Мгновения жизни

НЕЛЛ ГОРДОН: После развода Шилд вновь оказалась в Лондоне.

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять… — Прохладным весенним утром Грейс делала зарядку у открытого окна, когда внизу на улице вдруг увидела его. Она бросила делать свои наклоны и высунулась из окна, окликнув его по имени. Он не обернулся, поэтому она свистнула. Финн научил ее этому искусству, и она не забыла его. Но свист утонул в шуме ветра и грохоте уличного движения, а он не остановился. Грейс стояла и смотрела вслед удаляющейся фигуре, а потом, хотя и понимала, что уже поздно, босиком кинулась вниз по лестнице и выскочила на улицу.

Вернувшись в свою квартиру, она посмеялась над собой, хотя и не очень убедительно. Прошло столько лет, а ей вдруг привиделся Джефферсон Макгроу, — мираж, напомнивший о том, чего у нее не было.

— Это не мог быть он, — сообщила она Анжелике по телефону.

— Через пятнадцать лет ты вполне могла (или не могла) увидеть на улице свою первую детскую любовь. Но неужели тебе еще не все равно?

Грейс на мгновение умолкла.

— Да, ты права. Конечно же, мне все равно. Нет, не все равно. Проклятье, Анжелика, почему я до сих пор не могу забыть тот эпизод из своего прошлого? Он всегда рядом, маячит где-то на заднем плане, держится в тени, подобно мучительному вопросу, на который у меня нет ответа. Это магия любви, не проверенная жизнью, я не могу от нее избавиться. Если бы я увидела его, встретилась с ним лицом к лицу, тогда, возможно, я бы получила тот ответ, который мне нужен: да, он всего лишь обычный мужчина, и с ним я была бы ничуть несчастливее, чем с любым другим.

— Знаешь, наверное, я до сих пор сходила бы с ума по Тому, если бы он бросил меня, вместо того чтобы жениться, — призналась Анжелика.

— Это не поможет.

В течение следующих шести месяцев Грейс видела его трижды. Она начала подумывать, что у нее, скорее всего, начались проблемы с психикой, после чего она отправилась на прием к психотерапевту. Комната была веселенькой, выдержанной в тонах солнечного света: желтые кресла, желтая софа, желтые стены, желтые занавески, вазы и кувшины с бледно-желтыми нарциссами и желтыми тюльпанами. В этой комнате вы запросто могли сойти с ума, будучи при этом твердо уверенной, что прекрасно проводите время.

— Почему, ну почему я до сих пор думаю об этом мужчине, о Джефферсоне? Ведь прошло больше пятнадцати лет. Я была совсем ребенком, мы оба были детьми. Все случилось на каникулах. С тех пор у меня было несколько романов, и я даже вышла замуж. Что со мной происходит?

— Понимаете, нет законов или правил, которым подчинялись бы наши эмоции. Для них даже не требуется причины или повода. Во всяком случае, связанных с логикой или со здравым смыслом. Тем не менее, я согласен с вами: нам следует рассмотреть возможность того, что у вас нечто вроде навязчивой идеи и вы зациклились на ней. Вам не приходило в голову, что подобное воспоминание, своего рода связь с давно утраченной любовью, девичьим романом, это всего лишь способ справиться с ощущением неудачи, неполноценности, вызванным вашим неудачным замужеством? Как вы считаете, можно ли назвать вас одержимым человеком?

Грейс задумалась над этим вопросом. Как она живет, как распоряжается своей жизнью? Она работала по четырнадцать часов в сутки шесть, иногда семь дней в неделю, фотографируя, проявляя пленку, усваивая новые приемы и методы, читая и учась, потому что ей это нравилось и потому что она верила, что нельзя безрассудно распоряжаться данным тебе Богом талантом. Так же она относилась и к своей работе. Она искренне верила в то, что растраченный впустую Божий дар — это смертный грех. Грейс сообщила об этом психотерапевту. Тот заявил, что подобный подход к работе можно назвать одержимостью, а можно и нет.

— Люди питают склонность к абсолютным ценностям, — извиняющимся тоном добавил он, — но мы живем в чрезвычайно гибком и подвижном мире.

— Документировать и сохранять для истории, документировать и еще раз документировать, — сказала Грейс. — Вот так я реагирую на него.

— Очень хорошо, если у вас это получается. Но главное заключается не в том, что происходит в вашей жизни, а в том, как вы реагируете на происходящее. Вы можете ощущать себя так, словно остались без руля и ветрил в хаотической и постоянно меняющейся вселенной, но в действительности это не так, потому что от вас, и только от вас зависит ваше восприятие окружающего.

Желтая комната, спокойный и уверенный голос, ободряющие слова; Грейс уже почувствовала себя лучше. Но она по-прежнему желала получить ответы на некоторые вопросы, и получить их немедленно.

— Все равно, это нормально — по-прежнему думать об этом мужчине, или у меня все-таки развилась навязчивая идея?

— Вы должны решить сами.

— Но ведь это не ответ.

— Я здесь не для того, чтобы давать ответы. Я здесь для того, чтобы помочь вам найти их самостоятельно.

Грейс кивнула, соглашаясь.

— А как быть с тем, что я все время встречаю его?

— Что вы имеете в виду?

— Я постоянно вижу его. Хотя это не он, конечно. По крайней мере, я думаю, что не он. Тем не менее, пару раз я пробовала его догнать, правда, безуспешно. Я его теряла.

— Вы сказали «теряла»?

— Да…

— Интересный выбор слов.

— Не понимаю, что в нем интересного. Так оно и было — я его теряла. Во всяком случае, я знаю, это может случиться с каждым, когда тебе кажется, что ты встретил кого-то из своего прошлого, но со мной такое происходит регулярно. А ведь я даже не знаю, как он теперь выглядит. В последний раз, когда я его видела, то есть действительно видела, а не воображала, что видела, ему было девятнадцать. Ради всего святого, он был совсем ребенком. Сейчас ему должно быть тридцать четыре. Вот почему я думаю, что это сплошная глупость. — Нет, — решительно заявила Грейс, собираясь уходить, поскольку часы на стене показывали, что ее время истекло, — нет, это все-таки навязчивая идея, и бороться с ней я буду соответственно.

Она решила, что именно это и имел в виду терапевт, когда говорил о том, что помогает ей найти собственные ответы.

Но она увидела его снова, на этот раз в парке, когда он, наклонившись, гладил по голове собаку. Она лишь пожала плечами и приказала себе заниматься своими делами.

— Видишь, я излечилась, — сообщила она Анжелике, которая заглянула к ней на поздний завтрак в воскресенье. — Я всего лишь прошла мимо. — Они договорились о том, чтобы не говорить за столом о работе.

— Ты выглядишь усталой, — заметила Анжелика, когда Грейс передавала ей чашку чая, положив туда лишнюю ложечку меда.

— Это самое верное замечание, способное вдохнуть в меня бодрость, — язвительно парировала Грейс. — Герои телевизионных комедийных шоу все время отпускают шуточки на эту тему.

— Когда ты последний раз смотрела комедийное шоу?

— В пятницу. Знаешь, я иногда-таки смотрю телевизор.

— Но большую часть времени ты работаешь. В какой-то степени, я только «за», причем обеими руками. Чем больше ты зарабатываешь, тем выше мои комиссионные, но я не хочу, чтобы ты сгорела раньше времени.

— Не сгорю. Люди, которые на протяжении своей карьеры переезжают из одной зоны военных действий в другую, — вот они сгорают.

— В мире полно тех, кто гонится за громкой историей, событиями, изменяющими лицо мира. Но мирная жизнь обычных людей все еще ждет своего хроникера.

Грейс понравился такой ответ. Он снимал ее с крючка. В данный момент она работала над серией портретов лондонских женщин двадцатого века.

— Меня попросили сделать подписи к моим снимкам, — сказала Грейс. — Не знаю, действительно ли мне это нужно. — Обычно она предпочитала, чтобы ее фотографии говорили сами за себя, но иногда они сопровождались текстом. Анжелике хорошо удавались подписи. Грейс могла сделать целую серию снимков, не имея понятия, как их назвать, но Анжелика всегда находила самый удачный заголовок, хотя Грейс чаще просила оставить фото вообще без подписи.

— Но ведь я всего лишь озвучиваю то, к чему ты стремилась, делая этот снимок, — возражала Анжелика, когда у них возникал спор. И Грейс традиционно пускалась в объяснения:

— Это я вижу нечто определенное на фотографии, но это вовсе не означает, что и все остальные должны видеть в ней то же самое. Снимок должен быть похож на саму жизнь, открытый для самого разного толкования, и рассматривать его следует через призму собственного опыта. В противном случае это всего лишь безжизненный кадр. Взгляни вот сюда, — продолжала она, отряхивая пальцы от крошек поджаренного тоста и подвигая Анжелике через стол пробный оттиск выставочного каталога. Она указала на снимок, сделанный в 1930-е годы: женщина в окружении четверых детей стояла на полосатой лужайке перед солидным домом в пригороде. — Может быть, она была совершенно счастлива, — предположила Грейс. — Но я думаю лишь о том, что, слава Богу, я живу в наше время. Будь оно похоже на то время, я по-прежнему оставалась бы с Эбботами и медленно погибала от удушья среди этих бессердечных благодетелей человечества, а жизнь вокруг продолжалась бы без моего участия. У женщин, подобных этой, за окнами дома простирался такой же огромный мир, как и у нас с тобой, но они не могли выйти в него. Подумай об этом, подумай о потерянной, впустую растраченной жизни женщин не одного поколения. Их не было слышно, их не было видно. Одному Богу известно, какие таланты были в них скрыты и какие страсти в них кипели, но им так и не дали шанса проявиться и вырваться на волю. Нам всем это хорошо известно, но, когда я вглядываюсь в некоторые лица на фотографиях, то буквально чувствую, на что была похожа их жизнь. Взгляни на нее, взгляни на равнодушное выражение этого лица, на эти плотно сжатые губы, которые, кажется, едва сдерживают готовый вырваться крик. Я смотрю на ее руку, которую она положила на шею дочери, и чувствую, что она хочет задушить ее. Она думает: «Если мне придется хотя бы еще раз расчесывать эти волосы на строгий прямой пробор и вплетать в них крошечный бантик, как у маленьких принцесс, я сойду с ума. Если мне придется еще раз выслушивать своего мужа, говорящего: «Да, дорогая, спасибо, сегодня у меня был нормальный рабочий день», — я выцарапаю ему глаза. Если мне придется снова услышать по радио рекламу порошка для приготовления шоколадно-молочного напитка «Оувалтин» или прочесть еще одну статью о том, как превратить свой дом в рай для уставших членов семьи, — я вскрою себе вены».

— А я ничего такого не вижу, — заявила Анжелика. — Я думаю о том, какая это замечательная семья. Я завидую этой женщине. Посмотри на нее, она ведь является обожаемым центром счастливого семейства. Ей не нужно выпускать пар или драться на рабочем месте каждый проклятый день. Ей не нужно толкаться в грязной и вонючей подземке. У нее есть муж, и она знает, что он останется с ней, в противном случае не видать ему повышения по службе, не говоря уже о членстве в «Ротари-клаб». Рядом с ней полно других женщин, которые ведут точно такой же образ жизни, поэтому она не чувствует себя одинокой, У нее наверняка есть служанка и, быть может, даже кухарка или повар. После обеда, если она не приглашена к кому-нибудь на чай, она может прогуляться по магазинам. И уж, конечно, не за тем, чтобы набить тяжелые сумки продуктами, а чтобы присмотреть себе новые перчатки или шляпку.

— Ну, так следует сопровождать этот снимок текстом или нет? — пожелала узнать Грейс. — Потому что я снабдила бы фото таким заголовком: Женщина в золоченой клетке на грани срыва. И почти наверняка люди разглядели бы в ней нечто подобное. Твоя же подпись звучала бы: Миссис Чарльз Филлипс и ее счастливый выводок перед своим комфортабельным домом в Уимблдоне. В обоих случаях мы подталкивали бы зрителя в том направлении, в каком текут наши собственные мысли. Для некоторых фотографий и при определенных обстоятельствах это имеет смысл. Но тогда разрушаются партнерские отношения, и фотография не имеет другой жизни, кроме той, что задана текстом под ней.

— Ладно, я скажу в галерее, чтобы они не давали заголовки твоим фотографиям. А теперь можем пойти к «Харви Николзу»[10].

Грейс обожала ходить по магазинам с Анжеликой, умевшей покупать именно те вещи, по которым втайне умирала сама Грейс, — всякие штучки из розовой шерсти, вельвета, приталенные кружевные кофточки и блузки. Словом, вся та одежда, которая превращала Анжелику в прекрасную богиню, а Грейс выглядела в ней гренадером гвардии шотландских стрелков, наряженным в шапочку для душа с оборками.

— Простой покрой из ткани серого или темно-синего цвета, — всегда говорила миссис Шилд, когда Грейс выросла. — Никакой вычурности и категорически никакого розового цвета.

Она была права. Грейс заменила темно-синий черным, но в остальном строго придерживалась совета мачехи. Открыв ее платяной шкаф, можно было обнаружить там три пары черных брюк прямого покроя и два черных жакета: один льняной, другой из шерсти пополам с кашемиром. Там были также и черная кожаная юбка-колокол до колен, белая хлопчатобумажная блузка, две черные и четыре белые футболки, черный джемпер под горло, два черных джемпера с вырезом мысом, оба из кашемира, и один красный хлопчатобумажный свитер, который она надевала, когда хотела доказать себе, что не всегда носит только черное или белое. Однообразие цвета компенсировалось мягкостью тканей. Свои кашемировые джемпера она носила, как рыцарскую броню или кольчугу. Кашемир разговаривал. Он говорил: «Не рассчитывайте трахнуть меня». Нижнее белье у нее было самым заурядным. Если бы оно могло разговаривать, то, как подозревала Грейс, выразилось бы примерно следующим образом: «Ладно, можете меня трахнуть, но не рассчитывайте, что я когда-нибудь надену трусики «танга»».

Следуя в кильватере Анжелики, совершавшей тур по универмагу, — наблюдая за тем, как она примеряет вещи, держа на вытянутых руках джемпера, на которые указывала Грейс (ее жажда к вычурным розовым и воздушным штучкам удовлетворялась близостью к ним). Но, наверное, в этот раз в ее глазах было особенно тоскливое выражение, потому что Анжелика силой сунула ей в руки джемпер и подтолкнула к примерочной кабинке.

— Ступай примерь.

— Он же нежно-голубого цвета.

— Я вижу, не слепая.

— У него рукава с буфами и ворот с оборками.

— Именно так, Грейс.

— Я буду выглядеть в нем, как обезьяна из сказок Беатрисы Поттер[11].

— Не говори глупостей. Ты очень симпатичная женщина.

— Джемайма Паддлдак[12] тоже была очень симпатичной уткой, тем не менее она выглядела чертовски глупо в своем голубом берете.

— Ты не похожа на утку, и в руках у тебя не берет. Давай, примеряй, я ведь вижу, как он тебе нравится.

Грейс подчинилась и надела джемпер. Как она и ожидала, вид у нее был совершенно дурацкий, тем не менее, она все-таки вышла из примерочной кабинки, чтобы доказать свою правоту.

— Вот это да, — изрекла Анжелика, — вот это да. — Она умолкла, склонив голову набок и внимательно разглядывая Грейс. — Собственно, да, ты была права. Он тебе не идет. Эта вещичка совершенно не в твоем стиле, верно?

Грейс уже собиралась ответить: «Я же тебе говорила», — когда увидела его, Джефферсона Макгроу. Он стоял у кассы, держа в руках ворох женской одежды. На этот раз это действительно был он — не мираж, не обман зрения, а тот самый юноша, в которого она без памяти влюбилась в то лето, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Тот самый юноша, который едва не стал отцом ее ребенка. Мужчина, для которого она почти наверняка ничего не значила. Она сделала шаг вперед.

— Подбери челюсть, — скомандовала Анжелика.

— Это Джефферсон.

— Я думала, ты с этим покончила.

— Нет, правда, это он. — Голос у Грейс дрожал, она умолкла, перевела дыхание и сделала новую попытку. — Смешно, наверное?

Анжелика оглянулась на кассу.

— Настоящий красавчик, однако.

— Джефферсон. — Грейс не сводила с него глаз, а он передал одежду продавщице и улыбнулся своей бесхитростной и открытой улыбкой, которую она запечатлела на бесчисленных фотоснимках.

— Не стой столбом. — Анжелика легонько подтолкнула Грейс в спину. — Подойди к нему и поздоровайся.

— Я не могу.

— Почему, ради всего святого?

— Просто не могу, и все. — Грейс на мгновение отвела от него взор, обернувшись к Анжелике. — Ты права, это не может быть он. Я хочу сказать: что происходит с нами и с розничной торговлей? В самый первый раз я встретила его, когда выходила из магазина меховой одежды.

— Не стой столбом, говорю тебе. Не теряй времени.

Грейс вздохнула, расправила плечи и…

— Где он?

— Полагаю, он исчез, как это случается со всеми призраками, оставив после себя лишь облачко дыма.

— Это был он.

— Ну, так беги за ним. Он не мог уйти далеко, разве что он умеет летать.

Грейс бросила на нее один только взгляд и побежала. На ней по-прежнему был джемпер из ангорской шерсти. Когда она подбежала к эскалатору, ее остановил местный детектив. Пока она убеждала менеджера отдела, что не собирается красть джемпер («Пожалуйста, прошу вас, поставьте себя на мое место; неужели вы бы стали носить это?), Джефферсон, если это был он, исчез.

— После того как мы с Томом развелись, он стал мерещиться мне на каждом шагу, — успокоила Анжелика Грейс, стоявшую у эскалатора с таким видом, словно у нее из-под носа увели рождественский подарок. — Однажды я увидела его в хлебнице. Ну, его голову, точнее говоря.

Грейс расслабилась и улыбнулась подруге.

— Ты права. Это просто не мог быть он; уж слишком похож на себя самого.

— Уверена, кому-то твои слова могут показаться исполненными глубокого смысла.

— Что он мог делать в таком месте, как универмаг «Харви Николз», да еще с ворохом женских тряпок в руках?

Анжелика подмигнула.

— Он ведь твой друг.

Для призрака Джефферсон Макгроу обладал нешуточной властью. Все началось с квартиры Грейс. Вернувшись домой, она обнаружила, что в квартире произошли перемены. Вместо того чтобы находиться как раз на нужном этаже, возвышаясь над уличной суетой и шумом, она вдруг оказалась слишком высоко. Если Джефферсон когда-нибудь снова будет проходить мимо, он не сможет увидеть, как она сидит у окна и читает. Живущая на первом этаже старая миссис Бленкинсоп, знаменитая своей плешью и велюровым пиджачным костюмом, будет видна совершенно отчетливо, когда устроится у окна с неизменной трубкой во рту. А Грейс останется в неразличимой выси, и разглядеть ее будет столь же трудно, как отличить одного голубя от другого. Телефонный аппарат был установлен слишком далеко от спальни, если он решит позвонить ей домой (хотя Джефферсон просто не мог знать, где она живет). А если, не дай Бог, он появится у ее порога без предупреждения, продавленный диван (на котором ей так удобно сидеть), с подлокотниками, испещренными пятнами чая, покажется ему обшарпанным и грязным. Она стояла посреди комнаты, закрыв лицо руками, и думала, что сошла с ума. Ей не оставалось ничего, кроме как пинать ногами ни в чем не повинную мебель. Она начала с серванта, который подарила ей миссис Шилд на тридцатилетие. Потом перешла к сосновому кофейному столику (и кто только надоумил ее приобрести мебель из сосны?). Закончила она избиением дивана, отвесив ему три пинка под какой-то разухабистый мотивчик — Грейс и не подозревала, что знает его.

Она плеснула в кружку изрядную порцию виски, разбавила горячим чаем с лимоном и легла пораньше спать. У нее ныли ноги… и болело сердце.

В тот день, когда она переехала в новую квартиру, Грейс шагала по оживленной улице, улыбаясь встречным незнакомым людям. Кто-то улыбался ей в ответ, кто-то — нет, но в большинстве своем всем им она была глубоко безразлична, лишь бы только не занимала их парковочного места или не лезла без очереди в автобус. Она вслушивалась в шум уличного движения, в рев и пение моторов, завывание сирен, вдыхала наполненный выхлопными газами воздух: она вернулась домой, и она была свободна.

Какое-то время, сразу же после бесславного конца своего замужества, Грейс была в бешенстве — злилась и на себя, и на Эндрю за неудавшуюся семейную жизнь. Иногда ее охватывала печаль, но все это выливалось в слезы, с которыми она вполне справлялась, так что вряд ли можно было считать, что она так уж страдала и убивалась.

Ну, и работа ее шла просто отлично. В последнее время она даже начала передавать заказы своим коллегам, поскольку сама уже не справлялась с ними. И вот, когда ей стало казаться, что жизнь устроилась как нельзя лучше, начались эти видения и явления призраков.

— Знаешь, что нравится мне больше всего теперь, когда я живу одна? — сказала Анжелика. — То, что я могу пукать в постели.

— Тогда не переезжай к этому твоему как-его-там-зовут.

— Его зовут Ник. Ты могла хотя бы запомнить его имя.

— Не знаю, стоит ли. Это похоже на то, как если бы ты нарекла именем собственным свою машину. Не успеешь опомниться, как начнешь приписывать ей чувства.

— Очень смешно, Грейс. Но, если серьезно, неужели тебе иногда не хочется… ну, ты меня понимаешь… иметь кого-нибудь?

— Нет, — ответила Грейс. — Мне не везет с собственностью.

Прошло чуть больше недели, после того как на втором этаже универмага «Харви Николз» ее посетили галлюцинации, и квартира начала приобретать обычный, нормальный вид. В понедельник она встала с утра пораньше, чтобы успеть поработать при свете прекрасного лондонского дня, том особом свете солнца, который пробивается сквозь розовато-оранжевую дымку смога. Один из крупных фотожурналов организовал специальную экспозицию фотоснимков на тему «Семейство Человека», и каждую неделю публиковал работы очередного фотографа. Грейс предложили представить свои снимки для рождественского выпуска. Ей отвели четыре месяца, на то чтобы подготовить эту работу, так что приходилось спешить. Ни одна из фотографий, которые она сделала на прошлой неделе, ее не устроила. Они просто не вполне соответствовали тем образам, которые она мысленно себе нарисовала. Хотя рука художника необязательно должна сама держать фотоаппарат, смотреть в объектив должны все-таки глаза художника. А у нее сложилось впечатление, что в последнее время ее глаза устали, и оборудование тут было ни при чем. Но сегодня утром она проснулась бодрой и свежей, чувствуя себя так, как чувствуют влюбленные, когда переполнены энергией и любопытством, подобно щенкам или совсем маленьким детям.

Для фотографа Грейс путешествовала налегке. При первой же возможности она предпочитала брать с собой фотоаппарат «Лейка М4». В нем не было встроенного экспонометра и вспышки, тогда как последние образцы фототехники позволяли ей снимать до тех пор, пока она хоть что-либо различала в видоискателе, хотя, совершенно очевидно, одни виды света были все-таки лучше других. Но три сменных объектива она с собой носила. Для портретной съемки по-прежнему лучше всего подходила камера «Хассельблад», зато она совершенно не годилась для неформальной съемки, поскольку была не способна запечатлеть легкий, приятный и свободный дух общения.

Сегодняшним утром, в понедельник, она бродила по улицам в поисках сюжета. Рано или поздно он непременно найдется, но, как всегда бывает во время свободной охоты, следовало проявить терпение. Она сделала несколько цветных снимков, хотя и понимала, что ни один из них не будет выглядеть достаточно впечатляющим. Утро катилось к полудню, и смог медленно поднимался с улиц и тротуаров. Она перезарядила фотоаппарат черно-белой пленкой.

Все чаще и чаще она задумывалась над тем, что сюжет, приковывающий к себе внимание, зависит от такой простой вещи, как расстояние. Покажите людям фотографию толпы на похоронах, вместите ее всю в один кадр, соединив всех скорбящих, и зрители пройдут мимо, не удостоив ее взглядом. Но дайте крупным планом одно-единственное плачущее лицо, искаженное страданием, и вы услышите, как зазвенят душевные струны у зрителей. Господь одарил нас не только ослиным упрямством, подумала Грейс, но и близорукостью. Поэтому отчасти работа хорошего фотографа состояла и в том, чтобы дать зрителям очки.

Издали кажется, что шумная улица кишит занятыми, деловыми людьми. Подойдя ближе, вы различите нищего попрошайку, ссутулившегося на грязном спальном мешке с протянутой немытой рукой и облезлой дворнягой на коленях. Вблизи в глаза бросятся и его бледность, и язвы на лице и шее. Вот к нему приближается молодая женщина. У нее легкая, упругая, весенняя походка и сверкающие башмачки из мягкой коричневой кожи. Личико ее — безукоризненной формы овал, кожа — безупречно чистая, губы сияют коралловым блеском, гладкие, пушистые волосы колышутся на плечах. Они выглядят, как представители разных видов — попрошайка и эта женщина. Мимо на скейтборде мчится молодой человек с жестянкой кока-колы в руке. Пес, которого ведет на поводке пожилая дама, виляет хвостом, принюхиваясь к дворняжке, и фыркает в знак приветствия. Похоже, для представителей семейства собак день сегодня более удачный, чем для семейства людей. Грейс наблюдает и ждет. Молодой человек пролетает на скейтборде в обратную сторону. Не останавливаясь и не замедляя хода, он подносит банку к губам. В следующее мгновение он налетает на фонарный столб и как подкошенный валится на спину. Попрошайка, который, оказывается, тоже достаточно молод, поднимает голову. Лощеная девушка встречает его взгляд, и оба начинают смеяться. Разные жизни, один и тот же смех. У нее готов удачный снимок.

На следующий день, проявляя пленку, Грейс снова увидела его, Джефферсона Макгроу, на заднем плане одного из кадров. Анжелика посоветовала ей обратиться к специалисту по моральной поддержке людей, потерявших своих близких.

— Не смеши меня, — ответила Грейс. — Что бы я ни испытывала, это не боль утраты, особенно если речь идет о любовном романе, завершившемся пятнадцать лет назад.

— Боль утраты длится ровно столько, сколько существуют люди, готовые вносить за избавление от нее почасовую плату. Во всяком случае, разве не ты говорила мне, что тебе было очень трудно смириться со смертью матери, поскольку ты была слишком мала, чтобы помнить ее. Так что ты скорбишь об утраченной мечте.

Грейс не ожидала такого понимания.

— Я и не подозревала, что у «Харви Николза» можно купить и доброе сердце, — обронила она.

Впрочем, все дело было в том, что Анжелика в очередной раз влюбилась. Она достигла той приятной расслабляющей стадии, когда всепоглощающее пламя страсти сменилось ровным огнем, который еще не успел погаснуть от понимания того, что жизнь с Ником будет ничем не лучше жизни с Томом и с Дереком.

— Ты выглядишь разумной, сдержанной и хладнокровной, но, как только встречаешь мужчину, прячешься в ближайшей телефонной будке, словно Чудо-Женщина[13], а выходишь оттуда в переднике своей матери. Я отказываюсь тебя понимать, Анжелика.

— Разумеется, ты прекрасно меня понимаешь. — Анжелика посмотрела на Грейс с задумчивой улыбкой и грустью во взоре. — Недаром же говорят: «Нет пророка в своем отечестве», и это о нас, женщинах.

— Я думаю, что понимаю, о чем ты говоришь. Отчасти. Мне просто хочется, чтобы ты перестала стремиться во что бы то ни стало доставить удовольствие этим мужчинам, которым самой природой предначертано быть всегда недовольными и черпающими отсюда силы.

Доставить удовольствие Тому не было никакой возможности, ибо он считал, что только круглая дура могла считать его достойным любви. Его сменил Дерек, влюбившийся в независимую, делавшую стремительную карьеру женщину на высоченных каблуках и с ярко-красной помадой на губах. Впрочем, добившись своего, он тут же стер влажной салфеткой помаду с ее губ и вручил ей удобные туфли без каблуков. Это случилось как раз перед тем, как он бросился в погоню за очередной дамой, обладательницей ярко-красных губ, манящей соблазнительной улыбки и каблуков на «шпильке». Теперь на горизонте появился Ник. Анжелика вечно надеялась, что все переменится к лучшему. Надежда спасает жизнь, надежда — величайший дар, пожалованный человечеству, но надежда — она еще и обманщица, помогающая жить дальше. Надежда делает жизнь терпимой и сносной. Именно надежда, решила Грейс, заставляет ее сердце сладко замирать всякий раз, когда она замечает высокого сутулящегося мужчину с золотистыми волосами или слышит мужской голос с легким акцентом Восточного побережья. Впрочем, синонимом надежды можно было считать ослиное упрямство. Но на сей раз, как оказалось, ослиное упрямство было вовсе не ослиным.