Мифологические поэмы

Мрачную радость пою, триумф, проклятья достойный[88],

вместо победы-убийство, праздник, забрызганный кровью,

смерти желанье, обет плачевный супруги троянской[89],

что не сумела сама зарезать владыку Атрида[90];

5 лавром увитый венец, окрашенный царственной кровью,

и диадему вождя, оскверненную мозгом разлитым[91].

Буду Ореста я петь, кто помнил в беспамятстве матерь,

кто в благочестье бесчестен, кто беспорочно порочен;

разум жестокий богов, несправедливых по праву,

10 и без вины виноватого; храм отдаленный фракийский[92],

где от сестер[93] был очищен, где брату спасенье от бойни

благочестивым обманом и ложью сестра[94] подарила.

Ты, Мельпомена, сойди[95] с трагедийных высоких котурнов,

ямб пусть умолкнет — пора зазвучать дактилическим стопам:

15 силу напомнить мне дай о славе сыновней преступной,

жертву жестоких сестер очистить от их приговора, —

скорбь опаляет его, гонит стыд, гнев вздымает; страданья

ум и душа облегчают, натиск гнетет благородный

(ярость святая ли меч вручает, преступная ль святость?);

20 страсти толкают его к исцеленью[96], чтоб прежнюю почесть

восстановить, возродив оружье побед погребенных[97].

Тот, кто отмстил за вину, изуродован новой виною,

тот, кто отмстил за жену[98], на глазах у жены погибает,

и перед спальней на страже — супружеской спальни любитель[99].

25 Вождь над вождями и царь над царями[100], сам вождь Агамемнон,

справивший дважды триумф и после двух люстров[101] вернувшись,

царь всемогущий, герой, властитель Марсовых кличей,

на арголидских кормах перенес Пергам[102] побежденный,

дев илионских толпу, матерей троянских потомство.

30 Царь, про себя сосчитав богатство страны покоренной,

дар величайший Отцу назначил богов Громовержцу

и приношенье получше — в пользу Юноны великой;

дар присуждал он Афине (иначе — богине Минерве),

также всем прочим богам, что грекам в войне помогали.

45 О преступленьях жены, о коварстве Эгиста не зная,

царь Клитеместре, того не достойной, подарок готовил;

больше Оресту даров назначает с улыбкой родитель,

верный отцовской любви и узам священным рожденья, —

все же не равных сыновним заслугам в грядущие годы;

40 дочери чистой своей[103] приберег дорогие подарки.

Но между тем, как свой путь чрез спокойные глади лазури

держит, накинулся Эвр по воле гневного бога[104];

белую ткань парусов надувают бродящие ветры,

но не туда их ведут, куда плыли, а к брегу Тавриды

45 Австр[105] пригнал корабли пеласгов[106], их путь изменивши.

Царь, не смутившись, велит отправить добычу в Микены, —

сам будет следом за ней, исполнив обеты Диане:

благоговейно воззвав к могуществу Девы богини,

в храм он вступает с мольбой, к алтарю поспешая с дарами

50 (пурпурным цветом блестят полотна шелковых тканей,

пеплос узором камней драгоценных искрится, сверкая), —

вдруг Ифигению зрит с курильницей — ношей священной.

Царь замирает, и взгляд пораженный вперяет он в деву;

мыслью отцовской вину прежних дней[107] осознав, цепенеет.

55 Ту, что под жертвенный нож он послал ради войска данайцев,

царь в ней узнал и решил, что схожая с нею родилась.

Чистая дева меж тем признавать отца начинает

и помогает ему в совершении быстром обряда, —

взятую вазу[108] огнем наполняет она негасимым.

60 Вот уж на шее отца дева царского рода повисла[109],

дарит лобзаньями чистыми, их же взамен получая,

ливень ланиты святой орошает Атрида и девы.

Молча льет слезы отец, на лице ж его радость играет,

и прерывают чреду непрерывную стонов лобзанья;

65 сила отцовской любви путь словам, наконец, отворяет:

"Дочь моя, наша любовь, и мое, о дитя, преступленье, —

ты ль мне предстала живой, иль тень лишь, иль образ летучий[110]?

Манам[111] подземным не ты ль отдана, обреченная смерти?

(Рад я, прости...). Не тебя ль меч сразил в угоду богине?

70 Тело, однако, смотрю, живое, поступки живые.

Так объясни, наконец, какая судьба тебя держит,

матери милой лишив, в жреческом сане священном?

Боле ж всего удивлен, что в храме свирепой Дианы!"

Так говорил ей отец, и так ему дочь отвечала:

75 "Было то время, как вы устремились на Гектора землю,

имя твое под письмом[112] по совету Улисса стояло

ложным, как будто бы сам ты велишь мне скорее явиться,

свадьбу с Ахиллом справлять — ему я назначена в жены.

Мать легковерна была, и меня вручили Улиссу,

80 но не в брачный чертог — влекут к алтарю[113] меня жертвой.

Милость, однако, явил богини алтарь сердобольной,

лань заменила меня, — о ней ведь некому плакать.

Вырвана из под ножа, я служу, поклоняясь Диане".

Радостный прежде, Атрид опечалился повестью этой,

85 снова от сердца мольбы и куренья возносит богине.

"Бога сестра плектроносного[114], Феба, Латонина дочерь,

как ни призвали б тебя, великая славой богиня,

внемлет божественный дух твой, о чем бы тебя ни просили,-

милость явила ты нам, кровавую жертву отвергнув,

90 нашу печаль устранив и родительским плачам внимая[115].

Яростен жреческий нож, но крови напился дешевой;

крови людской возалкав, от нее принужден отказаться.

К смерти готовых людей ты с алтарей похищаешь,

дочь возврати не царю, а отцу, кто потерю оплакал,

95 чтоб не напрасно ее ты спасла от убийства. Тебе же

дам я обет принести коз, овец, и свиней, и оленей

тысячу[116], также бычков с полумесяцем между рогами.

Троя избегла беды, коль скоро не буду в Микенах

с дочерью вместе, вернув ее матери, горько скорбящей;

100 ту, что считает погибшей, увидит она и поверит

в милость, Диана, твою, и радостью скорбь обернется".

Но все молитвы отца лишь гнев распалили в богине,

мысли, и взоры, и лик[117] она от него отвратила.

Понял могучий герой, как сердце пылает Дианы, —

105 в страхе назад отступил, мольбу обуздав поневоле,

с грустью ускорил шаги к раздолью морского простора

и, на корабль взойдя, снова водную гладь разрезает.

А между тем как Атрид держит путь по пенящимся волнам[118],

полнятся все берега микенские[119] славой летучей,

110 что возвращается вождь, одаренный победой военной.

Тотчас добычу везут корабли пальмоносные[120]; взоры

с башен стремят городских им навстречу данайцы[121], и полны

стены везде крепостные толпами женщин микенских.

Вышла Атрида жена, чтоб пленных увидеть фригийцев,

115 в страхе, с нечистой душой перед мужа нежданным возвратом;

прочь при виде ее растеклись микенские жены[122].

Страсти преступной раба, безумная смотрит царица,

общую радость клянет, прерывая слезами проклятья

(страхом объятое, сердце колотится в ней непрестанно),

120 кары страшится жена, неизбежной с прибытьем супруга;

все обегают вокруг ее полные ужаса взоры;

бледность покрыла ланиты[123], недавно пылавшие жаром,

мысль любовник Эгист непрестанно тревожит злосчастный.

Видит, однако, что царь не сходит с кормы корабельной,

125 верит, что может вина остаться без наказанья,

рада; и бледность прогнав, на щеках выступает румянец,

тайны душевной ее отнюдь не ложный свидетель,

а во взоре преступном играет развратная радость.

Мыслит жена, что царь поглощен пучиной морскою,

130 рада, что нету его, и более медлить не хочет:

быстрой стремится стопой к Эгисту бежать и поведать,

что не вернулся супруг; но надежда ее обманула.

В долю досталась царю троянская жрица Кассандра,

и средь дарданской резни, среди кликов победных данайских

135 не обижали ее[124], хоть была она частью добычи.

Вот, Клитеместру узрев, священным безумьем объята,

"Здравствуй, — кричит издали, — пеласгов могучих царица,

за Дарданидов ты — месть[125] и Трои плененной отрада;

здравствуй и ты, Эгист, добрый пастырь[126], вождя укротитель,

140 ты, что к постели привык из шкур, мягким пухом покрытой,

ты, что дорогу нашел в царский дом из-под кровли убогой, —

что за сомненье грызет, как от страхов избавиться ваших?

Бейте, и пусть не прейдет вашей страсти любовной услада

(время пришло, и судьбы велят, и вина понуждает),

145 и двулезвейный топор отсечет победителю выю!

Пусть ожидает и вас небес подобная кара, —

есть у преступников срок, покуда Орест подрастает.

Мать, станешь жертвою сына, — его в палача превращает

гибель отца, и с тобой погибнет любовник жестокий,

150 пав от Пилада руки[127] (мне поверьте), Орестова друга.

Он же в другое безумье[128] впадет, — да будет очищен!"

Так изрекла и среди корабельных канатов свалилась.

Речи пророческой в страхе негодная внемлет царица;

бледность покрыла ей вновь ланиты, и в сердце жестоком

155 жажда убийства растет; любовная страсть понуждает,

страх неуемный свирепствует в мыслях ее беспокойных.

С виду веселая, в дом возвратилась, мрачнея душою,

в страхе царица; в чертог со вздохами тяжкими входит,

стон подавляет в груди[129]; на лице же — притворная радость.

160 "Что там за слухи, молва какие приносит известья?" —

уши свои навострив, Эгист вопрошает распутный.

Свой прикрывая обман уловкою, полу присущей,

так начинает она: "Скажи, что, по-твоему, делать?

Гибнем мы: кончив войну, вернулся супруг-победитель;

165 ревностью злой уязвлен, он грозит на аргивян подвластных

строгих законов узду надеть целомудренных нравов.

Кто за чужую вину отомстил[130], на какую тот меру

в собственном деле пойдет? И умрем мы с тобой без отмщенья[131],

наша погибнет любовь, ибо тотчас в неистовстве страшном

170 гибелью нас поразит Атрид: он мечом смертоносным

смеет виновных карать. Нет надежды другой на спасенье[132],

как пренебречь нам обоим спасеньем и жизнью самою.

Пусть же тирана сразим в сиянии славной победы,

пусть он на землю падет, не зная про наши объятья;

175 столь уж Атрид вознесен успехом[133] на поприще бранном,

столь возгордился своей победой над домом Приама,

что безразлична ему цена человеческой крови.

Из-за тебя же слыву я порочной и стыд потеряла,

но не хочу растерять плоды измены преступной.

180 Хоть на словах я храбра, перед делом самим цепенею;

общим все стало у нас, мы едины и в жизни и в смерти,

общее счастье навек и общую делим опасность,

жребий единый у нас: велю и прошу в то же время,

как говорит пастуху царица, гонимая страхом

185 смерти своей, подчинясь вечной слабости женского пола.

К делу зову я тебя надежному — к жизни спасенью,

чтоб не погибнуть и мне кровавою смертью с тобою,

ибо и сам ты падешь со мной, изменник несчастный,

лишь возвратится Атрид; нас вырвать сумей из могилы.

190 Труд не велик уложить[134] победителя острым железом:

тот, кто врага одолел, стал беспечен, в спокойствие дремлет

и, никого не боясь, в засаду легко попадает.

Нет супостата тебе: Орест еще мал несмышленыш,

пеплом одна стала дочь[135] в далеком храме Дианы,

195 дочь же другая — бессильная, робкая; что она смеет?

Также Атрид Менелай далеко на чужбине блуждает[136].

Что б ты ни сделал, свершишь безнаказанно, и преступленье

будет наградой тебе, а не карою; станешь счастливо

царством Атрида владеть и дворцом богатым микенским.

200 Дам тебе свежий пример: живет себе вволю Спартанка[137],

гибели многих предав, царей и простого народа,

сколько, — не счесть, а живет себе в счастье и в полном покое.

Греков своих не боюсь: я ведь сына спасаю Тиеста[138]".

Так говорила жена — загорелась надежда в Эгисте.

205 "Средством, скажи мне, каким, — говорит он, — смогу я исполнить

тяжкое столь преступленье? Прикончить царя — вот задача,

если к себе во дворец, к тому же, с триумфом вернется".

Путь открывая убийству, преступная молвит царица:

"Прахом сражений запятнан[139], в одежде, пропитанной кровью,

210 царь возвратится жестокий, — сменить ее надо немедля;

тунику чистую дам, воротник же зашью я заране[140].

Голову освободить тиран безуспешно стремится,

тут неожиданно ты удар жестокий наносишь,

голову, шею, хребет разишь беспощадной секирой.

215 Это — последний наш путь, и он же диктует решенье.

Мысли моей подчинись: это средство одно лишь возможно,

смерти своей избежим, пусть скорбно другого оплачут.

Медлить нельзя: он уж здесь, преступления нашего мститель".

Средь нечестивых речей слезами она заливалась.

220 Тот, ухвативши свой меч и страхом, волненьем пылая

(делает дерзким испуг[141], и делает робость отважным),

вооруженной рукой вокруг рассыпает удары

и поражает врага, страшась, хоть и вовсе не видит.

Так, притаившись в ручье, змея[142] с разинутой пастью,

225 телом подавшись вперед и дрожа языком расщепленным,

копит смертельный свой яд, предвещающий людям погибель.

Всем этим выпадам рада, царица в душе ощутила

страсти позорный прилив, и в ней возрождается похоть.

Вот на пастушеской шее повисла в греховном объятье,

230 запечатлели уста распутные сладость лобзанья;

он поцелуи в ответ ей дает, тело все покрывая.

Так наслаждались они преступным замыслом общим, —

царский корабль уже здесь, всех цветов разукрашен венками.

Больше и больше вина распаляет их дерзкие души:

235 туника в дланях ее, и секиру пастух приготовил.

Каждому дело свое: укрылся в засаде любовник,

женщина, к двери прильнув, держит тунику с верхом зашитым,

на смертоносный наряд возлагая немало надежды.

Царь же, сойдя с корабля и к земле прикоснувшись, победно

240 ратных следами трудов блистает, от крови прекрасен[143],

видом велик и могуч, озарен исступленьем сражений.

Был Юпитер таким[144], победив супостатов-гигантов:

царственный, в звездах, венец возносил на челе к небесам он,

пламя вокруг головы разливалось, искрясь и сверкая.

245 Милые дети даны Атриду природой — стремятся

встречу отцу, — тут объятья, с обеих сторон поцелуи.

Взглядами жадными ищет, однако, родитель супругу;

в спальный он входит покой и дверь за собой затворяет.

Встретив супруга, жена приветствует лживою речью:

250 "Мощный оружьем герой, сними свое грязное платье;

мир ты с собою принес — удостой его мирной одежды;

вот соткала я тебе одеянье, труда не жалея,

пурпурным цветом на нем золотые нити лучатся".

Так говорит и с царя снимает одежду-защиту[145]

255 и погребальным покровом коварно его облекает.

В тунике ищет Атрид головное отверстье напрасно, —

за руку мужа держа, подзывает царица Эгиста.

Тот же, секиру воздев дрожащей от страха десницей,

взмахом смертельным разит неожиданно и нечестиво

260 темя царя и чело раздробляет с короною вместе,

надвое их разрубив, и сыплются снова удары:

третий, четвертый[146], — и мозг по земле разливается влажный.

Хвалит убийцу жена, валится царь невиновный,

телом кровавым своим все дрожью вокруг сотрясая.

265 Так[147], в тенета попав, кабан огромный, свирепый,

ищет спасенья себе, терзая охотничьи сети,

в пене вся морда его, оскалены хищные зубы,

но расточает вотще усилья, кусая ловушку.

Азии так повелитель обрел конец свой кровавый,

270 члены его, увы! осквернила пастушья секира.

Мрачная доля людей[148], их ум, над грядущим не властный!

Кто б мог поверить (хотя б и сотне вняв дуновений,

в Дельфах пророчица-жрица[149], колебля треножник, сказала,

звуком речей огласив пещеру и плектр утомляя),

275 что покорителя Азии малым владеющий пастырь,

робкий беглец[150], поразит, стад овечьих и козьих хозяин,

и не сгорит на костре, кто пламенем Трою разрушил[151].

Люди, учитесь судьбе не верить, коль выпало счастье:

блага даруют легко нам боги[152], но вскоре, бывает,

280 сами ж несчастным вредят или вдруг безо всякой причины

их покидают, сменив карой прошедшее счастье.

Кто легковерен, судьбу пусть вспомнит троянца Приама

и на Атрида дворец бросит взгляд, недоверия полный.

Дева, Ореста сестра[153], подавлена бойней нежданной;

285 все ж она брата спасла, чтобы мстителем стал он отцовым;

вырвав из пасти у матери дерзкой ребенка, Электра

с ним на корабль взошла и направилась прямо в Афины;

к тем, кто учению мудрому предан, его приобщила

(тот же корабль, что привез Агамемнона, брата с сестрою —

290 царского дома залог — сокровища Трои доставил).

Другом Оресту средь них Пилад стал самым надежным,

мудрости вместе учились и славились речью умелой[154].

Оба того же хотели, оба того ж не хотели[155]:

если в палестре в борьбе упражнялись, была она мирной;

295 если сбирался один на охоту, по логовам рыскать,

тотчас был рядом другой с ним охотник; коня боевого

взнуздывать брался один, та же страсть в другом пробуждалась;

если к метанью копья возникала охота, бросали

тот и другой; добродушно любимой игре предавались[156];

300 если же вдруг у кого-то ложились камешки сразу,

то не боялся другой проиграть; победив же, не хвастал.

Некогда Кастора брат любил и лелеял так Поллукс[157],

также и Кастор любил всей душою Поллукса взаимно;

(в смерти черед обретя, возмещают и жизни утрату).

305 Пурпуром тирским одет любовник-цареубийца,

и на преступной его голове искрится корона.

Входит в Атридов дворец словно законный наследник

(больше, однако, пристало б наследником зваться Тиеста[158]),

царского сына сыскать он повсюду стремится, Ореста[159].

.........................................................................................

310 Впрочем, когда понял он, что зарыто богатство данайцев,

все бы надеяться мог, что троянские клады откроет;

скоро ж узнал, что они похищены вместе с Орестом.

В негодованье вскипел, что царское имя пустое

он приобрел, потеряв богатство, тираном оно лишь

315 сделать его бы могло, обеспечив железом и златом[160].

Но Клитеместра лукава: союзника по преступленью

ловко она утешает, чтоб прежних держался он правил;

выставив все напоказ богатства, любезные полу:

кольца, венцы; щебеча, как сорока, выносит шкатулки

320 и ожерелья свои примеряет к порочному телу.

"Этим мы купим себе благосклонность по всей Арголиде,

новую знать[161] привлечем и старую знать успокоим,

чтобы нам были верны. Ведь мужа любого супруга,

будь он могуч и велик, а она и скромна и красива,

325 эти богатства надев, надежду на них возлагая,

может смирить, а уж если к сладости слов своих льстивых

наши добавит дары, то ядом сладчайшим умело

уши супруга наполнит смятенные; нежным объятьем

дело искусно свершит, и так вот пол женский лукавый

330 тех, кто высоко стоит, нам сделать сумеет друзьями.

Злато прекрасно, но женщина злата намного прекрасней:

златом скрывают позор, златом почет украшают,

но лишь Киприда смягчила в сраженьях жестокого Марса.

Верь мне, супруг: я, жена, рассуждать так о женщинах вправе".

335 Речью такою она укрепляет любовника волю;

радуясь женской отваге, за прежнее снова берется;

грязною жаждет душой он царствовать, скиптром владея.

"В хитрой засаде жены, пастуха дерзновеньем преступным,

в дом без боязни вступив, был загублен наш славный властитель", —

340 так молчаливо в душе подавляют сограждане думу;

шепотом робким[162], в слезах, говорят меж собой откровенно:

"Иль нечестивая Лахесис[163] по роковому закону

смерть присудила царю под ударом позорным секиры?

О, если б мужа сего сразила в бою амазонка[164]

345 Пентесилея, бушуя, которой едва он избегнул,

и не погиб он, простершись, жертвою смерти бесславной,

роду вину передав своему, а данайцам — убийство,

не волокли б по земле[165], не лежал он кремля в отдаленье,

не был бы чести лишен его труп, похороненный ночью".

350 Муза, скажи мне, молю, почему же мачеха матерь

розыском пренебрегла детей, которых могла бы

смерти предать, как отца? Был вольноотпущенник царский[166],

верный семье Дорилай[167], воспитатель младого Ореста.

Лживое в хитром уме изобрел он известье, что морем

355 яростным взяты Атриды и в бурных волнах потонули.

Стоя на бреге, взывал: "Создатели неба святого[168],

боги земли и морей, любовь, что присуща природе!

Вас я молю подтвердить обман мой, дерзости полный,

лживым реченьям помочь: пусть я буду услышан,

360 пусть мне поверят, хоть лгу, — ведь я как заступник Ореста

вырвать невинных стремлюсь у отцовской судьбы, что родная

мать им готова сплести и отчим, враг ненавистный".

Так он сказал и вступил в беспокойные воды одетый,

и средь лазури морской он в бурно кипящие волны

365 до головы погрузился и на берег выбрался снова.

В страшном волненье бежит он, с плачем, к злосчастному граду,

жалобно голос звучит: "Юпитер, тебе так угодно

греков теперь погубить, как врагов, отмстив за троянцев?

Ради фригийцев свирепствует море, в расплату за Трою?

370 В чем же детей здесь вина? Что мог совершить нежный возраст

на илионских полях в годину войны? Так за что же

бегство желанное им не позволено водной равниной?

Видел я сам, как волна поглотила детей вместе с судном —

спутником плыл я на нем, воспитателем давним Атридов, —

375 спасся я только один, до берега вплавь добираясь.

Да, Клитеместра права, и кроток Эгист наш жестокий;

волны морские свирепей: детей они не пощадили

даже и после войны![169] Считать надо Трою счастливой!"

Скорбно он так восклицал и, в дворец увлеченный насильно,

380 щедро завален дарами за то, что доставил он радость

душам преступным. Бесстыдная вскоре велела царица

к ней собирать весь народ, — приходят, но все против воли.

Вот посредине дворца свою речь она так начинает:

"Лучшие греков вожди и вы, незаметные люди,

385 гибели кто избежал, — все ради триумфов Атрида

в годы железные, вы, кто, последние силы сбирая,

с брюхом сидите пустым, ослабев от пролитой крови, —

в том, что Беллона вас так извела жестокой войною,

царь Агамемнон виной, лишивший граждан свой город[170];

390 вдовами сделать он жен пытался, бездетными — старцев,

ласки отцовской лишив недозрелую поросль младую.

Смерть он за это нашел, пораженный ударом секиры,

также потомству его отомстила пучина морская.

Вам обещаю покой[171], надежду на отдых спокойный;

395 мирным пусть будет досуг, и спящего ночью не станет

с ложа звук трубный срывать, буравя отверзтые уши;

можете ласковым сном наслаждаться вы в должное время.

Копья жестокие спят; и мечи пусть в серпы обратятся;

силою ваших костей, крепких мышц согнутые луки

400 только на диких зверей и на быстрых птиц направляйте.

Старость согрейте весельем, пирами, что радость приносят,

нежных растите внучат, пусть их вам ваши дети подарят.

Пусть лишь болезни ведут к окончанию благостной жизни,

пусть вас надежда живит, что срок вам на свете природа,

405 по истечении лет, положила, — не раны, железом

вам нанесенные; должный обряд похоронный свершится,

и погребальный костер вам достанется; каждый могилу

сможет при жизни себе приготовить навеки для праха.

Был Агамемнон царем жестоким, врагом нечестивым

410 детям своим, был главой отечества слишком суровым;

стал мне супругом Эгист; гражданином[172] его объявляю".

Так изрекла, из дворца велела всем расходиться

и возвращаться домой. Но любовник ее, не способный

вожжи от царства держать, неумелый и грубый невежда,

415 чванясь, себя лишь считал богом-гением дома[173]: с прислугой

царской был грозно-суров; как чужак, обращался с рабами.

Были не кротки его приказанья, — когда бы случилось

их самому исполнять, он бы счел их виною позорной.

Скипетр триумфов в руках пастуха — вот цена преступленьям;

420 кровью запятнан тиран — ему пурпур за это наградой;

в доме супруга — позор, путь открывшая к браку виною, —

кто бы, спрошу, не стонал? Но приказывал страх подчиненным

с новым смириться бесславьем: боялись сильней волопаса[174],

чем на Троянской войне боялись Гектора гнева.

425 Кончилась власть Агамемнона: после паденья Пергама

плети достойный мужик сравнялся с могучим Атридом[175].

453 Восемь без малого лет[176] пастух бездарный в Микенах

правил, упреком судьбе, и все это время с женою

455 оба они наслаждались страстью своей нечестивой;

а между тем всей толпой рабы среди ночи к могиле

царской стекалися: плач творить над царем непрестанно;

страхом объяты, чтоб не был услышан их голос дрожащий,

скорбные стоны свои, умеряя, они подавляли.

460 Здесь то, средь воплей и жалоб, выплеснул горькое слово

умный отпущенник[177] — давний он был воспитатель Ореста.

"Царь, наилучший средь всех[178], ты ныне-лишь призрак печальный,

ты, чья стала бедой удача и смертью — победа,

ты, чей военный триумф[179] породил лишь одно преступленье,

465 ты, чьи, конечно, мольбы услышали гневные боги[180],

коих ты в храме просил, — в успехе ж тебе отказали[181], —

если над Троей была справедлива победа данайцев,

если по праву отторгли от сердца Париса Спартанку

(сколько потратили сил, лишь пастух[182] не владел бы Еленой?

470 Ныне твоей овладел!), если смерть — состоянье другое,

если сознанье свое сохраняет умерший и души,

члены покинув, живут, если дух после смерти бессмертен[183],

нашим внемли ты слезам и рыданьям рабов твоих верных!

Землю взломай[184], да расколется твердь необычным зияньем!

475 В сонме подземных теней[185], тяжко мстящих, на них опираясь,

встань из гробницы, как тень когда-то восстала Ахилла[186];

казнь сверши над женой, пусть кара воздается Эгисту,

каждому члену его[187]. Неужели умрешь неотмщенным,

царство отдав пастуху? За пределом могилы сурово

480 смертную долю взыскал фессалийский герой с неповинной

девы, — свершителей стольких гнусных, преступных деяний

без наказания, царь, оставишь, вручив им победу?

Боги, которые правят подземною бездной жестокой,

Тартара пасть разорвите, из глотки, широко разверстой,

485 дев змееносных нашлите под кровлю преступного дома.

Не сомневайтесь: Свирепые[188] сами к владеньям Тиеста

путь, им знакомый, найдут, по старому следу помчатся

(о, вы не фурии[189], нет, раз нуждаетесь прежде в моленье,

раз отомстить за вину по воле своей не хотите).

490 Не сомневаюсь и я, что по праву прошу наказанья,

хоть и кровавого, — Фивам соседние стены[190] надежду

мне подают, обреченные некогда Тартара мраку

и среди ясного дня лишенные света дневного.

Так я молю вас: когда приговором смертельным по праву

495 меч беспощадный сразит обоих злодеев преступных,

вдоволь добавьте огня палачам Ахеронтовым, фурий[191],

воспламените вы гнев, их яд смертоносный усилив;

пусть Энио беспощадно виновных в убийстве пытает, —

пыткой какой бы вы их не пытали, не будет довольно".

500 Молвил. И стон прозвучал из недр глубоких гробницы[192]:

"Душу мою не терзай ты тяжкой печалью, бедою

вашей святой не делись: того успокоить в могиле

ваша должна бы любовь, кого худшая в мире супруга,

жаром преступным горя и страсти отдавшись позорной,

505 славу в разврате снискав, своим оружием женским,

только с победой он в дом возвратился, убила немедля.

Десять лет я провел[193] отмстителем братнего ложа,

мститель измены, навек изменой супруги сраженный, —

не побоялась она ни дом осквернить, ни пенатов,

510 смертный удар нанося в обмане своем нечестивом.

Месть не замедлит моя: найдет их кровавая кара.

Больше не надобно слов — Кассандра вам правду сказала,

верьте Кассандре, не лжив язык у жрицы Кассандры".

Молвил; расходятся все, оставляя цареву гробницу.

515 Ночью же той, на земле появилась, однако, афинской

легкая тень Агамемнона[194] (ибо Орест возмужавший

там находился с Пиладом, и мирному сну предавались,

дом наполняя своим равномерным дыханьем; в палестре

играм с любовью они отдавались и оба устали).

520 Видят во сне, как живой, у постели стоит Агамемнон,

впрочем, — отнюдь не таков, каким был[195], торжествуя победу,

но как упал, с головой, разбитой ударом секиры[196],

грустный, бессильный, дрожа, со стонами вздохи мешая;

с бледного лика течет багряная кровь непрерывно,

525 руки, слабея, дрожат; голова бессильно трепещет;

ноги в оковах, — за них царя из дворца волочили.

"Разве не стыдно вам[197], юноши[198], — молвил, — в цветущие годы,

(первый курчавый пушок одел ваши нежные щеки),

знающим столько наук и владеющим храбро оружьем,

530 что, вознесенный в кремле, позорит пастух мое царство,

плату кровавую взяв; что, средь многих его преступлений,

радостен, не укрощен, и, вздымая надутую шею,

верит охотно молве, нечестивец, что дети погибли.

Иль об отмщенье взывать к потомкам Кекропа[199]? Но сын жив,

535 он и Пилад невредим. Иначе себя показали[200],

друга Ахилла любя, Патрокл, Пиритой — Эгеида.

Вооружитесь[201], мечи возьмите для битвы домашней —

и нечестивую мать погубите железом отцовским;

нету твоей в том вины, коль преступницу ты покараешь:

540 в смерти супруга виновную ты уничтожишь по праву.

427 Гетов царица Тамирис[202] убила царя, но позорным

не был поступок ее: за своих она отомстила;

пусть виновата Медея[203]: охвачена пламенем скорби

430 по миновавшей любви, подпалила дворец она царский:

стала вдовою при муже, приведшем наложницу Главку;

жены лемносские[204] взяли оружье преступное в руки,

брачное ложе свое они кровью мужей осквернили:

ярость Венеры была ужасной; жестокое дело

435 скифские жены[205] свершили, — средь варваров было возможно

это злодейство. Но ты, царица пеласгов, Элладой

нашей рожденная, матерью мудрых законов, супруга

славная мстителя-воина, мужа убийством жестоким

страсти преступной вину ты увеличила вдвое[206].

440 Вспомнить могла б Алкестиду[207]: смертью своею у манов

вырвала мужа; бесчестя себя[208], ему честь оказала.

Что об Евадне сказать[209], сгоревшей в огне фиванском?

В хрусте мертвящем костра она стала подругою мужу.

Святость ее нечестивая, сладость любви повелели

445 горькой кончины желать, ибо ран, нанесенных печалью,

пламя костра было легче, и, средство жестокое выбрав,

вместе с супружеским прахом тотчас отправилась к манам.

Урна вместила одна двух любящих, вместе сгоревших.

Вот где счастливый был брак! Вот верности признак надежный!

450 Выбран по смерти был муж — оскорбитель богов нечестивый;

дружкой служил им огонь, костер был брачным чертогом.

452 Что есть святая любовь, показали многие девы.

541 Пусть же в священной любви, охваченный пламенем мести,

сын за убийство отца отплатит смертельным ударом

матери, — этим с нее подозрения смоет[210] он в прошлом,

ибо докажет, что месть за родного отца совершает,

545 мститель достойный измены, каратель и-царства наследник.

Мы данайцам любезны, двоих ненавидят свирепо;

с равной отвагою — в путь! Сочувствие с вами да будет

множества верных рабов; негодуют, что поздно придете;

слуги уж ропщут давно, готовы вцепиться зубами

550 хоть бы в живого Эгиста и ввергнуть супруги преступной

грешные члены в огонь для сожжения жаждут немедля".

Так он сказал, и их сон спокойный стоны прервали.

Тотчас изгнанник Орест, виденьем научен, Пиладу

хочет поведать свой сон — от него узнает о таком же

555 и в изумленье они от власти отца, что способен

разом явиться двоим[211] в ночной тишине с наставленьем.

"Брат, — говорит, — что, скажи, ты теперь нам советуешь делать[212]?

Сердце и душу в груди, и рассудок, и мысли, и чувства

долг мой смущает, печаль, волненье, природа, почтенье,

560 происхождение, скорбь, и стыд, и страх пред молвою.

Смею ль губительный меч я вонзить в материнское чрево,

что десять месяцев[213] плод, зародыш, зачатый природой,

первоначальный залог расцветающей ласковой жизни,

мукой терзаясь растущей, с терпеньем упорным носило?

565 Чрево, явившее свет, что мне мира ворота открыло?

Только ж мне было судьбой даровано право рожденья,

из материнской груди молочный поток изобильный

в губы вливался мои, как мед иль нектар благовонный.

Стала кормилицей мать, и стала служанкой царица,

570 и, обо сне позабыв, свои чувства ко мне изъявляет.

Мать мне была и отцом, пока далеко он сражался, —

так все одиннадцать лет[214] возрастал я в родительском доме.

Должен теперь я забыть материнские благодеянья?

Разве убитый отец останется неотомщенным?

575 Пусть примет кару пастух и умрет, — так я жертвенной кровью

манов насыщу отца, а матери вовсе не трону;

пусть будет ей наказанием жизнь после смерти Эгиста,

пусть перед взором ее он падет, пусть распутница мертвым

видит любовника — так, как убитым узрела Атрида".

580 Так он в сомненье сказал, но отнюдь не замедлил с ответом

друг его; тяжко вздохнув в глубине души потрясенной,

с скрежетом диким зубовным[215] обрушился он на Ореста:

"Сердце настолько твоё растопили[216] никчемные чувства,

что совершить ты готов, о чем и сказать невозможно!

585 Грех великий — сказать, преступленье — греховное слушать.

Или в Микены пойдем арголидские, чтобы избавить

мать от свершенной вины? Конечно, достойней прощенья

нет никого, кто достоин кары за два преступленья!

Друг мой, прошу, берегись обмануть надежды данайцев,

590 чтоб не сочли чужаком человека, который позволил

отцеубийце в живых остаться. Иль тень, что явилась

ночью в Афинах к тебе, не сыщет по праву рожденья

новые сотни дорог? И вот уж она на пороге

села и, звезды тревожа, дрожащим голосом молвит:

595 "Так-то, мой сын, ты готов защитить отца от злодеев,

так тебе должно скорбеть о родителя мертвого доле,

так нашим манам несешь достойную мстителя жертву?

Отчим захочет твой сам[217] умереть подобною смертью,

лишь бы осталась в живых, кто тени жестокой убийцы

600 как приношенье отдаст милосердного душу Ореста.

Жертвой сам ты падешь, коль не станет жертвою матерь".

Что будешь делать, как речь от отца ты услышишь такую?

Жалких щадить — благочестье снискать, благочестье утратив.

Пусть у гробницы отца[218] рухнут наземь тела виноватых!

605 К делу! Пусть царский престол откроется юным надеждам,

доблесть наполнит твой дух и славы желание — сердце,

преданность в руки твои пусть жестокое вложит железо, —

шеи отрубишь двоим, последний их стон прерывая!

Сам добровольно пойду за тобою сквозь копья, сквозь пламя[219],

610 не побоюсь никого; вам ведь преданы[220] слуги отцовы.

Дам я, однако, совет, хитроумный, полезный, надежный:

я на разведку пойду[221] и сумею внушением тайным

слугам надежду подать на приход твой, и, если поверит

мне домочадцев толпа, то всем сердцем нам отдадутся

615 в руки оружье возьмут, — так будет оно безопасней".

Речью такой распален[222], вздымается в горькой печали

юноша, смертью грозя нечестивцам в волнении пылком

(губы кусая, души он ропот своей подавляет),

и, как будто Эгиста на месте застал преступленья —

620 с матерью прелюбодей в позорных объятиях сплелся —

он их, не видя, пронзает, хоть мертвых и не оказалось.

Так бушевал и Пирр[223], увидев глубокою ночью

призрак Ахилла — взывал он к чувствам его сыновним;

понял он, сон отогнав, что требует тень Эакида,

625 Трое враждебна, ему в жертву деву принесть Поликсену.

Словом, поскольку Орест одобрил советы Пилада,

в сердце решимость крепят, лишь на мечи полагаясь[224].

Путь пролагают по тайным, к Микенам ведущим тропинкам,

в мраке таятся, идут, свои тайные мысли скрывая,

630 чтобы нежданно их месть настигла преступные выи.

...Так же[225] когда-то Улисс, путь опасный деля с Диомедом,

в лагерь дарданский пошел дорогой опасною ночью,

шел стороной (не слыхал в воздухе звуков знакомых

труб боевых, как примет, но, осторожно ступая,

635 молча, почти не дыша, уходили[226] все дальше и дальше

от арголидских челнов разведчики — сын Ойнеев

храбрый и с ним Лаэртид, герой Улисс хитроумный).

Так и афинские юноши тайно стремились в Микены.

Путь свой пока совершают, как вдруг воспитатель Ореста

640 им предстает Дорилай, в волненье ввергая обоих.

"Юноши, кто вы, друзья, откуда, скажите, идете?

Держите путь вы куда?" И, пока, застывши в молчанье,

ищут с дороги свернуть, узнал воспитатель Ореста,

обнял сердечно его, руками обвив его шею.

645 "Жив ты, дитя? — восклицал. — Коль жив, то и мы еще живы.

Мы уступали коварству, тогда как любовник кичился,

в роскоши он утопал, осквернив материнское ложе;

рад, что покои царей могучих, и храмы триумфов[227],

и алтари всех богов, и царские опочивальни

650 он преступленьем своим превратил в лупанар низкопробный.

Нам оставалось одно: придя к отцовской могиле[228],

вечно над нею рыдать, хоть и помним его обещанья,

а еще раньше Кассандры пророчества[229]: вскоре виновных

должная кара сразит. Итак, торопитесь, о други,

655 как подобает афинянам; помощь окажут вам боги;

царские слуги зовут: казните преступников этих.

Без колебаний ваш дух разожгите, герои, отвагой,

смело возьмите мечи, сжимайте сильней рукояти;

долг да подвигнет тебя пред отцом, чувство дружбы — Пилада,

660 пусть направляет тебя печаль, а его — жажда славы.

Труд невелик[230] уложить пропащую женщину разом,

много ли надо минут, чтоб сломить мужицкое тело?"

Так им промолвил старик. И друзей разжигает надежда,

шаг ускоряют, скорбят, что еще не видны им Микены.

665 "Видишь, мы снова в пути", — так Орест старику отвечает.

"Шаг прибавляем", — Пилад говорит, и затем Дорилаю:

"Старче, ты первым иди, мы же оба спешим за тобою,

чтоб домочадцы, на слух восприняв драгоценную тайну,

жили с надеждой три дня, что мы внезапно нагрянем".

670 Кончил; оставив друзей, старец в город отправился первым;

радость шаги ускоряет, которым препятствует возраст[231].

Вот уж пройден путь; устав, он кремля достигает,

тайно собщает немногим, что жив-де Орест и за род свой

мстителем грозным сюда в недалекое время вернется;

675 просит настойчиво всех, чтоб твердо хранили молчанье,

только лишь верным рабам потихоньку секрет открывая.

Так и случилось, что все знать могли о грядущем событье,

кроме виновных: они могли бы заранее скрыться

иль свою жизнь защищать, взяв оружие в грязные руки.

680 Ждут господина рабы: часть готова занять ворота,

эти — дворец, а часть — захватить высокие стены.

День золотистый меж тем в шипении волн[232] возвращает,

словно завещанный дар, после сна ночного природа;

солнце сияет, платя за ущерб, нанесенный Тиесту[233].

685 Стены увидел Атрид, что когда-то ребенком оставил[234],

помнил, однако, о них и, руку простерши, промолвил[235]:

"Древнему дому привет, привет вам, родные Микены!

Снова верну вам почет, хоть прокляты были вы раньше,

если манов отца насыщу я матери кровью.

690 Царская властная тень узнает в мстителе сына,

видя, как мощный удар наземь свалил Клитеместру[236], —

так, как погибла жена пророка Амфиарая".

Кончил. Душой трепеща, взирает изгнанник на стены,

давний припомнив свой путь; Пилад за ним следом ступает.

695 После того как вошел, узнает толпа домочадцев

лик Агамемнона[237] в нем, глаза, и походку, и руки,

с радостным плачем встречают, с безмолвной надеждой ликуют.

"Пусть затворяют ворота", — Пилад промолвил Оресту.

Заперт засовами вход, трубы Смерти громко запели.

700 Оцепенели преступники, страх обнимает Эгиста.

"Не обещала я разве[238] данайцам навеки покоя?

В Аргосе нет никого, кто нам угрожал бы войною,

коли уж Гектор убит, оружьем разгромлена Троя", —

так говорила рабам царица, безумствуя в гневе.

705 "Вас отпущу, лишь бы мне состариться вместе с Эгистом".

Злобные сыплет слова, как будто бы мститель свирепый;

тут, задыхаясь, бежит служанка с известьем зловещим,

молвит: "Явился Орест"; словам ее сразу не верят,

думают, сон свой пустой излагает и глупости мелет.

710 Здесь во дворце им Пилад предстает, озлобленный, суровый

(неумолим был к врагу и грозен Аякс Теламонид[239],

с Гектором выйдя на бой, семикожным щитом прикрываясь),

брань на устах и гроза во взоре, и меч обнаженный

ярко сверкает. Кричит он преступникам: "Правя жестоко,

715 вечно надеялись власть сохранить, чтоб заслуженной кары

вам навсегда избежать? Но смерти одной вам не хватит[240] —

в муках кровавых дано искупить преступленья былые!"

Молвил и к слугам он речь обратил, призывая их к мести:

"Свергните разом чуму с высокого царского трона,

720 за ноги[241] жертвой жестокой Атриду-царю волочите;

пусть топоры палачей разрубят мужицкое тело[242],

и да погибнет пастух той же смертью, что царь был погублен!

Руку, однако, мою пусть сперва оросит своей кровью".

Молвил и, меч обнажив, всадил Эгисту меж ребер.

725 Ноги веревкой связав[243], тащат слуги сраженное тело

и за воротами — там, где убитый Атрид простирался, —

тысячей острых секир разрубают, дробя ему кости,

и, расчлененные, в ранах, жалко трепещут суставы.

А Клитеместра, решив, что смерть от нее отступилась,

730 что пощадил ее сын, о своем пастухе сокрушалась;

вдруг перед нею — Орест, врага любого свирепей,

слуги толпою за ним, к убийству родимой готовым;

за косы мать ухватив, сын волочит ее, восклицая:

"Верно, надеялась ты, безнаказанно царствовать будет

735 твой окаянный Эгист, и мнила к могиле отцовской

долю прибавить детей[244]? Ты ошиблась: я жив, и умрешь ты,

дланью моей сражена, мать преступная, смертью кровавой,

телом прикроешь своим[245] ты мужа убитого кости!"

Мать, обнажив свою грудь[246], молила в смятенье Ореста:

740 "Ради вскормивших тебя сосцов, пощади меня, мальчик!

Именем вышних богов, и отца, и сестры, тебе милой,

той, что, похитив, тебя от ярости нашей укрыла,

друг тебе дорог Пилад, его именем я заклинаю:

мать пожалей ты, прости, пожалей, молю, если имя

745 матери все же носить я достойна!". А сын: "Понапрасну

слезы изводишь[247]: отец средь подземных теней ожидает.

Дева оплакала смерть господина, троянка Кассандра[248];

и не сразила, рабыней став после Гектора смерти,

пленница Пирра[249], когда-то державная Трои царица;

750 ты ж, предпочтя пастуха, пролила кровь царя и супруга.

Вот что велит мне Пилад и к чему сестра понуждает[250]:

дикой отваги вкусив[251], да падешь под мечом моим грозным".

Видит жена, нет надежд добиться от сына пощады:

быстро приходят на ум предсказанья вещуньи фригийской[252].

755 "Если угодно тебе за отца отомстить[253] нам обоим,

то пусть Пилада рука меня скосит и меч тот же самый,

что и Эгиста скосил; пусть на тело его упаду я,

нашей зачинщик вины и участница[254] всех преступлений;

будет свидетелем кровь наша, вместе смешавшись, всем теням,

760 что преступлений сообщников ждет общий жребий зловещий".

"Хочешь ты мертвой прикрыть своего развратника тело[255], —

сын говорит, — но падешь ты уж лучше на кости супруга;

пусть не смешается кровь под ударом меча грозового,

пусть искупления смерть не дарует обоим влюбленным, —

765 каждый пусть примет из вас свою долю возмездья святого,

карой одной сражены, и будешь лежать ты отдельно".

Молвил; к могиле отца подойдя, свою речь продолжает:

"Отче, дыханья и чувств лишенный, почтенья достойный,

вот приношу тебе дар[256], — прими справедливую жертву;

770 я на закланье веду Клитеместру, матрону[257] Эгиста,

прежде твою (если б так не случилось!). Одно утешенье[258]:

там она ляжет, где ты погиб, секирой сраженный.

Поздно возмездье пришло — мой возраст тому оправданье;

раньше хотел бы свершить". Добавляет данайская матерь:

775 "Солнце, небесная ось, элементы, земля, море, реки,

общая мать всех вещей — природа[259], подземное чрево,

все поглядите, как сын своей матери стал благодарен,

долг за рожденье воздал и за молоко расплатился".

Так говорила она, обращаясь, однако, к глухому:

780 лик отвращает Орест, верный сыновнему долгу.

Вот снова солнце коней от пути отклоняет, благое[260],

мрачная, скорбная тень покрывает небо, как сетью;

в страхе пред ночью не вовремя вся замирает Эллада,

хаос природу страшит[261], мрачной тьмы элементы боятся;

785 хвалит вину Энио, Эриния[262] меч обнажает.

Пурпурный плащ закусив свой сжатыми крепко зубами,

пала царица, и тунику тянет руками все ниже,

к самым ногам[263], боясь, что встретит смерть обнаженной;

с ликом печальным везде смущенные взоры бросала,

790 в смертный впервые свой час, теперь лишь страшася позора,

стыд испытала она, которого раньше не знала.

Белые члены ее окрашены кровью багряной[264],

билося тело от ран нанесенных, песок попирая[265],

и неизбежная смерть исторгла жизнь вместе с кровью[266].

795 Тут устремляются оба, отмстив, в царевы покои, —

так возвращаются львы с темнорыжею гривой с охоты,

страшные, мяса скота истребленного вдоволь отведав.

Царский встречает дворец друзей, забрызганных кровью;

сходятся вместе данайцы, им царский почет воздавая[267];

800 часть сострадает Атриду, другая — матери бедной,

впрочем, открыто никто не винил совершивших убийство,

и не нашлось никого без слов осужденья Эгисту.

День оскверненный прошел, погрузило в шипящие волны[268]

оси квадриги своей солнце; сестра[269] возвратилась,

805 влажный простерла свой плащ[270], покой призывая снотворный;

время пришло, и пути середины достигнули звезды[271], —

вестник явился, что Пирр, Ахиллеса потомок, похитил,

будто добычу в войне, плененную им, Гермиону[272].

Словно безумный, Атрид к Пиладу так обратился:

810 "Дело другое зовет, и снова любовное пламя![273].

Что же мне делать? Вина очевидна: невеста младая

в жены обещана мне — и похищена. Правь моим царством,

я же пройду сквозь мечи, сквозь огонь, сквозь когорты[274] без счета

(тот, кто отмстил за отца, уважать себя должен заставить),

815 лишь бы мне деву спасти, что к славе взывает Ореста!"

Молвил; мечом опоясался и на врага ополчился.

Пирра он вскоре застал входящим в храм Аполлона;

вдруг нападает на юношу, близ алтаря[275] поражает

и возвращается вспять, гордый убийством повторным.

810 Троном отцовским Орест владеет, короной отцовской.

Вдруг пред очами его — Клитеместра с защитой надежной:

факелы в дланях[276] ее, опоясана змеями грозно;

824 пламя приблизив к Оресту, змей, свои кольца развивших,

823 мечет жестоко в лицо, смертельные сыплет угрозы[277].

825 Знаменья мужа страшат, бежит сквозь дворцовые залы,

мать неотступно за ним; в отдаленнейших дома покоях

ищет укрыться Орест, но и там его враг настигает..

Заперты скоро все двери засовами крепкими; снова

в самых глубинных частях дворца свою мать он находит.

830 Голосом грозным она, с усильем: "Жестокий, негодный,

мало тебе этих ран, что нанес ты сыновнему чувству,

надо преступной рукой осквернять священные храмы[278]?

Можешь железным крюком запереть нерушимо ворота,

сотни окон заслонить, если столько их есть, твердой сталью, —

835 всюду я буду с тобой еще боле свирепою тенью,

в волнах морских, средь полей, в лесах, в горах или в реках".

Молвила; факелов пламя волнует сердце Ореста.

Не удается ему избежать материнских проклятий,

меч у него в руках, но ударами режет лишь воздух[279],

840 ран не наносит — и руку беспомощно он опускает.

Криком, несчастный, кричит: "При мне окровавленный меч мой,

им за разврат сражена, ты будешь убита вторично!"

Молвил, и мрачная тень, узнавая орудье убийства,

в воздухе легком исчезла[280], — безумье Ореста осталось.

845 Впал в исступленье Орест, наследник, отмститель Атрида, —

так был безумен Ликург[281], опьяненный неистовымВакхом,

так был безумен Алкид[282], устрашенный свирепой Мегерой,

так был безумен Аякс[283], храбрейший из греков под Троей.

Мечется с ревом Орест[284], не в себе, по дворцовым покоям,

850 слуг принимает за мать, за мать друзей принимает

(всюду с ним мать и везде, и змеи и пламя с ней вместе),

он убегает одних, и тотчас другие[285] навстречу;

только Пилада лицо не пугает безумного друга.

Средь угощений обильных, трапезы царской достойных,

855 мучает голод его, и огни от стола отвращают.

Грешника в мире подземном терзает так голод[286] напрасный:

яства роскошные зрит, как будто на пиршестве пышном,

стонет, — но пищи уж нет, один ее образ остался,

фурия злобно следит, чтоб еды не коснулся желанной[287].

860 Что ему делать? К богам каким обращаться с мольбою?

Или бедою своею подземное царство тревожить?

Полон печали дворец, все кругом сострадают Оресту, —

повод является вновь для воплей, для скорби, для страха:

прибыл эпирский Молосс[288], Андромахи и Пирра потомок,

865 хочет отмстить за отца. Пилад укрывает Ореста,

тайно его отослав к далеким брегам чужеземным.

Так и достиг он краев, где храм был богини Дианы[289].

Был там жестокий обычай[290]: в жертву несчастных пришельцев

всех приносить, и Орест уж увенчан повязкой священной.

870 Видит, как жертвенный нож навостряет привычная жрица[291],

гонит безумие страх, близкая смерть возвращает

разум ему, хоть не весь[292], и искать заставляет спасенья;

часто Атрида зовет Агамемнона в жалобных воплях.

Имя услышав отца, Ифигения так вопрошает:

875 "Кто же ты, жертва[293]? Зачем Агамемнона ты призываешь?"

Тот боязливо в ответ: "Я — несчастный Орест, мой родитель —

царь знаменитый Атрид, и рожден я ему Клитеместрой".

Слов понапрасну не тратя, разумная жрица подносит

к лику Ореста свой нож и пробный надрез совершает.

880 "Тело дрожащее пленника вы, палачи, развяжите:

в сердце его мало крови, жертва не будет угодна[294]".

От алтаря увлекает Ореста и, скинув повязки,

всех удалив, не скрывает, что жрица сестрой оказалась;

видит, однако, что ум поврежден у него, сумасшедший

885 речи толковой лишен. Молитвой ночной очищает

брата и с ним уезжает, идол похитив Дианы.

Только достигли Микен, Молва наставляет Молосса;

тот в преступленье двойном обвиняет Ореста; в Афины

он забирает его, чтоб предстал пред судом по закону.

890 Старцы сбираются в храм[295], им для этого данный Минервой;

отпрыск Ахилла встает и, любовью к отцу побужденный,

так начинает[296]: "Законов источник, знатнейшие люди,

я объявляю виновным в преступных деяньях Ореста:

кровные узы забыл, пренебрег человеческим правом,

895 вышних богов осквернил и собственной пролил рукою

матери кровь. Если мать изменила, возможно, Атриду, —

чем же здесь Пирр виноват? Разве был он похож на Эгиста?

Сын Ахиллеса могучего, Азии всей покоритель,

в храме дары приносил — и коварно убит был Орестом.

900 Скажет, пожалуй, что мать преступна была, нечестива,

вдвое преступна[297], к измене прибавив убийство супруга.

Пусть справедливым судьей виновница предана казни,

но не сыновним мечом[298]. Устыдится ли новых проступков

тот, кто убийств череду начал с матери? Строго судите[299],

905 древнего отрасль Кекропа[300], — Афинам такое пристало

мщенье. А смерти в мешке[301] не будет довольно Оресту;

вот что с таким надо делать[302]: повсюду изранив железом,

члены отдельно отсечь, чтобы близкую смерть отодвинуть;

пусть остается на время растерзанным трупом живущим".

910 Так он сказал и умолк. Орест же ему отвечает:

"Знатные люди данайцев, мудрые, разума светочь,

высшая слава Афин, судьи священного права,

рад я, что здесь, среди вас, мое разбирается дело:

жены ведь есть и у вас, вы их любите, как подобает,

915 помните, думаю, вашей минувшей юности годы[303],

к вашим невестам любовь, обещание близкого брака.

Вышним обязан богам, что после припадков безумья

снова, как прежде, здоров, средь судей обвиненью внимаю.

С ясным умом чту я суд афинский, по праву священный,

920 и отличить я могу зло от добра. Посудите:

должен быть ваш приговор не о моем столько деле,

сколько о праве богов, одобренье свое показавших

тем, что, очистив меня, исцелили страдавшую душу;

если б я был нечестив, боги меня б не спасали.

925 Мать защищает Молосс, но он этим меня обеляет[304]:

мести достойна убийца, — убитый отец не достоин?

Есть ли безумец такой, святотатец, который решится

отчих богов обвинять, чья власть до конца совершенна?

Пусть порицает богов, пусть их к борьбе призывает,

930 пусть затевает войну гигантов[305], богов осуждая.

Пусть упрекает меня — откуда ж припадки безумья?

Были заботой печальной, не за вину наказаньем:

душу вздымает тоска, сердце в груди угнетая.

Пирр похитителем был, я отмстителем кражи явился, —

935 смертный один обвиняет того, кто одобрен богами.

Стражи закона, прошу, оправдайте того приговором,

кто уж богами спасен, очищен судьбою благосклонной".

Молвил, речистый язык обуздав молчанием скромным.

И начинается суд с рассмотреньем деяний Ореста.

940 Разные камешки там по обычаю в урну бросали[306]:

белыми право на жизнь, красными смерть присуждали.

Вот, голоса посчитав, решили, что нет приговора:

равным выходит число[307] камешков белых и красных.

Но у Минервы в руке зажат был камешек белый;

945 в пользу Ореста кладет; возглашают: "Оправдан виновный".

Знатные судьи о нем такой приговор произносят:

"Если б решенья богов обсуждать дозволялося людям,

дело Ореста должно б обычным путем[308] разбираться;

воля ж объявлена нам богов; милосердие неба

950 в наши не входит права; да смолкнут судебные споры!

Кто б опрометчиво стал небесные рушить законы?

Кары богов не сумел избежать ни Парис[309], рассудивший

вечных богинь, избежать наказанья не смог и Тиресий.

Пирр похититель погиб, справедливым мечом пораженный;

955 если ж он в храме убит, значит, власть до конца совершенна[310]

мощных богов, и карают, когда захотят. Пусть спокойно

в дом возвратится Орест, — не грозит ему обвиненье".

Так все приходит к концу[311], и Ореста приветствуют люди,

с радостью друга, лишь суд он покинул, Пилад принимает;

960 сестры с обеих сторон[312] обнимают желанного брата,

и вчетвером же спешат снова с радостью видеть Микены;

полнится царский дворец навсегда возвращенным богатством[313].

Боги, которым вручил своей волей Отец-Громовержец

полную власть[314] над землей и над небом, над воздухом, морем,

965 просит вас кроткая Честность[315], добрая просит Невинность

и Состраданье благое, семейная молит вас Радость,

Род человеческий, кровные Узы, от века святые,

Связи домашние вас заклинают, Союз меж родными:

хватит лемносского зла и Данаид[316], что сумели

970 брачный чертог свой в костер превратить, и деяний Тиеста[317],

и бесконечных грехов, о которых рассказывать стыдно;

вот и в Микенах позорит тройная трагедия[318] славу

греков; подвластный вам мир пощадите[319], пеласгов несчастных

вы отвратите, прошу, от новой чреды преступлений.