Метромания

Эвакуация

У занавешенного покрывалами входа в Митричеву пещерку Кривцов выключил фонарь, а войдя, прислушался. Хозяин тихонько похрапывал. Макс щелкнул зажигалкой и стал пробираться к разложенному в углу тюфяку.

– Ты чего там в темноте шаришься?

Макс вздрогнул.

– Я думал, вы спите… Не стал свет зажигать… Пить захотелось.

– А чего в куртке? Замерз, что ли? Или не ложился?

– Да не спится что-то, – уклончиво ответил Макс.

Взял со стола большую бутылку с минералкой, сделал из горлышка два глотка.

– Который час-то?

– Шесть доходит, – не глядя на часы, ответил Макс.

– Ну, еще часок можно поспать. Ты тоже давай ложись, не шастай, – проворчал Митрич. – Мне сегодня на работу.

Макс стянул промокшие насквозь кроссовки и носки, ледяные ступни укутал одеялом. Куртку снимать не стал – лег прямо в ней. Почему-то вспомнилось, как еще перед спуском в подземелье, сидя в «Макдаке» на Маросейке, он представлял свое возвращение из преисподней. Безусловно, триумфальное. После снятия всех нелепых обвинений и перенесенных им лишений и опасностей другим это возвращение быть и не могло. Тогда, меньше недели назад (неужели и вправду прошло всего несколько дней?), он воспринимал грядущий спуск под землю как приключение – забавно щекочущее нервы и определенно с хеппи-эндом. Не без удовольствия представлял, как станет рассказывать о своем пребывании в преисподней друзьям, знакомым и, главное, малознакомым девушкам. Как те будут смотреть на него с восторгом, охать, прижимая к декольтированному бюсту ухоженные ручки с длинными, острыми ноготками. И как сладко и неистово будут ему отдаваться. Женщин тянет к мужчинам, в которых есть что-то брутальное, звериное, мистическое. К мужчинам, пережившим страшные испытания, обманувшим судьбу, вступившим в схватку со смертью и вышедшим из нее победителями…

Противная дрожь в икрах и под коленками не унималась. «Не хватало только простудиться и слечь тут с температурой», – подумал Макс и, задрав куртку и рубашку, сунул ладонь под мышку. Вытащил и зачем-то понюхал пальцы. Слабый запах любимого дезодоранта, смешавшись с запахом пота, составил букет, от которого горло перехватил рвотный спазм.

Макс поднялся с топчана и на ощупь добрался до стола. Нашарил бутылку с минералкой, сделал несколько глотков.

– Включи свет, – как и час назад, ясным, совсем несонным голосом велел Митрич. – Сколько сейчас?

Макс щелкнул выключателем, прищурившись, посмотрел на часы:

– Семь почти.

– Минут через пятнадцать надо вставать. Хватит, повалялся, пора на работу. Ты чайник пока поставь, бутерброды из давешних остатков сделай. Чем без меня думаешь заняться?

– К Нерсессычу пойду – он просил помочь картотеку в порядок привести.

Сказал и подумал, что для него это сейчас, наверное, самое лучшее, чтобы отвлечься от рвущих голову мыслей. Даже если в качестве отвлечения – дурацкая бумажная работа, которая на самом деле никому не нужна.

– Ну, к Нерсессычу так к Нерсессычу… – согласился Митрич. – А где завтрак-то?

Около восьми в пещеру вошел Колян. В сторону Макса даже не посмотрел.

– Митрич, ну че, выдвигаемся? А может, еще полежишь денек? Не окреп ведь еще…

– Некогда разлеживаться! Сам говорил, Кардан грозился на счетчик поставить. Пришлет своих отморозков, забьют до смерти. Ладно, меня одного – все равно недолго осталось, а то еще и Нерсессыча. Да и этого, – Митрич мотнул головой в сторону Кривцова, – показывать никак нельзя. Мигом ментам стукнут, что чужой здесь ошивается, приметы опишут.

Когда Митрич и Колян отбыли, Макс прибрал на столе, сложив по разным пакетам остатки хлеба, колбасы и сыра, подвядшие овощи.

Потом пошел к Симоняну.

Тот сразу взял «допсилу» в оборот:

– Садись и начинай работать. Карточек я тебе еще вчера нарезал, они поверх папки, где мои записи о ЧП в метро собраны. Там все вперемежку: теракты, перестрелки, массовые драки – скинхедов с кавказцами, футбольных фанатов с милицией. Вот ты их по разделам и оформляй. Я тебе в качестве образца одну карточку заполнил. Если ответа на какой-то вопрос, например о числе жертв, в моих записях нет, оставляй графу пустой, а на отдельный листок запиши: там-то и там-то пробел в сведениях. Буду потихоньку восполнять.

Многое из того, что содержали бумаги Симоняна, стало для Кривцова открытием. Например, дата первого теракта. Исходя из сведений, собранных Симоняном, получалось, что первый теракт в метро произошел 8 января 1977 года в поезде, следовавшем от станции «Измайловская» в сторону «Первомайской». Взрывное устройство было помещено в утятницу, начиненную болтами и гвоздями. В тот же день произошли еще два взрыва, по механизму исполнения идентичные громыхнувшему в вагоне метро, – в магазине № 15 Бауманского пищеторга и около продмага № 5 на улице 25-летия Октября. В графу «Число жертв» Кривцов, сверившись с записями Гранта Нерсессовича, вписал цифру семь, в «Число пострадавших» – тридцать семь. Судя по тому, что террористы – некто Степан Затикян и двое его сообщников – были живы и преданы суду, взрывные устройства приводились ими в действие дистанционно или с помощью часового механизма. Всех троих суд приговорил к смертной казни через расстрел, и весной того же 1977-го приговор был приведен в исполнение. Фамилия Затикян в записях Гранта Нерсессовича была подчеркнута красным, и рядом тем же кровавым фломастером ремарка: «Сволочи!!!»

Макс пробежал глазами следующие несколько листов – там тоже были записи о терактах в метро: 20 апреля 1989 года сразу на двух станциях – «Павелецкой»-радиальной и ВДНХ, в июне 1996-го – на перегоне между «Тульской» и «Нагатинской», в январе 1998-го – на «Третьяковской». Во всех ЧП были погибшие или раненые. Дальше шли теракты на «Пушкинской» и на перегоне между «Павелецкой» и «Автозаводской», где число жертв измерялось десятками. Однако в адрес виновных в этих преступлениях Симонян не высказывался – никаких комментариев на полях не было.

«Затикян был армянин, как наш Нерсессыч, – отметил про себя Кривцов. – Может, старика это обстоятельство и потрясло – стыдно стало, что жестокий убийца оказался представителем его народа. А может, тут другое? Вдруг парней тогда ни за что расстреляли. Сколько этому Затикяну было? Тридцать два. В общем, не мальчик уже. А то, что в семидесятые невиновных, бывало, расстреливали, – это уже общее место. И то, что на суде террористы во всем признались, ничего не значит. Органы со времен незабвенных бериев, ягод и ежовых особыми способностями по части выбивания чистосердечных признаний отличаются…»

– Грант Нерсессович, а вот тут у вас некто Степан Затикян присутствует. Вы были с ним знакомы?

Симонян поднял от бумаг голову:

– С чего ты взял?

– Ну, он тоже армянин, и вообще…

– Нет, знаком не был. Армян по всему миру больше пятнадцати миллионов. Неужели ты думаешь, что все они друг с другом знакомы?

– Нет, конечно. Но у вас же принято объединяться в диаспоры. И, насколько я знаю, всегда принято было. Это сейчас в Москве кавказцев чуть не половина населения, а в конце семидесятых, наверное, не так уж и много было.

– А ты что, с картотекой уже закончил? – резко сменил тему Симонян.

– Нет еще. – Макс отрицательно покачал головой. – Только начал.

– Ну, так продолжай. А когда закончишь, я с тобой одной любопытной догадкой поделюсь. Это, конечно, надо еще проверять и проверять, но я почти уверен, что прав.

– В чем?

– А в том, что все происшествия в метро, особенно с человеческими жертвами, укладываются в четкую схему. И если нам с тобой на основе уже имеющихся данных удастся вывести своеобразную закономерность, я бы даже сказал – формулу, можно будет заранее знать, где и когда произойдет следующее ЧП.

– Шутите?

– Отнюдь.

– Вы меня заинтриговали!

– Ну, так работай!

Прошло минут сорок, прежде чем Кривцов задал очередной вопрос:

– Грант Нерсессович, а вот такие происшествия: милиционер выстрелил в рот гастарбайтеру, милиционер застрелил любовницу – их в какой раздел определять?

– Это когда сержант УВД Борис Коструба выстрелил из табельного оружия в рот гастарбайтеру Рустаму Байбекову, не имевшему регистрации, и сел на девять лет?

– Память у вас! – немного делано восхитился Кривцов.

– Второй случай, – не обращая внимания на реплику Макса, продолжил Симонян, – был с капитаном, прямо на станции метро устроившим разборку со своей гражданской женой. Приревновал, кажется. Давай оба случая в «Разное». Хотя нет: лучше в «Незаконное применение оружия представителем власти». У меня такого раздела нет – сам создай.

Выполнить распоряжение Кривцов не успел. В пещеру влетел запыхавшийся Колян:

– Мужики! Срочно уходим! Через час облава!

Кривцов и Симонян разом подняли головы и, замерев, уставились на Коляна.

– Чего сидите?! На сборы десять минут! Уходим!

– Куда? – растерянно огляделся Симонян.

– А это ты нам сейчас скажешь куда! Кто у нас специалист по подземельям, которые еще не заняты и где безопасно?

– Да скажи ты толком, что случилось? – продолжая сидеть, взмолился Грант Нерсессович. – Кардан наезжает?

– Да при чем здесь Кардан? Он сам, можно сказать, в пострадавших. Кардан и предупредил, чтоб смывались. Ему надежный человек из ментуры шепнул – из тех, с кем он делится, – что мэрия приняла решение о массовой подземной зачистке от этих… внеклассовых элементов.

– От деклассированных? – уточнил Симонян.

– Ну да. Короче, от нас. Говорят, в Подмосковье под это дело уже лагеря подготовили. Сначала туда всех свезут, а потом разбираться будут. Уголовников, которые в розыске числятся, – в СИЗО, стариков – по специнтернатам, а тех, кто помоложе, – на тяжелые работы: в шахты угольные и бокситные или еще куда. Кардан говорит, наверху решили: раз в подземелье живем, значит, к таким условиям вполне приспособлены. Еще сказал, платить не будут, только кормить и одевать. Типа, все равно никуда не рыпнетесь и не пожалуетесь: документов-то нет, большинство в покойниках или в без вести пропавших числятся – попробуй в таком состоянии покачай права!

– Так, понятно, – подскочив со стула, засуетился Симонян. – Максим, быстро упаковывай бумаги! Вон там, в углу, у меня сумка на колесиках, в ней еще баул клетчатый. Да, вот еще моток веревки. Я как знал, как чувствовал, что когда-нибудь придется спасать архив! Складывай все в папки и связывай как можно плотнее. Колян, где Митрич, Адамыч, Шумахер, Ростикс, Антон?

– Все, кроме Адамыча, здесь – собираются. А Ростикс ушел. Я его послал афганца искать. Договорились так: раз с нами Митрич, мы Ростикса с Адамычем, если что, дожидаться не будем. В условленном месте положу записку с координатами, где остановимся. – При этих словах Колян пристально посмотрел на Макса, и глаза его недобро сверкнули. – Давай, Нерсессыч, определяйся, мне еще к могилам смотаться надо. Хорошо, если в ту сторону пойдем, а если в противоположную? И еще учти, чтобы по пути глубокой воды не было, иначе Митрича на себе тащить придется. Все, я к Митричу на подмогу. Совсем старик расклеился. Говорил я ему: «Не ходи сегодня на работу, побереги себя!» А он…

Колян исчез, а Симонян заметался по комнате, доставая из разных углов и сваливая на стол перед Максимом стопки бумаг, какие-то вырезки, раздувшиеся от содержимого картонные папки.

Собираясь, старик рассуждал вслух:

– Придется двигаться на восток, хотя в смысле удобного сухого жилья это самый неудачный вариант. Лучшие места на севере и западе. Но нам нужно как можно скорее выбраться за пределы Садового кольца, а самый короткий путь – к Земляному валу. Вот увидишь: внутри Садового они шерстить будут. С разных концов пойдут. Конечно, ходов тут столько, что лабиринт Минотавра детским аттракционом покажется, но рисковать нельзя.

В конце концов они выдвинулись на полчаса позже назначенного. Кладбище, которое и было условленным местом, оставалось в стороне от маршрута, и им пришлось ждать Коляна, который понес записку для Адамыча и Ростикса.

Митричу становилось все хуже. Он сидел на своей тележке, прикрыв веки, и часто, со свистом дышал. Макс предложил сделать укол, но старик отказался:

– Некогда. На привале сделаешь. Лекарства ж с собой.

Шли в таком порядке: впереди Колян, как самый опытный из молодых. Его задачей было смотреть в оба глаза и слушать в оба уха, чтобы в случае опасности подать остальным сигнал. За ним Симонян с тележкой на колесиках, доверху набитой бумагами. Дальше – Макс с рюкзаком за плечами и тяжелой клетчатой сумкой-баулом, заполненной бумагами и нехитрыми пожитками Нерсессыча. Симонян, испытывая неловкость от того, что нагрузил Кривцова, не взял с собой даже любимый медный чайник, при кипячении в котором, как он утверждал, вода приобретает целебные свойства. Следом за Максом шел Шумахер с огромным драным чемоданом на больших, явно неродных колесах. На вопрос Кривцова, откуда такая телега, он с гордостью поведал, что и чемодан, и детскую коляску, у которой свинтил колеса, нашел в мусорке, а потом сам смонтировал.

Замыкали колонну Митрич и Антон. Первые метров шестьсот Перов, отталкиваясь от каменного пола двумя надетыми на ладони деревяшками, двигался довольно ходко, но потом стал отставать. Наконец, остановившись, прохрипел:

– Все, му… жики… больше не… могу.

Макс снял с плеч рюкзак и при свете фонарика вытащил упаковку с одноразовыми шприцами и пару ампул. Все сгрудились на пятачке, закрыв телами узкий проход.

– Придется на себе нести, другого выхода нет, – рассудил Колян. – Положим на плащ-палатку, возьмем за четыре угла. Нас, молодых, как раз четверо. А тебе, Нерсессыч, вперед идти. Слушай, может, бросишь на хрен свою тележку? Если Митрича нести, нам всем четверым свободные руки нужны, ты один на весь багаж останешься. Так что давай вываливай все из своей сумки и клади туда самое необходимое из всех рюкзаков и чемоданов: лекарства, воду, вещи теплые.

– Нет! – отчаянно крикнул Нерсессыч и прижал ручку тележки к груди. – Лучше давайте все это в Борин чемодан положим, я тележку к нему сверху привяжу.

– Подождите, мужики, – еле слышно прошелестел Митрич. – Давайте так: щас Нерсессыч по своей карте определит укромное местечко поблизости, и вы меня туда откатите. Оставите воды, еды, Макс таблетки даст, я отлежусь пару часов, а как полегче станет – за вами двинусь. Маршрут Нерсессыч обрисует.

– Да ты че, за сук нас держишь?! – возмутился Колян. – Тебя, значит, помирать оставим, а сами шкуры спасать побежим? Нет, сказано, понесем – значит, понесем.

На сортировку багажа ушло минут десять, еще пять – на то, чтобы кое-как спрятать барахло, которое решили оставить.

Митрича положили на плащ-палатку, ее концы перекинули через плечи и двинулись дальше. Теперь впереди шел Симонян, освещая дорогу фонарем, который он повесил на шею.

Сначала Макс пытался считать шаги, чтобы знать, сколько прошли. Еще там, в своей родной пещерке, Симонян сказал: до места, где можно остановиться на привал, примерно шесть километров. Считал Кривцов тысячами, но вскоре сбился. От тяжести ноши, нехватки воздуха по телу и лицу струился пот, глаза щипало и заволакивало плотной и мутной пеленой. Симоняну тоже приходилось несладко – то и дело одно из колес цеплялось за какую-нибудь выбоину или за камень, отчего огромный чемодан вставал на дыбы, а потом под тяжестью притороченной к нему сумки-тележки начинал заваливаться. Старик, виновато оглянувшись, изо всех сил тянул чемодан на себя и следующие несколько метров бежал трусцой.

Изредка им попадались небольшие группы людей, внезапно появлявшиеся из боковых ходов. Не останавливаясь, они окидывали хмурым взглядом возглавляемую стариком армянином процессию и исчезали в глубине лабиринта. Пару раз их нагоняли, и тогда, уступая дорогу, Коляну и Шумахеру приходилось прижиматься к стене, а Кривцову и Антону, перехватив края плащ-палатки, вставать одному – в головах, другому – со стороны культей. Переждав, когда груженная сумками и рюкзаками вереница минует их группу, четверка снова вскидывала углы плащ-палатки на плечи и двигалась дальше.

Макс вспомнил виденный в детстве документальный фильм о засухе в джунглях. Звери, в благополучные времена бывшие лютыми врагами, жравшие друг друга почем зря, мирно шли одними и теми же тропами к единственному сохранившемуся во всей округе источнику воды…

Поначалу Кривцов не понял, что это за звук. Исходил он откуда-то из-за правого плеча. Только через полминуты отупевшие мозги дали расшифровку: это дышит Митрич – надсадно, со скрипом и мокрым хлюпаньем.

– Стоим! – скомандовал Кривцов и, развернувшись, стал осторожно опускать свой угол плащ-палатки на пол.

Нерсессыч стащил с шеи фонарь и направил луч в лицо Митричу. Тот, лежа на спине, захлебывался собственной кровью. Колян и Шумахер приподняли Перова за плечи, и он тут же зашелся в долгом, мучительном кашле. Хлебнув воды и немного продышавшись, Митрич сказал:

– До места вы меня не донесете. Говорил вам, оставьте поближе к кладбищу… Теперь вот обратно тащить придется. А мертвяк всегда тяжелее живого. Сами виноваты, не послушались. Колян! – Затуманенным, будто пьяным взглядом он пошарил по склонившимся над ним лицам, нашел Коляна, удовлетворенно кивнул: – Ты здесь. Клятву помнишь?

Колян, не уточняя, о чем речь, кивнул.

– То-то… Смотри, не выполнишь – с того света к тебе каждую ночь наведываться буду. Положишь меня между Надей и Серегой – я там место для себя оставил… Ну, все, отдохнули – давайте дальше.

Когда четверка пристраивала углы палатки на плечах, Митрич сказал:

– Вот когда мои отрезанные-то ноги в плюс пошли – с ними вам килограммов на двадцать больше тащить бы пришлось.

Коротко засмеялся и снова закашлялся.

Кривцов теперь шел, прислушиваясь к отрывистому, рваному дыханию Перова. Вдруг плащ-палатку резко потянуло книзу, словно кто-то положил в нее рядом с Митричем большой валун.

Максима будто током пронзило. Сбившись с ноги, он повернул голову вправо. Митрич не дышал.

– Мужики, – едва слышно позвал Макс. – Он умер…

Митрич лежал, глядя в низкий сводчатый потолок неподвижным взглядом. Несколько минут они стояли над телом молча. Первым заговорил Шумахер:

– Зря тележку бросили – сейчас бы его на ней повезли. Приспособили бы как-нибудь.

– Как бы ты ее приспособил? – горько огрызнулся Колян и скомандовал: – Понесли!

Кривцов поймал себя на том, что ноги шагают размеренно и будто сами собой, как у железного дровосека. Нерсессыч по-прежнему шел впереди, только смотрел теперь не перед собой, а куда-то под ноги, низко опустив голову и ссутулившись. Казалось, у старика за несколько минут вырос горб.

Вскоре их нагнали Адамыч и Ростикс. «Дома» они были уже минут через десять после отбытия основной группы, но, пока догоняли своих, несколько раз чуть не нос к носу сталкивались с «чистильщиками». Приходилось отступать и, нырнув в какой-нибудь воздуховод, отсиживаться.

Узнав о смерти Митрича, Ростикс стянул с головы черную вязаную шапку и так и шел, держа ее в руке, будто за гробом. А Адамыч, догнав Симоняна, поплелся рядом, придерживая сумку-тележку с архивом. Плечи старика тряслись – он плакал навзрыд, как ребенок.