Михаил Коцюбинский

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ НА «ПОНЕДЕЛЬНИКАХ» В ЧЕРНИГОВЕ

Наконец было получено разрешение департамента полиции допустить Коцюбинского на службу в Черниговское земство, и 26 февраля 1898 года отец возвращается в Чернигов. Он получил должность деловода губернской земской управы и одновременно стал совмещать эту работу с заведованием столом народного образования в том же земстве. Он жил с семьей на частной квартире, почему и возникло решение продать винницкий дом и на эти средства приобрести небольшую усадьбу в Чернигове.

Сперва Коцюбинским приглянулся участок на Глебов-щине, позже, в 1898 году, был приобретен — земельный участок на Ганжовщине в дачной местности села Бобровица у Милорадович, но отец не смог поселиться там — не оказалось жилого помещения. В конце концов семья обосновалась в деревянном домике по улице Северянской, 3, который был куплен в том же 1898 году и в котором Коцюбинский прожил все последние пятнадцать лет. Для уплаты стоимости дома Коцюбинский был вынужден просить в банке денежную ссуду, которую ему так и не удалось полностью выплатить в течение всей жизни.

Переехав на Северянскую, молодая чета занялась приведением в порядок приусадебного участка. Холмистая местность, с пригорками и ложбинами, вся изрытая оврагами, требовала большого труда. То и дело к нашему дому подъезжали подводы с землей. Вся семья переносила землю на носилках, засыпая ею ложбины и овражки. Когда участок, наконец, выровняли, началась посадка деревьев. Родители все время советовались, какие цветы где посадить, какие сорта деревьев заказывать в садоводстве. Каждую осень они ездили в садоводство Гофедица или Зборовского, отбирали лучшие саженцы фруктовых деревьев, высшие сорта ягод и декоративных растений. Дорожку перед крыльцом обсадили лигуструмом, который аккуратно подстригался. Возле ели, посаженной отцом под окном спальни, росла любимица отца — пышная настурция. Из лесу приносили заячью капусту, корни папоротника.

«…В сером аккуратном костюме, в красной турецкой феске весной и летом, невзирая на жару, он ходил по своему саду и хозяйничал, — пишет Н. Чернявский в своих воспоминаниях. — Солнце пронизывало его насквозь лучами, а он, сухощавый и бодрый, как будто бы купался в его тепле…»

В эти годы начинают появляться первые переводы произведений Коцюбинского. Журнал «Детский отдых» помещает в переводе на русский язык рассказ «Пятизлотник», владикавказская газета «Казбек» и журнал «Нива» публикуют на русском рассказ «Посол от черного царя», а журнал «Просвита» переводит на болгарский «Харитю». Коцюбинский предпринимает попытку издать также альманах «Волна за волной» совместно с украинскими писателями Борисом Гринченко и Владимиром Са-мийленко. Привлекает к участию в нем и Панаса Мирного.

С первых же дней жизни в Чернигове Коцюбинский стремится окружить себя передовыми людьми из писательской среды, привлечь молодежь, прогрессивных политических деятелей.

Вот как описывает Н. Чернявский служебное окружение Коцюбинского: «Знакомлюсь с моими новыми товарищами по службе. Вижу: больше все — «типы». Замечаю среди них кое-кого из моих соседей по номеру в гостинице. Они уже там с утра громко звенели рюмками… И теперь лица их налились, разбухли, как горох, который всю ночь находился в воде.

— Очень приятно!.. Весьма приятно!.. — басят и хрипят господа, распространяя сивушный перегар. Иду дальше. Из-за стола встает хорошо одетый, с приятным лицом, средних лет человек, похожий на белую ворону в стае черных, — Михаил Коцюбинский… слышу приятный, как будто немного надтреснутый тихий голос».

«Известно, что свинства в управе много, — словно предчувствуя, что сулит ему земская служба, писал Коцюбинский в свое время жене и добавлял: — Мы с тобой, донечка, найдем другие интересы — вне службы, будем читать, писать, жить с людьми, которые интересуются общественной жизнью, литературой, наукой».

В доме Коцюбинских стали устраиваться «понедельники». Состав посетителей этих «понедельников» с течением времени менялся. В последние годы (1910–1912) «понедельники» были заменены «субботами», ставшими школой для многих будущих известных украинских поэтов, в том числе и для таких, как Павло Тычина и Василий Эллан (Блакитный).

В ожидании гостей отец зажигал в гостиной спиртово-калильную лампу; разгораясь, она гудела, выбрасывала столб огня, вылетавшего поверх стекла, огонь раскалял асбестовую сеточку, светившуюся ослепительным светом. От яркого света тени в гостиной становились резче. Крышка рояля блестела, красные цветы шалфея пылали факелами.

Вдоль стен стояли большие шкафы с книгами, трюмо. Овальный стол в углу был покрыт темной бархатной скатертью. На столе лежали альбомы. На полу ковер, всюду висели картины.

Гостиную украшали редкостные морские звезды, клешня гигантского краба, обломки кораллов, перламутровые зеленые створки раковин, помпейский светильник. Всюду стояли живые цветы.

…К оживленным дебатам на «понедельниках» чутко прислушивалась молодежь. Составлялись на украинском и французском (с помощью Веры Иустиновны, хорошо владевшей иностранными языками) адреса: известному грузинскому поэту Илье Чавчавадзе, композитору Н. В. Лысенко и другим юбилярам.

На одном из «понедельников» собрали деньги на венок А. Чехову, который позже отвезли на похороны. Обсуждались вопросы развития изящной словесности, выпуск украинских альманахов «Из потока жизни», «Ласточка», «Дубовые листья». Читались произведения молодых писателей, присланные в эти альманахи, а позднее распределяли обязанности среди участников «понедельников» по сбору средств на сооружение памятника Т. Шевченко.

Среди посетителей «понедельников» были писатели Борис Гринченко с женой Марией Загирной, Владимир Самийленко (Сивенький), Николай Чернявский, поэт Николай Вороный, литератор и художник Григорий Коваленко, переводчики произведений Коцюбинского на русский язык Леонтий Шрамченко, Михаил Могилянский, председатель «Громады» Илья Шраг, сын баснописца Леонида Глибова — Александр Глибов, сослуживица Коцюбинского Ольга Андриевская, доктор Базилевич, Феодосия Степановна Шкуркина (близкий друг семьи писателя), художники Михаил Жук, Петр Цыганко и Валентин Зенченко, сельская учительница Персида Данилевич, ее друг гимназист Борис Чернявский и другие.

Тесная дружба связывала отца с поэтом-сатириком Владимиром Самийленко. Его внешний вид — небрежно свисающие пряди седых волос, поношенная студенческая тужурка — вполне соответствовал безалаберному образу его жизни. Самийленко был явной противоположностью всегда подтянутому Коцюбинскому. Его дом напоминал жилище Нечуя-Левицкого, у которого на Пушкинской часто бывал отец во время своих поездок в Киев. Такие же две маленькие комнаты с прихожей. В меньшей комнатке стояла кровать, а на стене висела бандура. Во второй, парадной комнате, — диван и на угловом столике лира без струн, заказанная какому-то горе-мастеру да так и не доведенная им до конца. Она как бы символизировала деятельность самого хозяина, поэтические замыслы которого часто оставались незавершенными. Всюду — на столах, подоконниках, на полу — громоздились книги. Михаил Михайлович никогда не знал, где тут присесть, все было покрыто слоем вековой пыли. Беспечный хозяин не обращал внимания на окружающий его невероятный хаос. Он весь был поглощен творчеством, переводами…

Коцюбинский подтрунивал над приятелем. Ведь и в редакции «Земского сборника», где секретарствовал Владимир Иванович, было не лучше. Незадачливый секретарь «сгружал» всю почту, все рукописи, книги, брошюры в свой так называемый «редакционный портфель» — огромнейший шкаф, который за невообразимый беспорядок, в нем царивший, прозвали безодней, то есть пучиной..

В Чернигове Самийленко написал несколько драматических произведений, в том числе пьесу «Маруся Чураивна» и «Драму без водки». Но главным образом он занимался переводами («Лекарь поневоле», «Жорж Данден», «Брак поневоле», «Скупой» — Мольера, «Свадьба Фигаро» — Бомарше, «Царь Федор Иоаннович» — А. Толстого и др.).

В письмах друзьям отец писал: «Самийленко сейчас занят переводом Мольера (с оригинала) и уже кончает «Тартюфа». А в письме Г. Мачтету, стремясь устроить Самийленко на лучшую работу, характеризует своего друга как выдающегося украинского поэта, переводчика Данте и Мольера, человека образованного, талантливого, глубоко честного и симпатичного.

Переводы Самийленко (он владел девятью языками) действительно звучали по-украински так же естественно, как и их французские, испанские и итальянские оригиналы.

Частым посетителем «понедельников» Коцюбинского был Борис Гринченко. Обладал он очень многосторонним дарованием, был и прозаиком, и поэтом, и драматургом, и переводчиком, и фольклористом, и этнографом. Принадлежит Б. Гринченко также капитальный четырехтомный «Словарь украинского языка», переизданный в 1958 году Академией наук УССР. Занимался он, кроме всего прочего, и педагогической деятельностью, базируясь на принципах русской демократической школы К. Д. Ушинского и В. П. Острогорского.

Вся эта деятельность была, однако, не лишена определенных противоречий, которые отражали и объективную сложность условий, в которых творил Гринченко, и его субъективную непоследовательность. Он много сделал для украинской школы, языка, народного образования, но в то же время в просветительстве этом проявлялась иногда и национальная ограниченность. Как сказал Максим Рыльский, «во главу угла» Гринченко ставил подчас не социальный, а национальный момент. Но опять-таки последнее все же не влекло за собой неприязни к другим народам, наоборот, он всячески поддерживал и осуществлял идею интернационального братства. Недаром на смерть Гринченко откликнулась прогрессивная пресса очень многих стран.

Отец уважал Гринченко за ум; честность, трудолюбие, и, когда у того были неприятности по службе, в письме маме замечал: «Так смешивать с грязью человека, да к тому же еще и честного (я уверен в этом), недостойно порядочных людей. Если у Гринченко есть какие-то недостатки, так из этого не вытекает, чтобы на основании сплетен позорить его и отказывать даже в честности».

Но порою в отношениях Коцюбинского с Гринченко чувствовались сложности. Отец величал Гринченко «генералом», был недоволен его предисловием к собранию сочинений Леонида Глибова и т. д.

Не все начинания отца одобрял и Гринченко. В 1903 году, например, у Коцюбинского возник замысел издать альманах «Из потока жизни», в котором он решил поместить непубликовавшиеся произведения известных украинских писателей. В связи с этим Михаил Михайлович обратился к Ивану Франко, Лесе Украинке, Панасу Мирному, Нечую-Левицкому, Стефанику, Кобылянской, Кобринской с призывом способствовать отражению в литературе всех слоев общества — интеллигенции, фабричных рабочих, войска, артистического мира, поднять темы философские, психологические, исторические, учитывать запросы современного читателя, который «имеет право ожидать и от родной литературы более широкого поля наблюдения, верного изображения различных сторон жизни всех, а не только одного какого-нибудь слоя общества».

Это обращение имело огромное значение для украинской литературы, ее будущего. На него широко откликнулись многие писатели, хотя и не все современники осознали его новаторский смысл. В числе последних был и Гринченко, который по поводу замысла Коцюбинского иронически заметил: «От него пахнет устрицами».

Раздражал Б. Гринченко и внешний вид Коцюбинского. «Борис Дмитриевич, — вспоминает М. Могилянский, — обратился ко мне и с явной иронией сказал: «Вот бы вам, Михаил Михайлович, нужно было бы с ним (Коцюбинским. — И. К.) познакомиться. Увидели бы украинского писателя в воротничках и в галстуке».

С другими участниками литературных «понедельников» отца связывали издательские интересы. Так, Леонтий Шрамченко и Михаил Могилянский были переводчиками его произведений на русский язык. С Николаем Чернявским и Григорием Коваленко Михаила Михайловича сближала работа по изданию альманахов и сборников. Николай Вороный интересовал Коцюбинского не только как лирик, но и как артист известных тогда украинских трупп Кропивницкого, Саксаганского, Садовского, а позже — русских: Петрова-Краевского, Петипа и Форкати. Ольга Андриевская была связана с семьей Коцюбинских своей политической деятельностью. Отец впоследствии помог ей эмигрировать в Чехию, где она во многом способствовала переводам его произведений на чешский язык.

На литературных «понедельниках» часто составлялись программы литературно-музыкальных вечеров, которые организовывала «Просвита»[27], потому постоянными гостями у нас были известные артисты.

Однажды пригласили цимбалиста. Для него освободили место за столом, поставили цимбалы на стаканы, до половины наполненные водой, чтобы звук был яснее, и цимбалист стал воспроизводить на своем инструменте украинские мелодии. Отец любил народные песни в обработке Н. Лысенко «Без тебя, Олеся, тяжко жить на свете», а также романс на слова Гейне «Был у меня родной любимый край». Часто слушали шевченковские «Думы мои, думы мои» и оперные арии в исполнении Шаляпина.

1898 год был богат политическими событиями и съездами, которые в основном проходили в Киеве. Так, между 20–27 августа был созван II съезд украинских «Громад», которому предшествовал тайный съезд студенчества. На съезде «Громад» было решено передать Борису Гринченко и Михаилу Коцюбинскому 800 рублей на организацию тайной типографии для печатания брошюр на украинском языке для рабочих. Также было выдано 300 рублей студентам из Галиции Д. Лукияновичу и Р. Сембратовичу, которые привезли в 1897 году от И. Франко тюк социал-демократической литературы и шрифт для типографии[28].

О том, что у Коцюбинских была подпольная типография, мы узнаем из донесения начальника Киевского губернского жандармского управления от 19 октября 1-898 года.

В нем говорится: «Секретно. Имею честь представить при сем Вашему Превосходительству копию полученного мною по городской почте печатного воззвания на русинском[29] наречии и донести, что лицо, приславшее это воззвание, не обнаруживая своей фамилии, сделало на воззвании чернилами печатными от руки буквами следующие приписки вначале:

«Напечатано] в Чернигове в тайной типографии Гринченко и Коцюбинских»[30].

Сведения о существовании в Чернигове нелегальной типографии подтверждаются также донесением начальника Черниговского губернского жандармского управления полковника Рудова, посланного совершенно секретно 5 декабря 1897 года в С.-Петербург, в котором сообщается: «…какие-то два студента из Галиции привезли в Чернигов Гринченко типографию…»[31].

В организации этой тайной типографии значительную роль сыграла Леся Украинка, договорившаяся с И. Франко и М. Павликом о создании тайной типографии при черниговском кружке, одним из руководителей которого был М. Коцюбинский.

Типография существовала длительное время, располагаясь в разных местах. Шрифт ее находился в квартире Коцюбинских на протяжении семи лет. Близкий друг дома Коцюбинских Ольга Дорошенко (урожденная Бобырь) в своем письме автору книги пишет:

«Это было приблизительно в 1904 году. Когда я вошла в гостиную Коцюбинских, то застала там Михаила Михайловича и Веру Иустиновну очень взволнованными. Они о чем-то спорили. Этой ночью в городе было проведено много обысков и арестов. В руках Вера Иустпновна держала какой-то большой сверток… Увидя меня, она сказала: «Вот кто может нам помочь». А потом обратилась ко мне: «Олечка, надо немедленно и незаметно вынести этот пакет и спрятать в надежном месте, пока я его у вас не возьму. Можете ли вы это сделать?» Я согласилась, только попросила, чтобы мне дали плащ. Как раз начал накрапывать дождь. Вера Иустиновна хотела идти за плащом, но Михаил Михайлович остановил ее и по-украински что-то ей тихо сказал. Я услышала только два слова: «Так нельзя». Тогда Вера Иустиновна сказала мне: «Оля, это революционные прокламации и шрифт, которые необходимо немедленно вынести из нашего дома. У Михаила Михайловича, наверно, будет обыск. А у вас их вряд ли будут искать. Но имейте в виду, если найдут, это очень для вас опасно. Вы должны это знать. А может быть, лучше не надо? Я сделаю это сама…»

Ольга Ивановна с радостью выполнила поручение Коцюбинских.

В 1899 году Михаил Михайлович был на тайном собрании прогрессивной интеллигенции у М. П. Старицкого, представительствуя от Чернигова. А от Житомира прибыл его давний приятель Гр. Мачтет. Е. Кротевич вспоминает: «В своем докладе М. Коцюбинский внес предложение от кружков молодежи Чернигова и Одессы издавать нелегальную газету».

Черниговская жандармерия неустанно наблюдает за деятельностью Коцюбинского. В своем отношении за № 1872 начальник Черниговского губернского жандармского управления сообщает департаменту полиции, что «Коцюбинский принадлежит к группе лиц, оказывающих как нравственную, так и материальную поддержку активным деятелям черниговских революционных кружков[32].

Массу хлопот и неприятностей принесло отцу запрещение печататься на украинском языке в пределах царской империи. Семь сборников его рассказов были изданы во Львове, главным образом в‘«Украинско-русском издательском союзе». Из них один том под названием «Из глубины» был напечатан львовским издательством «Молодая муза».

Присущая Коцюбинскому скромность не позволяла ему просить о гонорарах, и потому только в последние годы жизни он, по существу, начал их получать. Дирекция «Издательского союза» не назначала ему долгое время никакого гонорара, даже не подозревая трудного материального положения Коцюбинских.

К каким только хитростям не приходилось прибегать отцу, чтобы, минуя цензурные притеснения, законы почтового ведомства, бдительность жандармерии, получать по почте корректуры своих книг. Михаил Михайлович просит в письмах Владимира Гнатюка[33] как можно аккуратнее обвернуть корректуру со всех сторон бумагой, чтобы, надорвав конверт, чиновники не обнаружили в нем печатного слова. Нужно было именоваться «его превосходительством», чтобы без цензуры получать из-за границы книги на свой адрес, иначе они возвращались во Львов с надписью «отказано». Таким «его превосходительством» был В. Б. Антонович — ректор Киевского университета. И каждый раз отец вынужден был ехать в Киев в трясучих холодных вагонах узкоколейной железной дороги, соединяющей Чернигов с глухой станцией Круты, и ждать там чуть ли не сутки поезда Москва — Киев, чтобы пересесть в него, из рук Антоновича получить несколько своих книг, изданных за рубежом.

С Владимиром Михайловичем Гнатюком — тогда директором «Украинско-русского издательского союза» — у отца завязалась оживленная переписка еще в 1898 году. Коцюбинский стал членом этого объединения, начал там издаваться. Лично они познакомились в 1905 году во Львове.

Коцюбинского с Гнатюком тесно связывали литературные интересы, издательские дела, собирание фольклора. Со временем их отношения переросли в большую дружбу семей. Отец всегда останавливался в доме Гнатюков во время своих поездок за границу. Жена Гнатюка гостила у нас в 1911 году. И взрослые и дети обменивались фотографиями. Владимир Михайлович снабжал отца фольклорными сборниками, которые очень помогали ему.

«За подарок для меня очень ценный — за Ваши «Этнографические записки» — очень Вам благодарен», — пишет в одном из писем своему другу Михаил Михайлович. И в другом письме: «Развлекали меня во время каникул Ваши коломийки[34]. До чего же хорошая книга! Просто поражаешься богатству народного воображения и колоритности языка. «Буду брать», — скажет, наверно, каждый писатель, читая эту книгу, и в этом преступлении виноваты будете Вы. Очень Вас благодарил, читая коломыйки, благодарю и сейчас».

Письма Коцюбинского к Гнатюку полны нежности.

«Вот сижу сейчас и представляю Вас в Криворивне, — пишет Михаил Михайлович. — И так мне хочется быть вместе с Вами, среди гор, над речкой, греться на солнце и спокойно о чем-нибудь говорить. А то вдруг услышать оригинальную коломыйку и Ваш смех…»

Можно сказать, что Владимир Михайлович был одним из самых близких друзей отца. Переписывались они на протяжении пятнадцати лет, вплоть до кончины Коцюбинского. В 1914 году, после смерти Михаила Михайловича, Гнатюк издал во Львове его «Письма к Владимиру Гнатюку» со своим предисловием, в котором сердечно вспоминает о Коцюбинском. «Среднего роста, стройный, худощавый, в последнее время немного сутулый, одетый скромно, без всякой претензии и, конечно, с бутоньеркой в петлице… Умел вести и поддерживать беседу так, что каждый получал удовольствие от разговора с ним… Бескорыстный до самопожертвования, все делал по внутреннему убеждению и ничего ради личного интереса».

Большой радостью для отца было появление его рассказа «Ради общего блага» в переводе на русский язык в журнале «Жизнь», литературную часть которого вел М. Горький. В этом номере были также помещены статья В. И. Ленина «Ответ г. П. Нежданову», подписанная псевдонимом Владимир Ильин, и рассказ «Двадцать шесть и одна» М. Горького.

«Недурной журнал! Беллетристика прямо хороша и даже лучше всех!»[35] — говорил о журнале В. И. Ленин.

Окрыленный успехом, Коцюбинский готовит к выходу в свет второй сборник своих рассказов.

Его приглашает сотрудничать киевское издательство «Век». Редакция просит отца прислать автобиографические сведения и фотографии для оформления сборников, а также сообщает их предполагаемый состав.

Активизация издания произведений Коцюбинского обеспокоила жандармерию и цензуру. Петербургский цензурный комитет запрещает в России новеллу «Хо», наблюдение за литературной и общественной деятельностью Коцюбинского усиливается. В донесениях отмечается «об организации в Чернигове тайного противоправительственного политического кружка, в состав которого входит М. Коцюбинский, его жена, Б. Гринченко, И. Шраг и другие».

После длительных проверок жандармерией благонадежности писателя в сентябре 1900 года его все же перевели на должность статистика в оценочно-статистическое бюро Черниговского губернского земства с окладом 1200 рублей в год.

1901 год начался возмущением прогрессивной общественности всей страны по поводу отлучения от церкви Льва Толстого. Позже я узнала, что отец и мать в числе двухсот других подписали адрес, посланный из Чернигова Л. Толстому в связи с этими событиями.

На одном из «понедельников» был решен вопрос, кому отвезти приветственный адрес Толстому от черниговских почитателей его таланта. В блокноте Толстого записано, что 12 апреля 1901 года у него была с адресом неизвестная дама из Чернигова. Вышеупомянутой дамой, по предположению Тамары Ивановны Бобырь, была Вера Иустиновна.

Талант гения русской литературы был близок и дорог Коцюбинскому. Как председатель общества «Просвита», Михаил Михайлович был инициатором празднования в 1908 году на Украине 80-летия со дня его рождения. В письме, адресованном Киевскому научному обществу по подготовке этого торжества, Коцюбинский пишет: «украинцы не могут стоять в стороне от большого культурного праздника, которым почтут писателя, завоевавшего всемирную славу, поэтому нужно своевременно побеспокоиться, чтобы наряду с другими народами в празднестве участвовали и представители украинского народа».

Коцюбинский не любил одиночества. Он всегда тянулся к людям, интересовался наукой, искусством, музыкой. С нескрываемым удовольствием общался он с посетившими Чернигов профессорами Алексеем Петровичем и Марией Васильевной Павловыми. Они преподавали в то время в Московском университете. Алексей Петрович — выдающийся геолог и археолог, впоследствии академик, воспитатель не одного поколения опытных геологов, работал над исследованием морского дна и созданных морем геологических напластований. «Много интересного и неисследованного есть в природе, — утверждал он. — Нужно упорно работать над нашим прошлым, над историей нашей земли».

Коцюбинского поражали в Алексее Петровиче преданность науке, ум, знания. Он любил беседовать с ним, пристально наблюдая за выражением его лица, умных, проницательных глаз. Вглядываться и вслушиваться в людей, каждый раз открывая в них необъятный мир новых чувств, переживаний, было отличительнейшей чертой его нервной чуткой натуры.

Е. И. Чудновская в письме ко мне от 26 июня 1961 года вспоминает: «Однажды речь зашла об одном из женских портретов, написанных М. Жуком. Кто-то сказал, что женщина некрасива. На это Михаил Михайлович возразил, что, по его мнению, некрасивых людей нет или почти не бывает, так как в каждом лице можно найти что-то привлекательное — в глазах, в очертании лба… Нужно только уметь найти эти прекрасные человеческие черты, добавил он».

Скрытую красоту видел отец и в жене Павлова. Маленькая, сухонькая, седеющая женщина, скромная и с виду непритязательная, в действительности была очень умным, содержательным человеком. Мария Васильевна одной из первых женщин закончила в Париже в 1884 году Сорбонну, стала выдающимся палеонтологом, специалистом по вымирающим млекопитающим. При Советской власти была избрана членом Академии наук Украины и почетным академиком Академии наук СССР.

Жена Павлова приезжала на отдых к своей двоюродной сестре Вере Коцюбинской. Они вспоминали отрочество, юность. Чета Павловых была бездетна, поэтому, очевидно, с таким удовольствием отдыхала у нас, где всегда звенел детский смех.

Не меньший интерес вызывала у отца также часто гостившая у нас Мария Адриановна Дейша-Сионицкая, жена маминого брата — Василия Иустиновича. Мария Адриановна была известной в ту пору русской певицей. Она обладала прекрасным сопрано с редкостным диапазоном большой драматической экспрессии. Начиная с 1883 года она поет в Мариинском оперном театре в Петербурге вместе с известными певцами Николаем и Медеей Фигнер. С 1891 по 1908 год она примадонна Большого оперного театра. Неоднократно была партнершей Ф. Шаляпина в ряде оперных постановок, выступала с концертами во Франции и Бельгии. При Советской власти Мария Адриановна стала профессором Московской консерватории и автором педагогического эссе «Пение в ощущениях», которое вышло в 1926 году. Музыковеды до сих пор вспоминают ее как самую «умную» Аиду, отмечая наряду с богатейшими вокальными данными ум и драматическое дарование певицы, с полным основанием называя ее «народным самородком».

Родилась она в Чернигове в 1861 году. Ее отец — Адриан Сионицкий, местечковый мещанин, занимался торговлей на ярмарках, барышничал лошадьми и скотом; мать — торговка. У Сионицких были три дочери. Старшая, Мария, еще с детства отличалась музыкальным слухом и хорошим голосом. Девушка любила петь украинские песни, она мечтала учиться, но отец и слушать об этом не хотел. Ему казалось, что он и так наказан богом: трое детей — и ни одного помощника в хозяйстве, ни одного парубка, только бабы! Тьфу, прости господи! — не раз сокрушался он. Правда, Маня, как ее звали дома, могла заткнуть за пояс любого парня: ловко справлялась со стадом овец, умела стреножить коня, погнать табун на водопой. И в косах, которыми торговал отец, разбиралась: по звону косы она могла безошибочно определить, из хорошей Ли стали она сделана.

Однажды на ярмарке в Чернигове шестнадцатилетняя дивчина сидела себе на возу да пела. Много тогда понаехало сюда купцов. Собрались помещики из окружных и самых дальних деревень губернии. Были тут и барышники, и торговцы… В шарабане прибыл на ярмарку помещик Евреинов. Имя его было известно всей Черниговщине, он слыл да и был меценатом. Не раз он демонстрировал украинский хор сельских девчат перед многочисленными гостями-помещиками.

…Евреинова поразил голос Марии. Такого богатства нюансов, такой силы и экспрессии он давно не встречал. Пленила его и какая-то особая легкость в исполнении.

— Чья ты? — спросил он девушку.

После долгих колебаний родители Мани решились отпустить дочь за границу.

Вначале она училась в Вене, а затем в Париже у знаменитой преподавательницы пения Маркези, с 1879 по 1881 год — в Петербургской консерватории по классу Цванцигера и Эверарди. Мария Адриановна оказалась на диво способной ученицей. Дебютировала она на петербургской сцене в «Аиде» и с того времени стала петь в опере.

Надежды Евреинова — иметь собственную солистку, которая полностью зависела бы от него и принесла бы ему не только славу, но и деньги, — рухнули. Как только Мария Адриановна оказалась среди первых певиц Мариинского театра, она сразу же начала выплачивать своему патрону деньги, затраченные на ее обучение.

Мария Сионицкая великолепно разбиралась во всех оттенках лирической украинской песни. Под мамин аккомпанемент она пела и у нас на «понедельниках», по приглашению отца довольно часто выступала в концертах, устраиваемых в Чернигове в пользу политзаключенных.

Встречи эти относились к 1902–1909 годам.