Метромания

Феномен

Утром хозяина и гостя разбудил телефон. Звонил Макс:

– Ты еще дрыхнешь, что ли? – завопил он, едва услышав в трубке хриплое спросонья Андрюхино «алё». – Мы ж сегодня собирались к физикам рвануть, которые по просьбе Вилетария экспертизу проводили. Я им уже звякнул. Едешь со мной или нет?

– Еду, наверное. Вот только Витька сейчас завтраком накормлю и на службу отправлю.

– А он у тебя? Ночевал? Чего это он?

– Да так, решили вчера выпить вместе, заговорились…

– Ну, и о чем же вы заговорились?

– Да так, о жизни.

– Ладно. В девять двадцать заходи за мной, оптики нас к десяти ждут.

Из квартиры Шахов вышел вместе с гостем – после ночного бдения у него не осталось ни одной сигареты. На газончике у подъезда старшая по дому – деятельная и любознательная до невозможности Елена Викторовна – прогуливала свою жирную, как докторская колбаса, таксу.

Поздоровавшись, парни хотели пройти ми —

мо, но женщина схватила Виктора за рукав:

– Я слышала, у вас на станции снова ЧП. Девчонка под поезд бросилась. Молодая?

– Двадцать – двадцать два.

– Это потому ты такой смурной? Вечером мимо нас с Шоколадкой прошел – даже не заметил. Хотела тебя окликнуть, да не стала. Идешь как в воду опущенный, весь в мыслях. Не привык еще к самоубийцам, что ли? Да их вон больше полутора сотен в год, которые на рельсы бросаются! Мне приятельница закрытую статистику недавно пересказывала. Тебе пора бы уж привыкнуть. Хотя вы, мужики, в этом отношении кишкой-то потоньше… – Елена Викторовна немного подумала и решила быть справедливой: – Вообще-то, если честно, я поначалу тоже… После первого случая неделю, наверное, уснуть не могла. Я тогда дежурной работала. Как сейчас помню, седьмого ноября случилось. Муж после парада, в белом кителе, – он флотский офицер был – пришел меня проведать. Стоим с ним на платформе, разговариваем. Вдруг мимо нас будто вихрь какой… Женщина молодая на рельсы сиганула. Машинист затормозить, конечно, не успел. Состав немного отогнали, линию обесточили. Стали тело по частям доставать. Муж мой помогать бросился. А я как сползла по колонне, так на корточках и сижу. Трясет всю, прямо колотит. Ну, и неделю, а то и больше на успокоительном да снотворном провела. А потом свыклась. Говорят же, человек ко всему привыкает. Года два, наверное, прошло. И опять прямо на моих глазах какая-то дурища на рельсы прыгнула. Тут уж я всем руководила. Тело в брезент завернули, а голову я – чтоб ненароком из кулька не вывалилась – в ведро положила. Иду по платформе с этим ведром и вдруг ловлю себя на мысли, что внутри меня все спокойно, будто воду несу. Так что, Витенька, и ты привыкнешь – дай срок. – Елена Викторовна покровительственно похлопала младшего лейтенанта по плечу и сердито дернула поводок. – Шока, ты чего разлеглась?! – обратилась она к таксе, с комфортом устроившейся на крышке канализационного люка.

Хитрая собачонка, воспользовавшись тем, что увлеченная рассказом хозяйка на нее не смотрит, решила полодырничать.

– Давай ходи – жир растрясай!.. Мать-то дома? – без перехода поинтересовалась у Милашкина соседка. – Прошлый раз она меня рыбным пирогом угощала – хочу зайти рецепт взять.

Витек замялся:

– Теть Лен, вы только ей не говорите, что сейчас меня видели. Я ей сказал, что на службе, а сам вот у Андрюхи заночевал.

Елена Викторовна заговорщицки подмигнула:

– С девчонками небось ночевали-то? Да ладно, не конфузься… А чего вам, молодым, еще делать? Не бойся, буду молчать как могила.

– Неужели к такому правда можно привыкнуть? – спросил Андрей, когда они снова двинулись по направлению к метро.

– Не знаю. Я еще курсантом был, нам рассказывали: двадцатидвухлетняя девчонка под поезд бросилась, машинист ничего сделать не успел… Она насмерть, а он через два дня от инфаркта в больнице скончался. Сорок три года было мужику, двадцать лет поезда водил. Говорят, у женщин более тонкая нервная организация… Выходит, что нет: тетя Лена-то вон привыкла.

– Да я вообще понять не могу: зачем под поезд бросаться? Ну, надоело тебе жить, так и других способов полно.

– Я и сам себе этот вопрос задавал. Большинство самоубийц в метро – женщины. Мужики чаще всего по пьяни сваливаются. Ну, вот и объясни мне: они, женщины, всю жизнь волнуются, как в глазах других выглядят, прически крутят, макияж, диеты… ну, и так далее. Значит, им должно хотеться и в гробу в приличном виде лежать. А какая уж тут красота, если некоторых как пазл собирать приходится!

На углу, у магазина, Андрей с Витьком попрощались. Оставшись один, Шахов понял, что вчерашняя боль не ушла. Просто, когда в их с Андрюхой компании был третий, посторонний, она держала себя в руках, соблюдала приличия, а сейчас ей некого стало стесняться – и она, оскалившись, вцепилась в горло.

Шахов купил пачку сигарет и прямо у магазина выкурил три штуки одну за другой. Во рту стало противно-сухо, в висках заломило. Он сейчас многое отдал бы, чтобы сегодня был рабочий день. Лучше – понедельник. Поехал бы на работу, бегал бы там, суетился, созванивался с магазинами, ругался, болтал в курилке с девчонками… Забил бы всем этим голову, и в ней не осталось бы места для воспоминаний о смущенно теребящей ворот кофты Екатерине, о стоящих у порога черно-красных кроссовках с оторванным задником. Шахов представил, как позвонит сейчас Максу в дверь, как тот откроет. Тряхнет русой головой, дернет, как застоявшийся конь, ногой. Опустит вниз углы своих пухлых ярко-красных губ: «Ты чего такой помятый? Всю ночь водку жрал? Без меня?» Шахов стиснул зубы. Перед глазами встала картинка: вот его кулак летит прямо в физиономию Макса, бьет по губам – и они лопаются, как спелые вишни, обрызгав все вокруг соком-кровью. Андрей взглянул на руку. Она была согнута в локте, кисть сжата в кулак…

Шахов поднялся к себе в квартиру и, не снимая кроссовок, четверть часа слонялся по комнатам. Дважды хватал трубку, чтобы, набрав номер Макса, сослаться на головную боль и предложить ему съездить к оптикам одному. Но оба раза, не дождавшись гудка, нажимал отбой. В висках стучало: «Если я откажусь, он подумает, что меня душит жаба: ему Катерина дала, а мне нет. Но я сам виноват. Он же тогда говорил: „Если у тебя к Катерине что-то серьезное, намерения там всякие, я только „за“. Мне твоя дружба дороже любой бабы. Буду к вам на пироги, на семейные праздники ходить!“ А я разыграл равнодушие: „С чего ты взял? Есть и покрасивее, и помоложе. Катька и тебе, и мне просто друг. А спать с другом – это как-то…“ Макс в ответ заржал: „А почему бы и нет? Если друг другого пола, не крокодилица и к тому же не против?“..»

Закрывая дверь, Андрей увидел, что пальцы дрожат. Бегом спустился на два этажа и позвонил в дверь Макса. Тот был уже одет. Сразу принялся отчитываться об утренних звонках – Вилетарию и пацанам-оптикам. Уточнил, что физики готовы дать копию своей экспертной работы, а Самохин как заказчик не возражает.

С физиками Кривцов и Шахов встретились в маленькой кафешке, где каждую вторую чашку бурды, без оснований причисляемую к благородному напитку, подают бесплатно. Парни сидели, зарывшись в груду бумаг и о чем-то споря. Когда Андрей с Максом подошли к столику, они поднялись. Оба высокого роста, но один мускулистый, с тонкой талией и узкими бедрами, обдуманно подчеркнутыми рубашкой и джинсами в облипочку, второй – грузный и рыхлый, как шмат холодца. Представились: Григорий и Павел.

Минут двадцать рассматривали фотографии и негативы, перебрасываясь фразами, из которых Кривцов и Шахов, чьи знания в физике исчерпывались школьной программой, поняли немногое.

Наконец оторвались от «материала», и Григорий, глядя на «чайников» вприщур, спросил:

– А вас что вообще интересует? Подлинность? На глаз, без аппаратуры – подлинник. Но если хотите, чтобы мы провели экспертизу, придется отдать нам материал на несколько дней и заплатить.

– Да мы и без вас знаем, что подлинник, – нетерпеливо прервал его Макс. – Я сам эти снимки делал. Ты мне объясни, как эти тени появились.

– Сам, говоришь? – Григорий взглянул на Макса с интересом. – А мысленные фотографии делать не пробовал?

– Это как?

– Кто-то дает тебе задание представить определенный объект или человека, ты напрягаешь мозги, тебе направляют в лицо объектив, жмут на кнопочку… А на снимке не твоя перекошенная от напряжения физиономия, а тот самый объект или личность, которую ты представлял в момент съемки.

Пока Григорий нес эту околесицу, Шахов смотрел на него в упор: не вздумал ли этот накачанный хлыщ над ними поиздеваться?

Но Григорий был сама серьезность.

А у Макса загорелись глаза:

– Ты хочешь сказать, что такое возможно?

Григорий пожал плечами:

– В литературе такие случаи описаны, но нам с Павлом с подобным встречаться пока не приходилось. Дело в том, что данной способностью – фиксировать на фотопленку мысленные образы – обладает один человек из ста миллионов. У тебя есть предпосылки. Поверь специалисту, – Григорий ткнул себя в грудь, – далеко не у каждого, кто вместе с тобой нажимал бы на спуск ночью на «Новослободской», на снимках получились бы вот такие тени.

– А ты можешь со мной такой эксперимент провести? – Теперь Макса от возбуждения даже слегка потряхивало. – Мысленной фотографии. Я давно за собой заметил: даже то, чего никогда не видел, а просто про это читал, могу представить с предельной четкостью до самых незначительных деталей, про которые в тексте ни слова.

– Что скажешь? – Григорий обернулся к молчавшему до сей поры Павлу.

Тот солидно кивнул:

– Наш клиент. Можно попробовать.

– Но вы мне расскажите хоть немного про эту мысленную фотографию. Примеры приведите. Я ж теперь ночами спать не буду.

– Давай, Паш, излагай, – кивнул партнеру Григорий. И, уже обращаясь к Кривцову с Шаховым: – Теоретик и архивариус в нашей паре он. Память феноменальная.

Излагать Павел начал с истории американца Теда Сериоса, отрекомендовав ее как самую яркую и подробно описанную. По словам оптика, в отечественной переводной литературе фамилию янки как только не перевирали: был он и Сариасом, и Цериосом и даже Сириусом. Но не в этом суть. В середине шестидесятых прошлого века паранормальными способностями Теда заинтересовался один серьезный ученый – психолог, доктор медицинских наук Айзенбуд. Впрочем, заинтересовался – неточно сказано. Первый раз профессор встретился с Сериосом только затем, чтобы распять его как обманщика и мошенника. Ну, и журналистов, которые раструбили о его паранормальных способностях на всю Америку, заодно. Айзенбуд был воинствующий скептик и материалист. Для того чтобы сподручнее было разоблачать, маститый психолог приехал к Теду с толпой ассистентов. И все его помощники прихватили фотоаппараты – модные в ту пору полароиды, для чистоты эксперимента только что купленные, еще не распечатанные. А Сериос взял да и послал всех – у него как раз был запой. Айзенбуд пришел в ярость: какой-то алкоголик его, чуть ли не самого известного психоаналитика, на хрен посылает. Хотел было обратно ехать, чтобы у себя в Колорадо гневные интервью раздавать, но почему-то остался. Должно быть, научное чутье остановило. А через пару дней Тед наконец заявил, что готов к эксперименту, только для этого ему надо пива выпить. Литров пять. Скрипя зубами, Айзенбуд велел принести пива. Сериос опорожнил десяток бутылок и скомандовал, чтобы расчехляли фотики. Для начала Теду предложили представить что-нибудь на свое усмотрение. Он напрягся, вены на лбу вздулись, он покрылся потом, зубы заскрипели… Кивнул головой: дескать, давайте! Аппаратов было четыре. На трех снимках оказалась сплошная чернота, а на четвертом – силуэты какого-то высокого сооружения. Присмотрелись: да это водонапорная башня в Чикаго! Айзенбуд глазам своим не верит, продолжает твердить что-то о подставе-подделке, но голос уже растерянный. А Тед возьми его да и добей: мол, это ерунда, башню-то я месяца два назад своими глазами видел, когда в Чикаго к брату летал; вы мне задание дайте, чтоб я на пленку такое перенес, о чем, как говорится, ни сном ни духом. Тут один из ассистентов подсуетился и спросил, бывал ли Тед когда-нибудь… – Павел впервые прервал гладкое, как по писаному, повествование и почесал за ухом, припоминая: —

…в Денвере, что ли… или в каком другом городишке. Сериос ответил отрицательно. Тогда ему предложили сфоткать мозгами, а потом и выдать на пленку изображение некоей денверской лавчонки, расположенной на одной из окраинных улиц. Удалось! Ассистент, который изначально был настроен не мягче профессора, клялся, что лавчонка, которую он загадал, в натуре выглядит один в один. Вот только с вывеской поначалу засада вышла. На ней была написана полная абракадабра. Потом, когда снимок увеличили, стало понятно, в чем дело. На фото наложились два названия лавки: старое, которое торговая точка носила лет десять назад (прежняя вывеска, естественно, давным-давно была сдана в утиль), и новое.

– И что профессор? – спросил Шахов, мало впечатленный рассказом.

– Посвятил остаток жизни изучению феномена Теда, который, кстати, ни в грош его не ставил и к тому же пил по-черному. Коллеги беднягу Айзенбуда разносили в пух и прах и на страницах газет, и с экранов телевизоров, и на своих симпозиумах. Но не все. Были и такие, кто, поучаствовав в экспериментах и убедившись, что это не блеф, оставили в своих мемуарах честные записи. При жизни публично заявлять, что поддерживают Айзенбуда, не решались, но, когда, рассказывая в своих книгах и статьях об экспериментах, он упоминал их имена, с опровержением не выступали.

– А почему вы решили, что у меня, как у этого Теда, получится? – спросил Макс, и Андрей уловил в его голосе хвастливо-выжидательные нотки: ну, мол, давайте рассказывайте, какой я феноменальный.

– Я не сказал «получится», – уточнил Григорий. – Я сказал «может получиться».

– А про тени на фотографиях? Вы ж про них не сказали ничего, – напомнил Макс.

– Как это? – изумился Григорий. – Сказали ж: не подделка.

– И все?

– А что тебе еще надо? – Григорий в упор посмотрел на Макса. – Рациональное объяснение этому явлению найти невозможно. К оптике появление силуэтов не имеет никакого отношения. А по части духов – это не к нам, это к медиумам и спиритистам. У Вилетария среди знакомых парочка найдется. Поговори с ними, фотки покажи. Чем черт не шутит, может, они тебе этих духов, которые на снимках, вызвать смогут. Вот и пообщаешься – биографии узнаешь, если это тебе интересно. Ну, все, мужики, нам пора. Мы тут одному баклану диссертацию написать подрядились. На фиг оно ему надо? Своя фирма, бабки лопатой гребет… Но, говорит, прошли те времена, когда братки, организуя свой бизнес, хвастались, что их после третьего класса из школы выгнали, теперь в моде образованность.

Пожимая на прощание Кривцову руку, Григорий напомнил:

– Если все-таки захочешь побаловаться мысленной фотографией, звони. Нам самим интересно.