Минувшее

МОЯ ЗВЕЗДА

Древние мудрецы верили, что у каждого человека своя звезда, которая направляет его жизнь и сопутствует ему всюду. Одна ведет своего питомца по светлому пути к истокам науки, таланта, героизма, власти. Другая влечет темными путями к порокам и преступлениям.

Если говорить о звездах, то моей звездой всегда был Горький, его непревзойденный талант, его творчество.

Горький! Это светлый луч в сумраке затхлой, застойной обывательщины, тупости и мещанства царской России — России, придавленной мощью неограниченной власти императора всероссийского Александра Третьего. Этот образ отупения и гнета, с затаенной чертой купеческого самодурства, гениально подметил талантливый скульптор Паоло Трубецкой и воплотил в памятнике царю, установленном в Петербурге в 1909 году.

Я помню это событие, о нем говорила вся Россия. Удивлялись смелости скульптора, его таланту и проникновению в сокровенное. Богатырский конь, полный скрытого огня, силы и движения, застыл, затянутый поводьями в крепкой руке, придавленный тяжеловесной фигурой царя. В этом произведении искусства все усматривали намек на застой жизни и незыблемый гнет в России.

Вступление на престол нового царя в 1894 году не изменило обстановки. Но в подполье крепли революционные силы. Несмотря на репрессии, в стране росло возмущение существующими порядками. Даже на страницах газет и журналов все увереннее звучали мотивы протеста. И вот громом прогрохотала горьковская «Песня о Соколе». А затем величавой грозой грянула «Песня о Буревестнике». Идеи этих изумительных произведений нового писателя-пророка, как называли Горького его поклонники, захватывали людей, вдохновляли на борьбу с самодержавием.

Помнится, начиная с 1903 года, пьесы Горького в Ташкенте шли в Военном собрании и в Общественном собрании. Шли «Мещане». Пьеса имела большой успех. Была она поставлена с благотворительной целью Драматическим обществом любителей. Новая пьеса «На дне» вначале публике не понравилась. Завзятые меломаны называли ее «босяцкой пьесой». Но в летний сезон пьеса «На дне» была поставлена приехавшей из столицы труппой Малиновской и имела большой успех. Начиная с 1904 года, спектакли «На дне», «Дачники», «Дети Солнца» давали большие сборы, публика их полюбила.

«Песня о Соколе», «Песня о Буревестнике» и «Старуха Изергиль» читались и декламировались на благотворительных вечерах, в гостиных среди знакомых, на воскресных рабочих чтениях, вызывая большой интерес и одобрение присутствующих. Устраивались эти чтения людьми прогрессивно настроенными. Участниками были главным образом учителя: Лидия Гориздро, Николай Гурьевич Маллицкий, Ольга Михайловская и другие.

Пьесы Горького, его стихи и рассказы пользовались большой популярностью особенно среди учащейся молодежи. Впервые произведения Горького были завезены в Ташкент студентами в рукописном виде. Помню, в 1899 году студент Мирошниченко привез из Москвы переписанную «Песню о Соколе» и рассказ «Горемыка». Читая их среди молодежи, поучал:

— Вот как надо писать!

В гимназиях и других учебных заведениях молодежь зачитывалась талантливыми произведениями молодого автора. Особенно восторженно декламировали «Песню о Соколе» и «Песню о Буревестнике».

В те годы у меня, четырнадцатилетней девочки, только начинало формироваться мировоззрение. Но на всю жизнь в сердце моем остались гордые, полные силы слова о гордом, смелом Соколе. Они вливали новые силы и веру в великую правду.

1901 год. Я поступила на работу в Управление постройки Оренбург-Ташкентской железной дороги. Через год получила отпуск и проездной бесплатный билет в мягком вагоне. Поехала с отцом в Крым. Отец имел от военного госпиталя направление на излечение ревматизма в грязелечебницу Саки. Отец выбрал круговой маршрут: Ташкент — Красноводск — Баку — Батуми и по Черному морю на пароходе береговым рейсом до Евпатории.

Это путешествие обогатило меня незабываемыми впечатлениями, а главное, одарило мимолетной встречей с великим писателем земли русской Максимом Горьким.

Простившись с отцом в Севастополе, где мы прожили два дня, осматривая город русской славы, я возвращалась в Батуми на пароходе прежним путем.

После шторма в море сильно качало, и я лежала в каюте, читая книгу. Почувствовав духоту и головокружение, решила подышать свежим воздухом. На палубе все скамьи были заняты лежавшими на них пассажирами: всех их укачало. На носу парохода я обнаружила свободную скамейку, ее обдавало водяной пылью от брызг, попадавших на палубу. А палуба уходила из-под ног. Уцепившись за какую-то снасть, я плюхнулась на скамью. Кругом вздымались волны со свинцовыми гребнями, небо, затянутое тучами, постепенно светлело, ветер рвал облака, обнажая голубые клочки неба. К борту подошел высокий сутулящийся человек в широкополой шляпе и в черной накидке. Он снял шляпу, поднял лицо навстречу ветру и брызгам. Ветер трепал длинные русые волосы, рвал полы накидки, а он смотрел в яснеющую даль моря. Всматриваясь в широкое хмурое лицо, я думала: очевидно, палубный пассажир, мастеровой или рабочий. Но где-то я его видела? Не из наших ли железнодорожников? А пассажир, нахлобучив шляпу, подошел и сел на скамейку. На меня глянули серые вдумчивые глаза. Он проговорил хрипловатым голосом:

— Большая волна. Не укачает вас?

— Как будто нет. Немного неприятно, но зато: «Над седой равниной моря ветер тучи собирает…» У нас такого не увидишь.

Собеседник усмехнулся. Небольшие усы его смешно топорщились. Взглянув на меня пытливо, иронически, сказал хрипловатым волжским говорком:

— Положим, ветер-то тучи разгоняет… А где это у вас, далеко?

— Не близко. Я из Ташкента. — Подумала: «Обрадуется земляк». Но «земляк» оглядел меня изучающим взглядом, улыбнулся.

— Значит, азиатка? Как же у вас там литературу любят? Или «господа ташкентцы» читают мало? Край любопытный…

— Любопытный?! Чудесный, солнечный мой край!.. Ой, гонг на обед зовет! Бегу. До свидания!

Он усмехнулся и приподнял шляпу.

— Всего доброго.

Быстро сменив промокшее платье, вымыв руки, я вышла в кают-компанию, заняла свое место за нарядно сервированным столом. Пожилой помощник капитана — хозяин стола — приветствовал меня шутливыми словами:

— Да вы, барышня, настоящий морской волк. Почти всех пассажиров укачало, даже мужчины в лежку, а вы за обед принимаетесь, по палубе прыгаете, заводите интересные знакомства.

Последние слова мне не понравились.

— И как это вы все видите?..

— А я стоял на вахте и видел, что вы оживленно беседуете с модным писателем. Кстати, он сейчас сойдет в Ялте.

— С писателем?! — Чуть не подпрыгнула я от изумления.

— Вы его не узнали? Это автор нашумевшей пьесы «На дне».

— Горький?! Как же я не узнала его? — Мне стало неприятно, что я так нелепо разговаривала с великим Буревестником. Хотелось выскочить на палубу, отыскать любимца вашей молодежи, пожать ему руку, но этикет приковал к месту.

А палуба грохотала лязгом якорной цепи и топотом матросов. Пароход пришвартовывался к пристани Ялты. Когда я выбежала, трап был уже спущен и по нему в толпе пассажиров спускалась высокая, слегка согнутая фигура писателя земли русской.

Встреча с Алексеем Максимовичем Горьким всколыхнула во мне детскую любовь к литературе. Вернувшись домой, я снова стала писать стихи и новеллы, тщательно скрывая от всех свое творчество. Только одну новеллу — «Сказка» — решила отослать в газету «Русский Туркестан», без надежды увидеть ее напечатанной. Я была приятно удивлена, когда получила письмо от редактора И. И. Геера, который советовал мне прислать концовку «Сказки». Я дописала, и мое первое произведение вскоре вышло в двух номерах. Прочла я его и огорчилась. Таким бледным и хилым оно мне показалось. Только через пять лет я стала систематически печататься в местной прессе.

Часто меня спрашивают друзья: «Что послужило причиной моей переписки с Горьким?» Правда, переписки, по существу-то, не было, было два письма моих и одно — Алексея Максимовича. Я сама не раз задумывалась о мотивах, побудивших меня написать Горькому и послать ему две моих книжки, вышедших из печати в 1927 году.

В 1925—1926 годах наша советская литература делала первые шаги, кристаллизуя новый творческий метод, метод социалистического реализма. Вследствие этого многие писатели тянулись к далекому острову Капри, где в то время в живительном климате Сорренто, борясь со своим недугом, Горький тосковал о родной Волге. Потоки писем неслись к цветущим берегам Капри, к великому мастеру слова, и такие же потоки возвращались в заснеженные просторы земли русской. Писатель крепко любил свою родину, потому-то он часами просиживал над ответами своим корреспондентам. Писали и посылали ему на суд свои книги писатели, поэты, обращались за советом и начинающие авторы. Алексей Максимович находил время отвечать всем. Его ответы не раз печатались в периодической прессе. Ответы одним были ободряющие, с теплым пожеланием продолжать работу, а другим — суровые, в них Алексей Максимович выносил беспощадный приговор, отсылая автора в школу, советуя учиться грамотно писать и пополнять свои знания, указывая на то, что писатель должен много знать и прежде всего быть грамотным человеком.

В те годы (1924—1925) меня избрали делегаткой горсовета, я часто бывала в женотделе Средазбюро ЦК РКП(б), где на меня возложили обязанность освещать в печати работу по раскрепощению женщин Средней Азии. Это было бурное, грозное время худжума — наступления, время, когда женщины Туркестана героически рвали цепи шариата и путы религиозных предрассудков.

Захваченная величием борьбы, имея под руками много фактического материала, я засела за работу над двумя книжками. Первая — «Из мглы тысячелетий». Это были краткие исторические очерки, рисующие быт женщин Востока — Аравии, Монголии, Индии и других восточных стран. Вторая книга содержала стихи и рассказы, называлась она «Придорожные травы». Эти книжки вышли в 1927 году. Вот их-то я и послала Алексею Максимовичу вместе с письмом, приглашая его приехать к нам в Узбекистан, посмотреть, как строят новую жизнь пробудившиеся народы древнего Туркестана.

Надо сказать, что с той поры эта тема стала мне близкой. Я посылала стихи и очерки в «Работницу», печаталась в «Коммунарке Украины» и в местном женском журнале «Яркин хаят».

Редакция этого женского журнала давала мне задания, и я с удовольствием выполняла их. Особенно мне памятны встречи с редактором журнала «Янги юл», обаятельной писательницей Айдын. Беседы с ней мне доставляли большое удовольствие. Знаток старого быта, талантливая поэтесса, остроумная собеседница, она вела со мной долгие беседы. Журнал был ее детищем, и Айдын прилагала все силы, чтобы сделать его полноценным и интересным.

Возвращаясь к письму Горького, должна сказать, что оно-то и вселило в меня глубокую любовь к литературе и веру в свои силы. В минуты уныния, в хмурые дни своей жизни, я доставала это письмо-талисман и с волнением читала аккуратные мелкие строчки, написанные рукой писателя — Чуткого Человека.

Вот это письмо Алексея Максимовича:

Помню: как-то, в минуту житейской невзгоды, прочла в это письмо и словно выпила глоток живой воды из чудодейственного источника. Отложила все темы в сторону, вынула папку с начатым в 1938 году романом «Гнет» и погрузилась в творческую работу, ту работу, которая заставляет забывать окружающее, жить радостями и печалями своих героев, плакать над их гибелью… Снова предо мной предстал яркий мир во всей своей многогранности, во всем своем величии. Эпоха за эпохой раскрывали свои тайны, обогащая мой ум прочитанными творениями великих людей. А что может быть выше таких радостей?

Для меня письмо Горького — это источник жизни. Это свет в сгустившемся мраке жизненных невзгод, которыми обильна жизнь человека.

А сколько знаний и сколько мудрости черпает человек, читая произведения Максима Горького! Твердости духа, справедливости, стремлению к высотам человеческой мысли учат произведения великого писателя.