, хохоча, он согнулся пополам. Макс среагировал мгновенно: сцепив в замок руки, со всей силы ударил писклявого по затылку и побежал. Вынырнув из арки, свернул налево. Раздававшийся сзади тяжелый топот звучал все глуше – Малыш отставал. Бег был явно не его видом спорта. Завернув за угол здания, где в прежние годы размещался ЦК ВЛКСМ, Кривцов не стал сбавлять темп. До Армянского ему нужно было оторваться от преследователя так, чтобы пропасть из его поля зрения. Перед поворотом в переулок Макс обернулся – Маросейка, куда ни кинь глаз, была пуста.

И все же, добравшись до двора, где был лаз, он не позволил себе и минутной передышки. Выхватил из-за коробки фонарь и, легко, будто картонку, сдвинув решетку, полез вниз…

У входа в каморку Симоняна Макс взглянул на часы. Четыре двадцать пять. Всего! На прогулку по ночной Москве, отсидку за мусорным контейнером, разборку с Малышом и писклявым, бегство и спуск в подземелье у него ушло чуть больше часа. Не может быть! Кривцов снова взглянул на часы. Ручной хронометр вроде работал исправно.

Войдя в келью армянина, Макс испытал нечто вроде дежа вю. Грант Нерсессович сидел на том же месте и в той же позе, что и час назад.

– Это я, – зачем-то сказал Макс.

Симонян, продолжая писать, едва заметно кивнул.

На сей раз Макс уснул, едва коснувшись головой тщедушной подушки. Снился ему неправдоподобно огромный кулак, который каким-то неведомым образом трансформировался в лицо с остекленевшими, немигающими глазами и растянутыми в оскале мокрыми губами. Из рыхлых, опухших десен торчали редкие обломки черных зубов.

Проснулся Кривцов от того, что кто-то тряс его за плечо. Подскочив на топчане, стал озираться, не понимая, где находится.

– Под землей ты, в надежном месте, – подсказал армянин. – Колян сейчас прибегал, Митричу совсем плохо. Ты б сходил, посмотрел. Колян говорит, ты врач.

Митричу и впрямь стало хуже. От тяжелого кашля на лбу и шее вздувались синие, толстые, почти в мизинец, вены. Макс потрогал пульс – он был частый и слабый. Срочно требовались сильные антибиотики.

Макс вернулся к Симоняну:

– Грант Нерсессович, можно кого-нибудь из ваших попросить передать записку одному человеку?

– А кто он?

– Милиционер.

– Хм… – Поджав губы, Симонян озабоченно повертел головой. – Колян, например, точно не согласится. Да и вообще не знаю, кто на это пойдет.

– Но это тот самый милиционер, который избитого Митрича в больницу отправил, навещал его там. Который меня сюда пристроил.

– Про историю с Митричем народ в курсе. Но большинство считают, что лейтенант просто решил в подземелье агентуру завести, связи наладить, чтобы при надобности использовать… А уж если узнают, что ты тут по его протекции, тебя и шлепнуть могут. Как вражеского лазутчика. А, да, чуть не забыл… – Симонян протянул два исписанных с обеих сторон листа. – Ты как их передать собираешься? На Коляна не рассчитывай.

Кривцов сложил листы вчетверо и сунул во внутренний карман куртки.

– Не знаю. С показаниями еще можно повременить, а лекарства Митричу нужны срочно.

– Так ты Коляну названия дай, он купит. Или они шибко дорогие?

– Не в этом дело. Мне нужно сначала там, наверху, у одного хорошего фтизиатра проконсультироваться, а уж он рецепт напишет. Может, еще и по аптекам побегать придется – вдруг то, что врач порекомендует, не в каждой продают?

– Нет, по клиникам, да еще если клиника не из простых, а с охраной да белыми коридорами-кабинетами… нашим там делать нечего. Давай так. Ты сам с Коляном поговори. Ради Митрича, если это и вправду вопрос жизни и смерти, может, Колян и на контакт с ментом пойдет. Ну, раз другого выхода нет…

Колян согласился передать маленькую записку с именем-телефоном доктора, симптомами болезни и просьбой принести лекарства в девять вечера на то место, где Витек и Андрей расстались с Максом накануне вечером. Была у Кривцова мысль назначить местом встречи нижнюю площадку спуска в Армянском переулке, но он тут же от нее отказался: незачем Коляну (да и кому бы то ни было из общины) знать, что ведущий на поверхность короткий маршрут перестал быть для гостя тайной.

Взять исписанные Грантом Нерсессовичем листки Колян категорически отказался:

– Это твое дело, я в него впутываться не хочу.