Мифы, предания и сказки фиджийцев

1. [Нденгеи и его сыновья]

(№ 1. [39], 40-е годы XX в., о-в Вити-леву, с англ.

Нденгеи — один из наиболее популярных персонажей фиджийской мифологии, известный повсеместно на о-ве Вити-леву, в меньшей степени на о-ве Вануа-леву и северо-восточных островах архипелага (ср. № 46); рассказы о нем не имеют хождения только на о-вах Лау и, возможно, на о-вах Ясава (сделать какие-либо окончательные заключения здесь не удается из-за отсутствия достаточного материала). На о-ве Вити-леву образ Нденгеи прошел эволюцию от духа местности Ракираки на северо-востоке острова (ср. № 8), где он, по-видимому, издавна почитался как дух-предок и дух-покровитель, до символа творения, вечного духа. Другое имя Нденгеи — Кото-и-на-нгара, Живущий В Пещере.)

Отцом Нденгеи был Манду, калоу-ву. Мать Нденгеи — Таронга, женщина из На-тока-и-мало, что в горах Кау-вандра. Нденгеи жил себе в пещере, а тут приплыла лодка Кау-ни-тони, на ней — другой Нденгеи и с ним Луту-на-сомбасомба[27]. Пристала к берегу она в На-и-урууру-ванга, неподалеку от Ндрау-ни-иви, что в Ра. А в тех местах главным духом был Сари-леву. Он отвел тех, кто приплыл к этой лодке, на Кау-вандра, и они поставили там дом. Назвали его Ндуи-восавоса. Оттуда до Фиджи рассеялись люди, и каждый говорил на своем наречии. А жители Савату пошли не оттуда: они происходят от первого Нденгеи.

Первый Нденгеи взял в жены госпожу Лемба-на-зан-ги, дочь благородного Веро, вождя из На-и-лува. У Нденгеи и Лемба-на-занги было десять сыновей: На-и-сема-ни-вити-леву, основатель На-мотуту; И-ваи; коротышка Лека; Ра-сува-ки; Туна-мбанга, у которого был такой длинный член, что его носили в ста корзинах; Ванга-мбаламбала, дух, живущий на мысе На-зи-лау; Мбака-ндроти; дух На-вату; Куру-лова, дух, повелевающий громом и тучами; Зози, дух с отвернутой верхней губой, и Мбонги-лека, которому все ночи коротки.

Нденгеи увидел, сколько у него сыновей, и, чтобы они не ссорились друг с другом, послал их в разные концы Вити-леву. На-и-сема-ни-вити-леву отправился в На-мотуту, И-ваи — в Зоко-ва, Лека — в Ваи-лека, Ра-сува-ки — в Сува-ни, что близ На-во-лау, Туна-мбанга — в Мбуре-се. Ванга-мбаламбала поселился на мысе На-зи-лау, Мбака-ндроти — в На-вату, Куру-лова — в Тонго-ве-ре, поселке между Ндрау-ни-иви и мысом На-зи-лау; Зози осел в На-рава, а Мбонги-лека — в Вату-ураура.

2. [Нденгеи и его сыновья]

(№ 2. [97], 60-е годы XIX в., о-в Вити-леву, с англ.

В тексте представлен наиболее распространенный сюжет рассказов о Нденгеи (ср. № 3, 46), неоднократно привлекавший внимание европейских фольклористов, ср. его прозаическую версию [36, с. 27-32] и поэтическую [23, с. 181-185; 42, с. 737-740; 97, с. 359-360].

Упоминаемый в тексте поселок На-саро — мифический или легендарный: на современных картах Фиджи его уже нет.)

Когда-то земля была совершенно бесформенной. И вот однажды Нденгеи послал своего сына Роко-ма-уту[28] придать ей надлежащий вид. Там, где одежды Роко-ма-уту волочились за ним по земле, получились песчаные берега. А там, где сын великого духа подбирал их на ходу, появились каменистые пляжи и мангры[29].

А старшему сыну Нденгеи, Рокола, было положено стать плотником[30]. Однажды, когда он готовил дерево для лодки — а она предназначалась великому духу, — в то самое место в лесу пришла за хворостом Мбуи-веси. Это была женщина-дух. В нее попал сучок дерева, срубленного Рокола, н она понесла. В должный срок она родила близнецов, сросшихся спинами. Их назвали На-кау-сам-ба-риа и Зири-кау-моли[31]. Рокола очень полюбил их и усыновил. Он сделал для них деревянные луки и стрелы.

Однажды — мальчики к тому времени уже подросли — Уто, другой сын Нденгеи, послал их за листьями. Пепел из этих листьев был нужен для окраски волос. И тогда же Уто научил мальчиков добывать огонь: надо потереть одну о другую деревянные палочки, и между ними родится искра[32]. А до этого люди не знали огня и ели все сырое.

Итак, мальчики занялись добыванием огня, но тут увидели Туру-кава[33]. А это была священная птица, и служила она священному духу. Туру-кава надлежало каждое утро будить Нденгеи. Один из братьев, большой проказник, предложил поймать птицу. Он прицелился в нее из лука[34] и сказал:

— Я только попробую.

Второй брат чувствовал, что затевается скверное дело, и стал отговаривать его. Но несчастье свершилось: стрела попала в птицу, и та упала замертво. Мальчишки ощипали ее, и ветер тотчас разнес все перья по склонам священной горы. Как они ни старались, перья собрать им не удалось.

А птицу они похоронили.

На следующее утро все были в страшном волнении: птица исчезла. Нденгеи велел Уто отыскать ее во что бы то ни стало. Тело ее откопали у входа в дом Рокола. Рокола и все его люди в страхе бежали в На-саро — поселок, лежащий у основания великой горы. Нденгеи наслал на этот поселок своих воинов. Они потребовали выдать преступников. Жители поселка отказались, и тогда воины Нденгеи напали на их поселок. Но он устоял, взять его приступом не удалось. Тогда великий Нденгеи наслал на него потоки воды, затопившие дома. Всех, кто был в поселке, смыло водой. Близнецов Рокола спас, посадив на вершину дерева. Это дерево понесло водой и выбросило к На-кело. У На-кело мощные потоки воды налетели и разделили близнецов, а ведь до тех пор они были соединены спинами.

В На-тавеа, что на землях На-ита-сири, духи, унесенные водами потопа, оставили все свои орудия. Вот почему жители На-ита-сири столь искусны в строительстве лодок. А губки из кокосовых волокон и ронго, особые циновки для младенцев мастера сохранили у себя. Оттого-то у плотников, служащих высоким вождям, такие большие семьи.

Там, где лодки плотников подходили к берегу, поднимались деревья, это были веси. На всех фиджийских островах веси — священное дерево.

На Мбау, на Каидаву, на всех других островах осели те плотники. Но больше всего их оказалось в Рева. С тех пор и славятся жители Рева своим плотницким мастерством.

3. Как фиджийцы научились строить лодки

( № 3. [36], 70-80-е годы XIX в., о-в Лакемба, с англ.

Версия того же сюжета, что в № 2, но птицу Нденгеи убивают его дети, вполне взрослые люди (устойчивый образ двух братьев-преступников представляет собой помимо всего прочего и некоторую трансформацию близнечных мифов).)

В старые времена наши предки поклонялись горе Кау-вандра и боялись этого места. Там было святилище Нденгеи, Великого Змея. Великий Змей жил там, и все ему поклонялись.

И в те времена Мбау еще не был главным краем на Фиджи. Не было тогда среди нас и мастеров, умеющих строить лодки: наши отцы еще не знали этого искусства. Жили тогда скверно, каждая явуса сама по себе, ведь не было лодок, чтобы переплывать от берега к берегу, от острова к острову. И тогда Великий Змей пожалел их: выбрал людей, назвал их строителями лодок и научил плотницкому искусству. И дал им полную власть над Ви-ти-леву. Они были великим народом, главным, а мбауанцы значили совсем мало. Сделаться же великими тем плотникам было вовсе просто: они одни на всех островах Фиджи знали искусство строить лодки. Кто только не приходил к ним из разных мест, издалека, умоляя взять в услужение, чтобы научиться делать чудесные суда, что переносят людей далеко по воде. И вот со временем мастера стали гордыми и надменными и стали часто ослушиваться Великого Змея. Но он терпел это, потому что любил их.

А жил он в горе Кау-вандра, что на Вити-леву. Всю же землю, что была вокруг, он отдал избранным им мастерам. На вершине холма поставили они свой поселок, и никакой враг не мог проникнуть к ним туда. А их дух часто приходил к ним, и говорил с ними, и учил их множеству вещей, так что они были мудрее других. То были счастливые дни, они жили тогда в мире и довольстве.

По вечерам Великий Змей уходил в пещеру, что в горе Кау-вандра, и ложился спать. Он закрывал глаза, становилось темно, и тогда люди говорили: "Пришла ночь". Когда он поворачивался во сне, земля содрогалась, и тогда люди говорили: "Землетрясение!". А на заре, когда он открывал глаза, темнота улетала прочь, и жившие там говорили: "Утро!".

Жил там прекрасный черный голубь, чьим делом было будить Змея по утрам. Он спал всегда на вершине баньяна, что рос прямо у входа в пещеру Великого Змея. И оттуда его "кру-кру-кру-кру" всегда извещало Змея, что пора ночи уходить и дню подниматься над землей. И Змей вставал, а голубь звал строителей лодок, кричал им на всю долину:

— Вставайте, дети мои, пора трудиться, уже утро!

И за это Рокола, вождь мастеров, и брат его Кау-сале-мба-риа ненавидели голубя: они стали горды и ленивы и говорили:

— На что нам вечно работать и работать?! Работа — удел рабов, а мы вожди, великие и могучие! Пусть и работают наши бесчисленные рабы, а мы — мы будем жить праздно. Нам надо убить голубя. Пусть рассердится Великий Змей, пусть. Мы можем сразиться с ним, ведь нас много и мы сильны, а он один, хоть он и дух.

И вот они взяли луки и стрелы и подкрались к баньяну, на вершине которого спал голубь. И Рокола сказал брату:

— Я выстрелю первым. Если я промахнусь, ты стреляй.

А брат ответил:

— Хорошо, стреляй же. Я готов.

Рокола выстрелил, стрела попала в грудь голубю, он упал замертво на землю, а братья убежали к себе.

Великий Змей проснулся и удивился, что не слышит голоса голубя. Вышел из пещеры, поднял глаза на баньян и сказал:

— Ох, ленивец, сегодня мне приходится будить тебя. Но где же ты? — он вдруг заметил, что голубя не было на той ветке, где тот обычно сидел.

И тут он увидел его на земле, со стрелой в груди. Ужасно было его горе, но и гнев его был ужасен. И он узнал стрелу Рокола и закричал на всю долину страшным голосом:

— Горе тебе, Рокола, и всем вам, строители лодок! Горе вам, неблагодарным, вам, убийцам моего голубя! Теперь я отниму у вас все могущество и отдам детям Мбау. А вас я раскидаю по всему Фиджи и сделаю слугами у мбауанцев!

Но строители лодок прокричали в ответ:

— Мы не боимся тебя, Великий Змей! Нас много, а ты один, хоть ты и дух. Выходи, будем сражаться. Тебе достанется так же, как твоему голубю. И мы не боимся тебя, Великий Змей, хоть ты и дух!

И они стали строить укрепление — крепкий, широкий, высокий вал. А в это время Великий Змей сидел на горе Кау-вандра и насмехался над ними, крича:

— Стройте, стройте свои укрепления! Возносите их до неба, ведь враг ваш — дух.

А они тоже насмехались над ним, потому что верили в свои силы и в свои укрепления.

Когда строительство укрепления было закончено, Рокола крикнул:

— Готово, выходи на битву, чтобы наши дети сказали потом: "Наши отцы съели Великого Змея, духа, жившего на горе Кау-вандра!"(1 Съедение врага считалось одновременно и высшим проявлением военной доблести, и наибольшим над ним глумлением.).

И дух поднялся в страшном гневе и метнул свою палицу в небо. Облака раскололись на части и излили на землю бешеный поток дождя. Много дней шел дождь — не тот дождь, что обычно падает на землю, но великое и ужасное излияние вод. И океанские воды тоже поднялись и нахлынули на землю, и все это было ужасно. Все выше шли волны и наконец снесли укрепление, воздвигнутое строителями лодок, и весь их поселок вместе с людьми. Рокола, а с ним и множество других утонули. Но много было таких, что смогли уплыть на стволах деревьев, на плотах, на лодках, носившихся в разные стороны по тем водам. Потом же эти спасшиеся обрели землю — кто там, кто здесь, на вершинах гор, а другие все еще оставались на воде и стали просить о спасении и помощи у тех, кому удалось бежать, прежде чем поток настиг их. И вот, когда вода вернулась на свое место, их взяли к себе в долину жители каждого предела, и они стали служить вождям и строить им лодки, как и поныне.

А баньян, где сиживал голубь, унесло великим потоком на Вату-леле. В те времена Вату-леле был всего лишь рифом, как теперь — Вату, рифом без всякой земли. Но к корням баньяна пристало столько глины, что Вату-леле стал островом; люди пришли туда и живут там с тех пор.

4. [Дела Нденгеи]

( № 4. [97], 60-е годы XIX в., о-в Вити-леву, с англ.)

Нденгеи особенно любил жителей Малоло. Как-то на островах наступила ужасная жара. Океан был совершенно спокоен, без единого ветерка, и повсюду стоял палящий зной. Одних только жителей Малоло Нденгеи пожалел: он простер над ними огромное облако, и его тень укрыла их. И до сих пор живут они под тенью и прохладой этого облака.

О рифы Ракираки волны разбивались с ужасным шумом, и этот шум очень досаждал Нденгеи. Наконец он послал туда Уто, приказав ему утишить волны. С тех пор и наступила тишина на рифах Ракираки: волны по-прежнему налетают на них, но разбиваются там совершенно беззвучно.

У входа в пещеру Нденгеи жили летучие мыши. Они всегда поднимали там ужасный шум и очень надоели великому духу. Он послал На-нгаи, своего сына, велел ему прогнать наглецов прочь или заставить их молчать. И по сей день летучие мыши в том месте никогда не издают ни звука.

Гончары, сидя за своей работой, поднимали оглушительный шум и очень сердили Нденгеи. Наконец они так надоели ему, что он взял и ногой отшвырнул прочь земли, на которых они сидели. Из земель этих получились острова. Вот как появились на свете острова Малаке, На-нану и еще другие. На всех на них люди занимаются гончарным делом. А в Ракираки вовсе не знают гончарства.

По ночам птицы в На-зи-лау всегда поднимали такой гомон, что не давали Нденгеи спокойно спать. Он послал к ним своего сына, На-нгаи, и тот велел им поискать какое-нибудь другое место для ночлега. Вот почему птицы улетают оттуда с закатом, а возвращаются только после восхода солнца.

5. [Как Нденгеи перестал есть человечье мясо]

(№ 5. [100], 60-е годы XIX в., о-в Вити-леву, с англ. )

В прежние времена Нденгеи всегда приносили в дар человечье мясо. В каждой корзине с клубнями и травами лежало печеное тело мужчины или женщины. Порою даже вожди убивали своих простых жен[35], чтобы отнести в дар Нденгеи. Но однажды Нденгеи принесли корзину, в которой лежало тело человека, запеченного живьем. Его даже не прирезали, даже не связали. Руки и ноги его свешивались по краям корзины, и от этого зрелища Нденгеи стало до того противно, что он приказал приносить ему только свинину[36], а человечьего мяса больше не приносить никогда.

6. [Сотворение мира]

(№ 6. [23], конец XIX — начало XX в., о-в Вити-леву, с англ. (то же в [92]).

Сюжет явно испытал библейское влияние, что явствует уже из того, что речь идет не о духах, а именно о богах, хотя в ряде мест текста и Иегова и Нденгеи называются также и духами.)

В старые времена было два бога, Иегова и Нденгеи. Однажды они поспорили. Нденгеи сказал:

— Иегова, ты должен подчиниться мне.

А Иегова сказал:

— Нденгеи, ты должен служить мне. Разве ты не знаешь, что я великий вождь и господин небес?

На это Нденгеи сказал:

— Это ты-то, Иегова, считаешь себя великим духом?

Иегова сказал:

— Как, это ты, Нденгеи, считаешь себя великим духом? Где же твоя власть? Если есть она у тебя — сотвори человека.

Нденгеи взял ком земли, стал его мять, и получился вроде бы человек.

А Иегова сказал:

— Вели ему встать.

Нденгеи приказал кому земли, из которого он вылепил человека:

— Вставай!

Но человек, сделанный из земли, даже не шелохнулся.

Итак, Нденгеи все сделал. Закончив работу, он сказал:

— Что ж, Иегова, если великий дух — ты, так сотвори сам из земли человека.

Иегова взял ком земли, стал его мять и вылепил мужчину и женщину.

Когда он закончил, Нденгеи сказал:

— Теперь вели им встать.

Иегова подумал: "Что сделать, чтобы получился живой человек? Я дам ему дух и живое дыхание".

Он наклонился к своим созданиям, и дух его вошел сначала в мужчину, потом в женщину, а после этого он вдохнул в них жизнь. Нденгеи же сказал снова:

— Вели им встать.

Иегова приказал земляным человечкам:

— Встаньте! — И они поднялись.

Иегова сказал:

— Какой же ты дух Нденгеи? Если ты великий дух — вели своим человечкам встать. Ты только что видел, как я из одной лишь глины и земли сотворил человека.

... Люди вскоре умножились, а Иегова изгнал Нденгеи из своего предела. Людям Иегова сказал:

— Постройте дом, высокий-высокий, чтобы крыша его касалась небес. Он будет вашим входом в небо, и за это вы получите вечную жизнь.

Они поставили высокий дом, и каждому из них было сказано украсить его тем, что он умеет делать лучше всего. Так и было сделано, и люди дали названия всему тому, что принесли в этот дом, — так появилось множество языков. Все было закончено, и Иегова велел им устроить пир, какой всегда надлежит созывать по завершении дома. Они приготовили ямс, таро, бананы — все это росло в их краю.

Затем Иегова сказал:

— Будет очень хорошо, если каждый из вас отправится в мир и вы заселите разные земли.

И они ушли оттуда (1 Здесь очевидно влияние библейского сюжета о Вавилонской башне (Быт. II, 1-9); ср. № 11.). Каждый взял с собою ямс, таро и бананы. Кто-то из тех людей взял себе имя по названию ямса, кто-то назвался так, чтобы в его имени было название таро, кто-то — так, чтобы в его имени было название бананов, взятых в дорогу. Все стали именовать себя по названию тех клубней или плодов, которые они взяли с собой, когда великий дух послал их в разные земли. Место, из которого все они ушли, называется Рай.

Прибыли они на назначенные им земли, населили их, размножились. Вату-сила поселились в Вандра-на-синга, но-и-коро осели в На-нгатангата. Сначала прибыли простые люди, а уже за ними вожди[37].

7. [Первые люди на земле]

(№ 7. [100], 60-е годы XIX в., о-в Вити-леву, с англ.)

Однажды маленькая птичка свила гнездо близ жилища Нденгеи. Вскоре она снесла два яичка, и они до того понравились духу, что он решил сам их насиживать. И вот в положенное время из яиц вылупились два человечка, мальчик и девочка. Осторожно спустил их Нденгеи вниз и посадил под высоким веси, прислонив их к стоволу по разные стороны. Так они сидели там, пока не выросли, пока не превратились в детей лет шести. А тогда мальчик огляделся вокруг, увидел девочку и сказал ей:

— Нденгеи сотворил нас, чтобы мы заселили эту землю.

Детям захотелось есть, и Нденгеи сотворил для них бананы, ямс и таро: все это стало расти вокруг них. Они попробовали бананы — вкусно, попробовали ямс и таро — и не смогли есть. Но великий дух научил их пользоваться огнем, научил запекать пищу. Так они жили, потом стали мужем и женой и народили много детей. Так и стала населена эта земля.

8. [Нденгеи]

(№ 8. [99], 1840 г., о-в Вити-леву, с англ.)

Когда-то Нденгеи высадился на берегу в Ракираки. Там он принял облик человека, украшенного лучшим маси[38], к тому же украшенного точно так, как украшают себя тамошние жители. Из Ракираки он двинулся на Мбенга. Там ему не понравилось: берега там слишком скалистые. Но людям Мбенга он все же явился. Оттуда он пустился на Кандаву. Но и тамошний край ему не понравился: тогда он решил поселиться в Рева. А в Рева явился к нему другой великий дух — Ва-друа. Нденгеи оставил этот край ему, и за это Ва-друа отдал ему право выбирать в каждом кушанье все лучшее, самое вкусное. Черепашьи и свиные головы — всегда для Нденгеи, вот почему они табу.

Из Рева великий Нденгеи отправился в Верата. Там он и остался навсегда. Это он делает жителей Верата непобедимыми в любом бою[39]. Никому еще не удавалось покорить этот край.

9. [Происхождение людей]

(№ 9. [99], 1840 г., о-в Ова-лау (г. Левука), с англ.

По-видимому, текст записан Ч. Уилксом от тонганца, постоянно жившего на Фиджи. Несомненно, на рассказ оказали некоторое влияние библейские сюжеты Бытия и Исхода, с которыми жители Ова-лау уже были знакомы из устных рассказов миссионеров.)

Все люди появились на свет от одной лишь супружеской пары. Первым родился Вити. Нрава он был дурного, злого; кожа у него была совсем темная. За свой скверный нрав он не получил почти никакой одежды. Потом родился Тонга. Он был лучше, добрее; кожа у него была посветлее, и одежды ему досталось побольше. Последним появился Папаланги[40]. Поступки его были хороши, кожа у него была белая-белая, и одежды ему досталось вдоволь.

Первые на свете муж и жена заселили острова, и тут на земли пролился страшный ливень. Вода залила все, даже самые высокие горы. Но когда их верхушки еще не совсем скрылись под водой, появились две двойные лодки, обе невероятных размеров. Одна была лодка Рокора, духа, что покровительствует плотникам, другая — лодка Рокола, главного мастера при нем[41]. Лодки эти подобрали немного людей, тех, кого вода еще не поглотила. На палубе лодок они переждали страшный поток, а потом снова сошли на свои острова. Всего их спаслось восемь человек, и они вернулись на землю Мбенга, туда, где впервые ступил на Фиджи Нденгеи. Вот почему вожди Мбенга выше всех других вождей. Они покорны одному только небу; их так и называют — Нгали-ндува-маи-ки-ланги[42].

10. [Откуда пошли фиджийцы]

(№ 10. [98], 90-е годы XIX в., о-в Вануа-леву, с восточнофиджийского.)

Фиджийцы — люди из ниоткуда, они ниоткуда не приплывали, а все жили и жили на Большом Вануа[43]. Первые люди выросли из листьев таро, поднялись между ними и так выросли. И до сих пор большое таро с белыми пятнами на листьях — табу для людей Вануа-леву: ведь они происходят от него.

А острова наши тоже были вечно. Всегда был в океане Большой Вануа, и всегда — Большой Вити, и всегда — Сомосомо[44]. Потом уже из камней, что упали с высокого неба, выросли и навсегда остались в океане другие острова.

В подводном краю, неведомом человеку, жила женщина-дух. Однажды она понесла и, когда пришли ее сроки, родила не детей — землю. Так появились острова на севере. И еще от великой праматери земель пошли рифы, обступающие мореходов повсюду, грозящие им смертью.

А потом Мауи отправился в далекие воды на своей замечательной лодке. Плыл он, плыл, закинул сеть и вытащил землю. Так появились острова Тонга[45]. Фиджийские же земли древнее их, они извечны.

11. [На-кау-ки-ланги, или Как люди расселились по всем островам Фиджи]

(№ 11. [100], 60-е годы XIX в., о-в Вити-леву, с англ.

Ср. № 9.)

Возле На-саву, что на Вануа-леву, есть место, где когда-то люди строили высокую башню. Им хотелось все понять про звезды и узнать, живет ли кто-нибудь на Луне.

Сначала они поставили огромную насыпь, а потом — высокий деревянный дом. Он уже почти достиг неба, но тут нижние опоры рухнули, и плотников раскидало по всем островам и уголкам Фиджи.

12. [Почему люди смертны]

(№ 12. [97], 60-е годы XIX в., о-в Вити-леву, с англ.)

Однажды Крыса и Луна заспорили между собой о том, должны ли умирать люди, живущие на земле. Луна хотела, чтобы они были бессмертны — как она сама. А Крыса сказала:

— Нет, пусть у людей будут дети, и пусть они наследуют им. Люди должны умирать в свой черед, оставляя за собой детей — как я.

А людям вовсе не хотелось умирать. И они возненавидели Крысу за то, что по ее вине они стали смертными.

13. Мбе-рева-лаки

(№ 13. [56], 20-е годы XX в., о-ва Лау (?), с англ.

Остров Камбара действительно каменистый и гористый, плодородной земли на нем немного, и она ценится очень высоко. Заимствование земли и последующее создание либо наращение из нее острова — характерный океанийский мотив, и многие этиологические мифы именно таким образом толкуют появление островов, ср. [12, № 1, 2].)

Был некогда дух по имени Мбе-рева-лаки. Он был духом острова Камбара. Однажды он отправился в Олои, поселок на Вити-леву, — решил попросить там земли для своего маленького острова. Ему дали земли и еще дали дерево — это было веси, — и он решил, что дома оно послужит ему палкой-копалкой. Итак, он отнес все, что получил, на свой остров и пошел в Олои за новым грузом. Взял его и опять отправился на Камбара. Приблизился к своему острову и видит: люди решили испечь землю, которую он уже принес! На рифе заметил он дымок, вьющийся из печи[46]. Ужасно разгневался он и как швырнет свою ношу на землю Камбара! Вот так получилось, что все, что он нес, упало комьями, а не оказалось ровно расстелено по острову. Вот почему остров Камбара такой неровный и каменистый, и вот почему на нем растет столько веси.

14. [Мазанга]

(№ 14. [23], конец XIX — начало XX в., о-в Вануа-леву, с англ.

Мазанга — местность в глубине о-ва Вануа-леву.)

В старые времена лодка Ронго-ванга стояла у берега в заливе Мбуа. Главным в этой лодке был благородный вождь Роко-уа[47]. Это была не обычная лодка, а чудесная. Однажды было велено ставить мачту: лодка должна была отплывать. Но и духам не всегда все удается: так вышло, что мачта не стала на место, соскользнула и упала со всего маху. Наверху у нее была вилка для главных фалов, и сидела эта вилка в тысяче саженей от основания. Этой-то вилкой и врезалась мачта в склоны гор Мбоу-мбузо. Прорезала ущелье в Мазанга, пробила проход Мболеи, что за Ракираки, высекла расселину в Ваи-ливалива, что на реке Ваи-ни-мбука[48].

Гребцов все это не устрашило, они вновь подняли великую мачту и на этот раз поставили ее как должно. Но в вилке мачты застряла целая глыба — та, что оказалась выдрана из гор в Мазанга. Когда мачту наконец поставили, эта глыба отлетела, упала в залив Мбуа и появился остров[49]. Есть ои и в наши дни. Земля, камни, деревья на нем — точно как в Мазанга.

15. [Как появилась рыба ява]

(№ 15. [90], 10-е годы XX в., о-ва Лау, с англ.

Точное соответствие фиджийскому yava не установлено. Речь идет о глубоководной рыбе, которая живет далеко от берега и заметна тем, что часто "подпрыгивает" над волнами. Фиджийскоо yava соотносится с тонганским 'ava.

Ср. № 16.)

На Тонга жила женщина-дух, красивее которой никто никогда не видел. Она полюбила духа из Лау-зала, что в За-кау-ндрове. Как-то она решила подарить ему рыбы, но не обычной, а лучшей, какую только можно отыскать на свете. Рыбой этой была ява, и водилась она у одного из маленьких тонганских островов, подвластного той красавице.

Итак, она взяла плотного плетения корзинку, положила туда пять или шесть отборных ява и пустилась в далекий путь в Лау-зала. А по дороге рыбы в корзинке крутились, вертелись и наконец сумели найти в дне маленькую дырочку. Вождь тех ява сказал:

— Братья, помогите мне расширить этот ход. Может, нам удастся выскользнуть в море, и тогда мы вернемся на Тонга.

Рыбы начали биться, толкаться, рвать плетение, и наконец корзина с треском подалась. Все ява выпали из нее. В это время женщина летела над Масомо — над сушей, а не над волнами. Все ее рыбки упали на траву и остались лежать, задыхаясь.

А красавица с Тонга полетела дальше, ни о чем не подозревая. Только прибыв в Лау-зала, увидела она, что в корзинке у нее одна глина, листья да несколько рыбьих чешуек. Дух Лау-зала решил, что она нарочно его дурачит, рассердился и вовсе не принял ее.

Грустно ей было, очень грустно, и в слезах полетела она домой на Тонга. Почти все ее слезы упали в океан, но когда она пролетала над Масомо, в траву, где лежали ява, тоже упало несколько слезинок. Их было мало, так что водоема не получилось, зато вышло болотце. И по сей день ява ловят там на болоте. А в Лау-зала до сих пор видны рыбьи чешуйки — они выпали тогда из ее корзины.

16. [Ява]

( № 16. [52], 20-е годы XX в., о-ва Лау, с англ.)

Однажды дух из Лау-зала (1 Лау-зала — местность на о-ве Тавеуни, см. № 15.) (а кое-кто говорит, что это был не он, а Матанги[50]) отправился на Тонга. Там он увидел рыб, что назывались ява, — за ними присматривали тонганские тупуа. Жили ява в болотах, а едой им служил ил.

Духу из Лау-зала пришлось украсть двух рыбок: добром тонганцы не хотели их ему давать. Итак, он взял самца и самку, завернул в лист таро и пустился прочь. А про себя он приговаривал: "Отказали мне в рыбе, отказали, а я все равно увез!" Очень он был доволен.

По дороге домой он остановился у того берега Вануа-мбалаву, что был обращен к поселку Мавана. Одна старуха из Мавана спросила его:

— Господин из Лау-зала, что это у тебя за сверток?

Он сказал:

— Вода для питья.

Она стала просить:

— Дай мне напиться.

Он же в ответ:

— Не дам.

Тогда она вырвала из земли закрученный лист драцены и проткнула им сверток; разорвала лист таро, рыбки выпали на землю, вода вся вылилась. Он зажал порванный лист в кулаке, но там уж один ил остался. А он и не знал об этом.

Когда в Лау-зала он разжал руку, то нашел в листе таро только ил — ни воды, ни рыбок не было.

— Увы, — сказал он, — рыбки мои пропали!

Вот почему у берегов и в водоемах Лау-зала сплошной ил, а ява водится только у берегов Мавана. И жители Мавана ловят ее.

17. Как у самоанцев появились свиньи

(№ 17. [36], 70-80-е годы XIX в., о-в Лакемба, с англ.

Хотя в тексте идет речь о самоанцах, имена героев — тонганские.)

В старые времена на Самоа не было ни свиней, ни домашней птицы. Не было их и на Тонга, и мы, фиджийцы, не ели их, потому что у нас их тоже не было. Тогда мы ели только плоды земли и рыбу, пойманную у самого берега, и нам хотелось мяса, так что мы убивали людей, чтобы есть их мясо и быть сытыми.

Но вышло, что на Самоа совсем не осталось рыбы. Отчего это произошло, наши предки не знали; но говорят, что в воды Самоа приплыло ужасное чудовище и пожрало всех рыб, а рыбы, оставшиеся в живых, испугались и уплыли в другие места. И самоанцы стали терпеть ужасные мучения из-за того, что ели лишь плоды земли, и желудки их всегда вопрошали: "О, что же, что же мы будем есть сегодня?"

В том краю жил вождь, великий и могучий. Когда голод стал совершенно невыносимым, он принялся посылать своих людей за маленькими детьми. Они забирали детей по одному, а вождь ел их, и сердца его людей исполнялись горечи. Они говорили друг другу:

— Что же делать? Мы скоро исчезнем совсем, он всех нас съест! — И в каждом доме плакали.

А в поселке того вождя жил человек по имени Каи-лу-фа-хе-туунга-у, его жена, Фаэ-и-пуака[51] и их дети — Первый, Второй, Третий, Четвертый, Пятый, Шестой, Седьмой и Восьмой, — всего их было восемь, и оттого говорили, что дом Каи-лу-фа-хе полон.

И пришла его очередь посылать ребенка к столу вождя; посланные вождя принесли Каи-лу-фа-хе зуб кашалота и положили перед ним с такими словами[52]:

— Мы забираем одного из твоих детей, его съест вождь.

Тяжело стало на сердце у Каи-лу-фа-хе и его жены, и они горько заплакали. Но посланным сказали:

— Так сказал вождь, так и будет, — и стали готовить свое дитя к смерти.

Готовить стали Седьмого. Седьмого выбрали потому, что Восьмого, младшего, мать любила больше всех и не в силах была с ним расстаться. Они натерли тело седьмого ребенка маслом, причесали его, заплетя его длинные локоны в косы на затылке, руку его они обернули полоской белой некрашеной тапы. Много раз горестно расцеловали они его — и отдали посланным.

Потом они сели, склонили головы, и в сердцах их была одна горечь. Ни слова не говорили они, но сидели в горе и в молчании, думая о своем навек потерянном сыне. И когда они так сидели, женщина нащупала что-то рукой, взглянула и увидела, что это свисток ее погибшего сына.

Она взяла его и сказала:

— Вот его свисток, — и с горестным воплем оба упали и заплакали.

А в их доме жил дух — он жил под потолком дома. Звали его Хоанга[53], и каждый вечер они клали для него пищу на полку под потолком. Обычно он днем спал, а ночью охранял дом и его хозяев от злых духов, от врагов, что всегда норовят ночью пробраться в дом. Они никогда не видели его, хотя часто заглядывали наверх за чем-нибудь. Но иногда, просыпаясь ночью, они прислушивались и слышали, как он жует свою пищу и причмокивает при этом. А закончив есть, он тихо ударял в ладоши и негромко пел:

В тот самый день дух спал себе под потолком, но был разбужен плачем супругов и спросил:

— Что это? Что такое? Отчего вы так плачете?

Услышав его голос, они очень испугались, потому что впервые узнали, как он громко говорит. Они замолкли и даже не могли ответить.

Тогда дух постучал по днищу своей полки и сказал:

— Слышишь меня, Каи-лу-фа-хе, слышишь, его жена? Слышите? Отчего вы так плачете? Отвечайте!

И они перестали бояться, почувствовав, что он их друг. Женщина ответила:

— Мы горюем, господин, о своем сыне, о нашем Седьмом, о том, что так часто носил тебе пищу.

— Что с ним? — спросил дух в волнении. — Не болен ли он? Или, может, он упал с дерева? Или какое другое зло приключилось с ним?

— О горе, — отвечал муж, — хуже! Вождь съел его. А теперь мы живем в страхе, потому что скоро опять к нам придут. О несчастные мы родители!

— Зачем только я рожала детей?! — плакала жена. — Что хорошего теперь в том, что у меня, несчастной, есть они?! Восемь их было, теперь уже семь, а скоро дом вовсе опустеет, потому что неутолим голод вождя.

Так горевали и стенали они, а сверху тоже послышался плач, потому что духу стало жаль их.

— Не плачьте, — сказал он, — не надо, не плачь Каи-лу-фа-хе, не плачь, жена Каи-лу-фа-хе. Я спасу ваших детей. Сегодня ночыо произойдет удивительное. Так что не бойтесь, ведь я ваш дух.

Тут Каи-лу-фа-хе возрадовался и сказал:

— Не бойся, жена, — Хоанга поможет нам, и наши дети останутся жить.

Но жена не успокаивалась.

— Горе, — всхлипывала она, — горе, что делать! Они все умрут, их съедят, и никому уже не спасти их. — И она плакала еще горше.

Тут наверху раздался шорох и шум, и их слуха достиг сердитый голос духа:

— Чьи это были слова?! — спросил он грозно. — Не я ли хитроумный Хоанга? Уже нет съеденного вождем ребенка, и его нам не спасти. Но живущие останутся жить. Не я ли обещал вам это?!

Женщина не смела больше плакать, но ее сердце горевало по-прежнему; она не верила словам духа. Когда спустилась тьма, они положили духу на полку еду и легли с детьми спать. Но вдруг среди ночи у женщины начались ужасные боли, и она разбудила мужа, говоря:

— Вставай, вставай, пойди за повитухой.

Он же рассмеялся и сказал:

— Это сон, жена. — Они оба ведь были уже стары, и даже их младший ребенок успел вырасти. Но женщина стала кричать сильнее и умоляла его пойти за повитухой. Наконец он пошел, но ему было стыдно, и он сказал:

— Теперь все станут надо мной смеяться.

Он долго бродил, не решаясь выполнить просьбу жены. Вдруг ему вспомнились слова духа: "Сегодня ночью случится удивительное", — и тогда он решил: "Пусть так, быть может, это оно и есть. Действительно, что может быть удивительнее — ведь и я стар, и моя жена". Тогда наконец он решился пойти к дому повитухи и стал просить ее скорее пойти помочь его жене. Тут повитуха и ее муж стали смеяться над ним и издеваться, но он сказал:

— Послушайте меня, — и рассказал им все, что случилось. А потом сказал:

— Идем же, идем к моей жене; кто знает, что собирается сделать Хоанга?

Услыхав это, повитуха сказала: "Пойдем", — и они вдвоем пошли в ночи. Тихонько войдя в дом, они услышали, как дух поет под потолком. Вот что он пел:

Повитуха зашла за перегородку, а Каи-лу-фа-хе с детьми остался ждать. Немного погодя он вдруг услышал странный визг, писк и крик повитухи:

— Мне страшно! Ой, что за щеки, что за ноги, что за длинные носы! Кто это, Хоанга? Я боюсь, мне очень страшно!

Тут дух наверху рассмеялся и сказал:

— Не бойся, помощница женщин, это то, что я обещал несчастным супругам. Теперь их дети будут жить. Встань, Каи-лу-фа-хе, сооруди маленький загончик в своем доме — это для тех существ, что я сейчас дал тебе. Их называют "свиньи". Они станут большими и толстыми, и они будут пищей вождя, а дети твои останутся жить. Эти существа еще и плодятся невероятно, так что не жалей их, не держи их всех при себе, а отдай несколько свиней чужеземцам, плывущим в другие края. Пусть они возьмут свиней к себе и едят их, а не друг друга, иначе людоедство погубит их всех.

Так сказал дух, и Каи-лу-фа-хе послушался. Он построил загон для свиней, где они жили, пока не выросли, пока не стали толстыми и здоровыми. А тогда он построил для них большой загон снаружи, где они стали невероятно плодиться — как и предсказал дух. Велика была радость вождя, когда Каи-лу-фа-хе принес ему первую свинью и вождь попробовал ее. Каи-лу-фа-хе же сказал:

— Это наше подношение; пусть же останутся жить наши дети.

Велика была радость всех самоанцев, и они говорили:

— Дух послал нам сразу два блага. И дети наши не будут более гибнуть в земляной печи, и голоду теперь настал конец. Действительно верны слова о том, что дом Каи-лу-фа-хе полон. Пусть же процветает Каи-лу-фа-хе, пусть процветает его жена Фаэ-и-пуака! Ведь это они спасли нас — нас и наших детей.

И еще Каи-лу-фа-хе исполнил наказ духа и дал свиней чужестранцам. Когда на Самоа в поисках панциря чудесной черепахи приплыли тонганцы, он дал им свиней и они отвезли их своему вождю. А когда они приплыли еще раз, он дал им еще, и они взяли их с собой, когда бежали на Фиджи, солгав вождю о куске панциря той черепахи[54].

Вот так у самоанцев появились первые свиньи.

18. [Как фиджийцы стали есть человечье мясо]

(№ 18. [23], конец XIX — начало XX в., о-в Вити-леву, с англ.

Ср. № 19.)

В прежние времена на Вити-леву жило множество людей. Они не знали вражды, и на всем острове был только мир. Но вот на Фиджи приплыли чужеземцы. И они научили фиджийцев делу войны. Людей же тогда еще не ели.

Однажды, когда после битвы один поселок был предан огню, этот огонь опалил лежавшие там тела погибших. И запах горелого мяса достиг великого вождя. Он приказал своим людям поскорее убрать смердящие тела прочь. Когда они принялись за дело, один из них обжег себе палец — и, конечно, стал его сосать, чтобы умерить боль. Новый вкус понравился ему, и он потихоньку попробовал немного человечьего мяса. И это ему тоже понравилось; тогда он рассказал обо всем своим. С тех пор и пошел обычай есть человечье мясо.

19. [Как фиджийцы стали людоедами]

(№ 19. [23], конец XIX — начало XX в., о-в Вити-леву, с англ.

Рассказ записан А. Брустером в явусе мбоу-мбузо, члены которой живут в горных районах центра Вити-леву.)

Когда-то, в прежнее время, мир был на этой земле. Мы почитали духов и никогда не воевали друг с другом. Но потом великое горе пришло на Фиджи: ничего не родилось на этой несчастной земле. И люди стали есть листья и кору деревьев. Больше же ничего не было.

И вот в это ужасное время встретились в зарослях деревьев двое несчастных, голодных людей. Один из них сказал:

— Что ты делаешь здесь?

Второй отвечал ему:

— Ищу хоть чего-нибудь поесть. Я уже едва хожу, и голод терзает меня безмерно.

И тогда первый сказал:

— И меня. Раз так, делать нечего, убей меня и съешь.

Тот отказался, но едва представилась возможность, схватил палицу и поразил своего спутника — а на самом деле он все время только этого и ждал.

Так он узнал, что человечье мясо недурно на вкус, и пошел к своим и рассказал им об этом. И тогда они тоже попробовали человечины, и им она понравилась. Так завелся у них этот обычай. Сначала они скрывали свою новую страсть и убивали только женщин и детей из соседних поселков. Тогда и появилась нужда строить укрепления, обносить поселки валом. А уж потом пошли войны и за ними — настоящее людоедство.

20. [Почему на Фиджи татуировка у женщин, а на Тонга у мужчин]

(№ 20. [23], конец XIX — начало XX в., о-в Вити-леву, с англ.

Похожие рассказы имеются в западнополинезийском фольклоре, ср. у самоанцев [12, № 44-46]. О татуировке у фиджийцев см. Вступительную статью, с. 35-36.)

В старые времена властитель Тонга отправил на Фиджи несколько своих людей: им надлежало узнать, правда ли — а такое доносили великому вождю, — что на Фиджи татуируют именно женщин.

И вот посланные достигли островка Онгеа, что на востоке Фиджи, и стали там расспрашивать местного жителя. Долго не могли втолковать ему, что им нужно, и все повторяли одно слово, "нгиа", что значит "татуировка".

Наконец фиджиец понял их и ответил:

— Нгиа на алева. Татуировка — женщине.

А тонганцам был дан приказ допросить первого встречного. Так они и сделали. И едва получили ответ, как пустились в обратный путь. А чтобы запомнить ответ, все время твердили его вслух. Так было, пока они шли вдоль берега, в спокойных водах; когда же они вышли в пролив, волны стали сильнее, и пришлось им думать о своей лодке, а не о тех словах. Вот тогда-то они и перестали повторять их. Когда же спохватились, стали вспоминать слова и кто-то сказал:

— Нгиа на тангаие. Татуировка — мужчине.

А ведь надо было сказать "нгиа на алева", что значит "татуировка — женщине".

Но никто не заметил ошибки, и так они достигли берегов Тонга. Там сказали все вождю, и он воскликнул:

— О, значит не женщинам, а мужчинам надлежит носить татуировку! Что ж, тогда я сейчас же сделаю себе ее.

С тех пор и пошло, что на Фиджи татуируют женщин, а на Тонга мужчин. И еще с тех пор морской проход у берегов Онгеа называется Нгиа-на-тангане.

А первой женщиной на Фиджи, что сделала татуировку, была дочь великого Нденгеи, благородная госпожа Вила-и-васа[55].

21. Откуда пошли обряды нанга

( № 21. [23], конец XIX — начало XX в., о-в Вити-леву, с англ.

Нанга — каменные святилища особой конструкции и связанные с этими святилищами обряды. Нанга, обнаруженные на о-ве Вити-леву, рано привлекли внимание европейцев и получили некоторую известность благодаря этнографической литературе, которая, как кажется, преувеличила роль цанга в жизни фиджийцев. На самом деле нанга (называвшиеся в других диалектах о-ва Вити-леву мбаки, а в диалекте Мбау лонга или ланга, "ложе") сооружались, видимо, только в районах провинций Западная и Восточная Золо о-ва Вити-леву; соответствующие обряды, вероятно, также не имели широкого хождения.

Нанга представляет собой прямоугольную площадку, обнесенную по периметру камнями и обсаженную деревьями или пахучими кустами. Внутри этой площадки на равном удалении от каждой из ее коротких сторон располагаются два или четыре каменных алтаря. За площадкой, на некотором отдалении от нее, находится дом духа. Особенно поражает в нанга их сходство с мараэ (малаэ) — святилищами западнополинезийского типа. Это сходство слишком велико, чтобы быть случайным совпадением. Однако, например, У. Риверс [75, с. 214] считал, что нанга развились независимо, и, опираясь на фольклорную традицию (в духе приведенного текста), доказывал, что умение сооружать нанга было привнесено на Фиджи темнокожими низкорослыми людьми, т. е. меланезийцами, и с запада.

Вероятно, нанга были связаны с культами каких-то полутайных обществ (с не очень ясными функциями), а также с инициацией юношей и началом фиджийского нового года, приходившегося на ноябрь — декабрь. На о-ве Внти-леву начало нового года знаменовалось церемонией со-леву-ни-вила-воу, принесением даров урожая (на наступление времени со-леву указывало цветение Erythrina sp.).

Большую роль в культах нанга играли также обряды освящения новой площадки. Святилище могли строить только посвященные (вере и ву-ни-лоло), а подлежащие инициации — вила-воу — готовили им пищу, дары. Когда нанга было построено, вила-воу несли приготовленные ими подношения на святилище. Принимая дары, один из вере говорил:)

В старые времена прибыли сюда два человека, Висина и Рукуруку. Они приплыли по океану. Это они научили фиджийцев почитать нанга.

Когда они плыли сюда, то миновали острова Ясава и пристали к берегу местности Витонго, что на северо-западе Вити-леву. Первым приплыл туда Висина и сразу погрузился в глубокий сон; так он спал, пока не приплыл туда же Рукуруку.

Там, где лежал Висина, выросла потом куркума, и преданные ему люди, совершая свои обряды, натирали свои тела кашицей из корня куркумы.

А там, где пристал к берегу Рукуруку, поднялось свечное дерево. И когда преданные Рукуруку люди отправляются на святилище, они раскрашивают свои тела черной краской, что получается из плодов этого дерева.

Итак, Висина и Рукуруку встретились и решили:

— Пойдем к вождю Витонго и скажем ему, чтобы разделил между нами своих людей. Мы научим их песням, танцам, обрядам — ведь для того и прибыли мы на Вити-леву.

И они пришли к вождю, сказали ему это, и он согласился:

— Хорошо, берите себе моих людей и учите их обрядам нанга, ведь так, говорите вы, называется то, что вы чтите.

Висина и Рукуруку взяли себе в услужение многих, и потом каждый разделил своих людей. Вот как они сделали. Старикам, которых назвали вере, надлежало быть жрецами; молодым, сильным мужчинам — их назвали ву-ни-лоло — надлежало быть воинами, а еще там были совсем юные, их называли вила-воу[57]. И потомки тех научили всему своих детей, и те дети — своих детей, и так из поколения в поколение переходила священная мудрость.

Люди, следующие всему положенному от Висина, знают свои обряды и соблюдают их. Те же, кто почитает Ру-куруку, хранят свои обряды[58]. Если же они выдадут свои тайны другим, их ждет пытка, или смерть, или безумие.

И каждый год на великом торжестве — на со-леву-вила-воу[59] — открываются новичкам секреты нанга. И никогда не смеют одни ничего открыть другим. А еще каждый год из юношей, поклоняющихся Висина, выбирают нескольких, и они идут служить Рукуруку. А юноши, следующие Рукуруку, выбирают нескольких, чтобы шли служить Висина. Торжества же, посвященные Висина, чередуются с теми, что устраиваются для Рукуруку.

Для обрядов нанга воздвигаются святилища. На каждом таком святилище ставят по четыре каменных жертвенника. Первое же было поставлено в Витонго, это было святилище для Висина. От него уже пошло все дальше.

22. [Как в На-тева установился обычай пить янгону]

( № 22. Прозаический текст из [54], где он дается со ссылкой на анонимную публикацию в фиджийской газете "Na Mata" за 1913 г.; стихотворный текст из [52], также со ссылкой на "Na Mata" за 1913 г.; оригинальная запись сделана в На-тева, на востоке Вануа-леву. Прозаический текст — с английского, стихотворный текст с восточнофиджийского.

В тексте представлен очень популярный в Океании вариант универсального этиологического мотива "растение на могиле".)

На Тонга говорят, что сначала каву узнали у них; но мы-то знаем, что впервые их кава была приготовлена и испита на Фиджи. И когда члены явусы тинитини[60] отправились на Тонга, они взяли с собой каву. А там кавы тогда не было...

В За-кау-ндрове был когда-то благородный и знатный господин по имени Янгона. Говорят, он был вождем На-тева. А еще раньше в На-тева были сау, и еще была самая знатная явуса, называвшаяся нгоне-сау[61].

Янгона скончался совершенно неожиданно, молодым, в цвете сил. И очень горевали все:

— Что же это, отчего же таким молодым умер наш вождь?

Когда тело его погребли, было решено четыре ночи охранять то место: думали, что вождь погиб от злого колдовства... А по прошествии четырех дней дух покидает мертвое тело, тело отпускает этот дух прочь. И бывает, что с этим духом удается поговорить[62]... Когда же спросили у духа Янгоны, отчего умер вождь, дух сказал, что колдовства тут не было. Это духи предков назначили ему умереть в самой середине жизни. И еще благородный Янгона сказал, что на могиле его поднимутся два растения. У того, что вырастет справа, будут большие темные листья.

— Его надлежит назвать моим именем, янгона. А слева вырастет другое, и употреблять их надо вместе. То, что слева, — сахарный тростник. Побег янгоны поднимается на большую высоту. Тогда-то и надо вырвать его из земли с корнем, разжевать этот корень, процедить и пить. А росток янгоны следует посадить снова — он будет всегда напоминать вам обо мне.

Вскоре обещанные растения поднялись на могиле Янгоны... Он же явился ночью к своим и сказал им, что на могилу придет крыса, опьянеет от янгоны, а потом развеет хмель сахарным тростником. Так и случилось.

А потом Янгона вселился в тамошнего ндау-ни-вузу и научил его песне, которую теперь всегда поют, когда разливают и пьют янгону.

(4 Имеются в виду женщины, обычно их две (см. ниже в тексте — Се-ни-кумба и Нгануя), разносящие чаши с янгоной. Мифологические персонажи, разносящие янгону, — две знатные госпожи, часто сестры Матанги (см. № 16 и примеч. 2 к нему; № 46 и примеч. 2 к нему).)

(5 Здесь и выше янгона означает именно корень Piper methysticum.)

(6 Вождь-оратор, ведущий вместе с жрецом ритуал янгоны.)

(7 Т. е. называя все местности, где живут кровные родственники или свойственники данной явусы, и желая своему дому и их домам благополучия.)

(8 Волокна, служащие фильтром для процеживания янгоны.)

23. [Дух-держатель острова Мбенга]

( № 23. [97], 60-е годы XIX в., о-в Мбенга, с англ.

Здесь, как и в № 24, описывается происхождение обряда хождения "по костру", имеющего параллели у многих народов мира (см., например, "Folk-lore". 1894. Vol. 5, где содержится краткая заметка А. Хэддона об индийских аналогах фиджийского обряда вилавила-рево). Ср. также [18, № 94].)

Однажды главный дух Мбенга путешествовал, приняв обличье угря[63]. Один человек увидел этого угря и решил поймать его себе на ужин. А угорь спрятался. Человек тот стал копать, копал, копал и наконец добрался до изгороди. Он сказал:

— Огораживайся сколько хочешь, все равно я до тебя доберусь.

И правда, вскоре он почти добрался до тупуа. Тот стал умолять о пощаде. Человек спросил:

— Чем ты расплатишься со мной?

Тупуа в ответ:

— Женщинами.

Человек отказался:

— Нет.

— Тогда пищей; ее будет столько, сколько пожелаешь, а сажать тебе ничего не придется.

— Нет.

Наконец дух посулил ему власть над огнем. Он выпустил изо рта пену и намазал ею кожу этого человека — так тот получил силу управлять огнем.

Вот почему жители Мбенга умеют разводить такие большие костры и могут входить в огонь и выходить из него невредимыми. А кроме них этого никому не дано.

24. Как фиджийцы узнали обычай вилавила-рево

( № 24. [571 (текст из фиджийской газеты "Na Mata", 1885), 1885, о-в Мбенга, с англ.

См. сходный текст в [18, № 94]; ср. здесь № 23.)

Один вождь, это был Туи Нгуалита[64] отправился на острой Моли-ваи. Там он увидел у берега небольшую ямку, в которой, видно, водились угри, и принялся раскапывать ее. Запустил туда руку, но не мог ничего найти. Как он ни старался, ничего у него не выходило; он все искал и искал и наконец нащупал кусок тапы. Отбросив его, он снова сунул руку в углубление и ухватил еще кусок тапы. В оба эти куска явно заворачивали младенца. Тут Туи Нгуалита воскликнул:

— Да это, верно, пещера младенцев! Ну да ничего, пусть это хоть дитя, хоть дух, хоть какое-то неведомое существо, — я все равно возьму его к себе, и это будет моим намбу

(2 Намбу — "плата за рассказ", нечто ценное или необычное, отдаваемое человеку, чьим ремеслом является рассказывание нерутинных историй (чаще всего преданий) в общинном мужском доме или на РаРа. Нередко поднесение намбу означает заказ на новое повествование.).

Он принялся раскапывать ямку с удвоенной силой и наконец, расширив ее, коснулся человеческой руки. Еще немного — и у него под рукой оказалась чья-то голова и шея. Тогда он крепко схватил этого человека за руку и вытащил его. Тот, кого он извлек на свет, поприветствовал его, как подобает приветствовать вождя, и сказал:

— О благородный Туи Нгуалита, мой благородный вождь, пощади меня, и я буду твоим духом во всех сражениях. Я сам вождь, и мне подчиняются жители Моли-ваи. Я — Туи Моли-ваи.

На это Туи Нгуалита отвечал ему:

— Я из явусы иви-ла-на-ката. У нас было страшное сражение, и в нем уцелел я один. Живу я на Мбенга, и это такой маленький остров, что в помощь мне никто не нужен.

Тот снова стал умолять его:

— Возьми меня в свои духи, покровительствующие метанию дротика.

— Я лучший из метателей дротика и побиваю на состязании всех, кто борется со мной.

— Давай я буду охранять твои богатства.

— Нет, мне достает того, что я получаю с Кандаву, — они посылают мне тапу.

— Давай я буду помогать тебе в твоих плаваниях.

— Я живу на суше, и дерево Ву-ни-драу дает мне все, что нужно, и я ненавижу выходить в открытый океан в лодке. А в поселке моем стоит огромный камень, и люди называют его лодкой жителей Савау[65].

Тот снова принялся молить вождя:

— Я буду твоим покровителем в любовных делах, и все женщины Мбенга станут твоими.

Туи Нгуалита отвечал:

— Мне достаточно одной женщины, ведь я не великий вождь.

— Позволь мне еще одно сказать тебе, — попросил Туи Моли-ваи.

— Говори!

— Если у тебя в селении много масаве[66], пусть приготовят все и запекут нас в этом масаве, а через четыре дня откроют печь и вынут нас.

На следующее утро они пошли туда. Люди приготовили огромную печь, в которую им надлежало войти.

Когда все было сделано, Туи Моли-ваи вошел в печь первым и позвал Туи Нгуалита. Тот сказал:

— Может, ты обманываешь меня, и я погибну в этой печи.

— Нет! -сказал Туи Моли-ваи. — Неужели ты думаешь, что я отплачу смертью за жизнь, которую ты готов сохранить мне?

И Туи Нгуалита послушался, спустился в печь, встал на раскаленные камни — и они совершенно не обожгли его ног. Тогда он сказал:

— Туи Моли-ваи, твоя жизнь спасена. Но лучше нам не оставаться в этой печи так долго, ведь кому из моих будет дело до того, сколько времени провел я здесь.

На это Туи Моли-ваи сказал:

— Твои потомки будут жить повсюду на Фиджи и Тонга, и мои обещания для них тоже сохранят свою силу: все они будут ходить по огню и входить с легкостью в земляные печи.

И вскоре жители Воло (5 Один из поселков, подчиненных Нгуалита: жители Воло обязаны были приносить жителям вождеского поселка дары.) приготовили огромную земляную печь с масаве, он с легкостью вошел в нее, и все были потрясены этим.

25. [Тапа вождей]

( № 25. Первая часть — [55], 20-е годы XX в., о-в Мавана, с англ.; вторая часть — [52], 20-е годы XX в., о-в Матуку, с англ.

Ср. сходный мотив в № 71.

Как указывает А. Хокарт, тапа служит для "улавливания" духов природы и для сохранения духа человека. Полоски тапы вешали в домах духов — они символизировали путь, которым дух сходил к людям. Ср. также восхождение Сины-ни-коулы по тане (№ 100). Использование полосок тапы в различного рода инаугурациях и инициациях служило закреплению связи между человеком и духом.)

Однажды дух отдал человеку с Матуку змея. В нем воплощается дух-предок вождей этой земли. И еще дух взял тапу, завязал ее и сказал:

— Это знак вождя. Возьми этого змея. Облекая вождя властью, повязывай на его руке тапу.

Благородные люди Матуку исполнили этот наказ. С тех пор, нарекая вождя Туи Ярои[67], его руку повыше локтя обвязывают тапой. Тапу оставляют на руке четыре дня и ночи. Потом ее стягивают с руки, а узел завязывают еще туже. Это — нгату-ни-вануа, тапа, охраняющая землю и людей[68]. Хранят эту тапу в особом ящичке. Когда вождь умирает, ее хоронят вместе с ним.

Вожди острова Матуку жили прежде в Левука-и-нда-ку. И вот как-то один простолюдин, человек совсем не благородный, подстрелил петуха, что всегда будил главного вождя в поселке[69]. Подстрелил, а петух сумел пролететь еще немало и все же добрался до поселка своего вождя. Простолюдин же шел за ним следом. Вождь позвал человека в дом, и тот стал требовать за раненого петуха канат с лодки вождя — канат этот там лежал. А в канате был дух-змей. Вождь отдал канат и сказал тому человеку, что в канате скрыт дух, предок благородных вождей Ма-туку. Вокруг каната вождь обернул полоску тапы и сказал:

— Это тапа, достойная вождя. Если ты возьмешь змея к себе, а люди в твоем поселке решат наречь кого-то вождем — завяжи на руке этого вождя, повыше локтя, мою тапу.

А простолюдин пошел к себе, оставил змея на окраине своего поселка и совсем о нем забыл.

Как-то проходил там молодой вождь; змей сказал ему:

— Глупец этот каиси! Принес меня сюда и оставил. Возьми он меня к себе в поселок — был бы вождем. А теперь забери-ка ты меня отсюда.

Родные этого юноши приготовили великий пир, сделали янгону. Было решено избрать вождя, туи. Избрали первого Туи Ярои и руку его, повыше локтя, обвязали той тапой.

Вот откуда пошел обычай повязывать тапу на руке нового Туи Ярои. Четыре дня ходит он так, а потом тапу снимают, не развязывая — стаскивают с руки, затягивают узел и прячут в ящичек. Это нгату-ни-вануа, тапа земли.

26. [Почему в Тару-куа нет воды]

( № 26. [52], 20-е годы XX в., о-ва Лау, с англ.

Традиционно на о-ве Лакемба существовало следующее территориально-политическое деление: На-токалау (север острова) и На-вуа-ира (юго-запад острова). Район На-вуа-ира, в свою очередь, делился на район Тумбоу и район Вазивази; последний же подразделялся на местности Тару-куа и Ваи-тамбу.)

Вот какую историю рассказывают в Тару-куа. Однажды тунуа, живущие в поселках острова Лакемба, отправились в Кендекенде — хотели украсть там воды. У каждого в руках было по сосуду. Подошли они к источнику, смотрят — духа Тумбоу, хозяина этого источника, нигде не видно, стали набирать воду в свои бутыли. Только набрали — тут он и появился!

Рассерженный, дух Тумбоу погнался за воришками. Среди них был и дух из Тару-куа. Он бежал очень быстро и все радовался, что ему все же удалось утащить воды. Но на бегу он споткнулся о камень и упал. Бутыль его отлетела в сторону, раскололась, и вся вода из нее вытекла. Вот почему в Тару-куа по сей день нет питьевой воды.

А другие духи вылили украденную воду у себя, и с тех пор на острове Лакемба стало много источников.

27. [Почему на Онеата летают москиты]

( № 27. [52], 20-е годы XX в., о-в Онеата, с англ.

Ср. № 28.)

Ва-куликули, дух-предок Онеата, спал. Пришел дух-предок людей острова Камбара, по имени Мбе-рева-лаки, разбудил его и спросил:

— Хочешь получить моих мошек?

Дух Онеата спросил:

— Каких мошек?

Дух с Камбара отвечал:

— Тех, что подают сигнал тревоги.

Дух Онеата сказал:

— Неси их сюда.

И дух с Камбара пошел за ними, поймал, упрятал в сверток, сделанный из бананового листа.

А дух Онеата пошел к себе на болото и оттуда принес духу Камбара своих кекева[70].

Не успел дух Онеата развернуть банановый лист, как все москиты вылетели. Он опять лег спать, но спать они ему не давали, кусали не переставая. Он поднялся и воскликнул:

— Дух Камбара — мошенник и лжец!

Бросился за ним и сказал ему те же слова:

— Ты мошенник и лжец!

— Почему? — спросил тот.

— А потому, — сказал дух с Онеата, — что ты обманул меня, отдав мне своих мошек! Это москиты! Где мои кекева!

Дух Камбара в ответ:

— Иди ищи их!

И дух с Онеата пошел искать, но ничего не нашел. Вот так москиты остались на Онеата. И еще по сей день на тамошнем болоте полно раковин кекева, но они все пустые: сами моллюски на Камбара.

28. Как на Онеата появились москиты

( № 28. [36], 70-80-е годы XIX в, о-в Онеата, с англ.

Записано Л. Файсоном со слов Туи Онеата, верховного вождя о-ва Онеата. Ряд слов явно зафиксирован в диалектном произношении, ср. кекева. Ва-куликули в № 27 и кеокео, Фа-куликули здесь.)

В старые времена на Онеата не было москитов. Счастливые то были времена. Ибо тогда и мы сами не страдали от их укусов, и наши женщины были счастливы: им не приходилось, как нынче, отбивать луб[71], чтобы делать шторы[72]. Более того, тогда у нас были кеокео, замечательные кеокео[73]. Их было столько, что весь берег был усеян ими. Отцы наши ели их каждый день и были сыты. А теперь можно обшарить весь остров, но не найти ни одной.

А произошло все зло из-за глупости духа Фа-куликули, что был в старые времена духом острова Онеата и жил среди покорных ему людей как вождь.

Он был великий домосед. Да в те дни и странствий-то не было, ведь не было лодок. Но когда Великий Змей навлек потоп на явусу мата-и-сау[74], за то что они убили Ту-ру-кава, его голубку[75], тогда кое-кому из мата-и-сау удалось доплыть до острова Камбара.

Двенадцать их было, уплывших на Камбара; все они привязались к большому дереву, и оно-то и вынесло их по воде. Десять выжило, двоих сгубили в море акулы. И вот эти люди высадились на Камбара и стали просить вождей пощадить их, и вожди оставили их у себя плотниками. Так появились у нас, на наветренных островах, лодки.

А в то время жителей Камбара очень кусали москиты. Ни днем ни ночью не было от них покоя. И стук раздавался без конца в каждом доме — это женщины отбивали луб, чтобы потом сделать из него шторы. И руки у них болели и ныли от работы. И у них не было кеокео, замечательных раковин. А теперь, в Вуа-нгава, у внутреннего озера, водится множество кеокео, потому что нет москитов, что тревожили бы их сон. А все пошло благодаря мудрости их духа Ту-вара, что жил на Камбара и правил тамошними жителями.

Ту-вара был мудрым и хитрым. И велика была его радость, когда корабелы прибились к его земле и рассказали ему, какие замечательные лодки они умеют делать — такие, что в них люди переплывают моря и никакая буря им не страшна. В его сердце вошла большая радость: он понял, какая польза будет ему от плаваний; к тому же он знал, что в краю его полно леса. И он сразу отправил тех десятерых работать и дал им пищу, и дома, и жен, чтобы они не горевали о потерянном, о своем прекрасном пределе, который поглотили волны, и о своем исчезнувшем навсегда поселке.

Эти люди осели на Камбара, обзавелись женами, а потом и детьми и работали каждый день: строили двойные лодки для Ту-вара.

Более двух лет строили они эти лодки. Тогда на Фиджи не было ни ножей, ни резаков, ни тесел, ни буравов, ни пил. Тяжкой была работа, ведь у них не было ничего, кроме острых камней. Бревна они обугливали огнем с той стороны, где надо было тесать, снимали обугленное дерево каменным топором, снова обжигали. И чтобы получилась всего одна доска, надо было делать так по многу раз.

А когда хотели просверлить какое-нибудь отверстие, брали острую раковину и тлеющую головешку[76].

Но вот наконец первая лодка была слажена и поставлена у берега. Велико было веселье на Камбара, и богатый пир был устроен для мастеров. Но Ту-вара все не мог дождаться, когда же он выплывет в море, и все торопил и торопил их с работой.

Наконец, когда все было готово — мачта, парус, канаты, черпаки, весла, — словом все, что должно быть в лодке, — он взошел на борт, взяв своих десятерых мастеров и еще много своих людей, и отплыл с хорошим ветром.

А все, кто был на борту, запели радостную песню. Те же, кто остался, бежали вдоль берега и кричали им вслед.

Но когда лодка вышла в открытое море, начала трястись и качаться на волнах, веселая песня быстро сменилась стонами. И все, кто пел, растянулись на палубе: никому не удавалось даже поднять голову.

— Как ужасно, — стонал Ту-вара, — что это, что это, мастера?! Откуда эта ужасная напасть? Где мой дух? Мне страшно! Вы негодяи!

Но корабелы только рассмеялись в ответ.

— Не бойся, вождь, — сказали они. — Подожди немного, и вся эта напасть пройдет. Так всегда бывает, когда выходишь в море.

И Ту-вара успокоился, а лодка быстро неслась вперед, и вот уже показался Онеата.

Тогда седобородый Малани, старший из мастеров, сказал:

— Впереди земля. Хочешь ли ты направиться туда или ты хочешь плыть дальше?

— Туда, только туда, — простонал Ту-вара, — мне бы только скорее добраться до берега.

И вот они поплыли на Онеата, а там все испугались и спрятались в лесу: жители Онеата впервые увидели лодку и приняли ее за огромное морское чудовище, приплывшее, чтобы съесть их. Когда чужестранцы высадились на берег, все было пусто. И Ту-вара растянулся на циновках в доме вождя и сказал:

— Теперь я знаю, что жив.

Когда же жители Онеата выглянули из своих укрытий и увидели, что приплыли обычные люди, такие же, как они сами, и что от них не будет вреда, тогда ушел от них страх. А услышав рассказ чужестранцев, они осмелились спуститься к лодке.

Много дней провел Ту-вара на Онеата, в мире и дружбе с духом того острова. Камбаранцам же не хотелось уплывать из столь чудесного края, где ночью не пили их кровь москиты и где каждый день они могли досыта есть кеокео. А когда все же настало им время плыть в обратный путь, они взяли с собой духа с острова Онеата, чтобы он увидел их край и чтобы они могли отблагодарить его за доброту, с которой встречали их на Онеата.

И вот два духа отплыли в одной лодке, и обоим пришлось мучиться в открытом море, хотя ветерок был совсем слабый, такой, что солнце опускалось в воду, а они уже достигли Камбара. Вышли они на берег и пошли в дом вождя, а их уже ждало пиршество: люди издалека заметили их, приготовились к встрече.

Когда же они насытились и опорожнили чаши с кавой, дух с Онеата начал зевать: ему очень хотелось спать.

— Идем, — сказал Ту-вара и повел его за плетеные шторы.

— Что это?! — воскликнул гость, увидев большие и красивые шторы.-Что за прекрасная материя! У нас такой нет! Но скажи, зачем вы подвешиваете ее под потолком дома? К чему она, Ту-вара?

— К чему, — повторил тот, — к чему? Это очень нужная вещь. Она... она скрывает меня от чужих глаз, когда я сплю. Вот зачем я укрепил ее здесь, посередине дома. Она хороша и тогда, когда дует сильный и холодный ветер. Но идем же спать, а утром я покажу тебе наше селение.

Так сказал Ту-вара, потому что стыдился москитов. Он же знал, что их нет на Онеата, и он хотел скрыть позор своей земли. Вот он и солгал.

Как только стемнело, дом наполнился москитами, и дух с Онеата сразу услышал их жужжание за шторой.

— Что это? — вскричал он. — Что за сладостный звук? "Что сказать ему?" — думал в замешательстве Ту-вара. Ничего не удалось ему придумать, поэтому он притворился, что спит.

— Эй, Ту-вара! — закричал дух с Онеата, толкая его. — Проснись и скажи мне, что это за прекрасные звуки!

— Что? Что? Что случилось? — спросил Ту-вара, зевая.

— Что это за нежные звуки? Я слышу что-то сладостное и успокаивающее!

— Нежные звуки? А, да, жужжание! Но это всего лишь москиты.

— А что это за москиты?

— Маленькие букашки, что летают ночью и жужжат. Я держу их, чтобы они усыпляли меня, — сказал хитрый Ту-вара.

— Это просто сокровище! — закричал второй дух. — Горе мне, у меня нет их на Онеата! Отдай мне их, Ту-вара.

— Отдать тебе москитов! Я не могу. Меня не простят мои люди. Они возненавидят меня. Ужасна будет наша жизнь, если на Камбара не станет москитов.

— Ну, дай мне хоть немного, — умолял его дух. — Дай немного, а часть оставь себе, и у обоих у нас они будут.

— Это невозможно, — отвечал хитрец. — Они обожают друг друга. Если я отошлю часть, остальные тоже покинут меня. Мне горько отказывать тебе, Фа-куликули, но делать нечего. А теперь давай спать, я все сказал.

— Нет, нет, — закричал глупец, чуть не плача, — не отказывай мне, умоляю тебя! Отдай мне москитов, я возьму их с собой. И, услышав ночью их песню, мы будем думать о тебе и говорить своим детям: "Велик и добр Ту-вара".

— Это в самом деле было бы прекрасно, — сказал дух Камбара. — Я буду совершенно счастлив, если ты сможешь вспоминать меня с любовью. Но что скажу я своим? Как смирю их гнев, когда они набросятся на меня со словами: "Наш дух взял и отдал ни за что наших любимых москитов?"

"Ни за что" он сказал, понизив голос.

— Как ни за что?! — вскричал второй дух. — Нет, нет, не так: все, что у меня есть, — твое. Назови все что угодно из того, что ты видел на моей земле, и оно — твое. Только пусть станут моими эти букашки, что так сладко поют.

— Ну хорошо. Но я не для себя прошу. Я бы с радостью отдал тебе все свое. Но мои люди! Ты знаешь этих смертных, этих людей, знаешь, до чего они жадны. Но что же на твоей земле могло бы понравиться им? По правде, я не знаю ничего такого. Ах, да. У нас же есть кеокео. Это подойдет. Это то, что им нужно. Им бы только наполнить желудок, и делай с ними что хочешь. Отдай мне кеокео, и москиты твои!

— Охотно, охотно! Решено, Ту-вара. А теперь подними штору, чтобы я мог их увидеть.

— Что ты! — вскричал Ту-вара в великом испуге. Ведь если бы москиты влетели и укусили духа, он бы тут же отказался их взять. — Что ты! Не подымай, ни за что не подымай шторы! Эти букашки скромны и робки. Они не выносят, чтобы на них смотрели. Потому они и прячутся днем, а ночью поют свою песню.

— О, о! — воскликнул глупец. — Удивительные вещи я слышу. Пусть штора остается опущенной.

— А теперь давай спать, — сказал Ту-вара, — уже поздно. А завтра утром мы отплывем вместе с москитами.

И они смолкли, но оба не спали. Тот, что с Онеата, всю ночь слушал песню москитов, а Ту-вара радовался про себя, как он хитро поступил. И все же он боялся, что глупый дух поймет все прежде, чем отдаст ему кеокео. "Надо помешать ему рано встать, — думал Ту-вара, — а не то он увидит, как они летают в доме".

А Фа-куликули, едва забрезжил рассвет, начал беспокоиться:

— Вставай, Ту-вара, вставай,-настаивал он,-давай мне москитов и поплывем!

— Тише, тише, — отвечал Ту-вара, позевывая. — Что ты за непоседа! Ты не дал мне спать ночью, теперь хочешь поднять меня до рассвета. Лежи спокойно, Фа-куликули. Подожди еще немного. Сейчас как раз время, когда москиты собираются все вместе, чтобы лететь в пещеру, где они снят до наступления ночи. А если ты сейчас выйдешь, ты обеспокоишь их и они будут летать тут и там и мы не сможем их поймать.

— Да, это будет плохо, — сказал тот, что с Онеата. — Будем лежать тихо и ждать, пока они не уснут.

Но успокоиться он не мог никак. Он совершенно измучил Ту-вара, потому что все время ворочался и спрашивал: "Они уже уснули, а, Ту-вара?" или: "Они уже точно все в пещере?" И такими глупыми словами он без конца тревожил духа, властвовавшего над Камбара. Тот был уже в страшном гневе и наверняка ударил бы Фа-куликули палицей, если бы не надежда на кеокео. И потому он сдерживал себя и успокаивал глупца до наступления дня.

Наконец он сказал:

— Теперь они все уснули. Вставай, мой друг, идем.

Как он сумел собрать москитов — неизвестно. Наши отцы говорили, что он собрал их в большую корзину, выложенную изнутри материей и закрытую такими циновками, сквозь плетение которых ни один москит не смог бы пробраться. И когда эта корзина была доставлена в лодку, они подняли парус, поплыли, прошли пролив, вышли в открытое море и отправились к Онеата.

Очень скверно было им обоим в море. Но в этот раз обоим не было до этого дела: тот, что с Онеата, думал о сладкоголосых певцах, а Ту-вара — о том, как ловко избавился от них, и еще больше о кеокео. Оттого оба были готовы страдать в море.

Солнце было еще высоко в небе, когда они спустили парус на Онеата. Дух — хозяин Онеата выпрыгнул из лодки на берег, крича:

— Сюда, люди, сюда, все сюда, посмотрите, что я привез. Дай мне корзину, Ту-вара, чтобы я мог обрадовать своих людей.

— Нет же, — ответил коварный Ту-вара. — Москиты очень преданные существа, я же тебе говорил. Если ты выпустишь их, пока я здесь, они не оставят лодку. Ведь они любят, любят меня! Дай же мне кеокео, друг мой, и я уплыву, а корзину оставлю тебе. И если ты действительно мудр, то не будешь открывать корзину, пока я не выйду в открытое море, иначе москиты полетят за мной и покинут тебя.

— Верно, — согласился глупец. — Верно ты говоришь, Ту-вара. Ты очень мудр, и ты предусматриваешь все. Эй, кеокео, что в море, что на берегу, что на камнях! Эй, ко мне, ваш хозяин зовет вас!

И вот с камней, из вод океана, с берега приползло по песку великое множество кеокео. И мастера-корабелы побросали их в лодку, а наши отцы им помогали, и вот уже лодка вся заполнилась, и кеокео грудой лежали на палубе. Ни одной раковины не осталось на песке.

— Прощай же, Ту-вара, — сказал Фа-куликули. — Давай мне корзину и плыви. Теперь уже все мои кеокео у тебя.

И Ту-вара отдал корзину, а корабелы подняли свой большой парус, и вот уже лодка быстро вошла в пролив. А жители Онеата столпились около корзины и наперебой расспрашивали своего духа, что же в ней.

— Должно быть, это что-то удивительное, иначе бы наш господин ни за что бы не расстался с кеокео, — говорили они.

— Ждите, — отвечал он, самодовольно улыбаясь.

И как только лодка вышла за риф, он развязал корзину и поднял циновку, которой она была закрыта.

— Вот наше сокровище! — закричал глупый дух.

И тут поднялся рой, целая туча москитов, злых и свирепых. А Ту-вара слышал крики и вопли наших отцов, когда ужасные букашки налетели на них.

— Это запели свою сладостную песнь маленькие певцы Фа-куликули, — сказал он, когда его перестал душить смех. — Много глупцов встречал я среди обычных смертных людей, но не знаю ни одного, кто был бы глупее духа с Онеата.

А несчастный дух чего только не делал, чтобы избавиться от напасти, за которую так дорого заплатил. Но все было напрасно, москиты же расплодились невероятно. Их ночная песня, такая приятная для него тогда, в первый раз, на Камбара, теперь казалась ему хуже клича врага в бою.

И чего он только не придумывал, чтобы вернуть кеокео. Но мог ли он тягаться с Ту-вара! Однажды, спустя годы, когда у него уже была своя лодка, он приплыл ночью на Камбара, чтобы забрать кеокео. Встав на берегу, он громко позвал:

— Эй, кеокео, что в море, что на берегу, что на камнях! Эй, ко мне, ваш хозяин зовет вас!

Но никто не появился. Кеокео словно бы и не слышали его. Услышал же его — Ту-вара: он еще издалека заметил его приближение и спрятался, поджидая духа. Тихонько подкрался он сзади и ударил его по голове палицей с криком:

— Ах ты, злонамеренный дух! Хочешь украсть моих кеокео?

И тот с воплями вернулся к своей лодке.

29. Как на Фиджи появились тонганцы

( № 29. [36], 70-80-е годы XIX в., о-в Лакемба, с англ.

Записано Л. Файсоном со слов Туи На-иау, главного вождя Лакемба.

Рассказ имеет типологические и прямые содержательные параллели с топганскими историями о черепахе Сангоне, ср. [18, № 150]. Сюжет о Лека-паи и покинутой им черепахе представляет собой вариант распространенного сюжета "путешествие Каэ", ср. [12, № 12, 64, 96; 18, № 170, 235].

Имена персонажей, как и в № 17, тонганские, хотя они и приписываются самоанцам.)

Вот рассказ о том, как тонганцы появились на Фиджи. В былое время один самоанец отправился на лодке ловить рыбу; пока он рыбачил, поднялась страшная буря, вынесла его в далекие воды и чуть не потопила его лодку.

Когда солнце зашло и земля вдали стала темным пятном, он сказал себе: "Что зря убивать силы, вычерпывая воду? В этом нет смысла. Лучше уж утонуть, погибнуть". Он перестал выливать воду за борт, и лодка быстро наполнилась, но когда она уже готова была потонуть, огромная волна вдруг подхватила ее и ударила о скалу. Этот человек уцепился за скалу. Лодку уже унесло прочь, и она развалилась на куски.

И вот самоанец, чье имя было Лека-паи[77], стал взбираться по скале. Он поднимался все выше, но не мог лапти ни жилья, ни еды, ни питья — только в расщелинах скалы ему попадалось то тут, то там немного воды. И вот так взбирался он много дней, и силы уже покидали его.

Вот не стало видно земли с той ужасной высоты, на которую он взобрался; днем он видел только солнце, ночью — луну и звезды, облака были у него под ногами. А он все карабкался вверх, и все не было видно вершины той огромной черной скалы. Но он продолжал свой путь наверх, пока наконец, среди ночи, силы не оставили его, и он упал без чувств.

Очнувшись, он огляделся и увидел, что попал в прекрасный край. Там сияло солнце и было множество деревьев и ароматных цветов. Но нигде не было кокосов, и он не увидел ни одного человека. И он горько заплакал, вспомнив о доме и друзьях, которых больше никогда не увидит.

А попал он на небо. Туи-ланги услышал его плач и спросил:

— Несчастный! О чем ты плачешь?

— Я плачу, — отвечал тот, — потому что я чужой в чужом краю. Мой край — Самоа, и я знаю, что больше никогда его не увижу.

И Туи-ланги пожалел его и сказал:

— Не горюй, ты снова увидишь свою землю, и жену, и детей, и друзей. Видишь эту черепаху? Садись ей на спину, и она доставит тебя в целости на Самоа. Но помни только, что, когда она поплывет туда, ты должен закрыть лицо руками и не открывать, не поднимать его, доколе черепаха не достигнет берега. Помни об этом, потому что, если ты нарушишь мой приказ, великая и ужасная беда ждет тебя. А когда ты вернешься на свою землю, не забудь дать черепахе кокос и циновку из кокосовых листьев — ту, что зовется тамба-кау[78]: тогда мы сможем посадить у себя кокос и научимся плести циновки из его листьев. Иди же, черепаха ждет.

Лека-паи поблагодарил Туи-ланги и обещал помнить его слова. Прикрыв руками лицо, взобрался он на спину черепахи, и она тут же бросилась в океанские воды — они упали туда с громким всплеском и сразу стали погружаться все глубже и глубже в пучину. Лека-паи уже начал задыхаться без воздуха, но он помнил слова Туи-ланги и держал руки на глазах, не отводя их.

Тут черепаха вновь всплыла и быстро-быстро понеслась по волнам с Лека-паи на спине. Глаза его по-прежнему были закрыты руками: он боялся умереть, открыв их. Множество голосов слышал он, но не открывал лица. Его звали акулы, крича:

— Эй! Мы, акулы, плывем съесть тебя!

Но он не открывал глаз. Промчался мимо ветер, просвистев ему в самое ухо:

— Я могуч и силен, сейчас я сдую тебя в море!

Ревели под ним волны:

— Сейчас мы поглотим тебя!

Дельфин, который коварнее всех рыб, выпрыгнул из волн, поднялся высоко над водой и крикнул:

— Вон плывет лодка с твоей земли, с Самоа! Это твои друзья ищут тебя!

Но все же Лека-паи держал глаза закрытыми, помня, что сказал ему Туи-ланги.

Всю ночь мчались они по волнам. Наутро пролетела мимо огромная птица.

— Лека-паи, эй, Лека-паи! Взгляни, уже видно Самоа! — кричала она.

Но он не смотрел.

Вот ноги его ударились о землю, а черепаха поползла по берегу. И тут он взглянул и увидел, что вернулся в свой край. Он соскочил на землю и побежал к своим, которые приветствовали его словно воскресшего из мертвых и плакали над ним — ведь вернулся тот, кого уже давно оплакивали как погибшего.

И так вышло, что в окружении детей, жены и друзей он забыл о черепахе. Все пробирались к нему, целовали, плакали, спрашивали о чем-то. Нескоро вспомнил он о черепахе, а потом и о циновке, и о кокосе, обещанных Туи-ланги. Побежал он вниз, к берегу, а черепахи уже не было; она устала от ожидания и голода и немного отплыла в сторону, вдоль рифа (наверное, как отсюда до Нукунуку): хотела поискать хоть водорослей в пищу. А там люди увидели ее, бросили в нее копье и так убили.

В страхе побежал Лека-паи по берегу, ища черепаху. Добежал до того места, где стояли рыбачьи лодки, и увидел ее мертвую на песке. А люди уже готовили земляную печь, чтобы приготовить из мяса черепахи еду.

Тут он исполнился печали; велико было его горе, и он сказал:

— Что вы натворили?! Ужасное, страшное деяние! Вы убили моего друга: эта черепаха принесла меня сюда через весь океан. Что теперь делать? Как я теперь пошлю Туи-ланги дары?! О горе, горе! О я, несчастный!

Тут все стали плакать с ним. Наконец Лека-паи сказал:

— Нет смысла плакать. Гасите огонь в печи; мы углубим ее — получится могила, и мы похороним черепаху. О ужасный день!

И они вырыли могилу — такую глубокую, какой не было никогда прежде. Пять дней рыли они ее, и пришлось спустить туда высокую кокосовую пальму — она служила им лестницей, и по этой лестнице они поднимали наверх вынутую землю. А на шестой день они положили в эту могилу черепаху, а вместе с ней дары, о которых просил Туи-ланги, — циновку и кокос.

Туи-ланги же все это время очень беспокоился, отчего не возвращается черепаха, что должна уже была доставить Лека-паи на Самоа. И он послал кулика узнать, в чем дело. Кулик этот прибыл на Самоа как раз тогда, когда люди закапывали могилу. Камнем упала птица в гущу толпы, коснулась крыльями головы одного мальчика, Ла-ва-и-паки, и полетела обратно к Туи-ланги.

С тех пор этот Лава-и-паки оставался ребенком. Прошло то поколение, и следующее, и третье, а он все был таким же, как в тот день, когда черепаху погребли в глубокой могиле, а кулик коснулся своими крыльями его головы. Другие дети все выросли, поседели, умерли, прошли и их дети, и их внуки, а Лава-и-паки все был мальчиком. Так минуло много лет; и самоанцы забыли, где зарыта черепаха. Из всех он один лишь знал это, но молчал.

А потом, в иные дни, достигла эта история ушей Туи Тонга, и он сказал своим:

— Плывите на Самоа и привезите мне оттуда панцирь той черепахи, чтобы из него сделать рыболовные крючки, как их делали наши деды. Вам-то хороши и те панцири, что в нашей земле, мне же, великому вождю, должно иметь крючок из панциря небесной черепахи.

И отплыла оттуда большая лодка, полная людей. Посланец Туи Тонга передал его слова самоанцам, а те только засмеялись и сказали:

— Глупая это история, и зря вы плыли сюда. Нет ни одного среди нас, кто бы знал, где похоронена черепаха. Как же найти ее панцирь?

И тонганцы вернулись к себе, доложив обо всем Туи Тонга. Ужасен был тогда его гнев, и он сказал:

— О непослушные! Не смейте даже спускать парус с мачты, не думайте нести его на берег! Поднимайте парус вновь! И везите мне панцирь! Неужели вы хотите умереть?!

И в горе и страхе они уплыли снова.

Когда они опять приплыли на Самоа, все люди собрались и стали спрашивать у стариков, где могила той черепахи, что прибыла когда-то с неба. Но никто не знал.

Знали только, что их отцы рассказывали, как черепаха доставила Лека-паи на землю с небес. А где ее могила, не знал никто. И тогда Лава-и-паки, тот, что всегда молчал, встал и сказал:

— Не бойтесь, вожди и знатные люди с Тонга! Я покажу вам могилу черепахи, я как раз был там, когда ее хоронили.

А они только рассердились и закричали:

— Чьи это слова? Вы что, привели этого юнца сюда, чтобы насмехаться над нами? Седоголовые не помнят, а этот наглец-мальчишка, настоящее дитя, говорит, что видел, как хоронили черепаху! Что это, как он смеет?!

Но самоанцы сказали:

— Мы не знаем, дитя он или нет. Он не из нашего поколения. Когда старики были мальчишками, он был мальчиком среди них. И отцы наши говорили, что при них было тоже самое. Послушаем же его слова, потому что до сих пор он молчал.

Услышав это, тонганцы изумились и примолкли; а мальчик сказал:

— Идемте же к могиле черепахи.

И он привел их туда и сказал:

— Здесь зарыта эта черепаха. Копайте, и добудете ее панцирь.

И они копали до захода солнца, но ничего не нашли и в гневе закричали:

— Он обманщик! Он смеется над нами! Где же этот панцирь, который мы должны принести Туи Тонга, чтобы остаться в живых?

А Лава-и-паки рассмеялся и сказал, повернувшись к своим:

— До чего же глупы эти тонганцы! Дважды приплывают они со своей земли за панцирем, а теперь у них нет терпения раскопать могилу! Наши предки рыли эту могилу пять дней, а вы хотите получить панцирь сегодня. Копайте еще четыре дня и тогда найдете.

И они продолжали копать и к вечеру пятого дня нашли панцирь и кости черепахи. Велика была их радость, и они сказали:

— Теперь мы останемся в живых.

И они поплыли назад на Тонга, везя с собой панцирь. Двенадцать его частей они отдали Туи Тонга, а тринадцатый кусок оставили себе. Вождь же рассердился и сказал:

— Двенадцать здесь. Где тринадцатый кусок? Вы видите, одного не хватает, не получается вместе целого панциря!

А они сказали:

— Да, господин, их было тринадцать. Но самоанцы сказали нам: "Возьмите двенадцать вождю, а тринадцатый оставьте нам". Мы же ответили: "Нет. нам нужен весь панцирь". А они разгневались и сказали нам: "Забирайте двенадцать и убирайтесь. Вы что, хотите, чтобы мы вас убили?" И мы испугались — ведь их было так много. Так что тринадцатый кусок у них.

Но Туи Тонга весь вспыхнул от гнева и вскричал:

— Возвращайтесь сейчас же и привезите мне тот кусок панциря, что оставили там!

И они отплыли вновь в ужасном страхе. А когда вышли в открытое море, стали решать: "Что делать? На Самоа нам возвращаться нельзя. А если мы вернемся домой, нас убьет Туи Тонга. Пусть же ветер несет нашу лодку — может, прибьет ее к какому-нибудь берегу, и мы останемся там. О ужасный день! И зачем мы спрятали тринадцатый кусок и не отдали его нашему господину?"

И они поплыли туда, куда гнал их лодку ветер, что дул тогда. Когда же он утих, они не стали никуда гнать свое судно, а решили ждать другого ветра. И так все время плыли с попутным ветром. И вот, спустя много дней, приплыли на остров Кандаву. А Кандаву тогда был под властью людей из Рева, а вождь Рева взял их к себе, дал им земли в своем краю. Их дети живут там по сей день. Они поклонялись панцирю черепахи, до тех пор пока не пришла на наши острова вера белых людей.

Вот так на Фиджи появились тонганцы.