Мгновения жизни

НЕЛЛ ГОРДОН: Вновь вспыхнувшее пламя прежней любви разбередило сердечную рану.

Грейс поскользнулась, наступив на лист. Подобное случается осенью, когда листья облетают внезапно, а тут еще и дождь превращает их в скользкую мыльную кашицу. Она возвращалась от дантиста, который заявил, что ей, конечно, повезло с зубами — они у нее белые и ровные, но, если она не прекратит жевать табак, то зубы ее пожелтеют, как у дряхлой собаки.

— А полировка не может помочь? — поинтересовалась Грейс. Мысль о том, чтобы отказаться от табака, привела ее в ужас. Для работы с фотоаппаратом, как правило, требовались обе руки, поэтому курение исключалось. Но в той или иной форме табак стал ей необходим. Она внушила себе, что он поддерживает ее в состоянии постоянной готовности. Грейс до смерти страшилась инертности, еще с того кошмарного и черного как ночь времени, когда у нее случались выкидыши. «Вселенная требует действия. Корни зла произрастают из лености». Она каждый день повторяла эти коротенькие мантры, чтобы заставить себя двигаться и не стоять на месте. И никотин помогал ей в этом.

У нее обнаружились две дырки в зубах, и по дороге домой она шла, не глядя под ноги, ощупывая языком свежие пломбы. Она наступила на лист, поскользнулась и потеряла равновесие, рухнув лицом вниз на тротуар и не успев даже выставить перед собой руки, потому что инстинктивно прикрыла ими «Лейку». Она так и лежала, стараясь унять боль и головокружение, пока кто-то не протянул ей руку и не помог подняться на ноги. Из носа и ранки на лбу у нее шла кровь. Чувствовала она себя ужасно, ее тошнило. Голос произнес:

— С вами все в порядке?

— Да, — пробормотала Грейс. Перед глазами все плыло, и кровь никак не хотела останавливаться. — Все отлично, — добавила она и заковыляла прочь, цепляясь за перила, чтобы не упасть.

— Может быть, вызвать вам «скорую помощь»? — крикнул ей кто-то невидимый вслед. Грейс просто подняла руку и помахала ею, отказываясь от предложения. Она помнила, что буквально в нескольких ярдах отсюда должно находиться кафе. Там она сможет присесть. Выпить чашку чаю. Посмотреть на себя в зеркало и попытаться определить, не сломан ли нос.

Перед глазами у нее мельтешили красные и зеленые искорки. Позже она сфотографирует роскошное ночное небо, сочтя это зрелище забавным и достойным внимания, и назовет снимок «Боль».

Она смыла кровь с лица и рук и уселась у окна, наконец-то получив свою чашку чаю и молочник, а миниатюрный горшочек меда она всегда носила с собой в сумке. И тут она обратила внимание на человека, который прошел мимо окна, остановился, вернулся назад, двинулся дальше, но только для того, чтобы снова вернуться и уставиться на нее сквозь стекло, а потом он вошел в кафе.

— Невероятно. Глазам своим не верю, — раздался чей-то голос. Грейс чувствовала себя настолько отвратительно, что даже не повернула голову. — Грейс? Грейс Шилд.

Мягкий, негромкий мужской голос, акцент Восточного побережья США. Вот теперь она подняла глаза на этого назойливого приставалу.

— Господи!

— Не совсем так. Не угадала. Попробуй еще раз.

Грейс смотрела на него во все глаза.

— Джефферсон?

— Вот так-то лучше. Собственной персоной. Не веришь? Сколько мы с тобой не виделись?

— Если ты настоящий, а не мираж или галлюцинация, присаживайся и закажи себе чаю. — Она пыталась не смотреть на него слишком пристально, стараясь разобраться в своих чувствах: на нее нахлынул поток эмоций.

Джефферсон Макгроу уселся напротив Грейс за столик.

— Ты выглядишь так, словно тебе изрядно досталось. С тобой все в порядке? Грейс, может быть, я отвезу тебя к врачу?

— Нет, со мной все в порядке. Просто мне пришло в голову, не лишилась ли я сознания.

— Ты не похожа на человека, потерявшего сознание.

Анжелика однажды заметила, что если Грейс когда-нибудь встретит Джефферсона, то будет недоуменно спрашивать себя, что же такого она в нем нашла? Анжелика ошиблась. Грейс принялась рыться в сумочке, взяла пачку сигарет и предложила ему закурить. Он взял одну и любезно поднес Грейс огонек зажигалки. Она жадно вдохнула дым и слабо улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ, той самой открытой улыбкой, которую она так хорошо помнила.

— А как насчет вот такого вступления? — поинтересовался он. — Глазам своим не верю, уж кого-кого, да еще в таком месте…

— Хватит, — прервала она его.

— Что?

— Галлюцинации полагается быть более оригинальной. Для данной ситуации скорее подошло бы нечто более выразительное.

— Мне нравятся клише, — возразил он, живо напомнив ей то время, когда они были любовниками. — Они, по крайней мере, справедливы.

Должно быть, она все-таки сильно ушиблась, потому что вдруг, безо всякой на то причины, глаза ее наполнились слезами. Она отвернулась и сделала вид, что прочищает нос, а на самом деле украдкой вытерла глаза. Джефферсон бросил на нее озабоченный взгляд, убрал руки со стола, а потом поднял правую и сделал такое движение, словно собрался почесать в затылке. Когда глаза их встретились, он поспешно и неловко опустил руку. Затем он принялся внимательно изучать собственные ногти, снова поднял руку, на этот раз чтобы почесать ухо. Грейс понимала, что он чувствует. Как правило, руки вам не мешают, вы ими всецело довольны, но вдруг наступает такой момент, когда они начинают жить собственной жизнью, и вы не знаете, что с ними делать и куда их девать, они тычутся в разные стороны, как нос перевозбужденной любопытной собаки.

— Ты так и не сделал заказ, — заметила Грейс. — Заказать тебе чаю? — Тут она сообразила, что смотрит на него в упор, и быстро перевела взгляд на официантку. Он ответил, что согласен. Грейс мельком подумала о том, что все происходящее кажется ей невозможным и вполне нормальным одновременно: он и она, вместе, осенним днем в Лондоне. Она продолжала болтать, слова следовали одно за другим все быстрее и быстрее, и еще она упорно избегала его взгляда. — Ты не поверишь, но в последнее время я часто видела тебя. Разумеется, на самом деле это был не ты… верно? Итак, что ты делаешь в Лондоне? Ведь ты не живешь здесь, не так ли? — Теперь, когда она осмелилась взглянуть на него, он сидел на стуле боком, спиной к окну, закинув ногу на ногу, и рассеянно вертел в руках пачку «Мальборо». Солнце, выглянувшее из-за тучи, зажгло золотом его волосы. Он всегда понимал важность правильного освещения.

— Я приехал сюда навестить клиентов. Мы открыли здесь контору. Я бываю в Лондоне примерно каждые два месяца. Так что, вероятно, ты видела все-таки именно меня.

— Животные?

— Прошу прощения? — переспросил он.

— Твои клиенты.

— Нет-нет, я бы так не сказал. Они богаты, во всяком случае, большинство из них, как мне представляется, но от этого они не становятся животными.

У Грейс стучало в висках, а нос распух и, кажется, увеличился вдвое.

— Ты разве не ветеринар?

— Ветеринар? — рассмеялся он и посмотрел на часы. Грейс проследила за его взглядом. Она хорошо знала эту руку: не очень крупную, с квадратными пальцами и чистыми ногтями, обкусанными до основания. И рука эта знала ее всю, до самых сокровенных уголков. Она почувствовала, что к щекам прилила кровь, и отвернулась.

— Уже почти полдень, — заметил он. — Мне кажется, тебе обязательно нужно что-нибудь съесть.

— У меня, конечно, текут слюнки, но мне придется подождать.

— С какой стати?

— Я была у дантиста. — В подтверждение своих слов она широко раскрыла рот.

— Съешь немного супа, — предложил он, просмотрев меню. — Ты уверена, что тебе не нужно к врачу? С ранами на голове шутить нельзя.

Глаза у нее горели так, словно в глазницы насыпали пригоршни песка. Она все никак не могла проморгаться.

— А с чем можно шутить? — устало поинтересовалась она. Внезапно на нее нахлынула необъяснимая грусть. — С жизнью, смертью, с людьми, чувствами, ранами на голове, с домашними любимцами, печенью, с сердцем? Правда, если задуматься, то найдется очень мало того, с чем можно шутить. Впрочем, можно сказать, что раз жизнь невозможна сама по себе — если, конечно, кто-нибудь в это поверит, — то шутить можно с чем угодно. Я съем сандвич с куриным мясом. А жевать буду другой стороной.

— У тебя, случайно, не кружится голова, не подташнивает?

— Не больше, чем всегда. Просто невероятно — сколько раз мне казалось, что я вижу тебя, а потом мы столкнулись нос к носу в кафе. Это как бояться быть ограбленным на улице или заболеть раком. Мы волнуемся, нервничаем, говорим, что в следующий раз обязательно наступит наш черед, но когда он действительно наступает, мы стоим растерянные и ошеломленные, воздев руки к небесам, и задаем бессмысленный вопрос: «Откуда это свалилось на меня? И почему я?»

— Ограбление, рак и я — славная подобралась компания.

Она улыбнулась, склонившись над своей чашкой, а потом взглянула ему прямо в глаза. Это было едва заметно, но он явно смутился и покраснел. Потом выдавил неуверенную улыбку. Он слегка располнел, лицо чуточку округлилось, но это ему шло. Очертания его губ были такими же твердыми, как и прежде, а нижняя челюсть все так же выдавалась вперед, особенно когда он улыбался. В ярко-синих глазах притаилось выжидательное и настороженное выражение, которое так нравилось ей. Это был взгляд щенка, которому приказали лежать смирно. И вот он лежит, наблюдает, ждет, готовый вскочить при первых признаках того, что нашелся человек, кому хочется поиграть с ним. И она рядом с ним, все такая же угловатая, все те же прямые волосы падают ей на плечи, все такая же бледная, вот только веснушек стало больше после многих лет, проведенных на свежем воздухе. И кожа у нее выглядит не такой молодой, как у него. Вокруг глаз лучиками расходились морщинки, ведь ей все время приходилось прищуриваться, глядя в объектив. Тем не менее ей представлялось, что посторонний наблюдатель решил бы, что они совсем неплохо смотрятся вместе, хотя она и казалась немного мрачной, так что ее беззаботному и добродушному спутнику можно было бы посочувствовать.

— Ну, так чем же ты занимаешься, если не ветеринарией?

На мгновение его лицо приняло озадаченное выражение, а потом он откинулся на спинку стула и захохотал, легко и весело, как мальчишка, каким был когда-то.

— Ах да, точно, в юности я ведь хотел стать ветеринаром.

— Ты собирался открыть ветеринарную клинику живой природы, куда могли бы приносить больных и раненых животных, а ты бы лечил их бесплатно. — Она сознавала, что в голосе ее звучат ворчливые нотки, как у постоянного клиента ресторана, которому сказали, что клубника только что закончилась. — Мне это очень нравилось в тебе.

Но лучше бы она этого не говорила, потому что оба теперь испытывали смущение. Так, и что она заявит в следующую секунду? «Да, а потом ты обманул меня, бросил ради этой девчонки с розовой жевательной резинкой, чем разбил мне сердце, оставив совсем одну, да еще и в положении, хотя у меня, разумеется, случился выкидыш».

Грейс вдруг решила проявить упрямство, как с ней частенько бывало, когда она оказывалась в трудном положении.

— Мне и в голову не могло прийти, что ты передумаешь становиться ветеринаром. Я была уверена, что ты мечтаешь об этом. — И снова в тоне ее голоса явственно прозвучал упрек.

На этот раз он его заметил:

— Ты говоришь так, словно я обманул твои ожидания.

Почему-то все это время Грейс была уверена, что он лечит больных и раненых животных. Она с трудом сдержала улыбку, вспомнив, как давным-давно представляла себе: вот она приходит к нему в клинику, держа в руках маленькое тельце какого-нибудь раненого зверька, а он подходит к ней быстрыми шагами и бережно освобождает от тяжелой ноши. В ее мечтах они прекрасно подходили друг другу: она фотографировала страдание, а он избавлял от него. Сейчас, подумав об этом, она покраснела. Ну почему она не могла просто мастурбировать, как нормальная женщина?

— Собственно говоря, я — адвокат.

— Адвокат! Получается, ты не стал бы лечить бедное маленькое животное, а подал бы на него в суд, за то что оно закапало кровью твой корпоративный ковер.

— Какое животное? Какой ковер?

— А, не обращай внимания.

— А чем занимаешься ты? — спросил он у нее.

— Я — фотограф.

— Ну, хотя бы один из нас сохранил верность юношеским идеалам.

Она прикурила очередную сигарету и только потом сообразила, что сначала следовало бы предложить закурить ему.

— Спасибо. Вообще-то моя жена полагает, что я бросил курить.

Разумеется, он женат. Этого следовало ожидать. Даже Грейс была замужем, хотя и недолго.

— Дети?

Он гордо кивнул с таким видом, словно сию минуту собрался вывалить на стол целую кучу фотографий своих отпрысков.

— Трое. Девочки.

И наш мальчик. Но вслух она лишь сказала:

— Три девочки, надо же. А кто их мать?

Он откашлялся, избегая встречаться с ней взглядом.

— Собственно, ты ее знаешь. Это Черри. Мы поженились.

Грейс обдумала услышанное.

— Это правильно, — наконец решила она.

На лице его отразилось явное облегчение.

— Ты так думаешь?

— Думаю. Во всяком случае, ты разбил мне сердце не ради мимолетной прихоти.

Он всегда отличался излишней чувствительностью, да и понятливостью тоже. Сейчас Джефферсон подался вперед и сочувственным жестом накрыл ее руку своей ладонью.

— Но ведь на самом деле я не разбивал твоего сердца, правда?

Грейс убрала руку, посмотрела на него честными глазами и солгала:

— Конечно нет. Мы оба были молоды. Естественно, в тот момент я была расстроена, но разбитое сердце… — Она глубоко затянулась и улыбнулась ему сквозь облачко дыма. — Обычное словоблудие: рядовая простуда непременно означает ангину, головная боль превращается в мигрень, мужчина, делающий свое дело, становится героем, и поражение Англии в крикете считается трагедией.

Она видела, что он не до конца поверил ей и потому расстроился. Лицо его, стандартно-привлекательное, обладало особенным очарованием именно благодаря этой его подвижности, тому, как чувство трансформировалось в экспрессивность. Только много позже, фотографируя манекенщиц, чьи лица напоминали стоп-кадр даже в реальной жизни, она поняла, что продемонстрировала не по годам развитой талант, запечатлев эту живость его лица на самых ранних фотоснимках.

— А ты, — бросил он взгляд на ее левую руку, — замужем, дети есть?

— Разведена. Детей нет.

— Ты не хотела их заводить?

— Напротив, очень хотела.

— Прости меня.

— Не стоит беспокоиться, ты сделал все, что мог.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что «я сделал все, что мог»?

— Я так сказала? Я просто ошиблась и хотела сказать: все, что ты сделал, только к лучшему.

— Сколько ты еще здесь пробудешь?

Она погасила окурок и почти сразу же потянулась за новой сигаретой. Он поднял бровь, но дал ей прикурить.

— Я улетаю через два дня. — Воцарилось молчание. — Ты завтра занята?

Она кивнула.

— Съемки. На Кингз-роуд. Реклама. Наверное, на это уйдет почти целый день.

— А у меня вечером ужин с деловыми партнерами. Что ты снимаешь?

— Женщину, сильную, но уязвимую, общительную, но окруженную ореолом таинственности, беспечную, но упорно стремящуюся взойти на самую вершину, независимую, но жаждущую любви, женщину, которая носит супертонкие прокладки анатомической формы.

Он рассмеялся, но потом спросил:

— И ты снимаешь такую ерунду?

— Почему нет? И это вовсе не ерунда, это работа. А деньги, которые она приносит, позволяют мне заниматься собственными проектами.

— Ты так похожа на себя, Грейс. Целеустремленная и не знающая сомнений.

Он выглядел таким красивым и серьезным, что она ласково, не издеваясь и не поддразнивая его, заметила:

— А кем еще я могу быть?

— Ты понимаешь, о чем я говорю. Большинство людей просто играют придуманные роли. А ты — нет. Это приятно.

Улыбаясь, она покачала головой.

— Я тоже пыталась, но потом решила оставить это дело для других — у них получается лучше. — Она взглянула на него, склонив голову, и на губах ее играла слабая улыбка. — Когда я только познакомилась с тобой, ты очень переживал: о своих диких животных и лесах. Ты вкладывал всего себя в то, что делал, словно старался написать свою жизнь заглавными буквами.

Джефферсон попытался не показать, что польщен, но ему это не удалось. Всему виной было его открытое лицо.

— Я все еще стараюсь вкладывать душу в то, что делаю, — признался он. — Я понял одну вещь: любое занятие может оказаться интересным, если взяться за него с энтузиазмом и постараться вникнуть в суть проблемы. Теперь я вполне понимаю тех, кто посвятил жизнь изучению, скажем, какого-то одного вида муравьев. Не бывает неинтересных дел, главное — отнестись к ним с интересом. Во всяком случае, юриспруденция привлекает меня. Может быть, теория и скучна, но этого не скажешь о практике.

Оба одновременно посмотрели на свои часы. Пора было уходить, и они с поразительной синхронностью поднялись из-за стола. Неловко, как дети, пожав друг другу руки, они повернулись, чтобы разойтись в разные стороны, но она удержала его, приподнялась на цыпочки и поцеловала в щеку.

— Ну, что же, до свидания, Джефферсон Макгроу.

Тем же вечером она позвонила Анжелике.

— Что ты станешь делать, столкнувшись нос к носу со своей романтической мечтой?

— Праздновать?

— А если это невозможно?

— Напиться?

— Да, вижу, от тебя никакого толку.

— Отлично. Тогда так: проживи остаток жизни неудовлетворенной, в тоске и стремлении заполучить невозможное, сознавая при этом, что твоя мечта вполне реальна, она здесь, рядом, но всегда ускользает от тебя.

— Уже лучше.

— Или, если это мужчина, можно затрахать его до смерти, и плевать на последствия.

— Очень соблазнительное предложение.

Однако, положив телефонную трубку на аппарат, она оставила легкомыслие. Неужели она и впрямь ненормальная, и все еще влюблена в мужчину, которого любила и потеряла в том возрасте, когда оба они были почти детьми?