Мир растений: Рассказы о кофе, лилиях, пшенице и пальмах

Порядок трубкоцветных — почти целиком из трав и кустарников. Деревья выходят на первое место только в тропическом семействе вербеновых и в маленьком, тоже тропическом, — бигнониевых из Южной Америки. Самое крупное семейство — губоцветные. 3500 видов. Немногим уступают ему норичниковые, бурачниковые и пасленовые.

Любят солнце. Растут по открытым местам. Иногда разрастаются массами. Связи с миром животных надежные. Пользуются услугами четвероногих, насекомых и птиц. Кто опыляет, кто семена разносит. К последнему привлекают и человека. Наш техногенный век встречают стойко. Разрастаются вдоль дорог и тропинок. Селятся на заброшенных пашнях. Вытесняют другие травы с лугов.

Многие стали полупаразитами и живут отчасти за счет соседних трав. Однако множество видов оказалось под угрозой гибели. Не спасает даже ядовитость. Только из норичниковых в СССР взято под охрану 10 видов.

В порядке мареноцветных — ведущее семейство мареновых. Огромное—7 тысяч видов. Преобладают деревья. В тропических лесах мареновых деревьев так же много, как и бобовых. В наших краях это малозаметные травы, хотя некоторые из них разрастаются массами. Многие деревья приносят яркие вкусные плоды — предел желаний четвероногих и пернатых. В нарушенных лесах, несмотря на содействие животных — разносчиков семян, не всегда удерживаются.

В порядке горечавкоцветных деревья преобладают в семействе кутровых. Семейство тропическое. Деревья не очень высокие. Иногда бесформенные. Часто с млечным соком. Нередко ядовитые. В семействе ваточниковых господствуют лианы: деревянистые или травянистые. Млечный сок есть и у них. Плоды обычно сухие, внутри масса семян с волосками-летучками. Ветер разносит эти семена, хотя не всегда так далеко, как кажется. Семейство горечавковых северное. И в основном горное.

Баобаб шакала

Остров Сокотра у восточного побережья Африки считается живой выставкой всевозможных редкостей и несуразностей. Огуречные деревья. Драконовы деревья. Их незаурядный вид находится в полном соответствии с хаосом окружающей обстановки. Крутые склоны. Нагромождение каменных глыб. Здесь же в горах сохранился и адениум — самый неземной из сокотранских деревьев. Низкие, метр-полтора, стволы бесформенны и так толсты, что напоминают лоснящуюся от жира свиную тушу, воткнутую в землю вниз головой. Вверху свиноподобный ствол дает толстые короткие веточки. Они несут жидкую карликовую крону из жестких листьев. Адениум удивительно похож на уменьшенный вдесятеро баобаб. В Африке, где адениумы тоже растут, их зовут баобаб шакала.

Когда опадают листья, их сменяют красные или розовые цветки, как у вьюнка.

Неподалеку, в Адене, на юге Аравийского полуострова, растет другой, тоже красноцветный вид — адениум арабский, и сам полуостров арабы назвали по имени деревца. Ботаник А. Ильинский считал, что у него есть определенное сходство с гигантской перевернутой редькой. Другим кажется, ствол адениума больше похож на сахарную голову, а ветви — на олеандр, только листья чуть шире.

Стоит поранить ствол, как из него начинает сочиться белый млечный сок, столь же обильный, как и ядовитый. Впрочем, млечный сок есть не только у адениумов. Все семейство кутровых им богато. Из некоторых видов даже каучук добывали.

Самые красивые адениумы растут в Эфиопии и других местах Центральной Африки. Как и на Сокотре — по хаосу камней, где почти нет почвы. Где уж тут образоваться нормальному дереву! В особенности подействовало столь скудное окружение на ближайшего родича адениумов — пахиподиума короткоствольного. Ствол превратился в деревянистый клубень, а веточки как бы сжались наподобие бородавок. Только цветки сохранили обычную конструкцию. Они крупные, яркие, чуть похожи на цветки душистого садового табака.

Ядовитость и красота сочетаются не только у адениумов. У других представителей семейства кутровых та же особенность. Например, у олеандра. Иногда, несмотря на розовое половодье цветков, его начинают выкорчевывать даже с городских улиц — горожанам начинает казаться, что аромат вызывает головную боль. Насчет улиц судить не берусь, но в комнатах действительно голова болеть может. Олеандр весь пропитан ядом. Рассказывают, как однажды из-за этого кустарника погиб отряд наполеоновских солдат. Возле Пиренейского полуострова.

Они остановились на ночлег на берегу безымянной речушки и решили изжарить барана. В качестве вертела использовали первый попавшийся стволик кустарника, росшего возле воды. Ужин оказался последним в их жизни. Не зная ботаники, они выбрали стволик ядовитого олеандра. Профессор Н. Верзилин видел, как умирали мухи, садившиеся на олеандровые листья и цветки.

Олеандр — кустарник средиземноморский. Розовые кущи его окантовывают реки на Ближнем Востоке, в Алжире, Испании, Италии. Библейские сказители писали о розах, растущих по берегам ручьев. Потом те же розы у них оказывались ивами. На самом деле нетрудно сообразить, что иво-розы — это олеандры. Ими обилен район Мертвого моря — основная арена библейских событий. Листья у олеандра хоть и вечнозеленые, но по форме напоминают ивовые. Цветки же устроены сложно и напоминают розы.

Разобраться в строении цветка не так просто. Из пятилистной чашечки выходит воронковидный венчик, усаженный чешуйками. Тычинки несут перистые придатки да еще срастаются друг с другом.

У других кутровых тоже цветки непростые. В особенности у строфантов — африканских и азиатских лиан. Лепестки строфантовых цветков повисают в виде шнурков. Самый красивый из строфантов — мадагаскарский вид строфант бойвини. Болтающиеся лепестки его шире шнурков. Они оранжевые и, по свидетельству Э. Менинджера, походят на только что завитые локоны. За что он и назвал этот вид деревом в бигуди.

При всей своей красоте строфанты тоже крайне ядовиты. Млечный сок их издавна использовали как стрельный яд. Но, пожалуй, самое ядовитое растение из семейста кутровых — тангин. На Мадагаскаре плоды его в старину решали судьбу подозреваемых в преступлении. Суд был короток. Откуси кусочек плода. Если выживешь — оправдан, если умрешь — значит, преступник, и поделом тебе.

Распространение плодов и семян у кутровых поставлено хорошо. На побережьях Индийского океана до самой Новой Гвинеи встречается очень ядовитый кустарник одоллам из рода цербера. Толстые, мясистые ветви. Широкие, крупные листья. Одуряющие ароматные белые цветки в больших метелках на концах ветвей. Плоды огромные, с кулак величиной, темно-зеленые. Хорошо плавают, защищены от действия морской воды.

Гораздо более тонко поставлено дело у виллугбей из Южной Азии. Один из видов этого рода — лиана. Плоды ее как очень крупные груши. Мягкие семена кто-то должен сбросить к основанию большого дерева, где много тени и нет мешающих жизни сорных трав. Туда, где сеянец лианы мог бы спокойно начать свои первые шаги в лесу. И имел бы рядом надежный ствол, по которому можно взобраться вверх. Выполняется это условие макаками.

Обезьяна срывает зрелый плод и только примерится, чтобы откусить, как рядом оказывается компаньон. Он тоже хочет отведать плода. В надежде отобрать угощение, хватает своего собрата за шиворот. Тот вырывается и на ходу лихорадочно глотает сочную мякоть. Семена выплевывает на землю под дерево.

Английский ботаник Г. Ридли видел однажды целое сражение между макаками за обладание виллугбейевыми грушами. Макаки тузили друг друга в течение двух часов кряду. В азарте некоторые падали в реку. В пылу сражения не забывали и плоды пожирать. После потасовки вся земля была усеяна семенами. Ридли немало удивлялся, почему, хотя семена такие мягкие и съедобные, макаки их выплевывают?

Для лианы такая особенность оказалась весьма полезной. Да в природе иначе и быть не могло. Иначе как бы продолжался виллугбейевый род?

Так же точно природа рассчитала и с другим видом — виллугбейей сладкой. Это уже не лиана, а кустарник. Если бы и тут надеяться на обезьян, то дни кустарника были бы сочтены. Причина? Она проста. На низких кустах обезьяны не работают. Могут напасть дикие коты, собаки, схватит за бок тигр…

Лучший вариант — не макаки, а птицы. Поскольку крупную грушу птицам не поднять, размеры плодов уменьшены примерно вдвое, до размеров дикой груши. Окраска их, наоборот, усилена. Они яркие, оранжевые, как спелые абрикосы. Очень сочные и сладкие. Наиболее яркие плоды в природе всегда рассчитаны на птиц.

Самое известное и нужное растение из семейства кутровых — раувольфия змеиная. До 1952 года раувольфию знали лишь на родине — от Индии до острова Явы. Лечили ею от укусов змей, да и от лунатизма. После войны выяснили, что в корнях содержится алкалоид резерпин, снижающий кровяное давление и улучшающий обмен веществ. Теперь раувольфия — одно из модных растений мира.

Красный бурьян

В умеренной зоне кутровые редки. Только в Южной Европе растет синецветный барвинок малый. Его принято разводить на кладбищах. Покрывает могилы своими вечнозелеными кожистыми листьями, напоминая большой железный венок. Городских озеленителей выручает тем, что может расти под деревьями в парках, где из-за тени другие растения не уживаются. Дикий барвинок растет и у нас, но, кажется, только в Курской области. В других местах — как одичавший.

Еще растет в умеренной зоне кендырь. И у нас и в Америке. Американский давно выращивали у нас на юге. Из корней добывали препарат против сердечных заболеваний.

В 1935 году в Чуйском совхозе ликвидировали плантацию кендыря. На месте ее построили избу для крестьянина Лихачева. Не успел хозяин как следует обжить помещение, как в нем появился кендырь. Видимо, уцелело в почве корневище. Оно дало два побега. Один поднялся на дворе под окнами. Другой проник через пол и зазеленел в комнате. Дворовый рос не спеша и за лето вытянулся на полметра. Зато домашний намного перегнал собрата и уперся в потолок. Хозяину предложили разобрать потолок, чтобы дать возможность кендырю зацвести. Разобрал. Потом настала очередь соломенной крыши.

Неизвестно, пожертвовал ли крестьянин крышей ради растения, успел зацвести узник или не успел. Важно другое, что он вырос непомерно высоким. Для этого были свои причины. Окна в избе летом завешивали холстами от солнца и от мух. В комнатах стояла постоянная жаркая духота. И тень. Как раз те условия, которые кендырь встречает в природе, в тугае.

Что такое тугай? Невысокий, но густой лесок в пойме южных наших рек Сырдарьи или Амударьи. Он то затопляется, то обсыхает. Ветра в тугайной чаще совсем нет, и все лето висит влажная духота. Как раз та духота, что была в избе Лихачева. Набор деревьев в тугае невелик: тамарикс, лох-джида да колючая облепиха. Они сплетаются между собой ветвями и дают сильную тень. Чтобы выбраться к свету, нужно вырасти метров на шесть, а то и на восемь. Вот в эти-то кошмарные условия и попал кендырь. Только не американский, с плантаций, а наш, дикий, кендырь сибирский.

В тугаях он растет испокон веку. Пробиваясь к свету сквозь переплет ветвей, он вытягивается в тонкий шнур, как телефонный провод. Листьев на стебле почти совсем нет. Удержаться стоймя восьмиметровому стеблю невозможно, если бы не поддержка соседей — лоха и облепихи.

Облепиха для кендыря незаменимый сосед еще и по другой причине. Когда кендыревый молодняк появится на берегу возле реки, его легко вытопчет скот, если нет рядом колючих облепиховых кустов. Под защитой колючек кендырь выживает. А взрослые стебли его, выбравшись к свету, развешивают метелки красных душистых цветков. Они напоминают своим видом олеандр. И не случайно многие ботаники зовут его олеандром сибирским. А местные жители красным бурьяном. И вполне справедливо, потому что, вырвавшись из тугайных тисков, наш дикий олеандр начинает вести себя как самый обычный бурьян. Скажем, как иван-чай или чертополох.

Когда отцветут душистые цветки, их место занимают длинные, как стручки, коробочки с мелкими семенами. В одном грамме четыре тысячи штук. Они в тысячу раз мельче, чем подсолнуховое семячко. Но волоски-парашютики на семенах длиннейшие — по полсантиметра. Ветер уносит их так далеко, что даже поверить трудно: за сотни километров.

Многим памятна история проникновения кендыря в Голодную степь. До орошения там никто и не слыхал о красном бурьяне. Когда провели оросительные каналы, прокопали арыки, по их берегам расселился красный бурьян. Семена его прилетели за многие десятки километров. Они падали в воду. Волоски намокали и тянули семена на дно. Весной они вырастали в новые красноцветные стебли с листьями, как у настоящего олеандра: ланцетовидными, темно-зелеными сверху и сизыми с изнанки. Масса кендыря оказалась столь велика, что местный кооператив предлагал заготовить несколько тысяч тонн.

Только холод сдерживает порыв красноцветного растения. Выше 55-го градуса северной широты у нас он не растет.

Жестокий ваточник

Было время, когда казалось: слава ему обеспечена. Трудно найти в семействе ваточниковых растение столь полезное, как ваточник. Когда на двухметровых стеблях раскрываются коробочки, из них вылетают семена с тончайшим пухом, нежней хлопчатника. Завезли из Северной Америки в Европу еще в XVII веке. Думали, будет пряжа. Но ломкие волоски для пряжи не годятся. Правда, они с трудом намокают и во время второй мировой войны ваточником набивали спасательные жилеты. Однако и тут ваточник оказался на втором месте. На первом родич баобаба — толстая сейба.

В конце прошлого века обнаружили в ваточнике каучук. Думали: будет свой каучук в умеренной зоне. У ваточника каучук не только в млечниках. Он и в листьях. В 1875 году попытались наладить производство в Америке, в двадцатых годах текущего века — у нас. И снова ваточник не выдержал конкуренции. Тогда попытались выжимать из семян масло. Отличное масло, мыло из него превосходное. Но в семечках подсолнуха масла в пять раз больше.

И стал ваточник сорняком. Чаще всего появляется на огородах. Правда, у нас только на юге — на Украине или на Кавказе. Зато здесь живет привольно. Семена его летят далеко. Да и корневых отпрысков растение дает предостаточно. Крупные двухметровые стебли несут широкие овальные листья. Не зря же его называют огородным фикусом. Наверху, на ветвистом стебле, полушария соцветий из грязно-розовых цветков. Крупных и душистых.

Может быть, ваточник давно бы изгнали с огородов, если бы не пчеловоды. Они-то и заметили, что никому не нужный ваточник дает обильный нектар. И взяли пришельца под свою опеку. Мед ваточник действительно дает неплохой.

Но с тех пор, как пчелы стали посещать розовые цветки огородного фикуса, их семьи начали терпеть урон. То одну, то другую пчелу находили прикованной к розовым цветкам. Некоторые еще были живы и пытались вырваться. Но их лапки крепко защемил капкан ваточникового цветка. Другие уже не подавали признаков жизни. А тут еще заметили на лапках пчел нечто вроде мелких грибков. Несомненно, что и здесь виною был ваточник.

С тех пор мнения о ценности ваточника как медоноса разделились. Одни по-прежнему благоволили к нему. Другие предлагали крутые меры: изгнать с огородов и вообще уничтожить.

Обвинение имело веские основания. Вся беда в том, что цветок ваточника устроен очень сложно. Сложнее, чем в семействе кутровых. В стремлении обеспечить надежность опыления природа несколько перестаралась и переусложнила конструкцию цветочных частей. Комочки пыльцы у ваточника прикреплены к особому тельцу, транслятору (передатчику). Транслятор имеет щипчики, которыми цепляется за лапки насекомых так же, как мы прищепками цепляем на веревку выстиранное белье.

Когда пчела перенесет транслятор (это его принимали за грибок!) с комочками пыльцы на другой цветок, он должен попасть в щель принимающей камеры рыльца пестика. Если там есть уже другие трансляторы — лапка застревает. Пчела в поисках опоры цепляется за другой цветок, и там увязает вторая лапка. Иногда бедная жертва в отчаянии дотягивается до третьего цветка, и еще одна лапка попадает в капкан. Так бесславно гибнет насекомое. Или жертвует лапкой. Австрийский ботаник К. Шпренгель находил в цветках много мушиных ног.

Еще в начале нашего века французские ученые Бонье и Лайанс советовали пчеловодам выкашивать огородный фикус ради спасения пчелиных жизней. Но ведь столько нектара! Жалко терять. Одни выкашивали. Другие — нет. А гордиев узел, как любил говорить Шпренгель, так и не удавалось развязать.

Только в послевоенные годы воронежский ботаник И. Руцкий сумел реабилитировать ваточник. Ученый подсчитал: в среднем на одном гектаре сплошных зарослей жестокого растения остается после медосбора 34 тысячи пчелиных лапок за сезон (у бабочек отрываются хоботки!). На этой площади гибнет по вине ваточника шесть тысяч пчел. Однако только третья часть из них — молодые, сильные, работящие. В общей массе такая потеря невелика. И медосбор от нее не страдает.

Он падает чаще от непрошеных посетителей — бабочек, мух и даже муравьев. Рыжий лесной муравей формика, полезнейший из лесных животных, на ваточнике оказался типичным грабителем. Нектар ест, а трансляторы не переносит. Нет крыльев. Мог бы, в общем, перетащить и по земле, но пока бежит, все комочки пыльцы растеряет. Формика часто гибнет и висит жалким трупиком на розовых цветках.

Однако ни обилие нектара, ни множество опылителей (на родине, в Америке, — до 40 видов!), ни сверхспециализированный механизм цветка не обеспечивают ваточнику желаемого — опыления всех цветков. Да чего там всех? Хватило бы и половины. И даже четверти. А опыляется немного, плоды завязываются у двух-трех из 40–50 цветков! Причины пока еще не ясны. Но ведь у ваточника есть дополнительное средство расселения — корневые отпрыски. Средство еще более надежное, чем семена. Может, и хорошо, что так мало семян у ваточника, иначе все огороды бы им позаросли.

Содомские яблоки

Среди выжженных равнин возле Мертвого моря, где сохнут чахлые травы, совершенно неожиданно можно увидеть группы высоких кустов с широкими толстыми листьями. На кустах крупные зеленые яблоки с красными боками. Висят связками, как помидорные кисти. Одни уже совсем крупные. Другие только завязались. Рядом цветки распускаются: кожистые, толстые, бордово-красные с серо-зеленой изнанкой. Так выглядит калотропис высокий, чаще известный под библейским именем содомских яблок.

Мимо проходят верблюды. Козы пасутся. Ни одно животное не прикасается к краснобоким плодам. Знают: под яркой кожицей нет сочной мякоти. Хрустнет сухая оболочка, и вылетит похожая на пепел щепотка щуплых семян с волосками-летучками.

Библия утверждает: возле Мертвого моря некогда существовали города Содом и Гоморра (следы их ученые пытались обнаружить, но не нашли). За грехи означенные города вместе с жителями были сожжены небесным огнем. И теперь даже яблоки, вырастающие на греховной земле, не дают наслаждения. Они оставляют на губах горький слой золы и пепла.

Впрочем, легенду о содомских яблоках ботаники трактуют по-разному. Авторы Библии, видимо, были не очень сильны в ботанике и не очень четко очертили облик греховных плодов. Некоторые ботаники сомневаются, что это калотропис. Считают, что имелось в виду совсем другое растение: иерихонская картошка — паслен содомский. Он и растет здесь же, рядом с калотрописом. И ростом примерно такой же. Под стать шиповнику. И подобно ему вооружен красными шипами. Только они у иерихонской картошки кривые. Жесткие, негнущиеся ветви покрыты густым шерстистым налетом из прижатых волосков. Плодики размером с крупную сливу, желтые. Когда созреют, внутри тоже «пепел и зола».

Согласно третьей версии содомские яблоки не калотропис и паслен, а арбуз-колоцинт. Плети дикого арбузика стелются по берегам Мертвого моря и по долине реки Иордана. Плодики ярко-оранжевые. К поре зрелости внутри остается горстка семян, похожих на золу. Правда, пепловидных волосков нет.

Если имелся в виду все-таки калотропис, то страшная легенда сейчас мало кого пугает. И местные жители в Индии, где калотропис тоже растет, используют пепловидные волоски для набивки подушек. Говорят, они мягче птичьего пуха. А молодые кусты запахивают под пшеницу, как зеленое удобрение. Родственное деревце — калотропис гигантский используют как живой забор. С него собирают цветки и из мясистых лепестков делают конфеты. Родина того и другого — тропики Старого Света. Гигантский расселился от Индонезии до Индии, высокий — от Индии до Африки.

Угасающие стапелии

Эти интересные растения исчезают быстро из всех частей Южной Африки. Цивилизация и колонизация смертельны для них. Так писал о стапелиях в 1903 году журнал Королевского ботанического сада Кью в Лондоне. Шестью годами позже редактор «Капской флоры» добавил: они обречены, и уже нет средства остановить их постепенное угасание.

Внешне стапелии похожи, пожалуй, на кактусы (пока не зацветут). Толстые, как палки, стебли почти (или совсем) без листьев. Стебли граненые, пятидесятиугольные (бывают и 30-угольные!). Правда, рост не кактусовый. Кактусы хоть и не очень высокие создания, но все-таки иногда метров пяти-восьми достигают. Стапелии по сравнению с ними малютки. Крошечки, ростом в палец. В редких случаях в руку человека.

Есть без шипов, многие с шипами. Но шипы мягкие. И хоть бывают покрыты ими вкруговую, по всем углам и граням, никто в пустыне этих шипов не боится.

Густые скопления стволиков видны издалека, и редкий обитатель пустыни Карру — главной резиденции стапелий — пройдет мимо, не отщипнув кусочек. Постоянный потребитель их — африканский страус. Маленькие стапелии выдергивает целиком и съедает без остатка. Пока население Карру ограничивалось страусами и другими дикими животными, большой беды не было. Стапелии успевали наверстывать потерю. Когда же Южную Африку наводнили стада овец и коз, положение осложнилось. Козы не пожелали уступать страусам. Быстро научились разыскивать сочные зеленые палки, торчащие из земли.

Стапелии резко пошли на убыль. Из 36 видов, описанных в 1796 году, шесть уже считаются утерянными. По крайней мере, до сих пор их не удалось отыскать, несмотря на огромную армию садоводов, ботаников и туристов, прочесывающих сухую и жаркую Карру.

И это несмотря на то, что стапелии очень хорошо пригнаны к окружающему миру. По крайней мере, опыление обеспечивается очень надежно. Цветки печеночно-красно-коричневого цвета, сморщенные. Пахнут один другого хуже. Обычно имитируют запах гниющего мяса.

Мухи мчатся со всех сторон, как на падаль. Приземляются на середину цветков. Откладывают яички. Появляются личинки. Но что их ждет? Два-три дня ползают вокруг да около, тщетно выискивая кусочек тухлого мяса. Увы, все тщетно. Цветок увянет, и личинкам конец. Маленькая трагедия повторяется в тысячах вариантов. Стапелии же получают явную выгоду.

Конечно, не у всех цветков окраска мясная. Есть и желтые. Есть крапчатые. Только формой все как морские звезды. Пяти- или шестиугольные. Размеры самые различные. У некоторых видов цветки крупней подсолнуховой корзинки. Рекорд принадлежит стапелии гигантской. Ее считают претендентом на первенство во всем роде, да и одним из наикрупнейших цветков во всем растительном мире.

Английский ботаник прошлого века Д. Гукер писал, что гигантская стапелия, да еще раффлезия и аристолохии имеют крупнейшие цветки во всем растительном царстве. И что удивительно: все они вонючие и имеют зловеще-мрачную окраску. В остальном ничего общего, и населяют они далекие друг от друга области: Южную Африку, Малайю и Бразилию. Цветок гигантской стапелии в поперечнике полметра (у раффлезии Арнольди вдвое крупнее!). Зато стебель карликовый не выше древесного пня. Венчик желто-коричневый с ядовито-красными пятнами, да еще сверху колышутся пурпурные волоски, и даже лопасти венчика оторочены такими же волосками.

Конечно, стапелии есть не только в Южной Африке и не только в Африке. Они и в Индии, и в Афганистане, и на острове Цейлон. Нет их только в Новом Свете. Правда, в конце ХХIII века нашли в Мексике 6 видов. Включили во «Флору Мексики». Через сто лет выяснили: никаких стапелий в Мексике нет. Приняли за них что-то совсем другое. Из иного семейства.

Среди индийских видов выделяется фререя индийская. Эту травку причисляют к стапелиям, так же как и некоторые другие близкие роды. В отличие от других у фререи есть настоящие листья. Уникум! (Правда, и среди кактусов тоже есть уникум с настоящими листьями — переския.) В Индии растет и другой интересный вид — караллюма съедобная. У нее почти округлые стебли. Без заметных граней. Крошечные игольчатые листочки. Цветки как звездообразные колокольчики. Стебли сочные, чуть кисловатые. Их продают на рынках, как у нас щавель.

Дети ультрасухого климата, стапелии обходятся почти без дождей. Но когда вылетает облачко семян с летучками, дождь нужен позарез. Поклонница стапелий, африканский ботаник Е. Палмер увидела как-то такое облачко, осевшее на землю возле материнских стеблей. Дело было в Карру. На счастье, прошел ливень, и сразу появилось множество всходов. Но затем наступила холодная ночь и погубила всех, кроме одного. Он сохранился под защитой двух соседних камней. Палмер прикрыла его листом, и счастливец прижился.

Соседство человека не приносит стапелиям большой выгоды. Не успели открыть в 1864 году фререю индийскую, как она вскоре исчезла. Только недавно удалось обнаружить вторично. Караллюму простертую, кажется, ждет та же участь. Она стелется своими толстыми стеблями по скалам. Пытались пересадить в Мадрас и там сохранить для потомков. Не вышло. Не смогли создать тех условий, что на голой скале!

Особенно не повезло караллюме сталагмитовой. Этот вид назван так за сталагмитоподобные волоски. Они покрывают звездочки цветков, как щетина щеки давно не бритого человека. Караллюма мирно росла в Индии под защитой кактусов опунций. Завезли в те места кошенильную тлю. Она разрушила опунциевые заросли. Оставшись без защиты, караллюмы сморщились, съежились. Стебли приобрели нездоровый темно-коричневый цвет. Как сухой хворост на лесной вырубке.

Огромный цветок стапелии гигантской ждет посетителей. Видом и запахом напоминает испорченное мясо. Мчатся на пир насекомые. Откладывают яички. Но личинок ждут голод и смерть. Одним видом и запахом сыт не будешь!

Итак, стапелии отступают. А между тем о них известно до обидного мало. Английские ботаники А. Уайт и Б. Слоуан написали три толстых тома про стапелии. Им удалось очертить только внешний вид этих кактусоподобных растений. Жизнь их пока остается тайной за семью печатями. Почему одни стапелии имеют пять граней на стебле, а другие — тридцать пять? Почему одни покрыты волосками, а другие — нет? Почему у некоторых видов волоски дрожат? В чем смысл добавочного венчика — короны цветков? То ли это просто удобная посадочная площадка для насекомых, то ли защита от ветра, или назначение короны иное?

Много споров было вокруг дисхидий. Они мало похожи на остальных ваточниковых. Все сто видов дисхидий эпифиты дождевых лесов: от Индии до Австралии. Густо покрывают стволы приютивших их деревьев мясистыми листьями. Листья необычные, в виде кармашков. То круглые, то удлиненные, висящие или торчащие вверх. Внутри живут муравьи.

Сначала считали, что дисхидии используют своих сожителей как пищу и этим напоминают насекомоядные растения. Потом решили, что сожительство — пример взаимопомощи. Муравьи защищают от врагов. Сами же за это получают убежище. Но поскольку шестиногие друзья дисхидий с таким же успехом живут и в любых других пустотах, решили, что карманоподобные листья просто удобный способ самоснабжения влагой, когда кругом слишком сухо. Кроме того, туда ссыпается и кое-какой перегной. Он дает питание, недаром же внутрь листьев-карманов спускаются корни дисхидий.

Бывают у этих эпифитов и самые обычные листья. В их пазухах появляются маленькие белые цветочки.

Предревняя маслина

Колыбель человечества — Средиземноморье давно бы лежало безлесной огромной пустошью, если бы не маслина. Со времен фараонов трещали под топором тысячелетние кедры ливанские (их уже почти не осталось!), редели дубравы, превращаясь в редкий кустарник. И только маслина не несла урона. Ряды ее множились. Люди поддерживали ее, рассаживали, ухаживали. И стало маслины так много, что теперь без серебристых рощ ее невозможно себе представить ландшафт Туниса или Сирии. Увидишь серебристую рощицу, и сразу становится понятно, что находишься в Средиземноморье.

Иметь маслину хотелось всем. Когда Ф. Кортес отправлялся в Мексику, он захватил ее с собою из Андалузии. Греки ехали в Крым в давние времена — тоже прихватили маслину. Там сейчас есть очень древние деревья, лет по 450. Американцы решили утвердить легендарное деревце (оно и в «Одиссею» попало!) у себя в жаркой Флориде, англичане — на Британских островах.

Но с Флоридой не повезло. Флорида влажная. Дерево расти росло, но плоды давать отказывалось. Во влажном воздухе пыльца намокала, и опыление срывалось. Такая же ситуация в Англии. Тепла вроде бы довольно, а плодов нет. При переселении маслины не учли, что она хоть и приморское дерево, но ей требуются сухой воздух и много солнечных дней.

Правда, англичан не особенно смутила неудача с плодами. Хоть они остались без оливкового масла, зато получили древесную породу для живых заборов, а живые заборы — страсть и хобби англичан. Живая изгородь из маслины получилась превосходная.

Я не знаю, сами англичане додумались до маслиновых заборов или им кто подсказал, но, во всяком случае, у них перед глазами был отличнейший пример. По всему Средиземноморью растет дикая маслина олеастер — вечнозеленый куст метров двух высотой, с мелкими, малосъедобными плодами. Это он в содружестве с другими корявыми и низкорослыми деревцами создает ту непроходимую, неприступную стену, которую ботаники именуют маквисом. Такую гущу олеастеру удается образовать благодаря обильным корневым отпрыскам

Встретив в Средиземноморье культурную маслину и олеастер, ботаники задумались: уж не он ли родоначальник легендарного дерева? И если нет, то кто? Откуда взялась эта полезнейшая древесная порода?

Знаток культурных растений, академик П. Жуковский не решился прямо ответить на этот вопрос. Он предположил, что маслина златолистная. С культурной у нее много общего. Обе примерно одинакового роста: метров пять-десять высотой. Мелкие беловатые цветки. Плоды у дикой, конечно, поменьше, как им и положено. У культурной покрупнее да помясистее. Отличаются больше по листьям. У культурной они шире, сверху тускло-зеленые, снизу серебристые. У дикой — совсем иные, сверху темно-зеленые, глянцевитые, снизу ржаво-золотистые.

В распространении маслин замешаны четвероногие и пернатые. У культурной маслины плод, как уже сказано, мясистый и крупный. Жира в нем четвертая часть от веса. Поэтому оливки привлекают внимание не только вегетарианцев, а и самых настоящих плотоядных хищников. Очень любят их дикие коты, растаскивают самые обычные собаки.

Но на более длинные дистанции несут птицы. И сороки. И вороны. А самое главное — голуби. В Ливийской пустыне попытались определить, как далеко умчат голуби маслинные семена. Выбрали оазис, который был богат оливами. Накормили голубей оливками. Пустили. Голуби унесли семена за 9 часов на 362 километра.

Где-то в другом конце пустыни вырастут новые деревья маслины (если недалеко от моря). Некоторые — точная копия родителей. Другие — дички. А точнее — олеастеры! Правда, некоторые считают, что олеа-стер — совсем другой вид. У него ветви на верхушке превращаются в колючки, чего у культурного деревца не бывает. Но ведь и у культурной маслины есть колючки у основания ветвей. Не всегда, но очень часто.

В общем, маслина — род процветающий. Люди всегда ценили ее за масло, лучшее из всех масел. В Тунисе даже на монетах — маслина, на больших и на маленьких. С одной стороны — само корявое деревце, с другой — цифра, обрамленная оливковыми ветвями.

Конечно, не только маслом одним славна маслина. Она незаменима там, где из-за сухости никакие другие деревья не растут. Если ехать из Баку в аэропорт, то дорога не сулит красивых пейзажей. По обе стороны — соленая пустыня, кустики полыни, солянка, да и тех не так много. Но вдруг появляются по обочинам ряды маслин. И сразу ландшафт оживает. Там, где влаги мало, маслина не очень страдает. Она только шире разбрасывает свои корни. Если это знать и не сажать ее слишком часто, все будет прекрасно. На песках маслине бывает довольно и той воды, которая конденсируется ночью из тумана.

Крепко держится приморское деревце и в веках. Сколько лет может прожить — неизвестно. Одни говорят: тысячу. Другие — две тысячи. Но главное не в том, сколько прожить, а как.

Будучи уже совсем старой и дряхлой, когда ствол так изъеден грибами, что одни лохмотья остались, маслина все еще гордо держится, и листья ее так же светятся стальным, серебристым сиянием. Иной раз от старости ствол внизу разделяется на два-три, и кажется, что дерево стоит на ходулях. Сквозь такой ствол можно даже пройти. А дерево цветет и приносит плоды. Живучесть необычайная.

Только рост у культурной маслины маловат. 12 метров, видимо, предел. А у диких ее сородичей бывает более внушительный. В Южной Африке лавролистная маслина — железное дерево, 25 метров высоты. В высокогорных гилеях Кении очень громоздка маслина Хохстеттера с белой гладкой корой и корнями-подпорками. Есть дикие маслины и в Азии, на островах Полинезии. В Гималаях поднимаются на высоту 1700 метров. Культурная — только до 500.

Изгнанный из речных долин

Ясень узнать можно даже зимой. Рыжеватые пачки его плодов-крылаток висят на голых ветвях, как связки ключей. Осенью ясень тоже выделяется среди других деревьев. Листья перед опаданием не всегда желтеют, как, впрочем, и у его сородича — сирени. А летом ясень некоторые принимают за клен ясенелистный или клен за ясень. У обоих длинные перистые листья, хотя у ясеня число пар больше.

Снегири обожают ясеневые крылатки. Съедают четвертую часть урожая. Если же урожай невелик, то могут и весь прикончить. Правда, от такого пристрастия ясень особенно не страдает. Молодняка под кронами всегда предостаточно. И это несмотря на обилие мышей — любителей ясеневых всходов. Несмотря на домашний скот, который готов слопать молодняк целиком, под корешок. Все бы снес ясень и не исчез из состава лесов, если бы не одно очень важное обстоятельство.

Древесина ясеня великолепна. Рубят его давно. Мебель делают. Брусья для физкультурников. Люди бы и снова посеяли его, но случилось так, что это дерево растет не там, где нужно. Ясень предпочитает плодородные, влажные почвы речных долин. Здесь возносится в небо до 40 метров высоты и наращивает метровой толщины ствол. Поймы рек — его стихия.

Вырубка в пойме быстро зарастает травами, и возникает такой отличный луг, с которым никакие другие в сравнение не идут. Пойменный луг — король лугов. Хозяйственники колеблются: оставить луг или вернуть ясень? Чаша сомнений клонится в пользу луга. Все луга начинаются с вырубок. Пойменные в особенности.

Так и уходит незаметно ясень с лица земли. Никто не подсчитывал, сколько было ясеневых лесов и сколько осталось. Прикинули: ясень маньчжурский почти исчез из пойм. И в Новом и в Старом Свете. Сохранился только у нас в Приморье. Это последний оплот ясеневников в мире.

Чем для нас ценен ясень? Не только сырьем для мебели. Еще и тем, что великолепно подходит к нашему XX веку. Горожане часто удивляются: зачем на улицах сажают так много ясеня? Листву распускает поздно. В молодости растет на улицах вяло. Горожане не знают, что это дерево лучше других выдерживает задымление и почти не страдает от газов. Как это выгодно в наше время!

Жизни ясеня мы почти не знаем. Один растет редко. Чаще с компаньонами. Кто хороший компаньон, кто плохой — не всегда известно.

Был такой случай. В конце прошлого века на Украине в Сумской области создавали искусственный лес. В те годы в моду входила лиственница, дерево, на Украине не растущее. Посадили ее вместе с ясенем и дубом. Для опыта. Когда посадили, пожалели. Ясень светолюбив. Лиственница тоже. Две породы с одинаковыми требованиями. Вроде бы негоже так сажать. Но дело сделано.

Прошло 60 лет. Замерили прирост. Древесины обе породы накопили вдвое больше, чем местный лес. Ясень выглядел столетним. Удалось и расшифровать причину удачи.

Ясень до крайности любит в почве нитраты и фосфорные соли. Хвоя лиственницы мягкая. Опадает каждый год и вносит в почву как раз то, что требуется ее соседу. Азот доставляют бактерии, которым лиственница создает лучшие условия жизни. Зато дубу рядом с ясенем не везет. Отстает в росте и выглядит нездоровым. Поэтому вместе их теперь стараются не сажать.

Из 65 видов ясеня есть один, белый, который отличается от всех других тем, что дает «манну» — белые натеки на стволе, похожие не то на глазурь, не то на засахаренный мед. Это смесь нескольких сахаров. В пищу не идет, но используется как лекарство. С библейской «манной» ничего общего не имеет.

Плавучий госпиталь

Иркутский профессор А. Фетисов долгое время не мог понять, почему в бассейне реки Лены, возле Манзурки, Кырмы и других мест, обитают крупные, упитанные косули, а в Забайкалье по реке Джиде и в Тункинской долине — мелкие и тощие. Ленские косули весят килограммов за пятьдесят. В Забайкалье таких животных почти не встретишь, хотя там и южнее, и климат теплее. И трав хороших не меньше, а больше, чем на ленском севере.

Зоолог заметил, что забайкальские косули иногда делают большие кочевки. Неведомая сила влечет их из тайги в лесостепь и даже в степь. И это в пору, когда корма в лесу еще хоть отбавляй, травы сочны и свежи. Иногда из степей обратно не возвращаются. Погибают в пути.

Умирать на чужбине кому захочется? И косули не ради прихоти отваживаются на рискованное предприятие. Цель: изгнание глистов и выздоровление. Лучшее лекарство — горькая степная полынь. К ней-то и стремятся четвероногие. За тысячу километров приходят. Бывает поход неудачным, если у полыней неурожай. Тогда косули гибнут, как гибнут они в зоопарках, два года прожив без полыни. В кишечниках несчастных находили по 15 тысяч паразитов. Где уж тут быть упитанным.

На Лене нет полынных степей. Зато есть болота — зарастающие озера. Зарастают они вахтой-троелисткой. У нее крепкие тройчатые листья на длинных черешках. Пышные, как у сирени, высокие кисти розоватых или белых цветков. Они не закрываются на ночь, и их можно обнаружить в любое время суток, даже в темноте.

Толстые ползучие корневища устремлены в сторону чистой воды. Растут все дальше и дальше, захватывая водную гладь, переплетаются с другими водными поселенцами. Возникает зыбкий ковер. Он плавает, и по нему даже можно ходить. Когда нужно полечиться, косули приходят к берегу озера-болота, осторожно ступают по зыбуну, щиплют тройчатые листочки. Горечи в них меньше, чем в полынях, но действие примерно то же. Правда, лечение длительное. Иной раз косули все лето на болоте проводят. Перед кончиной профессор А. Фетисов завещал как зеницу ока хранить троелистковые болота — плавучую лечебницу четвероногих.

В семействе горечавковых, пожалуй, только одна троелистка плавающая. Остальные — сухопутные. Больше всего горечавок растет в степях и на лугах. Но настоящее раздолье для них — альпийские высоты или полярная тундра. К суровым условиям приспособлены великолепно. Саяны, Анды, Скалистые горы, Альпы, Кавказ — где их только нет! Желтые, голубые, лиловые. С какой начать?

Мне больше по душе горечавка алтайская. Она как миниатюрный граммофон. Густая латка-дернинка из мясистых, толстоватых листьев. Крошечный стебелек в два пальца высотой, а на нем огромный в сравнении со стеблем лиловый цветок в виде узкой рюмки.

Алтайская горечавка — жительница альпийских лужаек. Цветки ее отлично смотрятся на фоне мрачных каменных пиков. Роскошные цветки еще больше подчеркивают дикость и безжизненность высокогорий. Бывает, в самую пору цветения грянет морозный утренник. И лиловый граммофончик замерзнет. Станет как стеклянный. Задень — сломается. Но упадет луч горного солнца — венчик оттает и продолжает радовать глаз.

Другой уникум среди горечавок тоже можно найти в Саянах — это горечавка нежная. Ее ветвистый стебелек тонкий как ниточка. Нежные бледно-сиреневые цветочки. Весь вид травки с суровыми высокогорьями как-то не вяжется. А тем более с тундрой, где горечавка нежная тоже растет. Вот здесь-то, в тундре, она удивляет каждого ботаника.

Представьте себе: во всей огромной тундре Евразии почти нет однолетников. Им не выжить. Слишком суров климат, слишком коротко лето, чтобы успеть пройти весь жизненный путь от семени до семени. Есть только два исключения. Только два однолетника ухитряются жить в Арктике. Один из них — нежная горечавка!

Холод, ветер, град переносят горечавки. Испепеляющее горное солнце. Почти не требуют почвы, растут на скалах. Не выносят одного — если их слишком часто собирают. Красота горечавок стала их погибелью. И горечь их, которая славится в медицине.

В особенности не повезло в этом отношении горечавке желтой. Это тоже жительница гор. Альпы, Пиренеи, Карпаты, Балканы — ее стихия. Ростом не обижена, около метра высотой. Стебли толстые, листья широкие, яйцевидные. Под землей — огромный редьковидный корень, тяжелый, как полное ведро. Его выкапывают и делают лекарство.

В Альпах уже почти полностью извели. В Карпатах еще встречается, но неизвестно, надолго ли хватит. Ботаники вовремя занесли эту горечавку в Красную книгу. Кроме нее, там еще три вида горечавок, одна с Карпат и две с Кавказа.

Правда, у горечавок есть надежные союзники, которые помогают им распространяться, — дождевые черви. Семена горечавок высыпаются из коробочек прямо возле материнского стебелька. Черви их заглатывают. Вместе с хозяевами семена проделывают некоторый путь в сторону. Но, видимо, не всегда много червей. А может быть, и не все из них глотают семена горечавок.

Непостижимый кофе

Трудно сказать, кто, как и когда открыл кофе. Рассказывают о пастухе Калди, который первым заметил, что его козы отплясывают замысловатый танец. Поведение четвероногих его удивило. Стал наблюдать. Выяснил: пляшут, когда поедят красных плодов кофейного куста. Попробовал сам. Понравилось. Освежило. И влило такой заряд энергии, что сам пастух пустился в пляс.

Проходил мимо монах из соседнего монастыря, поинтересовался причиной веселья. Калди чистосердечно признался во всем. Монах сорвал горсть красных ягод. Съел мякоть и разжевал косточки. Почувствовал прилив бодрости. Обрадовался: теперь сможет молиться не засыпая.

Так ли было дело, судить не берусь. Однако то, что животные испытывают особое влечение к кофейным плодам — абсолютный факт. Не только козы. Любят и слоны. Считается, что в распространении семян конголезского кофе слоны играют не последнюю роль. Птицы тоже. Именно для них плоды окрашены то в красный, то в желтый цвет.

Любят кофе и циветты. Английский ботаник Г. Ридли наблюдал не раз, как эти родственники мангусты кормятся на кофейных плантациях. Днем прячутся в темных пещерах. Ученый зашел туда и обнаружил небольшие группки кофейных сеянцев с бледными листьями и нездорово вытянувшимися стволиками. Не хватает света. Появились из семян, которые принесли циветты. Из их помета.

Но чаще зверьки устраивают свои туалеты на свежем воздухе. В особенности на тропинках в джунглях и других местах, свободных от растений. Тут сеянцы кофе вырастают не в пример пещерным собратьям такими крепкими и могучими, какими не бывают на плантациях при самой лучшей посадке. И это не случайно. Зверьки выбирают для еды первосортные плоды. В них отличные семена. А помет — отменное удобрение.

Кофейные плантаторы заметили и оценили деятельность четвероногих. Стали нанимать мальчишек, чтобы те следили за циветтовыми туалетами. Чуть только зверьки опоражнивали кишечник на лесной тропе, навоз подбирали и отмывали кофейные зерна. На рынке они ценились высоко (для посадки, конечно), потому что давали первосортные деревца. Их называли зеленым кофе. Семена, полученные из навоза обезьян, — обезьяньим кофе.

Кофе — деревце метров пять-десять высотой. В лесу с высокими деревьями соперничать не решается. Растет с ними по соседству, но выбирает места не очень тенистые. Если поселится в тени, то цветет редко и почти не дает плодов. Ветви горизонтальные. Листья на них торчат тоже горизонтально друг против друга. В пазухах листьев пушистые белые цветки с запахом жасмина. Деревце цветет почти круглый год. Зрелые плоды висят вперемежку с цветками.

Страсть к кофейным плодам привела животных к тому, что они начали посещать плантации и собирать там часть урожая. Семена разносили по окрестным лесам. И теперь очень трудно сказать, где дикий кофе и где одичавший. Особенно трудно разобраться с главным и лучшим видом кофе — аравийским (кстати, в Аравии своего кофе никогда не было, его туда завезли!).

В 1929 году мировой знаток кофе французский ботаник О. Шевалье объявил: дикий аравийский кофе найден на плато Бома в горах Судана, неподалеку от границы с Эфиопией и Кенией. Через несколько лет туда направилась экспедиция. Шли лугами, где лес давно уничтожен. Наконец встретили лесную чащу. Огромные стволы анчара, дикие маслины, драцена… И маленькие деревца аравийского кофе с глянцевыми листьями на тонких побегах. Зеленовато-серые стволики. Красные плоды, похожие на вишни. Дикий аравийский кофе найден?

Расспросили жителей. Те отвечали: лес девственный и никогда не рубился. И кофе всегда в нем рос. Показали свои поля. Там виднелись отдельные кофейные деревца, которые пощадили при раскорчевке. Но, когда побродили по лесу подольше, поняли, что совершили ошибку. Лес был переплетен лианами. В нем множество быстрорастущих пород деревьев. Те и другие в девственном лесу редки. Несомненно, что это вторичный, производный лес. И кофейные деревца в нем тоже вторичны. Может быть, они выросли из семян, которые занесли птицы с соседних плантаций.

Само название «кофе» очень похоже на Каффу. Каффа — провинция Эфиопии. Если кофе ведет свою историю из Каффы, то заманчиво искать там дикий аравийский кофе. Такие попытки предпринимались. И находили дремучие леса и в них вроде бы дикий кофе. Но дикий ли?

Сомнения вызывает вот какой факт. В сложном пятиярусном лесу, под сенью громадных деревьев с досковидными подпорками, с фикусами-удушителями на стволах по светлым прогалинам приютился кофе. Полная иллюзия девственного леса. Но по соседству с кофейными деревцами проглядывают канделябровидные молочаи и кинжальные листья драцен.

Этот подозрительный факт нашел недавно свое объяснение. Сто лет назад Каффа была густо заселена. В конце века началась междоусобица. Жители поразбежались. Селения опустели. Их места заросли лесом. Во дворах рос кофе. Заборами служили ряды канделябровидных молочаев. У других заборы были из драцены. Встречая эти остатки живых заборов в лесу, как скажешь, что он девственный? Как докажешь, что кофе дикий?

Правда, кофе в лесу не растет правильными рядами, как на бывших плантациях, или правильными куртинами, как во дворе. Но и на это есть свое объяснение.

Когда жители покинули насиженные места, плоды кофе достались животным. Особую энергию проявили обезьяны. Они обсасывали красную мякоть (которую мы выбрасываем), а семена выбрасывали. Был и еще один способ распространения семян — водой. С холмов, где располагались поселки, ливни смывали опавшие плоды. Ниже по склонам вырастали новые деревца, а их плоды ливнями неслись еще ниже.

Когда попытались подсчитать возраст кофейных деревьев, то открылась четкая картина путешествий кофе за прошедший век. Самые старые деревья оказались на холмах. Самые юные — у их подножия. Так природа восстанавливала порядок, который существовал вечно: аравийский кофе всегда рос по руслам мелких речек. Вот он и приплелся на свое старое место. Здесь он очень нужен. Реки часто выходят из берегов. Почву может смыть. Профессор О. Шевалье убежден, что кофе обладает особой стойкостью к паводкам и хорошо удерживает почву.

Можно было бы поверить профессору, но тут приходят на память слова Ф. Энгельса: «Какое было дело испанским плантаторам на Кубе, выжигавшим леса на склонах гор и получавшим в золе от пожара удобрение, которого хватало на одно поколение очень доходных кофейных деревьев, — какое им было дело до того, что тропические ливни потом смывали беззащитный отныне верхний слой почвы, оставляя после себя лишь обнаженные скалы!»

Итак, что же получается. Защищает кофе почву от размыва или ускоряет ее размывание? Кто же прав — О. Шевалье или Энгельс? Правы оба.

Кофе защищает почву, когда живет в союзе с другими обитателями леса. Когда он в природной системе. Система сама себя регулирует, иначе лесов давно бы не стало на Земле. Ф. Энгельс говорит о кофе на плантациях. Система саморегулирования сломана. Да, собственно говоря, ее там и не было. И кофе перестал выполнять свою роль. Когда-нибудь люди сообразят создать на кофейной плантации надежную систему саморегулирования, как в тропическом лесу, чтобы ни один грамм почвы не смыло ливнем. Если же не сделают, то может внезапно случиться трагедия, которая была на Цейлоне в прошлом веке.

В те годы все приносилось в жертву кофейному дереву. Там, где некогда в лесах бродили стада диких слонов и мелькали полосатые шкуры тигров, выстроились в монотонные ряды миллионы совершенно одинаковых деревцев кофе. Плантаторы несказанно богатели. Но вдруг на плантации обрушились двадцать вредителей во главе с грибком хемилейей. Когда наш ботаник, профессор А. Краснов в 1892 году приехал на Цейлон, он с трудом мог разыскать несколько заброшенных, истощенных болезнями кофейных кустов.

Кроме культурных, есть на Земле еще сорок видов дикого кофе. Большая часть — африканские. Есть и азиатские. Есть мадагаскарские. Не все пользуются заступничеством человека. В особенности кофе Бертранди с Мадагаскара. Этот вид тесно связан с лемурами-полуобезьянами. Лемуры разносят по острову его семена, и благодаря их работе в лесах никогда не было недостатка в этом деревце.

Но вот леса на острове поредели. Они почти не восстанавливаются, потому что в них нет таких древесных пород, как наши осина и береза. В наших лесах вырубают сосну, приходит осина, вырубают ель — береза. А под их защитой снова появляются хвойные. На Мадагаскаре такой защиты нет. Леса уходят. С ними уходят лемуры. Что будет с кофе Бертранди? Он ведь необычен. В семенах нет кофеина, а это так важно тем, кто любит ароматный напиток, но кому вреден кофеин.

Мирмекодии и хиднофитумы

Те и другие — эпифиты, собратья кофе по семейству мареновых. Живут на деревьях в тропических лесах. По внешнему облику никак не скажешь, что они и кофе — родственники. Кофе хоть маленькое, но деревце. Мирмекодии трудно даже с чем-то сравнить. Первое, что бросается в глаза, — огромный деревянистый клубень размером с футбольный мяч. Это не настоящий клубень, а разросшееся основание стебля. Сами стебельки невысокие. Листья на стебле простые, толстые, кожистые. В их пазухах мелкие белые цветки. Мясистые красные плодики.

Внутри клубня пустоты: путаница ходов и галерей. Их занимают муравьи. Как и у дисхидий из семейства ваточниковых, они здесь — случайные поселенцы. Не будет мирмекодий, найдут другие убежища. А если есть крыша над головой, почему не поселиться? Сделали проверку. Убрали муравьев. Пустоты в клубнях образовались и без шестиногих сожителей.

Однако осталось неясным, зачем же все-таки пустоты? И опыт с удалением муравьев еще ничего не доказывает. Процесс эволюции длителен. А опыт— лишь краткий миг.

Во всяком случае, муравьи оказывают немало услуг мирмекодиям. У хиднофитумов они входят в сложную систему самообороны. Первая линия обороны — высота. Хиднофитумы селятся в такой выси, что не всякое животное до них доберется. Вторая линия обороны — муравьи. Спасают от листогрызов. Третья линия — шипы. Ими покрыт весь эпифит: и стволик, и утолщенный низ.

Муравьи используются и как разносчики семян. От одного дерева к другому тащат красные плодики. Птицы бы тоже таскали, да уж очень неудобно они расположены, в углублениях, так что сразу клювом и не подцепишь. Да так просто и не приземлишься, муравьи закусают.

Насколько неравнодушны эти существа к красным плодикам хиднофитумов, поведал нам Г. Ридли. Работая в Сингапуре, он положил несколько плодиков на фарфоровое блюдо, закрыл стеклянной тарелкой и поставил на веранду, намереваясь понаблюдать, как они будут прорастать. На следующее утро обнаружил множество черных муравьев (не тех мелких, что водятся в сингапурских домах, а гораздо более крупных). Видимо, они пришли из леса. Пришельцы наводнили дом и яростно осаждали блюдо, пытаясь добыть красные плодики и унести обратно в лес.

Мирмекодия подкармливает муравьев нектаром. Сама пользуется остатками муравьиной пищи и их трупами как удобрением.

Интересно, что и мирмекодии и хиднофитумы — жители островов. Новая Гвинея, Фиджи, Соломоновы острова, Ява, Суматра, Калимантан — вот неполный перечень адресов. На материке встречаются немногие виды, и только в Малайе.

Другие мареновые

Может сложиться мнение, что все представители мареновых — маленькие деревца или эпифиты-карлики. На деле это не совсем так. Есть и колоссы. Например, адина многоголовая. Ствол у нее два метра в поперечнике. Не всякому ботанику удалось видеть такие толстые стволы даже у современных деревьев. Высота адины такова, что на макушку нужно смотреть, задрав голову.

Но интересен ствол не столько своими размерами, сколько необычной конструкцией. Еще в молодости стволик оказывается каким-то неровным, словно подсох и сморщился. Но адина растет во влажном лесу, и ни о какой усушке не может быть и речи; По мере роста появляются продольные борозды и вмятины, похожие на щели. Они становятся все глубже. Происходит это потому, что в бороздах ствол перестает прирастать в толщину, а соседние участки утолщаются по-прежнему.

Наконец адина достигает возмужания. Вмятины на стволе к этому времени превращаются в дыры. В них можно кулак просунуть. А ствол кажется решетчатой башенкой. Внутри к этому времени он уже Сгнивает и оказывается пустым. Два человека здесь свободно могут разместиться.

Трудно сравнивать адину с другими тропическими деревьями. Ни на кого она не похожа. В Малайе, где растет адина, пожалуй, только фикус-удушитель образует нечто подобное переплетением своих воздушных корней, которые превращаются в сросшиеся стволы. Однако адину легко отличить от фикуса. У нее нет латекса. И листья сидят попарно. Не такие и цветки. Они собраны в густые головки, как у клевера, в свою очередь, скученные в маленькие и большие кисти

Как происходит развитие корзиноподобного ствола у адины, еще никто не понял. По крайней мере профессор из Кембриджа Э. Корнер в этом честно признался, а другой знаток тропических деревьев, Э. Меннинджер, не смог ему возразить.

Озадачивает ботаников и гардения Тунберга из Анголы. У нее гладкий беловатый ствол, сверкающие глянцем круглые листья с острыми концами, сладко пахнущие белые цветки. Они привлекают массу мотыльков. Плоды, похожие на серые лимоны, лакированные и деревянистые, массами обвешивают дерево, так что гнутся ветви. Годами висят плоды на дереве, не раскрываются. И на землю не падают.

Такое поведение заинтересовало африканского ботаника Р. Марлота. Должны же как-то освобождаться семена. Наконец удалось узнать, что плоды едят антилопы. Сочная мякоть вокруг семян усваивается, а твердые семена проходят через кишечник без повреждений.

Разные виды гардений обитают в африканской саванне. Каждый год горит саванна. Ее выжигают нарочно, чтобы убрать старую ветошь прошлогодней травы и дать простор новым, свежим росткам. Деревьев в саванне после каждого пожара все меньше. Остаются самые выносливые. Среди них — гардения. Как удается ей выжить и долго ли она так продержится?..

Третий род мареновых, к которому попытались подступиться биологи, — цефаэлис. Подобно кофе, цефаэлисы растут в самом нижнем этаже тропического леса, в подлеске. Позиции у них здесь, конечно, далеко не блестящие. Темь кромешная. Тень от первого яруса леса, плюс тень от второго, плюс от третьего, от четвертого. Бывает, что и от пятого. Много ли света достается цефаэлисам? Правда, они стараются держаться ручьев и речек, где посветлее, но и там темновато.

Опыление в таких стесненных условиях — вопрос трудный и требует специальных приспособлений. И цефаэлисы блестяще справились с трудностями.

Самый обычный из них — цефаэлис черешчатый из дождевых африканских лесов. Крошечное дерево. Ростом метра два, бывает и ниже. Листья в две ладони, цельные, блестящие. Во внешности дерева ничего примечательного не было бы, если бы не цветки. Они белые, и это не случайно: в темноте насекомым лучше виден белый цвет. А самое главное — висят на длинных канатиках, как игрушки на елке. Висят не как попало, а только по краю кроны. Снова расчет на насекомых. Такие цветки легче находить. Если бы прятались в глубине кроны, разыскивать было бы труднее.

Самый крупный из цефаэлисов — густо-нервный. Тоже из Африки, из Камеруна. Ростом втрое выше. Цветки желтые. Канатики-цветоножки длиннее во много раз. Бывают по четыре метра! Если само деревце ростом метров шесть, то цветки чуть не касаются земли. Иногда и совсем на земле лежат, и их засыпает старыми листьями.

На что здесь рассчитывала природа, сказать пока никто не решился. Даже знаток таинств опыления, нидерландский ботаник ван дер Пейл и тот не высказался определенно. Он лишь заметил, что это не для подземного выращивания плодов, как некоторые думают. Цефаэлис не арахис, и прятать в землю плоды от засухи ему вроде бы ни к чему. Может быть, приближение цветков к земле — расчет на муравьев? Так им удобнее добираться до цветка. Но и это предположение сомнительно.

Самый маленький цефаэлис родом не из Африки, а из Бразилии. Его там зовут ипекакуаной, а еще чаще рвотным корнем. День за днем бродят по лесам старатели, выискивая драгоценные коренья. В руках у них палка с обожженным концом или с металлическим наконечником. Ипекакуана — полутрава или почти трава, хотя и вечнозеленая. Еле от земли видно. Самое большее — поднимается на полметра. Длинные, ползучие корневища. Голые блестящие листья. Белые щитки цветков. Мясистые фиолетово-пурпурные плоды с двумя семенами внутри, как у кофе.

С 1670 года везут в Европу корневища ипекакуаны. Микстура от кашля из рвотного корня известна каждому школьнику. 130 лет пытались привезти само растение. Начали с плодов. Они оказались на редкость капризными. Вызревают в густой тени и при постоянной влажности. Под многослойным лесным пологом всегда одинаково сыро. Не успеют сорванный плодик донести до дома, он уже завял. Три дня в пути — и семена негодны. Где уж везти в Европу. Выкапывали траву целиком — погибала и трава. Наконец догадались: нужно соорудить походную оранжерею. Сделали сундук со стеклянной крышкой и стеклянными стенками. Посадили туда ипекакуану. Опрыскивали водой. Затеняли. Довезли-таки.

Посадили не на голом месте, на плантации хинного дерева. Чтобы сверху тень была. И влажность. Но плантация не девственный лес. И никогда нельзя ручаться, что жизнь рвотного корня обеспечена. Бывает, что растет неплохо. Уже и корневища выкапывают и в дело пускают. Потом изменится влажность, и разом вся плантация разрушится. Даже в Бирме, где климат считают для ипекакуаны идеальнейшим.

Ну а как на родине, в Бразилии? Не страдает ли травка от сбора? Страдает, конечно. Но в родном лесу живуча. После того как старатели выкопают товарные корневища, какая-то часть остается в земле. Из этих обрывков через три-четыре года поднимутся новые побеги, и рана на теле земли залечится сама собой.

Хинные деревья

Кто только о них не писал. Подкупала детективность сюжета.

Жена испанского вице-короля Перу, графиня Цинхон заболевает малярией. Все средства европейской медицины бессильны. Тогда служанка открывает госпоже секрет хинной корки. Графиня спасена.

Весть о новом лекарстве будоражит мир. Любители легкой наживы устремляются в дождливые Анды. Леса хинных деревьев трещат под топорами. Старый способ съема коры забыт. Рубят под корешок. Чего жалеть: Анды велики!

Но Анды не бездонная бочка. Анды пустеют, и их приходится закрывать. По крайней мере, для иноземцев. Европейцы пытаются тайно вывезти семена, чтобы развести в колониях. Первая попытка француза Ш. Кондамина терпит неудачу. В 1840 году ботаник Веддели привозит горстку семян для ботанических садов Европы. Голландцы снаряжают работника ботанического сада на Яве К. Гаскарля. С фальшивым паспортом на имя Мюллера Гаскарль едет в Перу. Ему удается добыть 121 ящик живых саженцев хинного дерева. В условленном месте похитителя ждет голландский крейсер. В дороге из 500 саженцев гибнет половина. Потом еще половина. И еще.

На Яву привозят лишь 75. Эти выживают. Плантации быстро разрастаются. Общее ликование — будет свой хинин! Но радость преждевременна. Гаскарль не разобрался и вывез не тот вид, который нужен. Цинхона краснокорковая дает мало хинина. Наконец удается купить партию семян у боливийского купца Леджера. В его честь этот вид в 1881 году назвали цинхоной Леджера.

А спустя некоторое время на Яве совершается неслыханная трагедия. Голландцы валят вековые леса в горах, оголяя их. Отныне вместо тысяч всевозможных пород здесь утверждается только хинное дерево. Два-три самых ценных его вида. Природное богатство пущено на ветер, превращено в дым и золу. С горечью осматривает хинные плантации русский ботаник А. Краснов. Как они монотонны, как скучны! Клочки тропического леса на Яве уже в те далекие годы сохранялись только в двух местах.

Дрожа от холода, сидит Краснов у горящего камина (это в тропиках!) и слушает, как шлепают дождевые капли по листьям хинных деревьев. В окна виднеются их однообразные ряды.

Краснокорковая цинхона похожа издали на нашу клейкую ольху. Только гроздья розовых цветков выдают ее. От них струится тонкий аромат. Он напоминает о крае вечного лета — горных склонах Анд у экватора, где в вышине блистают снежные пики, а внизу разливается на равнине тысячемильная Амазонка.

Цинхона Леджера менее красива. Она вдвое ниже и вырастает метров на десять. Ствол кривой, со светлой корой. Листья похожи на увеличенные ивовые, только более твердые и темные. Кремово-белые цветки блеклые, как бы выцветшие.

Что сталось с хинными лесами в Андах — неизвестно. Похоже, что это никого не интересует. Залечивает ли природа свои раны? Вырастают ли новые деревья на месте срубленных? Кто ест и кто разносит семена цинхоны? Известно лишь, что питаются ими крупные птицы — туканы. Но у семян нет мясистой оболочки. Значит, не разносят, а уничтожают.

Ботаники оперируют старыми данными. Новых пока нет.

Подмаренники

Натуралист И. Зыков шел горами Алтая и искал муравейники. На южных склонах не находил. Там слишком сухо и жарко для муравьев. На северных тоже не видно маленьких терриконов. Там слишком большие сугробы снега зимой. Он долго не стаивает. Зато на вершинах хребтов муравейников тьма. Выглядят как-то по-особенному. Каждый окружен живой оградой — кольцом подмаренника северного. В лесах подмаренник — трава обычная. Несколько тонких стеблей в метр высотой. На них этажами мутовки из четырех, расположенных крест-накрест листьев. Наверху облачко белых цветков.

Кольцо подмаренника в точности копирует очертания муравьиной кучи. Возникло оно, конечно, не случайно. Семена посеяли муравьи. Не нарочно, а во время хозяйственных работ. Семена подмаренника имеют маслянистый придаток — элайсому. Муравьи тащат к себе в жилище семена. Элайсому отгрызают, а семечко в пищу не идет и лежит себе, как ненужный хлам. Когда накопится много хлама, наступает нечто вроде санитарного дня. Муравьи чистят жилище, выносят мусор. Выбрасывают и обгрызенные семена. Всхожести они не потеряли. Прорастают дружно и быстро.

Конечно, не только на Алтае у муравейников подмаренниковая ограда. Бывает она и в Подмосковье, и во многих других местах. В Ивановской области попытались проследить, как далеко носят муравьи семена подмаренника. Оказалось, что метра на три, не больше. За семенами других трав иной раз не поленятся и за 70 метров пробежаться. Может, это потому, что подмаренник всегда под рукой. Чего за ним далеко ходить, если можно брать рядом? Зато если увидят на земле лежащий плодик, обязательно подберут. Пробовали: раскладывали на муравьиных дорожках специально. Одни прямо на землю. Другие — на кору. Третьи — на зеленые листья. Через полчаса половина исчезала. А прямо с почвы утащили две трети!

У подмаренника топяного стебель слабый, лежачий. Стелется по другим травам, завивается то туда, то сюда. Листья мутовками по шесть листочков. Цветки белые, но не облачком на конце стебля, а в мутовках по нескольку штук. Подойдет корова к берегу ручья, отщипнет травы, а в это время рога ее подцепят гирлянду подмаренника, как вилы охапку сена. Так, на рогах, переезжает топяной в другое место.

Может и к ногам прицепиться. Листья у него вооружены цепкими щетинками, загнутыми внутрь. По краю листа щетинки и по жилкам. Отодрать гирлянду от одежды дело не всегда простое. Стебель хрупкий, сразу ломается. Это тоже выгодно растению.

Плодики способны совершать путешествия водой. Они хоть и мелкие, но на воде могут держаться целый год. У других видов тонут на следующий же день.

Еще более приспособлен к дальним странствиям подмаренник цепкий. У него не только стебли и листья, но даже завязь цветка и плодики имеют крючковидные щетинки. Цветет, цепляется цветками. Плодоносит плодами. Если нет ни того, ни другого — листьями и стеблями. Недаром этот сорнячок так же обычен в Андах Южной Америки, как и у нас под Москвой.

Надежность опыления у подмаренников гарантируется запасом нектара. Медовый запах желтого подмаренника уже за несколько шагов слышен, особенно в солнечный день. Немудрено, что он опасный конкурент для других медоносов. Отвлекает опылителей на себя. То же облачко цветков, только не белых, как у северного, а желтых. Те же мутовки листьев, только не по четыре, а по восемь. В тропиках подмаренники остаются такими же травами, что и у нас.

Спаситель Гавайев

Нигде в мире солнце не тратит свои лучи так бесцельно, как в Атакаме! Такую характеристику дал Ч. Дарвин чилийской пустыне, самой сухой, самой стерильной из всех пустынь мира. Дикие контуры Анд на горизонте еще больше подчеркивают безжизненность Атакамы. Всюду лежат туши погибших от жажды животных. Только кристаллики соли искрятся бриллиантовым блеском на высохшей почве. Но она хранит множество живых семян, которые ждут своего часа. И когда скупой дождь оросит загрубевшую землю, в несколько дней Атакама становится зеленой. И первыми появляются душистые соцветия вербены.

Стойкость вербеновых к окружающей среде вызывает уважение. В Средней Европе хорошо знакома всем вербена аптечная. Единственный представитель тропического рода в умеренной зоне. Ветвистый полуметровый стебель. Трехраздельные листья. Сидячие мелкие цветочки с голубой трубкой венчика. Сопровождает изгороди так верно и постоянно, что кажется, будто ее специально там высевают. Тянется узкими цепочками по обочинам переулков.

Самая популярная в семействе вербеновых — лантана. Этот полукустарник, пока рос у себя на родине, в Америке, был мало известен. Садоводов соблазнили его разноцветные соцветия. Цветки меняют окраску от оранжевой до красной. Бывают еще и желтыми. В одном соцветии оказывается пестрая смесь, очень яркая, очень жизнерадостная.

Однажды лантану завезли на Гавайи. Вот тут-то и началось. Почти в то же время на Гавайи привезли горлицу и индийского скворца майну. Птицы гавайцам понадобились, чтобы спасти плантации сахарного тростника и пастбища, которые усиленно пожирали гусеницы из рода цирфис. Расчет оказался верным. Птицы сразу же снизили армию вредителей. Вскоре они обнаружили, что ягоды лантаны, которая росла в садах, гораздо вкуснее, чем гусеницы, и так пристрастились, что съедали почти весь урожай.

Садоводов это особенно не беспокоило, поскольку им самим ягоды никакой пользы не давали. Зато птицы разносили семена туда, где ели гусениц, и на пастбищах стал разрастаться цветистый оранжевый ковер лантаны.

В эти годы леса Гавайев сильно поредели. Их нещадно рубили, а молодую поросль обгладывали домашние козы. Призвать к порядку рогатых вредителей выпало на долю лантаны. Ее кусты создали на вырубках такую густую, непроходимую стену, что ее не смогли преодолеть всеядные козы. Козы отступили. Гавайские леса были спасены.

Однако такие же непроходимые чащи лантаны стали появляться и на пастбищах. Скотоводов это не очень радовало, и они поспешили разделаться с нежелательным вселенцем самым решительным способом. 23 вида насекомых завезли на Гавайи для борьбы с лантаной. Восемь из них оправдали надежды, в особенности муха агромира. И лантана начала исчезать.

Сколько радости принесла эта весть скотоводам! Только они не предусмотрели, чем кончится эта блестящая операция. Вместе с оранжевыми цветниками лантаны поредела и майна. Птиц осталось слишком мало, чтобы контролировать гусениц. Цирфисы воспользовались этим и с новой силой обрушились на гавайские пастбища. Скотоводы и рады бы вернуть веселый кустарничек, да слишком поздно!

Лантана тем временем продолжала завоевывать мир. Она захватила остров Яву, расселилась по вырубкам на островах Фиджи. И наконец появилась в Индии.

Здесь садоводы не вмешивались. Причина оказалась иной. Стало туго с топливом. Правда, обходились до поры до времени кизяком — коровьим навозом. Но рассудили, что он годится как удобрение. Решили заменить навоз лантаной. Тем более что она разрасталась без всяких хлопот.

И вот в Калькутту торжественно привозят из Мексики лантану. Растет отлично при любых колебаниях тропического климата. На всевозможных почвах. Обеспечивает себя семенами. Дает поросль и корневые отпрыски.

Итак: украшение садов стало топливом. Поначалу все шло отлично. Хворост нарастал так быстро, что не успевали сжигать. А потом кустарничек повел себя, как на Гавайях. Начал бурно расширять свои границы. Особенно подошли лантане обработанные земли. Рыхлая почва — отличное место для разрастания корневых отпрысков. Пытались отразить натиск лантаны, но мексиканское растение признавало себя побежденным, лишь когда его выкапывали с корнями и сжигали.

В 1931 году журнал «Индийский лесовод» назвал лантану проклятием плантаторов. Но лесоводы погорячились. Такое отчаянное сопротивление лантана оказала лишь во влажных штатах. В сухих, Раджпутане и Синде, ведет себя вполне прилично. На нее там никто не обижается.

Противотермитное дерево

Древесина тика так хороша, что в XVIII веке это дерево в Бирме объявили собственностью королевской семьи. Тик не коробится, не истирается и не гниет в воде. Вбитый в сырое дерево железный гвоздь и через сто лет как новенький. Не ржавеет. Не берет древесину химия. Не могут подступиться к ней термиты.

Сотнями лет бороздили моря и океаны корабли из тика, и ничего с ними не делалось. Древние это давно оценили. Тысячу лет назад в Малайзии уже вовсю шли лесозаготовки. И все-таки тику повезло. Весь его не вырубили.

Причины? Их несколько. Во-первых, тик слишком хорош. Его жалели. Если и рубили, то и сажали помаленьку. Во-вторых, тик и сам не так уж беспомощен.

Растет тик быстро: метр в год. Сорок метров — за сорок лет. Полуметровые яйцевидные листья серые и шершавые. Они почти несгораемы, эти листья, и, может быть, тут играет роль защитный покров из волосков.

При вырубках в лесу часто разрастаются злаки. Потом они высыхают и горят жарким пламенем. С ними вместе сгорают уцелевшие деревья. Тик остается. И не только остается. Когда рядом выгорает вечнозеленый лес (тиковый — листопадный), тик немедленно захватывает освободившуюся площадь. Как это происходит, сказать трудно. Ведь мелкие белые цветки его собраны в крупные соцветия, а семян в них завязывается очень мало. Большая часть цветков работает впустую. И все же этого небольшого запаса, видимо, хватает, чтобы завладеть соседней территорией.

Крупные стволы тика сейчас уже редкость. Бывало, вырастали они на полтора метра в толщину. Узловатые ветви придавали стволам еще более внушительный, древний, первобытный вид.

Молодой тик не очень красив. Зато у него есть одна забавная особенность. Он вечнозеленый. У более старых деревьев листья опадают.

То же можно наблюдать и у нашей черники. Объясняется все это довольно просто. Фаза юности как бы напоминает о прошлой истории растения. Возможно, когда-то тик был вечнозеленым. Потом попал в более сухие условия и стал сбрасывать листву. Правда, сбрасывает ненадолго.

Три вида тика на земном шаре. Все они из Южной Азии. Все, что было сказано, говорилось о тике большом.

И еще одно выдающееся дерево из семейства вербеновых — авиценния, черный мангр. В зоне прилива-отлива среди мангров авиценния самая устойчивая к холоду. Там, где климат слишком суров и замечаются заморозки, мангры не растут. Исчезают один за другим. Остается черный мангр. Когда и для него жизнь становится нестерпимой, тогда место деревьев занимают самые будничные травки — ситники или злаки. Самой критической точкой для черного мангра считают Северный остров Новой Зеландии, где уже ощущается дыхание холодной Антарктиды.

Внешне авиценния в чем-то напоминает иву. Само деревце невысокое, раскидистое. Листья узкие, иногда с серебристым отливом.

Под кроной и за ее пределами словно кто спаржи насадил. Торчат из илистой земли сотни, а может быть, и тысячи палок, прямых, тонких и заостренных. Во время прилива торчат из воды. Они вырастают из корневищ, которые стелются тут же на небольшой глубине. Это дыхательные корни — пневматофоры. Дереву они помогают дышать.

Не совсем обычны у черного мангра и листья. Снизу искрятся кристалликами солей. Это фильтруется соленая вода, которую авиценнии приходится тянуть из моря. Излишки соли дерево выбрасывает. На листьях соль держится недолго. Первый же дождь смывает ее в море.

Семена как плоские маленькие диски. Когда опадают, уже проклюнулся корешок и заметен микростебелек. С их помощью легче закрепиться на зыбкой почве. В зарослях авиценний живут рыбки-прыгуны периофтальмусы. Во время отлива карабкаются по стволам черного мангра и прыгают, как кузнечики, с ветки на ветку.

Жимолость

Г. Федосеев с отрядом топографов шел по Восточному Саяну. Продукты давно кончились. Впереди лежал длинный путь. Есть ружья. Есть патроны. Есть дичь. Нет соли! Без соли мясо есть не будешь. В этот критический момент Федосеев вспоминает о жимолости.

Жимолость! Таежная голубая жимолость — верный спутник горных рек и каменных россыпей. Высокие, по грудь, кусты. Рыхлая, как бы воздушная крона. Тонкие листочки, на которых капельки росы перекатываются, как шарики ртути. Висящая длинными шуршащими лохмотьями кора. И сизые длинные плодики, сидящие на ветках по две штуки. Ягоды не очень сладкие. В них больше горечи. Они почти как хина. Но горечь-то к мясу и нужна. Она заменит желанную соль. И вот уже варят в котелке мясо, заедая сизыми ягодами. Отряд спасен.

Приход человека в тайгу жимолость встречает во всеоружии. Прокладывают трассы высоковольтных линий. Рубят широкие просеки. Жимолость разрастается на них так густо, что закрывает собой половину территории. Ветки ее разбрасываются в стороны, прижимаются к земле. Укореняются, как отводки у смородины.

Иное дело, когда лес выгорит и обнажится каменная россыпь. Многие десятки лет ничего не растет между глыбами камней. Потом появляется жимолость. Какой зверек заносит ее семена, еще не выяснили. Может быть, птицы. Может быть, бурундук или пищуха.

По крайней мере, у жимолости лесной это определенно птицы. На наш вкус плоды у лесной тоже горькие, но на птичий вкус, видимо, отличные. Недаром же и окрашены ярко, в густой красный цвет. Цвет определенно птичий. В народе лесную жимолость зовут волчьей ягодой, но, кажется, волки тут ни при чем. По крайней мере, никто еще не отметил страсть серых разбойников к красным ягодкам. Да и как они до них доберутся?

В семействе жимолостных, пожалуй, самый броский род — бузина. В особенности красная. Метров четырех высотой. Раскидиста. Изящна. Крупные гроздья кроваво-красных ягод, мелких, как дробь. Крупные листья из двух-трех пар листочков. Вся судьба бузины в этих плодах и листьях. Листья пахучие, и ни корова, ни овца, ни даже всеядная коза их не трогает. Деревце можно высаживать хоть среди скотного двора, никто не тронет. Веточки почти не содержат древесины — внутри мягчайшая сердцевина. Но их тоже никто не откусит и не коснется, потому что и они пахнут отвратительно.

Плодики на птичий вкус превосходны. Висят, долго не опадая. Птицы транспортируют их активно и рассеивают далеко от места сбора.

К чему это привело? К тому, что теперь трудно сказать: где бузина дикая, где саженая. Раньше она росла только в Западной Европе, в Сибири и на Дальнем Востоке. Теперь — везде. Сначала ее насадили в садах под Москвой, в Рязани, в Туле. Оттуда птицы разнесли бузину по перелескам. И везде стали вырастать эти прелестные деревца. И только тот, кто углубится в глухомань, где на десяток километров нет жилья, поймет, что в Подмосковье бузина не дикая. Она — плод нечаянного содружества садоводов и пернатых.

Люди не очень любят красную дробь ее плодов, и, в общем, никто из нас их не ест. Поэтому в любое время осени можно, выйдя на берег Финского залива, любоваться этим деревцем, без которого приморские пески и шишкинские сосняки потеряли бы половину своей привлекательности. И на другом конце страны, в горах над Байкалом, пассажир скорого поезда ахнет от восхищения, когда за окном среди серой громады каменных россыпей вдруг мелькнет знакомое деревце с красными гроздьями. Строгий байкальский ландшафт на миг утеряет свою щемящую тоскливость, озаренный несравненным южным видением, и долго хранится в памяти, когда вдоль полотна снова побегут однообразно-унылые мхи и завешанные бородами лишайников чахлые кедры.

Конечно, не у всех жимолостных яркие плоды. Не у всех они съедобны. У вейгелы это всего лишь деревянистые коробочки, где лежат мелкие, трехгранные, бескрылые семена. Деревца вейгелы были бы редкими, если бы не усилия садоводов. Им понравились зонтики красных и желтых цветков, и вейгелы неожиданно стали столь обычными в садах кустарниками, что у немцев даже поговорка возникла: «Вейгелы так же неотделимы от садов, как часы от вокзалов и налоговое агентство от дьявола».

Вейгелы — азиаты. У нас вейгела ранняя украшает скалы и каменистые склоны под Владивостоком. На вершинах гор за Хабаровском растет вейгела приятная. Обе — красноцветные. Есть и желтоцветная — Миддендорфа, которая встречается по ключам да по россыпям по всему Дальнему Востоку.

Самый приземистый участник семейства жимолостных — линнея северная, любимица К. Линнея. Стелется по мхам и валежнику в таежных дебрях длинными запутанными гирляндами. Вечнозеленая. Круглые листочки-монетки попарно сидят на деревянистом ползучем стебле. Надо мхом поднимаются лишь розоватые колокольчики цветков. Они висят попарно и пахнут пряниками и свежими сдобными булками.

У линнеи тоже нет сочных плодов. Они сухие. Мельче гречневого зернышка и несут острые крючки. Цепляются за все бегущее мимо и едут на новое место. Несмотря на хорошие условия для путешествий, будущее линнеи нельзя считать надежно обеспеченным. И, как ни широко встречается она в лесах, исчезает из них в наши дни быстро и бесповоротно.

Вся трагедия в том, что слабые корешки этого кустарничка закрепляются в тонком слое лесной подстилки — рыхлом коврике из полуразложившихся остатков растений, который покрывает почву в тайге. Все больше людей отдыхает в лесу. Все больше грибников. Все меньше подстилки, все тоньше ее слой. Каждый день грибники ворошат ее палками, выискивая грузди и волнушки. Когда рубят лес, подстилку вообще сдирают. Когда-то она появится снова?

Без подстилки линнея не живет. Наверное, поэтому и в садах ее культивировать страшно трудно. Не раз пытались садоводы закрепить ее возле дома, но об удачных результатах не слышно.

Хорошо хоть, сохраняется в нетронутых лесах. По нашей северной тайге, в Северной Америке и в Гренландии. И островками даже в некоторых южных горах: в Альпах и Карпатах, на Кавказе. Там, кажется, уцелела со времен ледникового периода.

Кошачья радость

Кошек влечет к валериане неведомая сила. Почуяв издали запах сухого корешка, кошка мгновенно преображается. Куда девались лень и спокойствие? Зажигается бесовский огонь в глазах. Такие ужимки и прыжки делают, что позавидовали бы обезьяны. Кажется, вот сейчас сожрут, как пойманную мышь. Но обычно ритуал заканчивается плясками и мурлыканьем, хождением вокруг, приседанием. Погрызет немного и снова за «гимнастические» упражнения.

Валериана смущает не только кошачий покой. Один зоолог рассказывал случай похлестче. Ему пришло в голову привлечь валериановыми каплями соболя. Взял фляжку и пошел по тайге, капая настойку на мох и траву. За ним протянулась длинная пахучая дорожка. Внезапно почувствовал, что кто-то пристально смотрит на него сзади. Оглянулся и застыл от ужаса.

В нескольких шагах стояла рысь. Кисточки на ее ушах нервно дрожали. Однако коварное животное на этот раз не проявляло ни малейших признаков агрессивности. Рысь забыла даже о привычной осторожности. Не пряталась и не готовилась к прыжку. Зоологу показалось, что хищница чуть пошатывалась на толстых лапах и зрачки ее глаз смотрели на него чуть нахально и весело.

Вначале ученый не на шутку перепугался. Но быстро сообразил: рысь шла по его следу и вынюхивала капельки валерианы. Может быть, настойка подействовала на нее, как на кошек? Весь вид хищника говорил в пользу этого предположения.

Как действует запах на кошек, неясно. Непонятно и то, почему кошачьи не выкапывают валериановые корни в тайге? Может быть, потому, что пахнут они не так сильно, как сушеные? А может быть, и выкапывают, но этого никто не замечал?

Много неясностей было с валерианой и в прошлом. В начале нашего века германская фармакопея ратовала за культурную валериану, выращенную на грядке. Из нее делали капли. Дикой травкой немецкие аптекари брезговали. Она давала слишком мрачно-темный настой, да и запах был не тот. Французские эскулапы, точно в пику своим соседям, признавали только дикую. Считали, что эфирных масел в дикой больше. Да и вообще питали больше доверия к дикой травке. На плантациях ее не сеяли. Применять для лечения культурную запрещали.

Российские фармакологи в те времена больше прислушивались к немцам. Но и позиция французов настораживала. Медицинский мир волновался и спорил: какая же лучше? Дикая или культурная? Наконец профессор Высших женских курсов в Москве Д. Щербачев решил проверить, почему немцы так презирают дикую валериану. Он пересмотрел полученные от заготовителей корни и заметил: большая часть их имеет темно-грязную окраску. Попадались, правда, совершенно светлые, как у культурных растений. Но редко. И они были тонкими, тоньше грядочных.

Профессор сам отправился в лес, осторожно выкопал корешки. Несколько раз промыл, как петрушку для супа. Высушил. Корни оказались такими же светлыми, как у немцев из питомника. Пошел в другое место и повторил операцию. И снова получил отличные светлые корни. Приготовил настойку. Она чудесно пахла и совсем не походила на ту, что делали из корней, собранных сборщиками.

Снова вытащил ящик с чужими корешками и рассмотрел под лупой. Понял, в чем дело. В погоне за барышом заготовители неаккуратно отнеслись к делу. Собрать собрали, а высушить как следует не потрудились. Прежде чем высохнуть, корешки загнили. И запах оказался с гнильцой.

Впрочем, не все валерианы пахнут, как лекарственная. На Кавказе есть виды, аромат которых совсем иной. И выглядят иначе. Валериана лекарственная — наш основной вид — выглядит солидно. Если растет в пойме на лугу, бывает до полутора метров высотой. На суходоле до метра. Перистыми листьями и щитками мелких розоватых цветков, ворончатых и полных душистого меда, немного похожа на зонтичные травы. Бывалый человек отличит от зонтичных легко. У тех листья очередные. У валерианы — супротивные.

Во время первой мировой войны, когда потребности в лекарствах возросли, стали искать места, где бы можно собирать сырье быстро и без хлопот. Крупнейший русский лесовод Г. Высоцкий решил помочь. Однажды в Области Войска Донского он обнаружил крупные заросли валерианы в месте не совсем обычном. Называлось оно Велико-Анадольским лесничеством.

Целая плеяда русских лесоводов создавала среди степей новые леса. Опыта степных посадок не было ни у нас, ни за рубежом. Каждый экспериментировал, как умел. Одно время увлеклись белой акацией. Росла быстро. Пахла чудесно. И давала кое-какую тень в южных городах.

Посадили в Велико-Анадоле лес из акации. Вначале рос бурно, быстро. Лесничие радовались. Но не учли, что акация светолюбива. Крона ее ажурна. Света пропускает слишком много. Позволяет расти под собой сорным травам. И от этого сама страдает. Древостой ее начинает разрушаться. Деревья усыхают. От этого в лесу становится еще светлее и еще больше трав прибывает.

В таких гибнущих посадках и заметил Высоцкий валериану. Ее плодики на звездообразных парашютиках налетели сюда из соседних дубовых перелесков раньше других трав. Под пологом белой акации валериана нашла для себя идеальные условия. Сохранялась кое-какая тень. Почву это бобовое деревце удобрило азотом, что для валерианы совсем не лишнее.

Разрослась наша трава так пышно, как никогда в природе не росла. Сколько ни путешествовал на Украине Высоцкий, а таких продуктивных зарослей валерианы, как в умирающих акациевых лесах, нигде не видел. В довершение всего почва под лесом была так хорошо промотыжена, что выкапывать корни не составляло никакого труда. Их можно было вытаскивать даже без лопаты. Правда, некоторые мочки обрывались, однако и это было к лучшему, потому что оставалась в почве рассада для восстановления зарослей.

Для валерианы это редкий случай, когда люди невольно помогли травке захватить новые площади. Чаще бывает наоборот. Из-за корней во многих местах ее почти полностью истребили. Теперь, хочешь не хочешь, надо выращивать в питомнике.

Из 250 видов валерианы человечество интересует лишь один — лекарственная. Она житель Евразии. Иногда заменяют ее колхидской или амурской. Есть свои валерианы в Новом Свете, особенно в Андах Южной Америки. В Гималаях, в княжестве Сикким, обитает близкий родич — нардостахис с цельными листьями и крупными букетами пурпурных цветков. Еще в древности его душистые корни славились в Индии как средство от всевозможных болезней, подобное женьшеню. И сейчас сто тонн корней ежегодно отправляются только в США. Там делают средство для укрепления волос. Сто тонн! Надолго ли хватит при таких темпах добычи?

Мытники, марьянники и нектарные воры

Воровство не очень распространенный порок среди насекомых. Но у мытников воров сколько угодно. В особенности шмели. Неблаговидное поведение шмелей на цветках мытника изучили настолько досконально, что чуть ли не в учебники вошло: шмели — воры. На самом же деле этот вопрос требует более тонкого рассмотрения. Кстати, и сам мытник обвиняется в присвоении чужого добра. И этот факт тоже изучен совсем не глубоко. И тут есть над чем поломать голову.

Однако составим представление о мытнике. Мытник — трава. Многолетняя. Листья перисторассеченные. Часто ажурные, словно кружевные. Цветки крупные, чуть похожи на львиный зев, только помельче. Ярко-малиновые, сиреневые, желтые. Растут по солнечным местам: лугам, степям, болотам, по опушкам лесов. Сплошных ковров не дают. Вкрапливаются в зеленый тон луга яркими точками. Украшают его, как никакой другой цветок.

Насекомых привлекают сначала ярким нарядом. Бывает, что цветки собраны длинной кистью, тогда их далеко видно. Но даже если их немного, на зеленом фоне луга заметны хорошо. Еще привлекают нектаром и пыльцой. Опылители: шмели, бабочки, а где есть колибри, то и они тоже. И маленькие пчелки. Был бы у опылителя длинный хоботок, чтобы дотянулся до нектара, который копится в самом основании цветка. Если хоботок короток, не достанет. Короткохоботные неудачники все же нашли выход из положения. Пробивают в венчике дыру поближе к нектару и воруют сладкую жидкость.

Есть только одно исключение: родственник мытника— марьянник луговой. Марьянник — трава с супротивными узкими листьями и желтыми цветками в широком колосе. И марьянник тоже посещают нектарные воры, которые добывают сласти примерно так же, как и нахлебники мытника. Получив без особого труда свою порцию нектара, шмель мог бы спокойно улететь и отдыхать, переваривая пищу. Однако происходит иначе. Он садится на край верхней губы цветка и начинает быстро вибрировать крыльями. От сотрясения пыльца с пыльников осыпается прямо на ноги шмелю. Опудренное насекомое удаляется на соседний цветок, где обтирает запачканные ноги о рыльце пестика. Опыление гарантировано.

Скандинавские ботаники решили досконально выяснить, как ведут себя нектарные воры на мытнике болотном. Это постоянный житель наших северных торфяных болот. Его фиолетово-розовые цветки оживляют монотонное марево болот. Нектарный вор— шмель бомбус — ведет себя здесь несколько иначе, чем воришка на марьяннике. Сначала заготавливает для пропитания пыльцу. Подлетит к цветку. Пожужжит рядом. Потом толкнет то место губы цветка, где скрыты пыльники. Пыльца высыплется на ноги. После этого можно и нектаром заняться. Тут уж шмель усаживается на нужную позицию, и в это время пыльца попадает на столбик цветка.

Таким образом выяснили: шмели хотя и воруют нектар, но опылять не забывают. Ни марьянник, ни мытник. Правда, не все воры реабилитированы. Опыляют те, что собирают пыльцу и нектар. Но есть любители чего-то одного. Либо пыльцы. Либо нектара. Воровать— воруют, а пользы от них, кажется, нет. Но кто знает? Может быть, понаблюдать получше, и они будут оправданы?

Во всяком случае, сделали любопытное сравнение: как идет операция опыления болотного мытника в разных местах? В одном месте было много нектарных воров и мало шмелей-работяг, нормальных опылителей с длинным хоботком. В другом месте, наоборот, преобладали работяги, воров же почти не было. Результат оказался почти одинаковым.

Шмель-работяга, прилетая на цветок, усаживается на нижнюю губу венчика. Под солидным грузом венчик поникает. Рыльце столбика прижимается к спинке насекомого. Спинка вымазана пыльцой с других цветков. Пыльца попадает на рыльце. После этого шмель тянется хоботком к нектарникам. Они расположены глубоко в основании венчика. Пока тянется, касается тычинок и снова пачкает спину.

Впрочем, шмели не всегда обслуживают мытники. Проникнув на Шпицберген и Новую Землю, ботаники, к своему удивлению, обнаружили, что мытники там существуют и дают плоды без всякого вмешательства шмелей.

Сначала казалось, будто мытники раньше захватили Новую Землю, а шмели добрались до этой северной окраины позже и еще не успели войти в контакт с растениями.

Потом выяснилось, что новоземельские шмели опылением занимаются вовсю и даром времени не теряют. Но опыляют другие травы: голостебельный левкой и камнеломку. Просто в Арктике при недостатке насекомых шмели нарасхват. Выиграли те растения, которые шмелям показались более привлекательными. Мытники в Арктике отошли, увы, на второй план. И им пришлось перестроиться на самообслуживание.

Однако Север велик, и было бы нечестно, понаблюдав только на Новой Земле, огульно охаивать всех шмелей. В районе Маточкина Шара массы цветущих камнеломок и левкоев затмили мытники. Шмели, может быть, и рады бы всех обслужить, да сил не хватает. Возле бухты Тикси картина уже иная. Там шмели на мытниках бывают, хотя не постоянно, а от случая к случаю. Зато на острове Врангеля мытник судетский — любимое шмелиное растение. Разные шмели, разные мытники, разные земли. Где и как и кому повезет.

Чтобы не остаться неопыленным, растению приходится тонко приспосабливаться. У мытника Эдера в тундре и нектар есть — расчет на шмеля, и пыльца сыпуча, как песок, — расчет на ветер. Попадется шмель — получай нектар, заодно опыляй. Не попадется— пыльцу перенесет Эол. Но все-таки природа рассчитывала больше на насекомых. Недаром же венчик ярко окрашен в оранжево-желтый цвет. А чтобы не опылился цветок своей же пыльцой, рыльце поставлено выше пыльников.

Итак, опыление состоялось. В коробочках созревают семена. У марьянника гребенчатого свежие семена напоминают коконы муравьев. Они светлой окраски. Длиной четыре миллиметра, шириною два, как зерновки риса.

Профессор Б. Козо-Полянский думал, что сходство с коконами — защита от зерноядных птиц и приманка для птиц насекомоядных, которые могут их разносить. Недавно выяснили, что форма и размеры семян — расчет на муравьев. Им как раз по силе таскать такие семена, а светлая их окраска помогает легче обнаруживать на темной поверхности почвы. Если муравьи сразу не унесут все семена, то через день они потемнеют. Их шестиногие уже не берут.

У мытников семена зреют тоже в коробочках. У мытника Эдера каждая коробочка имеет сбоку нечто вроде клювика. Бежит мимо четвероногий, заденет за клювик, коробочка согнется вниз, и семена перекатятся в клювик. Когда коробочка отцепится и плодоножка отшвырнет ее назад, семена из клювика вылетят, как камень из пращи. Описав дугу, они упадут далеко от материнского куста. У мытника лесного семена разносят муравьи. В Норвегии работают мирмики и тетрамориумы. Но чаще всего самый обычный рыжий лесной муравей — формика руфа или его собрат формика фуска.

Руфа забирается по стволику к плодоножке. По ней на коробочку. Пробует, созрела ли. Если зелена, спешит дальше. Наконец найдена та, что поспелее. Но щель, через которую можно проникнуть внутрь, еще мала. Семечко не протащишь. Руфа пытается раздвинуть створки коробочки. Это не всегда удается. Тогда применяет другую тактику. Обгрызает края отверстия или прямо взламывает стенку. Трудится минут 15–20. Устанет, спустится на землю, побегает и снова наверх.

Наконец отверстие готово. Исчезает в темной глубине. Появляется с семечком. У того — белый придаток — запас питания, который и нужен руфе. Если семечко случайно попадет не к руфе, а в воду, белый придаток будет служить спасательным кругом.

Норвежский исследователь Р. Берг положил для проверки в полутора метрах от муравейника по щепотке семян мытника лесного и злака душистого колоска. Штук по 10 того и другого. А дальше все происходило, как в хорошем футбольном матче. В репортаже с места событий ботаник записал примерно следующее.

17 часов 10 минут. Формика обнаружил семена. Оживился. Трогает одно. Поворачивает другое.

17.11. Формика хватает одно из семян и мчится к муравейнику. Исчезает. Появился маленький желтый муравей лептоторакс. Пробует погрызть сочный придаток семени. Но муравей слишком мал, чтобы сдвинуть семечко. Куда ему тащить!

17.15. Справа выскакивает другой формика. Он аллюром мчится за добычей. Попутно проверяет на ходу семена душистого колоска. Нет, не заслуживают внимания. Хватает семечко мытника и, зажав челюстями, удаляется в быстром темпе.

Напряжение растет. Семена убывают. Вот последнее. Формика колеблется: взять ли его? Придаток успел подсохнуть. Бросает. Ищет новое. Не находит. Вернулся к подсохшему. Секунда на размышление. Хватает и с ним исчезает.

17.30. Новая попытка найти семечко мытника, увы, бесполезная. Для верности обшаривается местность. Кругами, как ищут женьшень в тайге сборщики, все время увеличивая радиус. Когда круг достигает метра в поперечнике, формика бросает поиски. Но результат неплох. За 26 минут заготовлено 10 семян!

Не меньше муравьев интересуются мытниками кабаны. Не семенами, конечно. Откапывают корни. Если попутно съедят и семена, то они без повреждений проходят через кишечник. А пока пройдут, кабан далеко их унесет.

А теперь о том, как мытники пользуются чужим добром. Они полупаразиты. Фотосинтез ведут сами. А воду и минеральные вещества берут у соседей. Бывает, что прихватывают и органику. Присасываются корнями к злакам, другим травам и даже к кустарникам и деревьям. Особое влечение — к ивам и тополям. В современную эпоху такая зависимость не всегда выгодна.

Вот какой случай произошел недавно в США. Там собирались строить плотину на реке Майн. В зону затопления попадал участок, где рос мытник Фурбиш с лимонно-желтыми цветками. Будь это другой вид мытника, никто бы не возражал. Но мытник Фурбиш — редкость. Уникум. Назван в честь Катерины Фурбиш. Это художница, посвятившая жизнь травам. Она рисовала их в поле и дома. 2000 полотен — итог жизни. Свою галерею ботанических портретов подарила родине. Безвозмездно. Теперь ее считают чуть ли не национальным героем.

И вот мытник ее имени на краю гибели. Ботаники в тревоге. Прежде чем громоздить плотину, нужно перенести мытник на новое место. Но как это выполнить, если неизвестно, с кем он связан корнями. Кто его хозяин? Кто снабжает водой. Пришлось гидростроителям повременить, пока ботаники это выяснят. Экспедиция ушла в долину Майна. И вскоре хозяин стал известен: ольха. Теперь можно смело перебазировать редкое растение.

Возмущался только сенатор Д. Майер, попечитель гидропроекта. «Блокировать плотину из-за какого-то мытника? Какая чушь! Я прожил 50 лет, не зная об этой траве, и теперь, узнав, не стал ни на копейку богаче!» Что ж, можно только пожалеть сенатора. Маленький мытник, воодушевивший людей на поиски и на подвиги, разве не заслуживает восхищения? Так же, как его собрат наш обычный полевой марьянник. Известный советский ботаник Н. Цингер всю жизнь искал ключ к биологии марьянника. Марьянник заполнял его ум до самой кончины, манил желанностью открытия.

А началось это еще с детства. Цингер заинтересовался названием марьянника. Родовое имя мелампирум переводилось с латинского как черная пшеница, потому что семена были подобием пшеничных зерен, только темнее окрашены. Видовое имя арвензис означало — полевой или пашенный.

Но почему полевой? Ведь растет он не на полях и не на пашнях. Отец Цингера отвечал, что в Западной Европе он растет именно в пшеничных нивах и название дали там. Мальчик не успокоился. Почему же этот сорнячок засоряет посевы там и не засоряет у нас? Никто не мог ответить на этот вопрос.

Уже на закате своих дней, будучи дряхлым стариком, Н. Цингер наконец понял, в чем дело. За неделю до смерти он написал письмо брату — физику А. Цингеру, автору «Занимательной ботаники». Нарисовал ему общую схему поведения марьянника. Этот сорнячок — выходец из более мягкого климата Западной Европы. У нас, если и попадает в посевы пшеницы, то дать семена до уборки не успевает. На Западе — успевает раньше пшеницы.

Почему? Видимо, там есть такие разновидности марьянника, которые происходят из гор. В горах теплый период укорочен. Спустившись с гор, сорнячок сохраняет краткость жизненного пути.

Погремок

Погремок дружно охаивали все. Еще в начале века. Во всех странах, где он появлялся на полях. Призывали: уничтожайте, уничтожайте, уничтожайте! Он присасывается к корням злаков и мешает им расти.

Облик травки описывали не раз. До мелочей. Невысока— сантиметров сорок. Простые зубчатые листья супротивно торчат на стебле и на веточках. Невзрачные зеленовато-желтые цветки. Когда дует ветер и стебли дрожат под его порывами, зрелые семена гремят в сухой коробочке, как в погремушке.

О жизни погремка известно немного. Попытались однажды развести в саду на грядке. Семена отлично взошли. Однако всходы вскоре зачахли и погибли. Тогда посеяли вместе со злаками. Тут дело пошло на лад.

И не случайно. На лугу корни погремка живут в гуще других корней. Как только коснутся корешка злака, появляется нечто вроде опухоли. Кожица на опухоли прорывается, и погремковый корешок присасывается к злаковому. Тянет воду и соли. Как и мытник, прихватывает органические вещества. Страдают от погремка многие злаки: мятлики, тимофеевка, овсяница красная. Страдают осоки. Не погибают, но в гуще погремка рост их становится меньше вдвое. И не цветут.

В 1913 году ботаник В. Голицын взмолился: как собираемся бороться с погремком, если о жизни его почти ничего не известно? Стали наблюдать. Опознали опылителей. Над этим трудится гвардия шмелей бомбусов, жуков бронзовок, черноголовые мухи. Только пчелы не принимают участия. Но важнее было узнать другое. Как удается погремку сохраняться на лугах, если сенокос в разных местах проводят в разные сроки? Взялся за разрешение этой проблемы Н. Цингер. Тот, что искал ключ к жизни марьянника полевого.

Обычный погремок выступает как бы в трех лицах, в трех разновидностях. Там, где косят рано, образовалась ранне-летняя разновидность. Этот погремок успевает процвести до раннего сенокоса. Там, где косят позднее, и сорняк цветет с запозданием. А третья разновидность погремка ведет себя совсем иначе. Когда косят, у нее только розетка листьев прижата к земле. Сверкающий нож косы со свистом проносится над погремком, не задевая и не причиняя вреда. Когда же высушат и уберут сено, погремок поднимается в полный свой рост и без помех цветет и дает плоды. Эту разновидность Цингер назвал осенней.

Остается уточнить: как распространяются семена у первых двух разновидностей, если они успевают только процвести, а семена дозреть не успевают? Дозревают в валках, когда сушится сено. А потом, когда вилами поднимают охапки сена и кидают на вершину стога, коробочки погремка раскрываются, и дождь семян разлетается по сторонам. То, что не разлетится, уедет вместе с сеном и распространится еще дальше.

Прошло 60 с лишним лет с тех пор, как Цингер напечатал свою работу о погремках. Но ботаников до сих пор одолевают сомнения. Мог ли сенокос явиться тем могучим рычагом, который разделил цельный вид погремка на три совершенно различных разновидности?

Они и внешне-то мало похожи. Особенно осенняя раса. У нее особенно мощный вид, много ветвей, больше листьев и цветков. Виноват ли сенокос? Ведь косить сено начали сравнительно недавно, в средние века. Для эволюции разбег слишком мал. Правда, сами критикующие не смогли предложить иной гипотезы.

А ведь есть и еще факты, говорящие за то, что именно человек помог погремку быстро изменить свою внешность и поведение. Взять хотя бы семена. У погремка, растущего на лугах, они с широким крылом вокруг. У того, что селится во ржи или пшенице, крыла нет. Подробное объяснение вряд ли требуется. Калугах, где мечут сено в стога, крыло помогает семенам улететь подальше и приносит пользу. В посевах оно, если бы сохранилось, принесло бы только вред. При отвеивании крылатые семена сразу же улетали с мусором, а зерно оставалось бы чистым. И в следующий посев погремок бы не попал.

Ну а как с уничтожением? Надо ли изгонять с полей погремок и как? Старая пословица напоминает: «Во ржи звонец — хлебу конец!» Она остается в силе и по сей день.

Заметили, что на хорошо удобренных землях, где травы растут густо, звонец исчезает сам собой. Травы его вытесняют. Одни — сильнее, другие — слабее. Вот тут-то мы еще знаем далеко не все.

Московские ботаники И. Ермакова и Н. Сучокина попытались выяснить, как складываются соседские отношения у звонца с овсяницей луговой. Если погремок среди овсяницы встречается редко, то как бы хорошо развит ни был, вреда не принесет. Ей он безразличен. Если же его население велико, то популяция овсяницы убывает. Заросли ее редеют. Правда, только до определенного предела. А потом, чем больше погремка, тем больше становится и его соседки. Только общий вес ее стебельков продолжает падать, потому что каждая былинка ее становится более мелкой.

Как влияет звонец на других соседей, вообще не ясно. А кто может сказать, почему руки и ноги не мерзнут на морозе, если натереть их сухой травой погремка?

Есть в семействе норичниковых еще несколько растений, копирующих погремка своим поведением. На лугах и лесных прогалинах появляется симпатичная маленькая травка, густо облепленная мелкими зубчатыми листочками. Листочки сидят друг против друга. Наверху мелкие белые цветочки с фиолетовыми крапинками. Это очанка. Покос повлиял на нее почти так же, как и на погремок. Выделились три расы: весенняя, летняя и осенняя. Весенняя цветет до покоса. Стебелек не ветвится. Цветочков мало. Летняя встречается там, где покос поздний. Эта ветвится вовсю. Цветет позже. Осенняя пережидает покос в виде розетки и лишь тогда зацветает.

Очанка тоже присасывается к корням других растений. Иногда и к своим собственным. А бывает, просто к песчинкам. Какую при этом получает выгоду, непонятно.

И, наконец, зубчатка красная. Однолетник, как и очанка с погремком. Ростом пониже погремка, повыше очанки. Вся шершавая от волосков. Венчает стебель кисть грязно-розовых цветков. В тени хлебов зубчатка растет медленно, словно нехотя, и до уборки зерновых так и не успевает процвести. Зато когда на поле остается щетина стерни, зубчатка разбрасывает над соломинками кисти своих розовых цветков. Пусть уже осень, зубчатка успеет и отцвести и дать семена.

Наперстянка

Люди с больным сердцем и нарушенным кровообращением знают, что есть на свете наперстянка. Она используется при изготовлении лекарств, регулирующих работу сердца. В ней содержатся особые яды — сердечные глюкозиды. Наперстянка — высокая трава, выше метра. Длинные узкие листья собраны у корня розеткой. Цветки похожи на наперстки. У пурпурной наперстянки— красные с белыми пятнышками, у сибирского вида — наперстянки сомнительной — желтые.

В тридцатые годы нашего века глюкозидами наперстянки заинтересовался мюнхенский врач К. Фаренкампф. Почему бы не испытать эти яды на растениях? Если они подстегивают работу организма у млекопитающих, то почему не подтолкнут в росте горох или пшеницу?

Вооруженный такой идеей, Фаренкампф составил препарат под названием «Вивифлор», куда вошел экстракт наперстянки и еще несколько подобных ему вытяжек из ландыша и горицвета. Фаренкампф проделал множество опытов с разными растениями. Урожай фантастически рос. У гороха он увеличился вдвое. В 1937 году врач выпустил первый том своих трудов. А потом еще два. В них описал свои наблюдения.

Сразу же по выходе первого тома ботаники, воодушевленные смелой мыслью, бросились проверять опыты мюнхенца. Но, сколько ни повторяли, никаких сдвигов в поведении растений не наступило. Семена, обработанные наперстянкой, прорастали так же медленно, как и раньше. Цветы в вазах не стояли ни на день дольше. Прибавки урожая тоже не получили. Подтвердить действие сердечных ядов на растения пока не удалось.

Кисть поникших цветков наперстянки нельзя не узнать: похожи на наперстки. 21 вид этих трав на земном шаре. Больше всего — в Средиземноморье. У нас — метровой высоты растения. На Канарских островах — кустарники.

Запасы наперстянки в Западной Сибири быстро тают. Томичи попытались культивировать ее в питомнике. Оказалось, что травка вовсе не такая беззащитная, как представляли себе ученые. Она вырвалась на соседние участки и стала чуть ли не сорняком. Вообще в сорняках среди норичниковых недостатка нет. Самый обычный (если не считать погремка!) — льнянка обыкновенная. Ее желтые цветки по форме напоминают львиный зев. С ним она в близком родстве. Крепкие прямые стебли по всей длине укутаны густой бахромой узких линейных листьев. Они смотрят вверх, где венчает стебель густая кисть цветков, горящая, как пламя свечи.

В каждом цветке оранжевое пятно — метка для насекомых: здесь есть нектар. Но не всякому дано проникнуть к нектару. Губы-лепестки крепко сжаты, и лишь шмелям выпадает счастье открыть медовый колодец. Где только не попадается льнянка: вдоль дорог по канавам и откосам, на заброшенных полях и огородах.

Расселяется с помощью семян и корневых отпрысков. Из Европы она уже давно перебазировалась в Америку. В 1814 году появилась в Бостоне и с тех пор стала неистребимой спутницей американских лугов и лесов.

Другое растение из норичниковых, столь же успешно перебравшееся за океан, — павловния войлочная. Павловния среди норичниковых в некотором роде уникум. Норичниковые — семейство в основном травянистое. Только в роде вероника есть кустарники и даже деревья. Но они растут далеко от нас: в Австралии и Новой Зеландии. Павловния — тоже дерево. Родом из Японии. И отлично растет в наших южных парках.

Красивое дерево — листья крупные, сердцевидные. Цветки тоже крупные, густо-синие. Рост ее не так велик, метров 15, но скорость роста потрясающая. В первый год вытягивается на три метра, если из семечка. А если срубить, то поросль от пня достигнет к концу лета семи метров.

Семенами обеспечена надежно. Одно дерево дает их два миллиона. Семена не совсем обычные. Прорастают сразу же, как созревают. Периода покоя, как у наших деревьев, у семян павловнии нет. Но прорастают при одном непременном условии — на ярком свету. Наши в темноте. Как же тогда заделывать семечко в почву, если оно в темноте не наклевывается? Ботаники из Кентуккского университета догадались. Подержали семена на холоде. Тогда они проросли в темноте.

XX век принес павловнии новую славу. Раньше ее ценили за красоту. В Южных Аппалачах заметили, что павловния как сорняк расселяется по отвалам пустой породы возле рудников. Год-два — и не видно отвала. Вместо него — густой лес павловний. Семян дает много. Хватает на все отвалы.

Запах тимьяна

Тимьян — типичный средиземноморец. Там, где вырублены леса, где перестал существовать даже низкорослый маквис с корявым дубом и земляничным деревом, остается тимьян — богородская травка, да еще несколько таких же душистых трав. Профессора О. Агаханянца однажды спросили: почему в горах часто травы либо колючие, либо с сильным запахом? Те и другие несъедобны, отвечал профессор, остаются там, где пасется слишком много скота.

Большинство душистых трав в Средиземноморье из семейства губоцветных. Тимьяну в них отводится нередко главенствующая роль. И по его имени заросли губоцветных называют томиллярами, а у нас тимьянниками.

Тимьян скроен по обычному для губоцветных шаблону. Четырехгранный стебель. Цветки двугубые, неправильные. Собраны мутовками на стеблях, чтобы издали было хорошо видно. Но облику тимьяна свой, особенный. Стебли у него не прямостоячие, как у многих других губоцветных, а лежачие. Ползучими ковриками стелется тимьян по пескам и каменистым обрывам, окрашивая их в нежный розовато-сиреневый цвет. Маленькие овальные листочки источают пряный аромат. Тот, кто карабкался по сухим, раскаленным каменистым осыпям и мял ногами тимьян, запомнит этот запах навсегда: аромат солнечного лета, диких гор и горячего камня.

Когда пасется скот, он не приносит тимьяну особого вреда. Животные, правда, откусывают маленькие кусочки веточек, но больше едят другую зелень. Без животных тимьяну погибель. Когда в Англии, в Суссексе, тимьянники огородили забором, через шесть лет кустарничек исчез. Его вытеснили соседние травы.

Как же и где жил тимьян, когда не было домашнего скота? У него было два постоянных союзника: кроты и муравьи. Они постоянно выбрасывают террикончики земли, и, если вокруг все заросло и задернело, тимьян спасается в этих убежищах.

Раньше, когда встречали тимьян на муравьиных терриконах, считали, что муравьи питаются плодами этой губоцветной травки — орешками, а чтобы обеспечить себя продовольствием на будущее, разносят орешки и рассаживают к себе в сады. Потом орешками из тимьяновых садов создают себе безбедное существование.

Когда понаблюдали, выяснилось, что муравьи орешки не едят и не носят. На муравьиных холмиках сухие былинки тимьяна стоят всю зиму, и орешки в них сохраняются. Никто не приходит за ними. Кроты тоже орешками не интересуются. Может быть, их смущает резкий аромат эфирных масел, так же как он отпугивает домашний скот? А может быть, плодики слишком малы?

Пчелы аккуратно посещают каждую головку цветков. Обрабатывают долго и деловито. Кончается цветение, и в засохших чашечках цветков появляются плодики-орешки. Дует ветер, веточки богородской травки трясутся, орешки внутри перекатываются. В это время они опудриваются особым порошком — секретом, который вырабатывается тут же. Секрет нужен для отпугивания нежелательных насекомых или вредных микробов. Правда, некоторые думают, что порошок нужен как раз для обратного: для привлечения полезных микробов.

Когда орешек наконец выбрасывается из чашечки, его кожица быстро набухает от утренней росы или дождя. Высыхая, она крепко приклеивает плодик к частицам почвы, так же как пристают к ней семечки арбузов, политые сладким арбузным соком.

Но так просто выкатиться из сухой чашечки орешек не может. Мешают зубцы чашечки. Если бы орешек выкатился, он упал бы тут же, рядом. А желательно, чтобы подальше. Когда мимо пробежит небольшой зверек и заденет за плодоножку, она оттянется вперед, а потом, отцепившись, с силой рванет сухую чашечку назад. Тут уж не помешают никакие зубцы. Орешек катапультируется и, пролетев сантиметров шестьдесят, падает на землю. Для маленького тимьяна, который едва поднимается над землей, и такой перелет — большое достижение. Но плоды могут падать и ближе. Животные их не разносят. И поэтому двигается тимьян по земле медленно.

В Англии пронаблюдали, как тимьян завоевывал железнодорожную выемку под названием Дьявольский Ров возле города Дуллингема. За сто лет богородская травка продвинулась вперед всего на 800 метров. И еще неизвестно, с помощью семян ли? Ведь у тимьяна способны укореняться ползучие побеги. Может быть, он двигался по стенке выемки? Замечательно, однако, что и при такой черепашьей скорости тимьяны разбрелись по всей умеренной полосе северного полушария, растут и под Москвой, и в Восточной Сибири, и в Гималаях поднимаются в горы на пять тысяч метров.

Пожалуй, самая душистая среди пахучих губоцветных — душица. В летнее пекло, когда все вокруг никнет и желтеет, душица выглядит такой свежей, словно солнечные лучи обходят ее стороной. Полуметровые стебли ее завершаются широким и густым щитком мелких-премелких розовых цветочков с фиолетовой окантовкой прицветников. Цветки выделяют нектар, даже когда почва растрескивается от сухости. Для пчел душица — великое благо в эту испепеляющую пору. И не только тем, что дает им сто килограммов меда с гектара. Она еще и защищает пчелиный рой от нападения извне. От моли и муравьев. Пасечники натирают ульи травой душицы, и тогда ни один муравей не сунется в улей. Ни один мотылек не залетит.

Однако достоинства душицы все же бледнеют перед другим губоцветным — мелиссой, лимонной мятой. Высокие, почти метровые стебли мелиссы покрыты листьями и белыми губастыми цветками. Для пчел мелисса неотразима. Враждующие пчелиные семьи становятся закадычными друзьями, если окропить их настойкой мелиссы с сахаром. Если нужно вернуть на место пчелиный рой, взмывший на высоту трехэтажного дома, на вершину дерева, достаточно вывесить ветку мелиссы. Как флаг. Крылатые беглецы заметят ее и вернутся к родному очагу.

А вот что рассказал недавно натуралист Б. Александров. Он встретил молодого пасечника, который, работая на пасеке, не принял мер предосторожности против возможной агрессии своих подопечных. И хотя они облепили его всего и висели на подбородке окладистой бородой, жужжали шумно, но дружественно. Запах мелиссы, которым натер лицо и руки пасечник, умиротворил их.

Соблазняет мелисса даже кролиководов. Бросают в кормушки душистую траву. И мясо кроликов теряет пресно-сладковатый вкус, приобретая аромат таежной дичи.

Единственное слабое место у лимонной мяты — любит жирную почву с навозом. На пустырях не удается. Но пустыри не пустуют. Их заселяет пустырник. То^ке из губоцветных. Название само за себя говорит. Пустырник — спутник свалок, мусорных куч. Селится под заборами, на задворках. Не от хорошей жизни там растет. Конкурентов меньше. Узнать его легко. Вид у него какой-то серый, запыленный. Но серость не от пыли, а от волосков, облепивших его. Это защита от иссушения. Благодаря им пустырник экономит влагу. Зря не тратит. И сбереженная влага позволяет ему выдавать нектар в ту пору, когда все вокруг сохнет под яростным накалом светила. Этим он напоминает душицу, с той только разницей, что меда поставляет вчетверо больше, тяжелого, сахаристого, цвета спелой соломы. Учесть надо еще, что часть нектара крадут шмели. И хоть пчелам трудно достается пустырниковый мед, они летят за ним в любую погоду. И не ошибаются!

Шалфей

Если бы все растения изучали так давно и так досконально, как шалфей, каким знакомым и понятным был бы для нас растительный мир. К сожалению, шалфей — редкое исключение. Классическое растение, которое попало в учебники как пример тонких приспособлений в природе для гарантии надежности опыления. Правда, нужно оговориться, что из 500 видов шалфея изучено менее десятка, и то, что вошло в учебники, оказалось не совсем правильным.

Но прежде всего представим себе «портрет» шалфея. Для неспециалиста все шалфеи скроены на один манер. Прямой полуметровый стебель. У корня и по стеблю узкие вытянутые листья. Цветки этажами по стеблю, крупнее, чем у гороха, двугубые, как раскрытая пасть. Неботаник различит шалфеи только по окраске цветков. У степного они фиолетово-синие, у лугового — синие, у клейкого — желтые с бурыми пятнышками. За 200 лет и с этими видами хорошенько не разобрались. Но начнем по порядку.

В 1793 году австрийский ботаник X. Шпренгель опубликовал работу под названием «Раскрытая тайна природы в строении и оплодотворении цветов». В те годы мало кто обратил внимание на шпренгелевскую работу, но через семьдесят лет ее раскопал Ч. Дарвин и с восхищением поведал о ней миру.

Шпренгель тщательно пронаблюдал, как шмели и пчелы опыляют шалфей. Насекомое садится на нижнюю губу раскрытой пасти цветка. В глубине пасти капля нектара. Но путь к ней преграждает рычаг, на длинном конце которого висят пыльники тычинок. Протискиваясь к нектару, шмель нажимает на короткое плечо рычага, и в тот момент, когда он получает свою порцию сладкого напитка, длинное плечо ударяет шмеля пыльниками по спинке и оставляет на ней след — прилипшую пыльцу.

В другом, более зрелом цветке шмель встречает свешивающийся из-под верхней губы цветка конец пестика с рыльцем на конце. Шмель касается спинкой рыльца и оставляет на нем пыльцу. Дело сделано. Опыление состоялось. Все это Шпренгель пронаблюдал на синецветном луговом шалфее. Попутно он мельком упомянул о цветках шалфея клейкого, но так ли опыляется этот желтоцветный вид, не указал.

В начале нашего века австрийский ботаник А. Кернер описал опыление у клейкого шалфея. Он приложил к описанию рисунок и заметил, что никаких отклонений от шпренгелевского правила в опылении нет. Напротив, у клейкого шалфея пыльники особенно крепко прихлопывают шмеля по спине и ставят там свою желтую печать из пыльцы. Двухтомник Кернера «Жизнь растений» до сих пор используют ботаники во всех странах. Издание солидное, которому можно доверять.

И все же наш известный ученый-микробиолог академик Н. Холодный решил проверить работу шалфеева цветка. Эта мысль возникла, когда он рассматривал рисунок в книге Кернера. Бросилось в глаза несовпадение места на теле шмеля, где поставлена печать, и где касается рыльце пестика. Печать пришлепывается на заднюю, брюшную часть туловища. Рыльце же скоблит по пустому месту, по переднему грудному сегменту. Неточность рисунка? Или неточность наблюдения?

Летом 1943 года академик встретил заросли клейкого шалфея в перелесках возле города Кировакана в Армении. Солнце ярко светило, шалфей цвел, шмели дружно работали, а рычажный механизм цветков аккуратно ставил желтую печать на спинку насекомому. Именно на то место, как было нарисовано в книге Кернера. Но рыльце пестика свисало сверху совсем не так. Оно даже не свисало вообще, а торчало прямо или загибалось вверх. Расстояние от верхней до нижней губы цветка составляло больше двух сантиметров, и как шмель ни приземлялся, он не задевал за рыльце. Сотни раз в разных местах проверял Холодный свои наблюдения. Результат оставался тем же.

Проверил рыльце пестика. Рассмотрел его в лупу. Увидел: пыльца доставлена по назначению. Она прилипла к рыльцу пестика. Каким же образом, если сотни шмелей, обработав сотни цветков, ни разу не задели за рыльце?

Академик наблюдает еще и еще раз, но безрезультатно. Наконец в одно сентябрьское утро он обнаружил разгадку. Холодный работал на крутом склоне горы. Косые лучи восходящего солнца как бы просвечивали цветки шалфея, и они горели на темном фоне стены леса, располагавшейся в отдалении. Шмели один за другим вылетали из цветков и, стартуя, оставляли за собой тонкое облачко пыли. Так за взлетающим реактивным самолетом тянется длинной дымовой полосой струя недогоревшего керосина.

Пылевое облачко за шмелем, несомненно, пыльца, которую шмель поднял в воздух, когда заработал крыльями. Часть пылинок опудрит рыльце пестика, и опыление состоится, хотя шмель к рыльцу не притронулся. Казалось, что решение найдено. Но академик любил объяснять все до мелочей. А тут не мог понять одного: если за шмелем тянется полоса пыльцы, которая только что выгружена пыльниками, то она попадет на рыльце своего же цветка и произойдет самоопыление, которое нежелательно. Для того и насекомые привлекаются, чтобы носить пыльцу на чужие цветки.

Решилась эта задачка просто. Свежая пыльца, припечатанная на спинку насекомому, еще мокрая и липкая. И сразу ее со спинки не сдуешь. Взвивается в воздух пыльца с цветка, который шмель посетил раньше. За время полета от цветка к цветку она подсыхает и легко сдувается. Перекрестное опыление происходит.

А чтобы еще надежнее обеспечить опыление рылец, у клейкого шалфея предусмотрено добавочное приспособление. Верхние части стеблей и сами цветки густо покрыты клейкими железками. Только внутри цветки не липкие. Когда ползающие насекомые взбираются, чтобы украсть нектар, они прилипают и гибнут точно так же, как это происходит у смолевок. Шмель, работая в цветке, своими длинными лапками охватывает цветок снаружи и тоже приклеивается. Большого труда — стоит оторваться и взлететь. Гудит натужно. Крылья работают с удвоенной силой. Что и требуется для полного выброса пыльцы. А что рыльца шмель не касается, только к лучшему. Иначе крылья могли бы повредить нежное рыльце, а то и вообще оторвать и отшвырнуть в сторону.

Холодный проверил работу шмелей и на синецветном луговом шалфее. И там насекомые не касались рылец. Если же попадались цветки с висящими вниз рыльцами, за которые шмель мог зацепиться, то они оказывались старыми, перезрелыми, увядающими. Сколько ни загружай их пыльцой, все впустую.

Итак, четыре вида из 500 более или менее изучены. А вот пятый — шалфей Юринича из Южной Сербии в противоположность своим преуспевающим родичам рос на небольшом клочке земли и дальше не расселялся. И все у этого вида, как у других, за исключением одного: цветок перевернут.

Насекомые, которые хорошо знают конструкцию шалфеев, ничего не подозревая, садятся на цветок. Поскольку он перевернут, то вместо нижней губы оказываются на верхней (она в этом случае выполняет роль нижней). Тычинки должны бы выгружать пыльцу на спинку насекомого. Вместо этого они касаются брюшка внизу. Можно ли после этого ожидать, что шалфей Юринича станет активно расселяться? Будет ли у него многочисленное потомство при столь странных пертурбациях с цветками?

Успешнее всех, кажется, приспособился к окружающей обстановке шалфей лировидный. Для разбрасывания плодиков он использует механизм катапультирования. Созревшие плодики находятся в сухой чашечке цветка. Есть и пружинистая плодоножка. Ее должен кто-то оттянуть назад, чтобы потом с силой послать вперед. У тимьянов эту работу выполняет бегущий зверек, у шалфея — дождь. Капля дождя, падая, ударяет по концу сухой чашечки, чашечка отклоняемся, плодоножка изгибается и потом резко дергается назад. Плодик вылетает из трубки чашечки таким же образом, как ныряльщик с пружинистой доски трамплина, нависшей над водой.

В отличие от своего родича тимьяна шалфей довольно стойко выдерживает натиск соседних растений. Особенно известен в этом отношении шалфей австрийский из наших южных степей. Даже единичные кустики шалфея австрийского способны отбиваться от степных злаков. Злаки в степях сильны своей дерниной. Они могут вытеснить кого угодно, но только не шалфей.

У австрийского шалфея плотно прижатая к почве розетка широких округлых листьев. Это, кажется, единственное, чем он может обороняться. Там, где его листья прикасаются к листьям злаков, их дернины начинают отмирать. Действует шалфей химическим путем. Выделяет биологически активные вещества — колины. Их источают и стебли, и листья, и корни растения. Химическая защита шалфея так мощна, что под его розеткой пусто. Вообще нет никаких всходов.

Другой вид шалфея — белолистный, кустарник из американских прерий, действует еще более разительно. Там, где в прериях пасется слишком много скота, он разрастается зарослями. Вокруг зарослей почти ничего не растет. Их окружает трехметровое кольцо совершенно голой почвы. На нем местные травы съедены, а пришлые сорняки едва живые. Их чахлые былинки влачат жалкое существование. Далее это кольцо опоясано более широким, метров до девяти в диаметре, где однолетники-сорняки чувствуют себя получше. И только за пределами девятиметрового круга они разрастаются во всю мощь. Сорняков сдерживают летучие вещества шалфея — камфара и цинель.

И уж совсем агрессивно проявил себя однажды шалфей под Москвой. Когда создавали на Ленинских горах новый комплекс Московского университета, то предусмотрели и ботанический сад. К нему полагалось иметь и участки естественной растительности. В том числе и степной. Поскольку под Москвой степей никогда не водилось, пришлось завозить из южных областей. Выкопали чуть ли не гектар степной целины и большими кусками-монолитами доставили на Ленинские горы. На месте выгрузили монолиты и составили один к другому по возможности плотно. Так, как складывают кубики.

Конечно, опыта столь дальних перевозок степей не было ни у нас, ни за рубежом. Правда, в 1900 году русский ботаник Г. Танфильев перевез несколько монолитов в Петербург. И в первое время они там стали приживаться. Но об их дальнейшей судьбе ничего не известно.

Климат Москвы не степной. Может быть, это повлияло на степные монолиты. Только вдруг вышел из-под контроля степной шалфей. Он дал массу семян. Появились тучи всходов. И если бы не вмешались сотрудники МГУ, он бы вытеснил соседние травы, с которыми жил всегда у себя на родине, в степи. Видимо, повышенная влажность оказалась для него крайне важной.

Так ширится поток сведений о шалфеях. И вместе с тем он остается крайне бедным. Мы, например, еще точно не знаем, почему шалфей, так губительно действуя на пришлые растения (а иной раз и на местные!) и не позволяя скоту съедать себя, на человека всегда влиял благотворно. Не знаем, чем соблазнил шалфей в древности салернскую школу врачей, которые утверждали: «Зачем умирает человек, если шалфей растет в саду?» Если мы так мало знаем о шалфее, что же говорить о других растениях?

Незабываемые незабудки

— Уж лучше за борт! — По-видимому, так рассуждают крысы, встречая на судне связку сухого чернокорня. Перешагнуть или перебежать через сухой букетик этой травы крыса не в состоянии. И даже если корабль в открытом море и не видно берега, четвероногие в отчаянии прыгают в воду. Тонут, конечно.

Воронежский ботаник Б. Козо-Полянский проверил это простейшим опытом. Рекомендовал раскладывать чернокорень лекарственный в квартирах и складах. Везде, где водятся крысы. Однажды Козо-Полянский нашел в комнате возле связки чернокорня полумертвую крысу. Вскоре она испустила дух. Еще раньше, в 1915 году, садовод П. Гомилевский разработал специальную стратегию использования этой травы. Он предлагал маневрировать вениками чернокорня так, чтобы крысы сами мчались в пасть хищников либо пожирали друг друга.

Противокрысиную траву узнать легко. Высокий двулетний сорняк. Растет по мусорным местам, на пустырях или в посевах. Длинные листья по форме очень похожи на язык собаки. За это растение окрестили песьим языком. Листья серые и шершавые от волосков. Множество мелких красно-бурых цветков-колокольчиков. А главное — запах. Противный. Мышиный.

Прежде думали, что именно мышиный аромат заставляет крыс топиться. Возможно, что он крысам действительно неприятен. Но не топиться же из-за этого. Козо-Полянский вспомнил о болиголове. В Воронеже, где работал профессор, университетские биологи подбросили опытным мышам зонтичное растение — болиголов. Тоже пахнет мышами. Однако мыши не только не побрезговали болиголовом, но с успехом применили для постройки своих жилищ.

Так и не ясно до сих пор, чем влияет чернокорень на мышей и крыс. Думают, что скорее всего действуют яды, которыми эта трава напитана не меньше, чем тропический стрихнос ядовитый, лиана из Южной Америки — источник стрельного яда кураре. Из двух сердечных токсинов у песьего языка главный — алкалоид циноглоссин. По действию близок к кураре. Может быть, яд действует на крыс на расстоянии?

Расселяется противокрысиная трава легко и быстро. Плодики у нее на редкость цепкие, как, впрочем, и у многих других бурачниковых. На каждом плодикё штук по двести шипиков, похожих на маленькие якоря. Поскольку ростом песий язык немногим ниже метра, для транспортировки его плодиков подходят четвероногие животные, живот которых движется примерно на такой высоте и покрыт шерстью. Ленинградский биолог А. Авдошенко попытался найти означенное животное. Обмерял животы у разных четвероногих. Подсчитывал, сколько плодиков к ним прицепилось. Вышло, что больше всех у теленка.

Телячьи животы словно специально созданы для транспортировки чернокорня. Иной раз они почти сплошь покрыты его плодиками. Полсотни и больше на квадратном дециметре. У взрослой коровы вдвое меньше.

Пользуясь телячьим транспортом, песий язык расселяется быстро, массово. И надежно, с гарантией. Последнее можно засвидетельствовать следующим образом. Когда плодики еще не созрели, они снабжены специальным предохранителем. Над каждым плодиком торчит высокий вырост цветоложа. Если животное коснется растения, его живот скользнет по выросту, а плодик не заденет. Когда плодик поспел, вырост засыхает и уже не мешает.

Цепкие плоды — привилегия бурачниковых. Можно сказать, эмблема семейства. Конечно, есть и в других семействах, но в этом чаще. Даже у незабудок. И у них расчет на животных. Не раз заставали кролика, который сидел возле норы и очищал свой мех от незабудочных плодиков. Сидел на холмике земли, им же самим выброшенной при постройке норы.

Земля рыхлая, как на грядке. Отскобленные плодики падают на рыхлую землю. Прорастают дружно, точно в питомнике. И, несмотря на все эти удобства, незабудки смогли захватить большие площади только в немногих местах. Иногда в степях. Иногда в горах. Они у нас частые гости. Почти всегда понемногу. Но иной раз пользуются счастливым случаем.

Профессор из МГУ А. Воронов рассказал такой случай. В годы массового размножения бабочки молдавской огневки гусеницы полностью съели мелкий злак типчак в степи, подгрызая его дерновинки, как говорится, под корешок. Освободившееся место немедленно заселили незабудка мелкоцветная и некоторые ее спутники. Поскольку типчак — один из главных строителей степи, можно себе представить, какие огромные массы незабудок внезапно расцветают здесь. Когда же типчак восстанавливается, незабудкам приходится ретироваться.

Однако слава незабудок пошла не из степей, а из болот. По старому преданию, юноша, объятый пылкой страстью, отправился на болото, чтобы нарвать для своей возлюбленной букет цветов. Они манили к себе голубой лужайкой. Юноша поспешил вперед, но едва ступил на лужайку, как провалился в мутную воду. Трясина поглотила его. «Не забудь меня» — были последние слова несчастного. Так возникло название незабудок.

П. Мельников-Печерский рисует подобную ситуацию вполне реальными красками. Он рассказывает о чарусе — безлесной трясине, которая широко, раздольно расстилается, обрамленная красноватыми колоннами сосен и темным бархатом елей. Она ровная, гладкая, густо заросла сочной зеленью и усеяна бирюзовыми незабудками. Луговина так и манит к себе путника… Но изумрудная чаруса — лишь тонкий травяной покров, раскинутый над поверхностью озера.

Правда, незабудки растут не на всяком болоте. Только там, где есть близко вода, богатая минеральными солями. Если же на болоте появляются сфагновые мхи и завладевают его просторами, незабудки уходят одними из первых, чтобы вновь поселиться на зарастающих озерах и потом манить к себе доверчивых и нерешительных путников.

Может быть, так происходит потому, что плодики болотной незабудки должны плыть по воде, чтобы обеспечить захват новой площади или, по крайней мере, сохранение прежней. Ведь в трясинах нет другого способа, зайцы здесь не живут. Если же надвинутся сфагны и их подушки заселят болото, то плодики-орешки, рожденные плавать, пропадут зря.

Вообще чуть ли не у каждого вида незабудок орешки особенные. Одни рассчитаны на заячий транспорт, другие — на водный. У редкоцветной незабудки у основания орешка есть светлый придаток. Это явный расчет на помощь муравьев, которые помогают этому однолетнику из лесов и кустарников проникать в сады и огороды и постоянно торчать возле жилья.

Самый оригинальный способ уйти от материнской опеки обнаружил советский ботаник М. Попов у ближайшего сородича незабудок турнефорции согдийской. Эта травка похожа на незабудок и своим невеликим ростом, и изящным завитком из мелких цветков. Только плод у нее не в пример сородичам крупный, как вишня. У него нет маслянистого придатка для муравьев, да они бы и не утащили такую громадину. Нет и зацепок. Внутри губчатая ткань, наполненная воздухом.

Легкий, как поплавок, плодик. Ему бы плавать, как у болотной незабудки. А плавать негде: турнефорция живет в песчаной пустыне. Зато по песчаным барханам ветер легко несет плод-поплавок. Где остановится, прорастет. А дальше турнефорция пускает в оборот другое приспособление — ползучие корневища. Пронизывает ими песок, и бархан закреплен.

Наблюдая за турнефорцией в пустыне, М. Попов никак не мог отделаться от навязчивой мысли: почему плод так напоминает поплавок? И наконец догадался. Вспомнил, что род турнефорции процветает в основном на морских побережьях. Вот почему плоды должны были приспособиться так, чтобы и по песку летать, и по воде плавать. Такое в природе наблюдается нечасто.

Честь и слава турнефорциям и незабудкам! Они приходят первыми туда, где разрушен лик земли, и ставят крепкие заплаты на больную землю. Всего на Земле 34 вида незабудок. Но странно: три четверти их — в Новой Зеландии. Однако на этом незабудочном Олимпе они тоже не занимают привилегированного положения. Каждый вид ютится в своем уголке. Да и там их не всегда узнаешь. Новозеландские незабудки совсем не такие, как принято о них думать. У нас они голубые. В Новой Зеландии главным образом белые. Иногда желтые. Изредка кремовые. Нашли даже однажды пурпурную на горе Ида. После этого 70 лет искали, так и не попалась. То ли была последняя, то ли надо еще по горам пошарить?

Почти все новозеландские незабудки встречаются в горах — в новозеландских Южных Альпах. Многие растут подушками, как и подобает горным видам. Иногда шелковистые волоски покрывают их так густо, как мех. И лишь в середине лета мехоподобная подушка на время скрывается под массой белых цветков. Голубые незабудки в Новой Зеландии — редкость. Их можно найти только к югу от островов Окленд и Кэмпбел. Ближе к ледяной Антарктиде. Замечательно, что и у новозеландских горечавок синие тона тоже сохраняются только на холодном юге.

Но вернемся в наше родное северное полушарие. Незабудкам в последнее время не везет. Больше всего их растет в степях. А что от степей осталось? Зато армия сборщиков возросла. Рвут букетами, охапками. И как ни стараются грызуны их расселять и приумножать, как ни трудятся муравьи, а с годами голубых травок все меньше.

Домашний скот тоже принимает участие в изгнании незабудок из степей. Коровы едят с удовольствием. (Правда, хозяевам не очень нравится пристрастие животных к незабудкам. Молоко становится голубым.) Когда создавали заповедник Аксу-Джабаглы в Средней Азии, то в горных степях незабудок было мало. Прошло сорок с лишним лет. Теперь они главная достопримечательность степей. Запрет пастьбы сыграл свою роль.

Тем временем туристическая братия стала приносить известия о каких-то невиданных незабудках, которые растут высоко в горах и в тундре. Растут раскидистыми кустами, как букеты. Листва точно из платины высечена. А голубизна цветков такая, что сравнить ни с каким растением, нельзя. Даже с незабудкой. Английский садовод Р. Фаррер сказал, что описать эту голубизну тоже нельзя. Ее надо увидеть. Даже сурки в горах в немом восхищении замирают перед растением, в цветках которого, кажется, отражается само небо.

С легкой руки Фаррера предприимчивые садоводы ринулись в горы. В Северной Америке в штате Монтана на высоте в полторы тысячи метров над уровнем моря они увидели голубое чудо. Цвел эритрихиум Говарда. Заросли тянулись на многие мили. Ехали мимо на машине, а они все не кончались, исчезая за горизонтом. Рядом громоздились серые скалы, и на фоне их эритрихиум казался еще милее, еще прелестнее.

Может, лучше было не трогать вовсе голубой цветок? Любоваться им там, у диких скал? Но садоводы — народ практичный. Романтику — в сторону. Лопату — в руки.

И потекли подушки вольного эритрихиума в тесное пекло садов. Увы, в садах король горных вершин, как назвал его Фаррер, оказался трудным растением. Его соседи по скалам — крупка и смеловския, которых садоводы тоже прихватили с собой, отлично разрослись и не требовали ухода. Смеловския стала почти сорняком. И только эритрихиуму не жилось на новом месте. Он требовал особых условий: свежей дождевой воды, скалистого грунта и горного ветерка. Вскоре после пересадки погибал.

Что еще сказать об эритрихиуме? У нас он тоже есть. Так же сияет голубыми куполами по щебнистым почвам. На Памире, на Северном Урале, на скалах Байкала, в тундре — там, куда добраться не всегда легко, где трудны условия жизни и где меньше конкуренции со стороны других растений.

Медуница

Англичане предпочитают медуницу в виде салата. Другие любуются ею. Сладко пахнет медуница в весеннем лесу. Еще не распустилась листва на деревьях. Еще кроют землю жухлые прошлогодние листья, а уж из земли пробились первые завитки цветков медуницы. Они разноцветные и на грязном фоне коричневой старой листвы кажутся еще ярче.

Сначала распускаются красные цветки. Часа через три-четыре красный цвет сменяется фиолетовым, а потом голубым. Голубые цветки самые старые. Все дело в реакции клеточного сока. Кислая дает розовую окраску. Щелочная — голубую. Как лакмусовая бумажка. Все это известно давно. Знал и Г. Мюллер еще в конце прошлого века. Наблюдал за медуницей лекарственной. Силился понять: какой толк в перемене окраски цветков? Заметил, что насекомые чаще посещают цветки молодые, розовые и редко — голубые. Мелькнула мысль: не сигнал ли это для посетителей? Раз голубые посещаются редко, значит, там мало нектара и голубой цвет должен предупредить об этом. Чтобы не трудиться насекомым понапрасну, а лететь на красные цветки, им и себе на пользу.

Мюллер тут же напечатал заметку в журнале «Космос» в 1883 году. Заметку прочли. Переписали в учебники. И до сих пор многие считают, что так оно и есть. А на самом деле не совсем так.

Прошло сорок лет, и совершенно неожиданно выяснилось, что голубые цветки так же хорошо выделяют нектар, как и розовые и красные. Окраска изменяется, даже если оплодотворение не наступило. Итак, голубой цвет ни о чем не говорит насекомым. Ну а поскольку шмели все-таки отдают предпочтение красным, значит, на голубых им неудобно располагаться во время еды. Так оно и есть: венчик в чашечке у голубого цветка сидит слабо, того и гляди упадет.

Прошло еще лет тридцать. За медуницу взялся наш ботаник А. Кожевников. Стал наблюдать за медуницей неясной. Обнаружил новое: насекомые не оказывают предпочтения розовым цветкам. На голубых толкутся столь же часто. Зачем тогда меняется окраска? Может быть, для того, чтобы сделать соцветие более заметным для визитеров? Жаль только, Кожевников не записал, каких насекомых застал на медунице.

Минуло еще два десятилетия. За медуницу принялись пермские ботаники. За медуницу мягчайшую. Они решили доделать то, чего не успел Кожевников. Пронаблюдать за разными насекомыми. На шмелях подтвердились выводы Кожевникова. Шмели садились на всякие цветки. В том числе и на голубые. И неустойчивость венчика их особенно не беспокоила. Свое дело выполняли без помех. Пчелы тоже не разбирались в тонкостях окраски цветков. А вот антофора, с которой начал свои наблюдения Мюллер, действительно посещала голубые цветки редко. Втрое реже, чем розовые.

Значит, Мюллер все-таки прав? Не совсем. Он обращал внимание только на нектар. Но не все насекомые гоняются за нектаром. Шмели — да. Пчелы ищут и нектар и пыльцу. Антофора — только пыльцу. А пыльцы в старых цветках мало. Гораздо меньше, чем в розовых. Впрочем, и другие насекомые, когда увлекаются сбором пыльцы, ведут себя так же, как антофора.

Остается ответить на вопрос: полезно ли медунице иметь в соцветии три цвета радуги — красный, фиолетовый и голубой? Привлекает ли такое разноцветье насекомых больше, чем обычно? Пермяки и такой опыт поставили. Отдельно пронаблюдали за розовыми соцветиями, за голубыми и за смешанными. Никакой разницы. Насекомые всем отдавали равную долю внимания. Зато очень полезно для медуницы мягчайшей иметь широкие, крупные листья в прикорневой розетке. В Прибайкалье эти листья осенью ложатся. Снег впечатывает их в землю. Весной, когда снег сойдет, листья кроют почву, точно пергаментом. Кругом тянутся к солнцу ростки злаков и осок, а под листьями медуницы никакой жизни. Это помогает избавиться от соседей.

Меняет окраску цветков и обычный наш синяк, что растет по дорогам. Цветки сначала розовые, потом быстро синеют. Такими и остаются. Этим похож на медуницу. Но нектара дает несравнимо больше. Столько, что мимо не пройдешь, замочишь одежду. Выливается каплями, точно синяку его девать некуда. С гектара дает меда в 25 раз больше, чем гречиха. Пчелы валом валят к синяку. Толкутся вокруг с утра до вечера. А улей прибавляет по полведра меда в день.

Узнать синяк несложно. Высотой в полметра. Простые узкие листья. Цветки по концам веточек. И все покрыто жесткими волосками, как щетиной. Эти волоски, с точки зрения четвероногих, — недостаток синяка. Для синяка волоски — защита от объедания. Его давно бы съели, если бы не волоски. И то помаленьку общипывают.

Особенно часто соблазняются овцы. Правда, стараются урвать кусочек так, чтобы поменьше шершавой зелени, побольше нектара. Кому как удается. Даже лошади, известные своей осторожностью, брезгливостью и какой-то прирожденной мудростью, иногда не удерживаются от искушения. Обнюхивают синецветный кустик долго, как бы обдумывая: рискнуть или воздержаться. Почмокают пухлыми губами: сладко. Расплачиваются потом даже рвотой.

Есть, правда, сильные духом. Специалист по ядовитым растениям И. Гусынин проделал такой опыт. Морил лошадей голодом несколько дней, а потом вывел на лужайку с цветущим синяком. Струился и капал, как всегда, нектар. Лошади чмокали губами. Только одна из них не притронулась к цветкам. Сила воли?

Овцы тоже не очень уж сильно обгрызают ощетинившиеся кусты. Кажется, они даже помогают расселению синяка. Может быть, откусывая веточки, заглатывают и созревшие орешки, и те проходят через пищеварительный тракт без помех? Или просто выедают вокруг другую зелень? Так или иначе, но в Новой Зеландии наш синяк разрастается именно на овечьих пастбищах вместе с крапивой. И вообще он житель всяких неудобий, мусорных мест и пустырей, чем приводит в восхищение пчеловодов, которые всегда могут заполучить бросовую землю. Они и сеют синяк на таких местах.

Что же касается способностей синяка к распространению плодов, то он лишь подчеркивает великое разнообразие приспособлений на этот счет в семействе бурачниковых. Еще один пример — липучка ежевидная. Крошечными голубыми цветочками она похожа на незабудку. Вся грязно-серая от волосков. Едят ее, кажется, только верблюды. Все остальное зверье работает на липучку без малейшей пользы для себя. Для овцеводов это чистое наказание. Их подопечные цепляют столько плодиков, за неделю не вычесать. Это те зеленые «собачки», которые вечно цепляются за платье во время осенней прогулки по полю.

Другие бурачниковые

Почти все они травы. Почти все дети XX века. Идут в ногу с человеком. Куда он, туда и они. Жмутся к жилищам, к огородам, к посевам. Где они спасались, в каких убежищах, когда не было пашен, огородов, лугов, железных и шоссейных дорог? Наверное, отсиживались на скалистых обрывах, по крутым берегам рек и на других местах, где никогда не выстраивается сомкнутый строй дернистых растений. Пожалуй, на них похожа и кордия — дерево, феномен в семействе бурачниковых совершенно исключительный.

Л. Браун, английский путешественник, изучая растительность Африки, постоянно встречал кордию в рощицах возле церквей на плато Тигре в Эфиопии. Он выяснил, что эти рощицы — остатки былых лесов, некогда покрывавших плато, а потом вырубленных. Кордию пощадили за ее бело-праздничный наряд. Душистые белые цветки массами покрывают ветви. Их можно видеть на дереве большую часть года.

Впрочем, кордии обладают и другими. качествами, благодаря которым привлекают всеобщее внимание. Кордия Миллена в Нигерии выделяется светлой чешуйчатой корой. При лунном свете стволы ее сияют, словно подсвеченные изнутри.

У некоторых кордий очень надежно отработана защита против вредителей. У кордии герасканты в месте ветвления почти всегда есть сумки, в которых живут очень злобные муравьи тахи. У кордии скрученной обычно обитают мелкие огненные муравьи. Возможно, что огненные — первопоселенцы, а тахи появляются потом и выселяют конкурентов.

Плоды кордий очень липкие. Птицы их обожают. Мелкие птахи расплачиваются за это жизнью. И тут вспоминается сразу другое деревце — пизония с океанических островов. То самое, что зовется птицеубийцей. В Индии без всяких неприятных последствий липкие кордиевы плоды едят обезьяны. Летающие лисы также не брезгуют ими.

Несмотря на очевидную приспособленность к среде, кордии никогда не растут густыми насаждениями. Они всегда вкраплены отдельными деревцами в лесной полог. Причиной столь странного поведения считают мотылька. Он размножается тем обильнее, чем гуще разрастается кордия. Объедает листву. Деревья гибнут. Поэтому чаще всего кордия сохраняется по островам. Там деревьев всегда немного и для благоденствия мотыльков никогда нет нужных условий.

Картофельная эпопея

Колумб, открыв Америку, и не предполагал, что он подарил миру нечто более важное, чем новый континент. Американский картофель перевернул судьбы людей в Старом Свете. Многие до сих пор уверены, что не промышленная революция, а именно картофель обеспечил бурный прирост населения Земли в те отдаленные времена. Второй хлеб!

История проникновения пришельца в Старый Свет не вполне выяснена до сих пор. Кто и как привез? Кто был первым? Долгое время считали, что пальма первенства принадлежит английскому адмиралу Ф. Дрейку. Он повторил кругосветное путешествие Магеллана, был в Чили — на родине картофеля, хвалил новый овощ в письмах. Советовал разводить. Вполне мог доставить в Англию. Скептики сомневаются: слишком долго Дрейк плавал, клубни в пути могли испортиться.

Однако ведь быстрого транспорта в то время не существовало. А кто-то же привез! Может быть, не сам Дрейк. На его корабле уплыли обратно в Европу английские пограничники, удравшие с поста в Северной Каролине. Один из них, некий Т. Хериот, в своей книге впоследствии писал, что собственноручно захватил картофель с собою в 1586 году.

Много неясного и в последующих приключениях картофеля. Всем известны хитрости французского аптекаря Пармантье. Чтобы соблазнить французов новым продуктом пропитания, он оставлял клубни в поле под охраной. Ночью охрана снималась. Поскольку запретный плод всегда сладок, клубни ночью исчезали. А вскоре появились на французских огородах. Недавно выяснилось, что еще раньше Пармантье новую культуру распространяла известная семенная фирма «Вильморен».

В России дорогу второму хлебу прокладывал Петр I. Будучи за границей, он послал из Роттердама графу Шереметеву мешок клубней. Повелел разослать по всем частям России. Как и во Франции, в России второй хлеб прививался с трудом. Еще в 1848 году были уезды, где говорили: «Кто ест картофель — ест души человеческие».

Все это в прошлом. Противников, кажется, не осталось. Ширятся площади под картофелем. И чем они больше, тем крепче натиск вредителей. С сырого запада, с севера и с Дальнего Востока наступает фитофтора. С юга — вирусы: A, X, Y — целый алфавит. И картофельный колорадский жук. Усилия агрономов дают лишь временную передышку.

Академик Н. Вавилов находит единственный возможный выход. Надо ехать на родину картофеля и искать диких родичей. Тех, что устойчивы к фитофторе, вирусам, раку и колорадскому жуку. Они должны найтись. Род паслен — самый крупный среди цветковых растений. Картофель — самый важный его представитель. А в ходу лишь один вид, и тот культурный. Только в Старом Свете сажают лет 450, да неизвестно, сколько в Новом.

И вот в 1925 году Вавилов направляет экспедицию в Мексику, Гватемалу и Колумбию. В 1926 году едет вторая — уже на три года: в Перу, Боливию, Чили. В 1932 году академик отправляется туда же сам. Надо спешить! Порыв советских ботаников так стремителен, что местные власти не успевают опомниться. Работа трудна: непривычный климат, болезни, бездорожье. Население не всегда понимает цели экспедиции. С. Юзепчука индейцы чуть камнями не избили, думали, что едет землемер отбирать землю. Несмотря на все преграды— полнейший успех. Добыта масса материала.

Мир ахнул от неожиданности. Американский биолог Р. Саламан писал: «В незыблемое болото незнания внезапно упала бомба, которая серьезно потрясла наши благочестивые верования и наши любимые легенды». Со всех сторон посыпались заявки прислать материал: из Европы, Азии, Австралии и США. Даже из Южной Америки! Только потом за рубежом сообразили, что дикие картофели очень нужны, и послали своих людей в тропики. А тогда уже вавиловские дикари вовсю росли под Ленинградом.

На родине дикие картофели растут повсюду как сорняки. На кукурузных полях и пшеничных нивах. Возле индейских хижин. На каменных заборах и мусорных кучах. Поднимаются в горы до самых снегов. Там выносят стужу в минус восемь градусов. Ни один самый морозоустойчивый сорт нашего картофеля такого холода не выдержит. А самое главное — многие из сорняков не страшатся ни фитофторы, ни вирусов, ни рака. И даже картофельного жука.

Не все, конечно, так роскошны, как кусты наших сортовых посадок. Альпийские картофели низенькие. Самый известный из них — бесстебельный. Листья собраны в приземной розетке, и в таком виде он больше напоминает подорожник, чем картофель. На очень коротком цветоносе несколько лиловых цветков. Ягоды не опадают. Когда созреют, цветонос поникает, и они автоматически прячутся под листья, спасаясь от мороза. Хоть и тропики, но Анды. И высота 4800 метров.

В аргентинской пампе — тропической степи — растет самый устойчивый к колорадскому жуку вид — картофель Чако. У него очень длинные и глубокие столоны (подземные побеги, на которых образуются клубни) и белые цветки. На скалах в Мексике встречается картофель сердцелистный — очень устойчивый к фитофторе. У него лиловые цветки, небольшие столоны и маленькие, как сливы, клубни. Есть виды прибрежные, растущие у кромки океана. Ч. Дарвин встречал их еще в 1845 году на архипелаге Чонос. Тогда их было великое изобилие.

Во всех этих совершенно разных местах картофели обитают по самой простой причине: они не выдерживают конкуренции с другими растениями и селятся там, где есть свободное место. Один вид — картофель мореллиформе — стал даже эпифитом. Найти его можно вернее всего на деревьях. Обожает дупла или цепляется прямо за кору. От других видов отличается очень мелкими звездчатыми цветками и мелкими изумрудными ягодками, размером со смородину. Однако столоны и клубни дает.

Конечно, ботаников особенно интересуют картофели, которые дали культурный вид. Кое-что найдено. На острове Чилоэ когда-то было множество диких видов. Сколько сохранилось сейчас, никто сказать не может. Доступ к ним труден. Академик П. Жуковский, выполняя завет Н. Вавилова, был на этом острове в 1958 году. Но ситуация на Чилоэ оказалась не очень удачной. Местные колдуны использовали дикие картофели в своих ритуальных целях. Называли травой страха. Решили, что академик собирается колдовать и, следовательно, окажется конкурентом. Показать тайные места, где растет трава страха, отказались. Так ни с чем и уехал.

В роде паслен есть и деревья. Не очень высокие, но вполне приличные по размерам. Картофельное дерево — паслен Райта — колючее, вечнозеленое, метров пятнадцати высотой. Волосистые листья, волосистые побеги. Вся в шипах коричневая кора. Перисто-лопастные тридцатисантиметровые листья. Цветки как у картофеля, только вдесятеро крупнее. Чернильно-фиолетовые, с голубым отблеском. Цветет круглый год без отдыха. Плоды похожи на помидоры, только твердые и несъедобные. По крайней мере, для людей.

Помидоры и черепахи

Даже о помидорах знаем мало. О прославленных помидорах из того же прославленного семейства пасленовых, давшего миру не только картофель, но и красный перец, и беладонну, и, к сожалению, табак. Дикие помидоры растут на Галапагосских островах, где живут и гигантские черепахи.

Прежде помидоров было много. На некоторых островах их съели домашние козы. На других помидоры еще уцелели. Спасаются там в самых трудных для жизни местах. Даже в расщелинах лавовых скал. Растут отдельными кустиками или густыми колониями. Спелые плодики долго висят на ветвях. Иногда их склевывают птицы, но чаще они так и засыхают неиспользованными.

При такой непопулярности плодов диких томатов среди животных трудно себе представить, как расселялись эти растения по архипелагу. В том, что распространители — животные, сомнений не возникает. Но тут обнаруживаются два затруднения. Если разносят животные, то почему мало едят? Если же не едят, то ради чего разносят? Ну а если помидоры обходятся без чужих услуг, то почему тогда семена плохо прорастают?

Пытались сеять. Из ста семян прорастает одно. А у огородных почти все. Почему такая разница — понятно. Человек вел отбор на семена, прорастающие дружно. Природа, как всегда, наоборот. Ей невыгодно дружное прорастание. Ведь проростки могут погибнуть, и вид исчезнет. В природе у растений всегда есть резерв. И из ста семян несколько штук остается на всякий случай про запас. Но чтобы запас был девяносто из ста, такое, наверное, случается только у помидоров!

Итак, кто разносит семена? Птицы? Грызуны? Что касается птиц, то не раз видели, как в зарослях помидоров возились земляные вьюрки и пересмешники. Правда, плоды вроде бы не клевали. Однако в их помете все же находили остатки помидорных плодов и семян. Пытались прорастить, но ни одного здорового семечка не оказалось. В желудках все семена перетерлись в кашицу. Стало быть, птицы в распространении семян не замешаны. Грызуны тоже перетирали зубами семена так, что их трудно было узнать.

Добрались до черепах. Рептилии на Галапагосах составляют большую часть фауны. А черепахи в особенности. Известно, что они любят свежие плоды и овощи. Предложили им плоды дикого помидора. Едят.

Три недели путешествовали семена по закоулкам их кишечников. Наконец вышли. Когда их посеяли, 80 процентов взошло. Двадцать осталось как страховой фонд. За три недели черепаха и при черепашьей скорости может уползти далеко и даже уплыть на соседний остров. И попутно завезти туда помидорные зачатки.

Однако в эту четкую связь наблюдений вкралось одно, которое вызвало некоторые сомнения в причастности черепах к расселению помидоров. На островах Бартоломео и Сеймуре люди давно уже истребили всех черепах. А дикие помидоры там пока сохраняются. Очевидно, есть и еще агенты распространения. Не одни черепахи.

Подозрение пало на другую рептилию — травоядную игуану. Ее пищеварительный тракт подобен черепаховому. Она вполне может быть заместителем последней в распространении семян, так же как и домашняя коза. В козьем кишечнике пища тоже долго движется, и диета почти черепашья. Беда вот в чем. Семена-то коза распространяет, но, чуть только появятся всходы, тотчас съедает! Как будто для себя посевы делает. И поэтому толку от козы для помидоров никакого нет.

Жертвы популярности

Поздней осенью 1938 года в каменистых горах западного Копетдага в Туркмении открыли новое для нашей страны растение — мандрагору туркменскую. Старики туркмены о ней кое-что знали, но ботаникам она никак не попадалась. Наконец обнаружили. Удивились, что не встретили раньше. Мандрагора не малютка. Хоть стебля у нее и нет, зато овальные листья чуть ли не по метру длиной. Собраны в гигантские розетки. В пазухах листьев фиолетовые цветки, как у картофеля. На их месте потом вырастают плоды. По форме как помидоры. По запаху напоминают не то дыню, не то землянику. Вкусные. Съедобные. Плодов много. Лежат на распластанных листьях розетки, словно килограмм помидоров высыпали на зеленую скатерть.

В Средиземноморье, где мандрагору знали еще в древности, ее ценили не столько за помидорно-дынно-земляничные плоды, сколько за корни. Корни напоминают фигуру человека, как и женьшень.

Казалось, что сходство с человеком вселяет в корень чудодейственную силу и он может излечивать от всех болезней. Благодаря столь высокой популярности мандрагору изрядно истребили. Недаром она так редка в природе. Отчасти виноваты животные.

Особенно любят ее дикобразы. Оранжевые плоды их слабость. Птицы тоже не отстают. Если же некий плодик и уцелеет и сгниет, то семена обязательно пробуравит кто-то неизвестный. Сделает дырочку, через которую извлечет содержимое.

Популярность мандрагоры среди людей сыграла и некоторую положительную роль. В древности считалось, что выкапывать человекоподобный корень опасно. Что он кричит человечьим голосом, когда выдирают из земли.

Дабы избежать неприятностей, советовали поступать так. Окопав со всех сторон корень, обвязать его веревкой. Другой конец привязать к хвосту голодной черной собаки. Когда все готово, бросить перед собакой кусок мяса. Она дернет за веревку, корень вырвется из земли, собака испустит дух.

Возможно, что эти страхи и ограничили как-то разбазаривание дикой мандрагоры. А от животных ее оберегают колючие заросли держидерева и дикого граната, в которых это славное растение нашли в Туркмении.

За чужими колючками спасается ближайшая родственница мандрагоры — красавка. У нее мощный полутораметровый стебель. Листья вдвое меньше, чем у мандрагоры. Черные, блестящие плоды тоже мельче, величиной с вишню. В каждой ягоде сотни две семян. Всходов появляется множество, но то ливнем их смоет, то засохнут летом. А главное — скот вытаптывает. Спасается красавка только в зарослях ежевики, куда скот забираться не отваживается. Сама же от колючей соседки не страдает. Весной расти начинает рано и бурно. Успевает выгнать и стебель и листья, когда ежевика еще только трогается в рост.

Было бы несправедливо обойти молчанием табак, принесший миру дурную привычку курения. Жизнь табака интересна и поучительна, хотя до конца еще не изучена.

В мире 60 диких видов табака. Половина в Южной Америке, третья часть в Австралии. Несколько видов в Северной Америке. Многие из них кустарники и даже деревца метров до семи высотой. Листья толстые, крупные, как у медуницы. Цветки — длинные трубочки с зубчиками на конце. У других на конце широкий отгиб, как у садового табака.

Запах у некоторых противный, тошнотворный, у других, наоборот, неизъяснимо приятный (по нашим, человеческим, нормам!). Садовый табак — из последних, днем не пахнет. Аромат появляется вечером и нарастает к сумеркам. Он привлекает сумеречных бабочек — бражников. Только они способны обработать очень неудобный для посещения трубчатый цветок. Бражник не садится на табачный цветок, а как бы висит в воздухе, словно колибри, добираясь до тычинок. Тычинки у табака разные. Есть длинные, а есть короткие. До них способен дотянуться только бражник.

Почти у всех табаков листья и стебли покрыты железистыми волосками, клейкими на ощупь. Какую цель преследовала природа, создавая такие волоски? В 1978 году сотрудники Ротамстедской опытной сельскохозяйственной станции Великобритании Р. Гибсон и Р. Тернер сообщили об очень ценном свойстве волосков диких картофелей — близких родственников табака. Волоски имеют разную конструкцию, но общую особенность— выделяют на конце капельку клея. Масса мелкой нечисти липнет на клейкие волоски. Всевозможные тли и клещи и даже молодые личинки колорадского жука, только что вылупившиеся из яиц. Барьер надежный.

По аналогии можно предположить, что так происходит и у табака. Если нет, зачем тогда липкие волоски?

Оружием против натиска животных служит никотин. Дикое зверье имеет на этот счет тысячелетний опыт. Домашние наши спутники — нет. Бывает, ускользнет табак с плантаций. Рассеется самосевом по соседним полям. Попадет в силос. Ничего не подозревающие коровы получают отравленную еду. Иной раз развесят листья табака для просушки в конюшне. Подсыхающий лист страшнее, чем свежий. Лошади надышатся никотиновых испарений и выходят из строя.

Табачные испарения вредны не только для лошадей. И для собак (одна капля никотина убивает собаку!). И для вредителей овощей и плодов. Какой только химии не припасено для защиты капусты и турнепса! А ведь самое надежное и безопасное средство — табачный настой. Опрыснуть — и все. Только руки мочить нельзя, никотин всасывается через кожу.

Пир в зарослях стробилянтов

По вершинам гор Цейлона, там, где еще сохранился субтропический лес, под кронами крупных деревьев разросся непролазный подлесок из стробилянтов. Чаща так густа, что только слонам под силу проложить тропу. Они обычно проедают тропу.

Одни виды стробилянтов вырастают метров до шести-семи, стволы толщиной в жердь. Другие — совсем маленькие. У тех и у других стволы похожи на коленчатый тростник. Вокруг сочленений висят длинные, узкие кисти соцветий, то огненно-красных или золотистых, как факелы, то пестрых и голубых, в зависимости от вида. Стволы красноватые и, даже если нет цветков, в лучах заката пламенеют, как раскаленные железные прутья.

Во время цветения налетают пчелы. Лес гудит от их жужжания. А когда созревают плоды, появляются стаи голубей, огромные полчища белок, крыс. Сыплются наземь листья, ломаются и падают ветви. Не выдержав массированного натиска потребителей, лес редеет.

По нему будто пожар прошел. Или наступила зима. Уже нет дремучей чащи. Словно провели специальную рубку. Остались брошенные сучья и помятая листва под ногами.

Проходит время, и подлесок начинает отрастать. Лани и олени объедают молодую поросль, однако им уже не справиться с буйной зеленью. Стробилянты снова образуют густую чащу. Год сменяет год. Не видно пчел и заготовителей орехов. Почему — догадаться нетрудно. Стробилянты не цветут. Они еще не успели оправиться от погрома.

Только когда пройдет лет семь или восемь, расцветут золотистые и голубые кисти соцветий. Тогда прилетят откуда-то пчелы, и, как и семь лет назад, повиснет над зарослями их неумолчный гул. А затем созреют плоды. И начнется опять лесной пир.

Обо всем этом поведал нам старый русский агроном И. Клинген. В конце прошлого века он путешествовал по чайным округам Южной Азии. Клинген не рассказал, от чего зависит периодичность цветения стробилянтов. Он лишь предположил, что семилетняя передышка жизненно необходима растениям, которые должны набраться сил для нового плодоношения. Если бы пчелы прилетали каждый год и плоды созревали такими же массами, животные очень скоро уничтожили бы такое интересное растительное сообщество.

Со времен Клингена прошло почти столетие, но пока никто не удосужился выяснить, почему биологический механизм растений из семейства акантовых так настроен, что они цветут раз в семь-восемь лет? Никто даже не пытался просчитать эти годы, хотя местным племенам периодичность хорошо известна.

На горе Элгон и других горах Кении скопился такой же густой подлесок из акантовых, как на Цейлоне. Только другие роды и виды. Больше всего там мимулопсиса Солмса. Кенийцы зовут его сонгойей.

Сонгойя ростом с человека. Иногда чуть ниже. Супротивные, расположенные друг против друга, как у стробилянтов, листья на очень длинных черешках. Белые душистые цветки с шоколадного цвета горлышком. Соцветие обрамлено красными тусклыми волосками.

Что ни год, то выше растет мимулопсис. Его соседи по лесу цветут ежегодно. Мимулопсис выжидает свой урочный час. И вот свершилось: лес ломится от цветков, двугубых, крупных, душистых, полных нектара. Пчелы слетаются неведомо откуда, как и у стробилянта. Меда собирают уйму. Жители этот мед считают особенно целебным. Да и вообще, цветение — доброе знамение. Быть урожаю!

Старые люди в племени знают, что следующий раз сонгойя зацветет только через девять-десять лет. Тот, кто не рассчитывает дожить до следующего праздника, надевает лучшие одежды и пускается в пляс. По мере своих старческих возможностей. Пляшут долго. До изнеможения. Иные не выдерживают. Падают бездыханными. Это тоже хорошая примета. Умереть в танце во время цветения сонгойи — удача для клана, почет для племени.

Наконец цветение гаснет. Мертвые стебли ложатся на землю сплошным валом, подминая все другие растения, погребая их под собою. А в конце сезона дождей сквозь гниющую массу стеблей начинают пробиваться свежие ростки.

В горах Кении есть и другие мимулопсисы. Есть крупные, высотой в три-четыре метра. С фиолетовыми и бледно-лиловыми цветками. У верхней границы леса в высокогорьях они, конечно, пониже. Там, на высоте в три тысячи метров, блаженствует мимулопсис липкий высотой около метра. Он необычайно стоек. И обкашивают его вдоль дорог, чтобы не мешал, и обрубают. И скот объедает. А придет пора цветения, выбрасывает море фиолетово-розовых цветков. С зарослями мимулопсисов связали свою жизнь многие редкие животные. Например, антилопа бонго. Где много мимулопсисов, там всегда видна полосатая шкура бонго. В питании антилопы кустарник занимает первое место. Травы она не ест. Любит грызть молодую поросль, скусывать верхушки сонгойи. Там, где много полосатой антилопы, подлесок подстрижен на метровой высоте.

А теперь о некоторых спорных вопросах. Со времен Клингена до сих пор нет единого мнения: через какой промежуток времени цветут стробилянты, да и все другие акантовые. Мнения разделились. Одни считают, что через семь-десять лет. Другие, что каждый год. Последние приводят важный довод: если раз в несколько лет, то пчелы с голоду передохнут. Чем будут кормиться? Логично? Да. Но правы первые. Хоть акантовые и цветут с большой передышкой, но не все сразу. На одной горе нынче, на другой на будущий год или через сколько-то лет. Пчелам приходится кочевать. Кочуют и пчеловоды. В Индии пчеловоды привыкли к этому цветочному конвейеру и считают вполне нормальной жизнь на колесах по принципу «нынче здесь — завтра там». Без стробилянтов вообще пчеловодства не мыслят. Дикие пчелы — тоже.

Вторая задачка потруднее. Как обеспечивается разнос плодов, если их поедают с такой жадностью и в таком обилии? Тут надо прикинуть: кто и как ест. Домашние животные едят верхушки стеблей, даже если они начали засыхать. Едят прямо с колючими прилистниками. Плоды при этом глотают, но они проходят через кишечник без помех и с пометом рассеиваются. А поскольку хозяева не дают животным объедать заросли слишком рано (тогда незрелые плоды ядовиты!), то проглатываются уже вполне зрелые плоды. Что еще нужно для растения?

Массу плодов утилизируют дикие куры (да и домашние тоже). Уж эти-то интересуются именно плодами. В их помете вряд ли уцелеет всхожий, живой плодик. Однако Г. Ридли, специально изучивший эту проблему, выяснил одну весьма важную деталь. Нередко курица попадает в лапы дикому коту или пантере. Курица еще не успела переварить плодики, а ее уже несут за тридевять земель. Где-то растерзают и съедят. Плодики, конечно, бросят. Зачем они пантере и коту? И случится это далеко от родительского куста стробилянта. Двойной транспорт акантовым очень выгоден.

Колючие капканы мартиниевых

Американский натуралист Д. Хавз, пробиваясь по песчаной пустыне, вздрогнул от резкой боли в ноге. Сначала подумал, что это кактусовый шип, которыми усеяна пустыня. Следующий шаг заставил остановиться и взглянуть вниз. То, что он увидел, повергло его в смятение. Два черных дуговидных когтя схватили ногу, как лыжное крепление, и впились в тело.

Бедняга хотел было присесть, чтобы снять с ноги приставший к ней предмет, но, оглянувшись вокруг, увидел, что рядом лежит дюжина, если не больше, таких же когтистых капканов. Стоит неосторожно приземлиться, как в капкан попадет рука, и освободиться будет еще труднее. Балансируя на одной ноге, Хавз рассматривал необычные предметы. Сомнений не оставалось: это плоды какого-то растения, хорошо приспособленные для переезда в новые края.

Имя ему — мартиния песчаная. Цепкие когти образовались из длинного пестичного столбика, который высох, но не разрушился и не исчез, как обычно. Напротив, он расщепился вдоль надвое и приобрел крепость стальной пружины. Концы его заострились, как у рыболовного крючка.

Расстояние между расставленными когтями сантиметров десять. Как раз столько, чтобы носок ботинка вошел и закрепился в зажиме.

Расчет природы верен и прост. Стараясь освободиться, человек будет дергать ногой туда-сюда и в конце концов разрушит плод. Семена выпадут и тотчас будут притоптаны ногой, которая попала в капкан. Непонятно лишь одно: как могла природа строить расчет на человека (да еще в ботинке!), который появился в пустынях сравнительно недавно. А если не на человека, то на кого? Ведь любая жертва должна иметь размер ноги, примерно равный по ширине среднему мужскому ботинку. Возможно, конечно, что своими когтями плод мартинии мог вцепиться и в шерсть животных.

Неясно и другое. Когтистые плоды валяются на песке повсюду, но незаметно, что обитатели пустыни их распечатывают и добывают семена. Хавз разломил плод. Он сухой. Внутри хранятся семена, по форме как арбузные семечки, по крепости как кусочки камня. Каждое содержит изрядный запас жира и других продуктов питания. Несмотря на это, животных семена не привлекают.

У нас на Кубани по краям кукурузных полей кое-где появляется трава с супротивными листьями и неправильными цветками, клейкая от липких волосков — пробосцидея луизианская. Огромные когтистые плоды ее также пугают новичков, впиваясь в ноги. Цепляются за брюки, грозя распороть их сверху донизу. Это перебравшийся к нам из Америки сородич мартинии из того же тропического семейства. Самый северный вид из мартиниевых, доходящий на родине до Калифорнии и Луизианы. Посмотрим, как он будет вести себя у нас. Видимо, на Кубани он недавно. Там его почти никто не знает.

Дорожный знакомый

Нужно ли представлять подорожник? Кажется, его знают все. Стоит нагнуться — и он под ногами. Розетка холодящих листьев, как из зеленой клеенки. Стебля почти нет. Торчит только узкий цветонос с невзрачными цветочками. Никто и не посмотрит. Зато плоды и семена заставляют задумываться даже самых опытных ботаников. Собственно говоря, из-за этих семян подорожник и стал подорожником. Когда намокнут, они приклеиваются к ногам идущих или бегущих мимо и переезжают на несколько шагов.

В аризонской пустыне у подорожника остроконечного семян созревает несметное количество. Они скапливаются в низинках большими кучами, будто из мешка крупу высыпали. Ночью верхний слой семян впитывает влагу, семена слипаются. Днем под жарким солнцем спекаются в крепкую, плотную корку. Нижний слой отпотевает и тоже слипается в корку. Вся масса по форме и величине напоминает перевернутый каравай хрустящего деревенского хлеба. Недаром местные жители называют подорожник аризонской пшеницей.

Замечательно, что чем дальше на юг, в пустыню, чем суше климат, тем больше клея выделяют семена. Тем толще студенистая масса, окутывающая семечко. Тем меньше шансов, что оно высохнет в жару и зной и потеряется среди раскаленных пространств. Подозревают, что клей сыграл свою роль не только в ближнем разносе семян вдоль дорожек и тропинок. И в дальнем тоже. Доказать это удалось английскому ботанику X. Гаппи. Канареек кормят смесью семян, к которым прилипают иногда подорожниковые семена. Гаппи решил проверить, сохраняют ли всхожесть эти случайные спутники, проходя через желудок и кишечник канарейки. Если сохраняют, то, значит, вместе с птичкой подорожник может пересекать океаны и моря. Гаппи кормил птичку положенным ей кормом, а потом отсаживал в чистую клетку, где не было ни одного забытого зернышка. Ждал, когда появится помет, и искал в нем нужные ему семена.

Опыт не удался ни разу. Каждый раз, когда Гаппи менял клетку, туда обязательно перебирались семена подорожника. Не в желудке певчей птицы. Не в кишечнике. Другие. Те, что незаметно приклеивались к перышкам канарейки. Неудача для ученого обернулась удачей. Она помогла сделать нужный вывод. Канарейки курсируют в клетках по всему миру. Вместе с ними путешествуют, пристав к перышкам, и семена подорожника.

Есть масса других возможностей. На Суматре заметили, что подорожник большой, родом из Европы, имеет явное тяготение к картофельным огородам. Пока картофель не сажали, не было и подорожника. Он прибыл, прилипнув к комьям земли на картофельных клубнях. В Австралию один из европейских подорожников попал с корабельным балластом. Из Австралии в Англию с грузом шерсти переехал в свое время подорожник вариа.

Международные круизы запутали картину былого распространения растений. Когда европейцы проникли в Америку, вместе с ними разошелся по дорогам и тропам подорожник. Индейцы заметили нашествие подорожника и назвали растеньице следом белого. Долгое время считалось, что это подорожник большой, который прибыл вместе с европейскими поселенцами. Пример стал классическим. Вошел в учебники.

В последнее время канадские ботаники усомнились: в Северной Америке есть очень похожий вид — подорожник Ругелли. Он и растет на тех же местах, что и большой. Тоже по тропинкам и дорожкам. Кстати, индейцы и свой подорожник именовали следом белого. Возникло подозрение: уж не рос ли большой в Америке? Может быть, он встречается по обе стороны Атлантики и никуда не переезжал? Индейцы же назвали подорожник следом белого, наверное, просто потому, что с приходом европейцев больше стало троп и дорог. А значит, и армия подорожников.

Итак, вширь подорожники расселяются активно. А ввысь, в горы? Английскому натуралисту О. Ричарду пришла в голову мысль изучить растительность церковных куполов. Карабкаясь по опасным карнизам, он составил список растений, которые избрали для поселения столь странные места. В списке значится и подорожник. Как он попал на такую высоту? Ричард решил, что занесло ветром. Но парашютиков или крылышек у семян нет. Не проще ли предположить, что роль транспорта сыграли перышки вороны, к которым приклеились семечки? Ведь гнезда ворон Ричард на куполах находил. И по дорогам, где растет подорожник, вороны ходят тоже.

А теперь простимся с городскими подорожниками, которые шагают рядом с человеком. Нужно успеть познакомиться с теми, что растут вдали от поселений и шумных центров. Из них многие тоже забрались ввысь. Повыше, чем церковные купола. Обитают на высотах в две-три-четыре тысячи метров. Их адрес: Перу, Боливия, Аргентина. Горная пустыня, пуна. Каменные россыпи, где, пощипывая скудную травку, бродят длинношерстные ламы.

Обликом поднебесные подорожники похожи на наших городских знакомцев. Иногда и размера примерно такого же. Бывают и покрупнее. Раза в три выше наших. И листья втрое длиннее. У подорожника Вентури цветонос поднимается на полтора метра, а листья не меньше, чем у редьки. Самый высокий из подорожников — лучший обитает на Гавайских островах. Он двухметровый. Житель дождевого леса. У него и соседи рослые. Четырехметровая герань. Пятиметровый паслен. Пятиметровая фиалка. В чем тут дело, еще не совсем ясно, но на островах гигантизм у трав не редкость. На острове Святой Елены нашли еще более солидный подорожник. У него даже ствол настоящий есть. Вроде бы как маленькое деревце в метр-полтора высотой.

А вот самые густые заросли дает подорожник твердый в Андах Боливии и Колумбии. Этот внешне узнать трудно. Крошечные звездообразные розеточки его сидят сотнями, тысячами рядом друг с другом, образуя плотные высокие подушки среди болота. Маленькие полуметровой ширины подушки напоминают пуфики, которые на Востоке так часты в гостиных. Большие подушки — это уже настоящие диваны, на которых можно сидеть, свесив ноги в болотную воду.

Замечательно, что твердый подорожник другие виды в свою среду почти не допускает. Только отдельным былинкам злаков каким-то образом удается внедриться. Но вид у них достаточно жалкий. Все это можно увидеть только на высоте в четыре тысячи метров над уровнем моря.

К холоду и зною подорожники приспособлены неплохо. В особенности подорожник аундензис. Этот ютится в альпийском поясе гор. Розетки листьев сильно опушены и приподняты. Соцветие прячется внутри, как в теплой мохеровой шапке. Когда цветки отцвели и начинают поспевать плоды, мягкая плодоножка в быстром темпе вытягивается, как у нашего прострела, чтобы поднять семена как можно выше. Авось кто-нибудь заденет и унесет. Для подорожников такое поведение не совсем обычно. Но каждый приспосабливается как может.

Вот, например, какие пертурбации случаются с подорожником меловым в знойной пустыне. Пока не созрели семена, они ничем особенным не выделяются. Когда же наступила пора урожая, стебель засыхает и начинает скрючиваться. Набегают туманы, меняется влажность. Повинуясь законам физики, стебель то выпрямляется, то снова склоняется. Наконец упирается в землю с такой силой, что сам себя выдирает из почвы. Дело сделано. Остается только дунуть ветру, и сухой кустик покатится, поскачет по пустыне. Благо, что форма его к этому времени становится такой же шаровидной, как и у других перекати-поле. Во время скачки будут теряться семена.

Мы не знаем, как поведут себя эти ботанические редкости, когда человек с его техникой вторгнется в их владения. Род подорожников большой, в нем почти 200 видов. Но судьбу наших городских спутников можно предсказать довольно точно. Все больше городов и поселков, больше туристов, больше дорог и троп. Для процветания подорожников открываются поистине блестящие перспективы. Правда, поселяясь вдоль дорог, подорожник оказывается в опасном соседстве с автомобилями. Все больше автомашин, все гуще выхлопные газы. Летит свинец, опасный для всего живого. Придорожные посадки картофеля накапливают свинца в тридцать раз больше, чем в удалении от дороги. Но подорожник и тут сумел приспособиться раньше других. Приспособился к свинцу. У него появились особые разновидности, более устойчивые к этому ядовитому тяжелому элементу.

А как живет наш дорожный знакомый, занесенный куда-нибудь на край света? На отдаленные, затерянные в море острова? Не вытесняют ли его местные травы? Не знаю, как в других местах, но на островке Гоф поблизости от Антарктиды этого не случилось. Сюда моряки когда-то занесли подорожник большой.

На крутом побережье Гофа часто отдыхают пингвины. Пингвин — птица компанейская. В местах сборищ утаптывают почву не хуже, чем туристы. Подорожнику только это и нужно. На пингвиньих стоянках разрастается он еще пышнее, чем по нашим тропинкам.

Плоды, похожие на колбасы…

Как всегда, путешественники немного преувеличили, встретив ороксилюм индийский в джунглях Южной Азии. Назвали дерево ночным ужасом.

Судите сами. Выглядит ороксилюм, конечно, не совсем обычно. Ствол прямой, как столб. Наверху зонтик кроны из перистых листьев. Отработав положенный срок, листья распадаются на части. Они скапливаются под деревом: толстые и вздутые на концах, как кости. Может быть, кому-то они и показались ночью кучей белеющих костей?

Когда ороксилюм еще молод, он зацветает разом. Закончится цветение, листья опадут, и дерево превращается в голый столб. Лишь на макушке висит несколько громадных саблевидных стручков. Висят долго. Недели три-четыре. Потом начинают расти сучья. Это знак того, что дерево возмужало.

Но с возмужанием начинается беспорядок. Каждый сук зацветает когда ему вздумается. Один цветет, другой плодоносит, третий стоит просто так, без плодов и без цветков, неряшливый вид.

Но вид еще ничего. Запах — того хуже. Днем все обстоит благопристойно. Когда же спускаются сумерки, начинают распускаться цветки. Они мертвенно-бледные внутри и ядовито-красные снаружи. Их сопровождает необыкновенное зловоние, напоминающее запах давно не чищенной лисьей клетки. На запах слетаются летучие мыши. Повисают на цветках. Когтями крыльев держатся за лепестки венчика. Нос суют вглубь. Утром, когда лепестки опадут, на них можно прочесть всю ночную историю. Свидетельством ее остались царапины. Стручки, когда созреют, расщепляются. Из них вылетают семена, которые порхают в воздухе, напоминая бабочек.

Летучие мыши отвечают и за опыление другого важного растения из семейства бигнониевых — свечного дерева парментьеры. На Панамском перешейке свечное дерево удивляет новичков то полуметровыми воронками белых цветков, то метровой длины цилиндрическими плодами. Тонкими и желтыми, как свечи. Свечеподобные плоды болтаются на ветвях и на стволе. Домашний скот ест их с величайшим наслаждением.

Бигнониевые называют семейством колбасных деревьев за длинные колбасовидные плоды у некоторых видов. Советский ботаник П. Баранов поведал о забавной путанице с колбасными деревьями. В тропической Африке на всех рынках продается посуда: чашки, миски, ложки под названием «калебас». Слово, созвучное нашей колбасе. Калебас — плод дерева кресценции, из твердой оболочки которого изготовляется посуда. Плод круглый и на колбасу непохожий. Настоящее колбасное дерево — кигелия африканская родом из Эфиопии. Оно как бы замещает в Африке парментьеру. Цветки красные, полосатые, в длинных кистях. Опыляются птичками-нектарницами. Плоды такие же длинные, как у свечного дерева. И такие же тонкие. Бывают и потолще. Окрашены в серый цвет, и поэтому создается полная иллюзия ливерной колбасы. Висят на длинных канатиках.

У нас из этого семейства растет катальпа бигнониевая. Родом из Северной Америки. Крупные листья похожи на слоновые уши. Узкие и длинные, как карандаши, жесткие плоды висят черной бахромой. Они несъедобные и сухие.

Все эти деревья — случайные исключения, привлекшие внимание своим странным видом. Огромное же большинство бигнониевых не наделено ни съедобностью, ни броской внешностью. Это тропические лианы с перистосложными листьями и когтистыми прицепками на них. Они заплетают леса в американских тропиках. Монотонно-однообразные цветки у разных видов настолько похожи, что отличить их можно только по плодам. Когда вырубаются джунгли, они исчезают.