Мифологические поэмы

Вора троянского[493] путь и похищенье Спартанки,

и пастуха[494] дерзновенье, в преступном решенное сердце, —

к ним я на лучшем пути[495] приступлю. Ибо гостя покажем,

гостеприимца[496] права поправшего, спальню супруга,

5 брачный союз осквернившего, связи стыдливые ложа,

рода основу, надежду в потомстве найти продолженье:

мать — начало всего[497], из чего сочленяются[498] люди,

матерью все рождено; пусть отец — источник, зачинщик,

все же ничто он без матери: долю какую отцову

10 каждый хранит человек? От матери — все поколенья.

Чтобы поведать я смог о похищенье преступном,

прелюбодействе Париса, тебя я, Гомер величавый,

здесь призываю: уста твои сладостной полнятся речью.

Всякий поэт, погружаясь в источник вод эонийских[499],

15 видит в тебе божество; не говорю я Камене[500]:

"Муза, приди", коль ты здесь; мне бессмертного духа Гомера

хватит, который к оружью призвал, отомщая Пергаму[501],

храбрых пеласгов, в войну Дарданидов[502] коварных ввергая.

Я и другого[503] зову, кто средь ночи напал на троянцев,

20 воинов в чреве коня заточив, и троянские стены[504]

наземь поверг, и оружием Пирра[505] прикончил Приама.

Вас я зову, божества, я, ничтожный поэт, собираясь

то рассказать, что рожденные Музой отвергли с презреньем.

Славой считают лисицы дождаться объедков добычи

25 грозного льва, получить, что презрел его сытый желудок,

голод недавний смирив, и добычей своей называют

лисы, ликуя, те кости без мяса, что им перепали.

Аттики[506] голос, Гомер, твой помощник; латинскою речью

славится ныне другой; разгласите, молю вас, причину:

30 как, почему вредоносный Парис ограбил Амиклы[507]?

Вот уж судья трех богинь уселся, претор, на Иде[508],

вот уже луга простор, вот и холм, весь травою покрытый,

местом служили, чтоб тяжбу решить обитательниц неба.

Суд беспристрастный чинить позабыл пастух илионский[509],

35 свой приговор произнес[510], и, славой венчаясь, Венера

гордо уходит, Юнону презрев. Также дева-богиня[511],

чью красоту не признал, уходит в печали[512]. Как жалок

тот, кто, себе на беду, на права посягает Минервы!

Чтоб расплатиться с судьей, приговор свой выносят богини[513]:

40 ими Парис осужден, и не только пастух в этой тяжбе

признан виновным[514]; на смерть осуждают родителей обе,

братьев его осуждают, и кто еще в городе близок

или родней ему был, всех общая смерть ожидает.

Но если б город один несчастный погиб в этой схватке!

45 Осуждены[515] племена, хитроумная[516] Греция тоже

осуждена потерять великих мужей, и лишится

Мемнона в битве Восток; герой осужден фессалийский[517]

и Теламонова поросль на гибель — две молнии в битве![518]

Кару за матери брак[519] Ахилл понесет невиновный

50 (свадьба — причина всего!), и, наверно, Аякс Теламонов[520]

непобежденным погиб, так как матерь его Гесиону

не возвратили Приаму[521], — и вот похищенья причина,

из-за которого смерть на народы, мужей и на жен их,

пала, и даже дитя, покончив с войной, не щадили[522].

55 Скорбь ли прорвалась богов или гнев их свирепствовал в мире,

чтобы заблудших казнить небывалою местью такою?

Судьбы велят человеку[523] дерзать, нечестивые судьбы, —

их отклонить никогда никому не под силу; навстречу

выйти никто не дерзнет, никакая тропа не удержит

60 их в неуклонном пути, им откроется все, что закрыто.

Стадо Парис не взлюбил, ему надоели деревни,

хижины, рощи, луга, источники, реки, свирели[524],

к нимфе душа не лежит, он считает Энону[525] уродкой,

и с той поры, как, представ перед ним обнаженной[526], Венера

65 в жены такую ж ему обещала, — пастух ее жаждет.

Суд божествам учинив, он пастбища грязью считает,

нравится только Пергам, увидеть троянские стены

сердце и судьбы велят. От кормилицы льстивым ребенком

знал все о роде своем Александр: от чьей крови родился[527],

70 в доме каком, и, схватив, с чем подброшен он был[528], прямо в Трою

он отправляется. Лишь увидал, утомившись, твердыню,

рушатся башен верхи, не тронуты вовсе ударом,

стонет земля, и стена неожиданно частью расселась,

створки от Скейских ворот[529] знаменитых упали на землю,

75 высохли воды Симоента, красным окрасились цветом

волны хрустальные Ксанфа[530], и, с пастуха приближеньем,

потом покрылся Палладий[531], статуи пали Минервы.

Праздничным был этот день[532], в который правитель несчастный[533]

заново после войны с Геркулесом пергамские стены

80 восстановил; с этих пор ежегодно дарами троянцы

неблагосклонных богов почитали, придя в Капитолий[534],

чтобы обет принести Юпитеру, жертвы — Минерве[535].

С правой руки от отца был в шествии Гектор храбрейший[536],

С левой — Троил, рядом с ним Полит шагал боязливый[537],

85 все остальные толпой сыновья сгрудились за ними.

Так же толпа дочерей окружает царицу прекрасных,

с ними невестки, она ж к принесенью обетов готова;

вслед за Геленом сам царь, с матерью рядом — Кассандра.

Так продолжают свой путь, и храмы уж близко, — ворвался

90 в строй их троянский пастух, приветствует голосом громким:

"Счастлив будь, царь, я вас всех приветствую, сверстники, братья,

если по правде сказать. И ты, храбрейший всех, Гектор,

града глава и вершина[538], и ты, от природы прекрасный,

брат мой Троил, — своего во мне признайте вы[539] брата:

95 той же я крови, что вы, Приамова отрасль родная;

той же Гекубой рожден, подброшен, ни в чем не виновный[540],

вырос Парис пастухом в предгорьях божественной Иды.

Но не презренный пастух: раздор прекратил я, фригийцы,

между богинями; распри небу с тех пор неизвестны[541].

100 Братья, коль верите мне (надеюсь, и царь не замедлит

в сердце признаться в грехе, и сына мать не отвергнет),

то поглядите, с чем был когда-то на Иде подброшен".

Молвил и кинул в кремле пред толпою свидетельства рода.

Тотчас родивших сердца его благочестье, правдивость,

105 речи его потрясают; в лице заливаются краской,

разум в свершенном грехе сознается; Париса в объятья

уж заключает Приам, и радости слезы на сына

льются обильной волной; прощенья[542] отец не приемлет.

Все в изумлении[543]. Мать прибегает[544], ликуя, родная

110 (силы ей чувство дает, в которых отказывал возраст),

в крепких объятиях сын, и оба родителя вместе

шею его и лицо покрывают лобзаньями; спорят,

кто его раньше обнимет, но в пламени чувства святого

все ж уступают друг другу, и счастливы, поочередно

115 сыном владея своим и видом его наслаждаясь.

Вестью нежданной меж тем везде наполняется город,

мчится молва[545], достигая храмов: себя объявляет

с Иды пришедший пастух порожденным от царского корня[546].

Храм оставляет Гелен[547], прорицатель, алтарь покидает,

120 издали громко кричит: "Отец нечестивый и матерь,

что в благочестье жестоком творите, что губите город?

Вот он, несчастная мать, тот факел, что ночью явился[548],

тот, что всю Трою спалит и отцовское царство разрушит, —

долю такую сноха принесет. Похищенье Спартанки,

125 вооружившись, отмстить Эллада клянется[549], горюя;

к нашим стремятся брегам с кораблями без счета данайцы,

лагерь дорийский шумит, Ахиллес угрожает Пергаму,

бьются данайцы, и видим, как Гектора тело влачится[550]

в прахе. Ты рвешься, Троил, на войну, но уже ты повержен[551],

130 мальчик отважный, едва уступив своей доблести дерзкой.

Что ж заклинаю судьбу, отвергая решенную гибель[552]?

Знаменья все против нас, — не поможет ничуть разуменье.

Мне ж после Пирра судьба всемогущая царство готовит[553]".

Так он пока говорит, вбегает, беснуясь, Кассандра,

135 мать обхватив, ей пророчит[554]: "Что делаешь, мать, безрассудно?

Что ты, несчастный отец, что готовите нам вы могилу?

О благочестье без памяти! Благочестивая матерь,

ты пастуха бережешь, а прочим царям[555] нечестивой

кажешься. Гектора тело выкупишь ты, умоляя[556], —

140 горы и камни его изуродуют; не продается

Гектор, твой сын, невредимым, — растерзанный труп[557] обретешь ты"

И за останки[558] заплатишь неизмеримую цену.

Ждет меня в храме позор, из погибшего дома беглянку

страшный настигнет Аякс[559]. Вот уж Троя в огне запылала,

145 сам не дождешься ты, царь, костра погребального[560]; лает

громко Гекуба[561], и внук со стены уже сброшен высокой.

Так вам Беллона готовит невестку; Юпитера зятем[562]

станет идейский пастух и получит триумф, чтобы после

пасть самому; вскоре Пирр появится в поле под Троей,

150 стены разрушит, Пергам обречет на сожженье, Приама,

гневом кипя, он мечом у алтаря обезглавит[563].

Но для чего я вотще прорицаю?[564] Иметь Громовержца

тестем родитель для сына желает, детей ненавидит,

родину губит он сам, вдовою оставить стремится

155 он Андромаху. Троил, что медлишь? Чего ожидаешь,

Гектор храбрейший? Вас смерть взыскует, на вас ополчились

судьбы враждебные, к вам Эакид[565] устремился, свирепый

вас поражает Ахилл, вы, невинные, кару несете

за похитителя. Вы не хотите пророчице верить[566].

160 Ну, так восстаньте вы, граждане, и разомкните объятья,

коими дарят родители сына зловещего; брата

прочь прогоните! Он — враг, судьбою предсказанный, город

многим смертям обречет, без могилы оставит Приама.

С лона Киссейского[567] вы оторвите жестокого сына,

165 в жертву отдайте его, от скверны очистите город,

деву Минерву смягчите, смягчите богиню Юнону,

а, нечестивца убив, смягчите гнев Громовержца:

славной супруге его[568] предпочел Александр Венеру.

Есть среди многих народов обычай одаривать Благо

170 смертью безвинных[569], но вы заколите виновного, чтобы

невиноватых спасти. Бывает, врачи разрастаться

боли дают, чтоб ее подавить, и для блага больного

тела какой-нибудь член отсекают[570], и жертва такая

телу больного несет спасенье, и силы страданье

175 вновь придает, коих он раньше вовсе не ведал. Усвойте,

братья, склоните свой слух, сограждане, мать и отец мой:

пусть под отцовским мечом погибнет пастух, от удара

братнего пусть он падет, и, если из граждан найдется

кто-нибудь, чтоб поразить преступника, пусть он решится.

180 Если ж откажутся все исполнить мои предписанья.

пусть два жреца, Лаокон[571] и Гелен, освященные властью,

внемлют молитве моей и прислужников вызовет каждый[572]".

А между тем, как Кассандра пророчит в будущем стоны,

перед толпой на виду предстает Аполлон, бог Тимбрейский[573],

185 тот, кто стеною Пергам окружил, но лишившись оплаты,

хочет, чтоб кару понес за жадность род Дарданидов[574];

жрец боязливо молчит, оцепенели фригийцы.

"Что эта дева пророчит? — сказал Аполлон. — Что другой здесь

злобно вещает? Гелен устрашает речами троянцев?

190 Но вам изгнать пастуха из отцовского дома мешают

судьбы, готовя дела великие, и непреклонна

воля богов: лишь Парис Эакида повергнет Ахилла[575].

Царствовать будут троянцы[576], где дня приход возвещают,

дня возвещают уход солнца лучи, где вертится

195 хладная ось[577] и небесная зона блистающим солнцем

воспламеняется. Мир будет весь под властью троянцев,

их поколеньям дано всюду царствовать долгие годы.

Воля всесильна судеб, и приговор Громовержца

высказан раз навсегда: "Их власти не будет предела"[578].

200 Ваше безумье оставьте. Суд божества не подвластен

смертных суду[579],-то судьбой не дозволено. Признак бесстыдства —

людям желанье вредить, но не мочь. Угрожать бесполезно[580]

тем, кто защиту нашел у Атропос и у Лахесис ,

у всемогущей Клото. Вы с белой груди[581] у Париса

205 шкуру сорвите пастушью, пусть пурпуром тирским сияет.

Пусть не стыдится, что пас он овец, — я и сам пастухом был[582]

и, напевая, домой пригонял непослушное стадо,

издали видя дымящие кровли усадьбы; Алкесты

я опасался и к ночи, хоть бог, а доил всех прилежно;

210 сам же Адмет и ягнят, и козлят пересчитывал строго".

Молвил; склонившись, Приам Фебу молится и благодарность

богу, спокойный, возносит; молчит благороднейший Гектор[583].

Царский почет разделив, считает Парис малоценным

скиптр, и трабею[584], и власть, — ему ведь суд был доверен

215 над божествами, добавить новую славу он жаждет

к почестям предков и вечную память в потомстве оставить,

чтобы забыли его жизнь пастушью. Едва лишь завидев

царский дворец, он искал корабли у причала и в мыслях

волны Эгейского моря уже бороздить собирался.

220 Речь обращает отец к Парису с немалой опаской:

"Сын, нам дарованный вновь, и судья благородный идейский,

что ты желаешь челны снарядить, паруса подбираешь?

Я не готовлю войну, мирно царством своим управляю.

Если ж безделье постыло и праздным сидеть не желаешь,

225 то отправляйся послом, Александр, к царю Теламону,

стребуй мою ты сестру Гесиону; я царь, а он держит

деву в плену[585]. Посетишь ты попутно дорийские царства,

там же супругу тебе подыщет Венера; Юнона

сделает мужем тебя[586]. И юноша, радостный, молвит:

230 "Трои владыка, тебе подчинимся охотно, причины

нет для отказа". Старик рад, что видит такую покорность

и говорит: "Да помогут в твоих устремлениях боги!

Лишь об одном, как отец и как царь, я тебя умоляю:

власти моей уступи и не менее трех провожатых,

235 знатных почтенных людей, ты с собою возьми: ведь их старость

юношу может сдержать убежденьем от ложного шага.

В спутники дам я тебе выдающихся светочей наших, —

Гектора лишь не пошлю, с кем никто состязаться не смеет, —

240 Полидаманта, Антенора, сына Дионы Энея,

родственник нам он[587]. Сказав, повелел царь прислужнику тотчас

быстро за ними бежать, чтобы вместе явились все трое.

Скоро с вождями посол вернулся под царскую кровлю,

тут и узнали они, зачем паруса поднимают;

245 мигом взошли на корабль и покинули берег родимый.

Вот корабли Дарданидов прошли Тенедос, миновали

Сеет с Абидосом и мыс Малеи крутой обогнули[588].

Видят уже Саламин — свою цель, Теламоново царство.

В гавань вошли корабли, и тотчас вонзается якорь

250 зубом железным в песок и кусает достигнутый берег.

Крепко суда привязав, выходят на берег троянцы

юные, с ними вожди, направляются к царскому дому,

берег покинув. Послов увидав, их сердечно встречает

царь Теламон. В их руках — зеленеющей ветви оливы[589],

255 дружно идут ко дворцу, как будто бы мир предлагая;

мира ж они не несут, а войну, ибо речи готовят,

что раздражить могут мужа, когда не мешало бы право

гостеприимства, его ж нарушить разумный не смеет.

После приветствий царю[590] уселось посольство троянцев,

260 и Антенор пред царем с выражением мягким промолвил:

"Должен ты знать, Теламон, что заставило нас появиться,

знатных Трои вождей, вместе с отраслью царской Парисом.

Если прикажешь ты сам, то объявят моими устами

спутники и Александр, царский сын, все намеренья наши.

265 Ныне Приам Дарданид, кто наш род возродил и твердыню[591],

что ты своею рукой разрушил (мы помним, конечно),

избранным людям велел илионским из нашего царства

царство твое посетить, могучий герой, чтоб ты отдал,

мира достигнув, Приаму родную сестру Гесиону.

270 Ею владел ты по праву войны: сожжена была Троя,

стены повержены в прах, не надеялся царь, что восстанет

прежний Пергам, ни что ты плененную деву захочешь,

царь всемогущий, вернуть: до сих пор у себя ее держишь.

Царскому роду позор — быть в рабстве; виною считают,

275 коль не вернула царю война, что война забрала же;

мир наступивший не отдал сестру. За царя вопрошаем:

пусть оказалась твоя сестра у Приама, на просьбы

он бы ответа не дал, — ужель бы стерпел ты обиду?

То, что мы просим тебя, — преступленье и стыд несказанный[592].

280 Царь наш — Приам, а сестра его все еще в рабстве у греков;

негодованьем народ и злобой вскипает дурною,

ропот идет средь фригийцев, ворчат, не тая недовольства:

"Стены троянские смог возвести наш правитель достойный,

единокровной сестры возвращенья добиться не может".

285 Молвил; свой гнев Теламон едва сдержал в раздраженье.

Ярость, жены почитанье, любовь, согласье, потомство[593]

душу его разжигают, горькую желчь воздымая:

люди Приама хотят и брак, и священные узы

ложа расторгнуть и — сердцу смириться никак невозможно —

290 мать у Аякса отнять[594]. И так начинает[595] ответ свой,

праведным гневом горя, Эакид, возмущенный донельзя:

"Если объяты стыдом илионцы и разум их честен,

если их души страдать заставляет падение Трои,

пусть Геркулеса друзей, всю Грецию пусть не тревожит

295 племя Приама, добыча пеласгов, коль скоро огромный

пал Илион, побежден вождями — богов сыновьями[596].

Или фригийцы хотят опять за коварство их рода[597]

пеню платить? Или мало той кары, что вы претерпели[598]?

Эти, троянцы, слова передайте[599] немедля Приаму,

300 так, победитель, скажу побежденному: "Если затеешь

снова войну, все равно за мною почет и добыча

вечно останутся, славы награда пребудет со мною,

почесть заслужена мной триумфа, а ты, победитель,

с тощей победой уйдешь[600]. И кто же царю или мужу,

305 даже ничтожному, смеет наглою речью промолвить:

"Брак разорви и семью ты разрушь, договором почетным[601]

соединенную, брачный влюбленных покой прокляни ты,

праздничный факел[602] гаси!" И должен выслушивать это \

я, Теламон Эакид, кто город родной ваш разрушил!

310 Разве когда принимал победитель закон побежденных?

Коли, теперь возрожден, восстал дом тирана[603] Приама

после зажженного мной пожара, коль ценит немного нашу

любовь к Гесионе Приам, то в приданое может

царства хоть часть он отдать, дабы дед не позорил Аякса[604],

315 мало за дочерью дав, как если б цела была Троя[605].

Если со времени тестя состарилась юность Эллады[606],

та, что в войне вы узнали, наследует во всеоружье

ей поколение мощных, надежда вождей и отрада.

В доме Аякс мой возрос, выдается могучею силой,

320 ищет народ, над каким он смог одержать бы победу;

также племянник Ахилл, вскормленный в Фессалии древней,

там воссиял и на бой с кентаврами дикими ходит[607],

в сопровождены? Патрокла логова их разоряя;

силой гордятся Тидид, и Стенел, и Аякс Оилеев,

325 Нестора сын Антилох, Паламед и Улисс хитроумный,

Тевкр[608], — негодуют они, что Троя опять возродилась".

Полидамант Теламону ответствует голосом тихим:

"Мощный оружьем герой, сын судьи[609] над душами мертвых,

славой великою, царь, тебя наши покрыли руины[610],

330 злобу свою укроти, да смягчится печаль, гнев уймется.

Брат просит выдать сестру, царицу он в ней почитает,

также и мы ее чтим. Стояла б нетронутой Троя,

ждал Гесиону бы брак не такой. Ныне царством владеет

пленница, счастьем ее наградила беда, и добыча

335 власть обрела, из резни могущество выросло; тот же,

кто диадему надел, тот тиары[611] лишил. Умоляю,

род наш Дарданов, пойми, покоряться не может владыкам,

если, могучий, ему подобает царить. Ныне Аргос

ей подчинен[612], побежденной; ее не служанкой Эллада

340 сделала, нас победив, — госпожой и женой Теламона.

Вождь, кем весь мир восхищен, благородный[613], позорить не станешь

царства, что сам победил; нет, всегда тебе будет угодно

павших царей ободрять, чтоб царили, и новые царства

новым царям доверять, хоть могли быть рабами. Случайный

345 жребий войны при тебе не опасен, и войны не могут

вред приносить. Если ты победил, всемогущий, то каждый

станет охотно добычей твоей. Победив, побежденным

в рабство себя отдаешь и царящих от бед охраняешь".

Кончил посол, и оттаяло сердце царево, что гневом

350 раньше сверх меры пылало. Так[614] в ярости страшной бушует

лев, различая вдали, как в руках у охотников копья

мерно колышутся; хвост по бедрам наносит удары[615],

вот поднял голову лев, и грива, рассыпавшись, кроет

плечи и шею[616] ему; зубами скрежещет; встает он

355 и из груди разнеслось рычание громкое (реки

эхо ему шлют в ответ, луга и окрестные горы);

но как, отбросив копье, охотник искусный на землю

падает быстро ничком и лежит, гнев у льва угасает[617]:

значит, добыча зубов избежала свирепых, и хищник,

360 ту презирает еду, что не сам для себя умертвил он,

в дикости благочестивой прощает, когда для спасенья

все неподвижно лежит охотник. Правитель ахейский[618]

так же от гнева остыл, фригийцев на пир семидневный

сам приглашает. Аякс с Цитерейцем[619], две молнии в битве,

365 вместе беседу ведут, а царского сына Париса

с лаской в объятья свои заключает пеласгов царица,

Лаомедонтова дочь Гесиона и сходство с Приамом

хвалит она в Александре, о брате своем вспоминая.

День наступает восьмой, когда кони воздушные Феба

370 звезды скрывают, и все розовеет, едва колесницу

в путь Океан отпускает и волн раздается шипенье[620].

Голосом громким тогда Анхизид возглашает почтенный:

"В старости мирной живи, оружием не побежденный;

вождь никакой с той поры не грозил вам войною, как в битве

375 пал Илион и Аякс не достиг еще твой возмужанья.

Скоро, однако, твой сын, о герой, все кругом покоряя,

все разоряя, стеной для союзников станет[621], тараном —

против врагов. Твою ж речь мы доложим немедля Приаму".

Кончил. Сказали "прощай!" и здоровья царю пожелали[622].

380 К гавани держат свой шаг и к берегу скоро приходят.

Все на корабль взошли, и вытащен якорь зубастый[623],

подняты все паруса, и от брега корму оттолкнули[624].

Ветер на судно налег, полотно натянулось, и вскоре

режет корабль волну[625], и дыханье попутное крепнет.

385 Африк меж тем налетел с разразившейся бурей вдобавок[626],

скоро весь флот разбросал по простору морскому. Либурны[627]

вихрями водной пучины вздымаются к звездам, и в море,

словно с небес, моряки низвергаются с челнами вместе.

Кажется, будто канат корабельный созвездий коснулся[628],

390 что уже некуда больше горе водяной воздыматься, —

снова к несчастью волна накрывает суда еще выше

и повисает над ними, и жалкою гибелью море

им, наступая, грозит, предвещая кораблекрушенье.

Ветер уж вычерпал воду под днищем, и сходу взрывает

395 носом корабль песок; как стена, поднимаются волны

и окружают его; вода, словно башня, нависла,

и захлестнул паруса снова приступ враждебного моря.

Дрожью охвачен, Парис уже на корабль легатов[629]

со своего корабля был готов перебраться, как видит

400 трупы троянцев своих, рассеянных в водном просторе[630];

голос от плача дрожит, и горестный вопль наполняет

моря предел. "О сколь счастлив, — промолвил он, — жребий пастуший!

крепко сидят на земле, и никак не тревожит их буря;

если морские валы поднимаются грозно, то буйство

405 водных стихий презирают и волны с их бешеным лаем[631].

Видят, как будто в кремле восседают, на горной вершине,

пастбища, рощу, луга, источники, реки, деревни,

скот на обильных лугах, и как козы по скалам отвесным

в поисках зарослей дальних взбираются[632]: манит их зелень,

410 хочется свежей травы озорными зубами отведать.

Полное вымя ягнята толкают упрямыми лбами,

с дрожью хватают его, виляя хвостами, и небом

мягким, пьют пищу свою и вместе питье поедают.

День отступает, на мир нисходят вечерние тени, —

415 пальцами вымя сдавив, приступает к доенью хозяин;

свежего взяв молока, с любовью он творог готовит,

круглую форму ему придает, обжимая руками[633].

К пылким быкам подпустив белоснежных коров не покрытых,

он заставляет бычков состязаться за первенство в стаде[634].

420 О, как тяжел царский труд[635], как сердце вождя угнетает

вечно тревога: войны чтобы не было, чтобы оружьем

не был жестоко сражен, — повсюду страх смерти витает.

Дома боятся мечей, и бури боятся на море,

и не единого вождь не имеет спокойного часа".

425 Так говорит; между тем, волна с удвоенной силой

грохотом все огласив, корабль сотрясает и гонит

в сторону прочь от других; так достигает он Кипра[636].

Следом и флот остальной по данному знаку[637] подходит

(буря уже улеглась) и остается у Кипра.

430 Только с послами корабль отсутствовал. Ветром, наверно,

в море его отнесло Ионийское, там и разбился, —

ибо в Эгейском его не видали[638]. Пастух же дарданский[639]

вскоре на берег ступил дрожащей стопой и, с друзьями

снова припавши к земле[640], вернул себе бодрость и силы.

435 В день этот праздновал Кипр как раз рожденье Дионы[641],

и на алтарь возложить Цитерее свои приношенья

все, что на Кипре живет[642], торопилось: те, кто населяют

лес Идалийский, Цитеру высокую, кто украшает

Пафос священный и кто молчаливые видит Амиклы[643].

440 Также была среди них окрыленного дочь[644] Громовержца,

светлой сияя красой, Елена, — на Крите остался[645]

муж. Наполняет молва[646] город весь, о вожде возвещая:

прибыл Парис, от троянской царственной крови рожденный[647].

Только узнала Спартанка, что юноша прибыл красивый,

445 тотчас же слугам велит пойти — по ее порученью

гостеприимство ему предложить: неприлично Парису,

словно простой он моряк, на берегу оставаться,

если царица вблизи. И гость устремился сейчас же

к дому Атрида[648]; толпой его спутники сопровождали.

450 Тою порой, как спешит по Спартанки желанию в город,

видит молящих толпу пред храмом Венеры — скорее,

сборище, можно сказать; стопы к алтарю направляет.

В это же время над берегом, воды реки презирая[649],

белые лебеди носятся; все замечают голубок,

455 в воздухе взад и вперед привольно порхающих; коршун

гонится алчный им вслед, настигая в быстром полете,

клекотом громким своим птиц безобидных тревожит;

хищник крылатый бедой угрожает[650], над ними летая.

Был знаменитый пророк, рожденный от корня Мелампа[651],

460 ради торжественных дней на Кипр судьбой приведенный[652],

........................................................................................................

так говорить начал[653] он, проницательный, к ним обращаясь:

"Вот вам пернатых ответ на вопрос о будущем вашем:

брак предвещает тебе с невестой красы несказанной

465 птиц идалийских полет; Громовержцем рожденную в жены

лебеди явно сулят, но страшную долю пророчит

коршун, — считается он Плутоновой птицей[654]; в сиянье

дня золотистом, в часу четвертом[655], не могут приметы

ложными быть: война тебе страшная будет приданым![656]"

470 Очи и длани воздев к небесам, Парис призывает

двух величайших богов — Купидона и матерь Диону:

"Ты, о златая Венера, кормилица, дочь Громовержца[657], —

сотни богов в твоей власти, сотни уловок[658] родитель

дал тебе, сын прибавляет свои, — подтверди предсказанья,

475 лебедем данные, также и то, что голубки вещали.

Коршуна злостный полет обуздать надо, и кривокогтых

Марсовых птиц, послов подземного хищника, авгур[659],

священнодействием ты отврати, — тем, что выдумал первым

мальчик троянский[660], его устроитель он и покровитель,

480 Полла[661] ж пернатых полет одаряет грядущего знаньем".

Кратко еще помолясь, он в храм вступает, одетый

в царский роскошный наряд, окрашенный пурпуром тирским[662],

цветом царей; облегла стан ярким багрянцем хламида,

плечи покрыла его и, заколота фибулы зубом[663],

485 золота блеск придает она юноши ясному лику;

фибулы яркой лучи отражаются в ткани богатой.

Прочих фригийцев толпа одеждою пестрой сияет.

В храме Венеры пастух к алтарю устремляется сразу,

всех, кто там был, на себя обращая вниманье и взоры.

490 Взглядом окинув его[664], сразу все подмечает Спартанка:

что его взор говорит, каким одеяньем украшен,

как пробивается пух на щеках[665], юный лик оживляя

и оттеняя красу на лице, румянцем покрытом.

Им с похвалой восхищаясь, влюбилась в Париса Спартанка,

495 жарким Амура огнем охвачена, ибо давно уж

сыну крылатому мать, огненосному богу[666], велела

сердце Елены пронзить стрелою пылающей тайно.

Почесть Дионе воздав, пастух свой путь продолжает;

встретить царица идет[667], то краснея лицом, то бледнея,

500 пламенный щеки покрыл румянец[668], и, признак надежный,

бледность сменяет его, выдавая любовное чувство.

Стыд не сумев одолеть, под влиянием страсти, душою

жарко горя, побуждает Париса открыть ей, от корня

он происходит какого и как оказался на Кипре,

505 бурею страшной прибит. Однако среди разговора

то замолкает[669], то хочет Париса, пылая, Спартанка,

речью своей обольстить. Пастух илионский коварный,

видя, что женское сердце разбито нахлынувшим чувством,

речь прекращает о том, от чьей он крови родился,

510 ветром каким занесен, добрался до берега Кипра,

но восхваляет зато, трепеща и влюбившись мгновенно,

голосом сладким своим красоту царицы и мужа

он обвиняет ее, что, к жене охладев, оставляет,

здесь одинокой супругу, красой ее пренебрегая,

515 праздник Дионы справлять и храм посещать при народе[670].

"Если бы мне, — говорит, — досталась такая супруга,

с ласковым, нежным лицом и со скромно потупленным взором,

если б так очи блестели и так красотой отличалась,

если бы тело ее белоснежное красил румянец[671],

520 если бы пряди волос золотистых лицо обрамляли,

если бы станом и ростом, походкою так выдавалась, —

если бы был я такой удостоен, счастливец, супруги[672],

я б не оставил одну; хотел на нее бы молиться.

быть ей рабом и слугой, хоть ее назывался б супругом,

525 ночью и днем[673] я бы ждал, пропустить опасаясь приказы,

что изречет в красоте несказанной своей. Менелай же

впал в заблужденье: презрев богиню[674], супругу Елену

тоже презрел, божество и красавицу, дочь Громовержца.

С ней от Юпитера мы происходим[675]". Едва произнес он

530 эти слова, Тиндариду[676] тревожат подобные чувства.

Так говорить начала: "Хоть молчал ты о роде, скрывая

происхожденье свое, мы, красавец, давно уже знаем.

Общий родитель у нас, и в твое мы отправимся царство

вместе: ты будешь мне мужем, тебе я — женою достойной.

535 Вот что нам судьбы велят, Юпитер к чему понуждает[677],

мне повелев быть женой двух супругов и ради второго,

кто бы влюбился в меня, Атрида покинуть при жизни,

смерти его не дождавшись[678]. Другого же выбрать супруга

судьбы мне властно велят, вторым сочетавшись с ним браком[679]

540 Молвила; и к кораблям на морском берегу устремились,

к гавани, к флоту идут; вдруг на город пастух оглянулся,

видит: огромное облако в небо вздымается, вихрем

пыль поднимает толпа идущих следом за ними;

и говорит он, пират, похищенной, с ним же спешащей:

545 "Оба погибнем с тобой, царица, уж юность Эллады[680]

нас настигает; вослед нам, мечи обнаживши, поспешно

верные слуги идут супруга, — царя Менелая,

чтобы схватить нас, и им помогает отряд киприотов,

вооруженных, как будто бы к бою готовы когорты[681].

550 Если посыпятся копья, падешь ты, пожалуй, со мною".

Молвит царица в ответ: "Что ты шаг замедляешь речами, —

милый мой царь? Поскорей нам достигнуть с тобой надо моря,

чтобы ты там приказал фригийцам всем за оружье

браться немедля, сплотиться и царских прислужников толпы,

555 следом за нами бегущих, все разогнать без остатка".

Так говорит, и сноху роковую Приама на плечи

бодро вздымает Парис; так спину подставил Юпитер[682],

бык Олимпийский, Агенора дочь похищая и лоб свой

парой украсив рогов; был рад этой ноше владелец

560 молний, неся по волнам, послушным божественной воле,

деву Европу (она сестрой приходилася Кадму);

смело копытами бог рассекал морские просторы.

Вот уже глади достиг похититель прибрежной, волнуясь;

бегом своим утомлен, обузой вконец изнуренный,

565 ценную ношу свою на берегу не оставил,

а в глубине корабля укрывает царицу Спартанку.

Подняли все паруса моряки и на веслах увозят

лагерь. Успела погоня лишь флот в отдаленье увидеть.

В берег песчаный стучат, себе отбивая ладони,

570 шлемы швыряют, мечи и щиты со звоном бросают.

Вот и супруг прискакал на взмыленной лошади[683], быстро

преодолев расстоянье от города, слухом зловещим

сломленный, — прибыл на Кипр, чтобы в праздник свершить приношенье.

Видит, в безумие впав, как флот бороздит гладь морскую,

575 как уезжает жена, и, упав на песок, громко стонет,

русые кудри[684] свои вырывая. Так часто тигрицы

в дальних Гирканских степях[685], в стороне от дорог укрываясь,

чувствам своим поддаются, когда малышей потеряла

грозная мать, и тоскует по ним, и за вором преступным

580 мчится его же путем, следы от коня различая.

Всадник спешит, задыхаясь; тигрица уже настигает, —

вдруг перед нею река, и мать понимает, что дети

водной преградой отрезаны, и возвращается в горе,

злобно зубами скрипит[686], ревет, потерявши потомство.

585 Так похищеньем жены опечален Атрид благородный.

Тою порою Эней[687] в Илион возвратился с посольством,

речь Теламонову он сообщил без задержки Приаму.

Тот же, когда увидал, что нет с ними любимого сына,

в грудь стал себя ударять и пылью осыпал седины[688].

590 Здесь Антенор рассказал об испытаньях на море[689]

и об опасностях, в нем таящихся, — слезы струились[690],

щеки ему оросив; не ведал, что с бедным Парисом

сделала буря, волна ль потопила корабль, — продолжал он

повесть свою. Лишь одно он наверное знал, что далеко

595 моря свирепость[691] и волн произвол рассеяли бурей

все корабли илионские. Слыша подобные речи,

царский дворец застонал и в мрак погрузился печальный;

город весь в скорби позорной[692], в грудь все наносят удары,

стонут и муж и жена, не доблести честь воздавая,

600 не потому, чтоб Парис с войною мог выступить смело,

иль нападавших сразить, или мощными силами разом

строй меченосных врагов разгромить, перебив их когорты[693]

(хоть бы и был Александр Геркулесу соперником в силе,

хоть бы сравняться он мог своей доблестью с храбрым Тезеем

605 иль с Мелеагром[694], никто от души б не оплакал Париса[695],

сердцем скорбя, до тех пор, пока жив был Гектор великий), —

нет, лишь по царскому сыну в городе плач раздавался.

Тот же, кто помнил еще о прорицаньях Гелена,

вовсе известью был рад и лишь на словах огорчался.

610 Сыну пропавшему строит родитель гробницу пустую[696],

будто покоится в ней в самом деле мертвое тело.

Жертву готовится он принести на могиле Парису,

хоть там покойника нет и некому крови напиться[697], —

с берега видят меж тем: приближается флот, всем знакомый.

615 Первым Париса корабль, снабженный символом царским,

к ним подплывает, увит венками, и шелк украшает

туники, розовый цвет венчает белые платья,

ветр их колышет, вверху на мачте виднеется ветка

мирта[698] — ее укрепил там счастливый жених. Подбегает

620 к морю Гекуба, за ней Приам с толпою народа

и принимают сноху; пастух раздает поцелуи

всем, приближаясь к отцу и приветствуя матерь родную;

нежно обнявши его, они поцелуями щеки

все осыпают[699]. И здесь же, не радуясь, Гектор храбрейший,

625 следом за ним и Троил охотно пришел, но унылый,

духом страдая, не телом, — предчувствия разум и сердце

мужа тревожат: он видит, как Смерть с окровавленной пастью[700]

между троянцами мечется, полчищам диким подобна.

Сколько готова, увы! похитить мужей, сколько горя

630 людям доставит война, молодых сколько жен овдовеют!

А за тобою, Троил, Полит будет следовать всюду.

За человеком так тень близко следует, призрачный образ,

следует молча; недвижима, если тот сам неподвижен;

если движенье прервет человек, остановится призрак,

635 если куда-то пошел и присел, то и тень подчинится,

лживым движеньем своим его действиям так подражая;

делает все, ничего не свершая: так будет с Политом[701].

Пагубный жребий вручил пастуху жену молодую;

вот уж достигли ворот, вот идут вдоль домов, вот уж в царский

640 входит невеста дворец, и накрылась прозрачной фатою;

ждет ее брачный покой, а в городе пляска, в тимпаны

бьют, деревенская дудка[702] пастушьи выводит напевы.

Впрочем, не сладостным звуком ей откликаются горны,

и фесценнины[703] молчат, и войною рожок угрожает;

645 вовсе не радость поют охрипшие трубы, а медью

гулкою грохот щитов возвещают, вождей клич и сотен

скрип кораблей, будто горны Тидида[704] войну объявили.

Что ж, молодые, идите: вы страшные сны подтвердили

матери, вы подожгли богомерзкою вашей любовью[705]

650 факел, явившийся ночью, — он Трою спалит, и фригийцев

смерть неизбежно сразит, пускай, без вины виноватых.

Кровью троянской еще обернется приданое[706], смертью

эллинов обогатится в бегстве чрез лагерь дочь Леды,

боги лишатся детей, и небо застонет, заплачет

655 море: преступный разврат такое заслужит отмщенье[707].