Мир растений: Рассказы о кофе, лилиях, пшенице и пальмах

Астровые. Единственное семейство астроцветных. Зато какое огромное: тысяча родов, 20 тысяч видов! Правда, это не значит, что они захватили огромные территории. Если говорить о занимаемых площадях, то доля астровых более чем скромная. Была, по крайней мере, до прихода человека. Да и богатство видами проявляется не везде. На солнечных открытых местах каждый восьмой или десятый вид — из астровых. А в сумраке амазонских дождевых лесов из тысячи видов едва десяток наберется.

Связь с миром животных надежная. Для привлечения насекомых цветки скучены в корзинки. В крупной корзинке бывает до тысячи цветков. Часто корзинки собраны в кисти, чтобы заметнее было. Окрашены кричаще: в желтый, красный, синий цвета. Нередко трехцветные

Преобладают травы. Деревья — только в тропиках: по островам или в горах. Напор человека встречают по-разному. Мелкие травы часто ведут себя агрессивно. От них трудно избавиться. Вот когда идет захват площадей! Крупные — где как. Особенно болезненно реагируют деревья. Некоторые уже исчезли с лица земли или стали кандидатами на вымирание и попали в Красную книгу.

Колокольчикоцветные не имеют успеха в XX веке. При всяких пертурбациях в растительном мире число их резко идет на убыль. В особенности в степях. Да и в горах тоже.

Легион полыней

Во время войны, когда на улицы Лондона стали падать бомбы, земля покрылась сыпью воронок. Три растения сразу же появились на стенках воронок: иван-чай, канадский мелколепестник и оксфордский крестовник. Иван-чай лондонцы тут же окрестили бомбовой травой. Белый пух его, как снег, несло по улицам Лондона в то тяжелое время.

Два других растения принадлежат к семейству астровых. Крестовник в свое время вывезли в Оксфордский ботанический сад с лавовых склонов вулканов Сицилии. Из сада семена унесло ветром. Самым удобным местом для новых поселений оказались бомбовые воронки. Канадский мелколепестник перекочевал из Америки в Европу в XVI веке. Лондонцы с ним познакомились впервые в 1666 году после Большого лондонского пожара. Теперь он нахлынул в город вторично.

В нашей лесостепи, которую опалила война, воронок тоже осталось предостаточно. И окопов и других незатянувшихся ран земных. От стен Волгограда до Киева окопы и воронки захватили полыни. Первой пришла веничная полынь, обычный сорнячок-однолетник с густой метелкой цветочных корзинок. Ее темные, грязно-зеленые заросли хорошо выделялись среди других растений, и по ним в те годы можно было без ошибки определить, где находятся окопы.

Веничная полынь — житель временный. Поживет и исчезнет. На ее место в южных районах приходят другие полыни. Оседлые. И среди них — серая полынь, невысокий дернистый кустик с желтыми корзиночками и узкими нитевидными листочками. Весь шерстистый от опушения.

В середине XVIII века по речке Иловле был построен оборонительный вал — Вал Анны Иоанновны. Постепенно он зарос серой полынью, которая сохраняется и по сию пору. Неожиданный для ботаников грандиозный эксперимент.

Во время Отечественной войны наделали много противотанковых рвов. Потом стенки их рушились, по откосам съезжали сверху вниз дернины степных растений. В первую очередь — главный строитель степной целины маленький злак типчак с нитевидными листочками. И вскоре погибал от транспортных неудобств. Погибали и многие другие. Серая полынь тоже съезжала и от этого нисколько не страдала. Закреплялась на новом месте. Потом сползала еще ниже. Снова закреплялась.

Полыни где только не встречаются. Но настоящее царство их — в полупустынях. У нас — от берегов Сиваша до озера Зайсан. Местность напоминает шахматную доску: куртины растений разбросаны вперемежку с клочками голой почвы. В густом травостое оседлые полыни расти не любят. Из 200 видов этого рода 180 в нашей стране.

Полыни захватывают полупустыни, пользуясь двумя преимуществами. Могут какое-то время обходиться почти без влаги. Во время засухи сбрасывают листья. Пребывают тогда в состоянии покоя. Лишь к осени созревают у них семянки. Они липкие. Во влажную погоду прилипают к бегущим зверькам и путешествуют с ними. Падают на голую почву. Прорастают. Но лучше, если почва взрыхлена, как на огороде. Лучшие огородники в полупустыне — суслики. На холмиках земли, которые они выбрасывают, полыни и поселяются. Но не сразу. Помешать этому могут совсем не степные растения.

В дождливом 1952 году распахали целинную полупустыню в Волгоградской области возле поселка Обильное. На этом месте создавали широкую полосу леса. Вскоре вспашка покрылась густой колонией белой мари — лебеды.

Случай исключительный. Откуда сорняк лебеда на целине? Занес скот с обрабатываемых полей? Но поля слишком далеко. И семена оттуда в таком обилии попасть не могли. Домашний скот курсирует гораздо ближе к поселкам, а дикие антилопы-сайгаки редко посещают культурные поля.

Суслики — вот кто обеспечил появление лебеды. На холмиках сусликов первой поселяется лебеда. Потом ее сменяет полынь. Но поскольку в целинной степи и в полупустыне всегда есть холмики разного возраста, то марь-лебеда перекочевывает с одного на другой, а за нею по пятам движутся полыни. И в полынной полупустыне лебеда всегда под контролем.

Для контроля у некоторых полыней есть очень сильные средства. Горькая полынь выделяет абсинтин — вещество, которое тормозит прорастание семян других видов. Даже шалфей, который сам обладает подобным оружием, не выдерживает соседства горькой полыни. Страдают гвоздики и георгины, лен и вербейник и обычный горох.

Горькие вещества спасают полынь от домашнего скота. Правда не всегда, а только в ту пору, когда еще не созрели и не осыпались полынные семена. Как только осыпались, горечь исчезает и полынь превращается в отличный корм. Хорошие чабаны в Средней Азии знают, что, откормив овец на самых лучших, самых тучных пастбищах в горах, нужно в конце сезона по дороге домой прогнать отары через скупые и редкие заросли полыней.

Пусть там овцы попасутся дней десять. Этого хватит, чтобы животные получили полынную зарядку. Она сделает их здоровыми и крепкими на всю последующую зиму.

Дармина

Полыни и для людей — гарантия здоровья. Не все, конечно. Одна дармина. Единственное место в мире, где растет дармина, — Казахстан. Но он велик, а дармины — крошечный островок. И тот чуть было не исчез.

В 1830 году из дармины был получен сантонин — средство от глистов. Через восемь лет в Германии наладили его производство. Казахская дармина давала прибыль больше миллиона рублей в год. Оренбургский купец Савинков перехватил инициативу в 1883 году. Стал сам делать сантонин. Уцелела ли дармина с тех времен?

Этот вопрос занимал молодого воспитанника Томского университета П. Массагетова. Но кто доверит серьезную экспедицию новичку? Да еще в трудный 1921 год. И он решает действовать самостоятельно.

Добыл двуколку, гнедого. В дороге подарили палатку. Что еще ботанику надо? Впереди — три тысячи километров неизвестности. И любимый девиз: счастье — в движении. Цель — дармина.

К ней ученый до старости сохранил нежную привязанность. «Среди сонма полыней дармина — как породистый конь среди разномастных сивок. Стебелек имеет форму кипариса. Все веточки усеяны мелкими, как бусинки, цветочными бутонами четко вылепленной яйцевидной формы с черепитчато-выпуклой поверхностью. Ничего лишнего. Никаких обычных для полыней волосков — опушения нет. Изящество и красота дармины идеальны, форма и цвет лаконичны и просты» (П. Массагетов).

И вот ботаник — в центре зарослей. Они кажутся безграничными. Но Массагетов знает: их не больше чем 400 тысяч десятин. Хребет Каратау их граница. На север — километров сорок. Узкая полоска на запад к Сырдарье. С запада преграда — пески Кызылкум. Вот и все. А дармину уже рубят на топливо вместо дров. И никто не знает, как ее сохранять, как восстанавливать.

На одной из встреч ботаника спросили: правда ли, что В. Ленин издал декрет, запрещающий рубить дармину? Сказать «нет»? Значит, разрешить рубить дармину. И Массагетов твердо сказал: да! Он-то знал, что вырубленная полынь не восстанавливается. Если выгорит, на ее месте вырастает ядовитый кустарник итсигек. Правда, дармина имеет еще и семена. Они липкие, и животные переносят их на новые места. Но, видимо, этот механизм у дармины работает с перебоями.

В дальнейшем ученому пришлось много повозиться, чтобы помочь полыни возродиться там, где она исчезла. И сохранить там, где она уцелела.

Запах полыни, столь приятный для людей, многим насекомым не по вкусу. В особенности плодожорке. Гусеницы этой бабочки буравят плоды, начиняют их экскрементами. До сих пор не знают, как избавиться. Чего только не применяли, даже ДДТ. А можно обойтись без химии. Нужна только полынь. Опрыснуть настоем свежей травы или сена. Плодожоркина бабочка на такую яблоню не сядет.

Правда, полыни бывают разные. Американцы, заселяя Новый Свет, на первых порах удивлялись: овцы не едят полынь! Вообще-то американские полыни съедобные. Местные тетерева поедают их с удовольствием. Из зарослей не выгонишь. Овцы бракуют. А ведь на родине, в Старом Свете, ели. Да еще как. И нагуливали жир. Выяснилось: не привыкли к американским видам, не приспособились. На Аляске с удовольствием едят полынь холодную. Зимою от сена отказываются, полынь подавай! Фермеры это хорошо знают. Чем же лучше своих сородичей холодная полынь? Особенно ничем. Просто она растет и в Старом Свете, и овцам знакома.

У нас в Забайкалье полынь холодная тоже в цене. Уходит под снег, не успев как следует пожелтеть. Еще зеленой. Недаром зимой питательна. Весной просыпается раньше других. Отрастает быстро, окрашивая забайкальскую степь в сизоватый холодный цвет начищенной стали. Очень любят полынь сурки-тарбаганы. Своим жиром обязаны ей.

Итак, польза от полыней немалая. Даже от сорных. Молниеносным захватом пустующих земель часто спасают почву от смыва и выдувания и обогащают огромной массой органики. Таким же свойством обладают и многие другие астровые.

В прошлом веке татарник, попав в Аргентину из Старого Света, вытеснил из пампы, тропической степи, местные злаки. До сих пор с ним воюют. Американская ромашка, прибыв в Старый Свет, за несколько десятилетий разошлась по всей Евразии.

Все это примеры известные. А вот новый. Волосистая ястребинка, похожая на чрезмерно вытянувшийся одуванчик с выцветшими корзинками, перебралась в Новую Зеландию и стала выживать с пастбищ кормовые травы (сама-то для скота малосъедобная!).

Фермеры готовы были сжить ее со света, как вдруг выясняется одна очень существенная деталь. Французский биолог П. Дюкенуа и два его коллеги открыли в ястребинке сильный антибиотик, который можно применять против бруцеллеза. А ведь бруцеллез не дает нам пить сырое молоко. Есть и еще одна важная деталь в жизни ястребинки. Она разрастается по лесным пожарищам на бедных песчаных почвах, спасая их от смыва. Использует для расселения и семена и надземные усы (как у земляники!). На ястребинковые плантации налетают тетерева и глухари. Толкутся там постоянно, клюют желтые корзинки, бутоны и просто листья. Исчезает ястребинка, и меньше становится дичи.

Ай да одуванчик!

Стоит ли знакомить с одуванчиком? Малые дети и те знают. Розетка листьев. Из центра ее торчат цветоносы. На них сияют корзинки желтых цветков. Потом полетят семянки на парашютиках.

К человеку одуванчик, приспособился так же хорошо, как и к насекомым, птицам и разной другой живности. Благодаря розетке затоптать его трудно. Ходим, топчемся, все другие травы не выдерживают. Мало-помалу исчезают. Одуванчики остаются. Их желтые пуговки словно сигнал светофора: внимание, больше топтать нельзя. И так уж вся почва утоптана. Если люди не обращают внимания на одуванчики и продолжают трамбовать твердь земную, тогда исчезают и эти вестники весны. Остается голая земля, на ней больше не растет ничего.

Насекомых возле одуванчиков вьется множество. Не в последних рядах — пчелы. Одуванчиковый мед — вещь отличная. Нектара в цветках изобилие. 125 тысяч корзинок — килограмм меда. А мог бы прожить вестник весны и без всякого нектара. И даже без ярких цветков. Привлекать ему никого не нужно. Семянки созревают без оплодотворения. Не у всех видов, правда. У большинства. В том числе у нашего дворового спутника — одуванчика обыкновенного.

Конечно, когда семянки созреют и разлетятся белым пухом, цветоносы выглядят немного неряшливо. И озеленители мечтают заменить одуванчики простой газонной травой. Что выходит из такой замены — поведал нам московский зоолог профессор К. Благосклонов.

Когда создавали новые здания МГУ на Ленинских горах, их окружили зелеными кольцами живых изгородей из яблони и боярышника. Под кронами поселились одуванчики. Стало очень нарядно. А вскоре в посадках появились птицы коноплянки. Густые кроны давали убежище для гнезд. Одуванчики снабжали семенами. Без этих семян коноплянкам не прожить. Ни птенцам, ни взрослым. Зоологи подсчитали: вокруг МГУ щебечет уже сто пар коноплянок.

И тут озеленителям пришло в голову уничтожить одуванчики. Опрыскали гербицидами. Исчезли золотые корзинки. Вместе с ними исчезли и коноплянки. Остались без пропитания.

Не ладили с одуванчиками еще до войны и американские садоводы. Кто-то из них заметил, что золотые корзинки соблазняют пчел и они постоянно кружатся над ними. Отвлекаются от основной своей работы: опыления яблонь и груш. И товарных плодов созревает якобы на несколько штук меньше. Этого садоводы допустить не могли и обрушили на золотистые головки струи ядовитой жидкости. Но плодов от этого не прибавилось.

Биолог Д. Кремер усомнился: так ли уж велика вина одуванчиков? Надо ли их сживать с лица земли? Поставил точные опыты, вел их десять лет. Результат показал: вестники весны не конкуренты яблонь. Напротив, помощники! Они действуют на пользу плодовым деревьям и садоводам.

Свой вывод Кремер объяснил следующим образом. Пчелы хоть и вьются возле одуванчиков, но в своем выборе объективны и справедливы. Все зависит от погоды. Если с утра тепло и термометр резко поднимается вверх, все пчелы устремляются к яблоням и грушам. На одуванчики — никакого внимания, будто они и не существуют вовсе.

Если прохладно, переключаются на золотые корзинки. Пчелы бы полетели на яблони, но опыт учит: в такую холодину там не поживишься. Ни нектаром, ни пыльцой. Одуванчики же снабжают в это голодное время и тем и другим.

Третий вариант погоды: ни тепло, ни холодно. Средне. Пчелы поспевают и там и тут. С утра, пока прохладно, на одуванчиках. После полудня — на яблонях. Правда, в жару они тоже совершают визиты к одуванчикам, но золотые корзинки в два часа дня уже закрываются, и пчелы вынуждены поворачивать в сторону плодовых деревьев. В сильную жару корзинки закрываются еще раньше: иногда уже в десять утра.

Не будь одуванчиков, плохо пришлось бы пчелам во время похолоданий. Семья пчелиная слабеет. А слабая семья и яблони как следует не обработает. И яблок станет меньше.

Луговоды оценили одуванчики гораздо раньше. Они тоже сживали его со света. Было такое. Он исчезал на время, потом появлялся снова. Снова выживали. Снова приходил на луга.

Кому-то пришло в голову сделать химический анализ листьев. Оказалось, что это настоящий кладезь всякой полезной всячины для скота. Одного только натрия, столь нужного животным, больше, чем в самых ценных травах. Осознали наконец: изгоняя золотокорзиночника, ухудшали качество корма. Ученый мир пришел в такое восхищение, что даже сухой и строгий научный журнал Англии «Сайенс» («Наука») опубликовал статью под заглавием «Ай да одуванчик!».

Конечно, далеко не все представители столь известного рода так стойки к гонениям. Из ста видов есть и редкие, которых уцелело совсем немного. Между ними и тот славный кок-сагыз, который нашел в горах возле Алма-Аты советский ботаник Л. Родин. Млечный сок кок-сагыза мог обеспечить страну своим натуральным каучуком, и если бы не изобрели синтетический, то алма-атинскому кок-сагызу было бы уготовано блестящее будущее.

Крестовники

В конце XVIII века на старых стенах Оксфорда появилось новое растение, которое напоминало пупавку — желтую ромашку. Густые кустики несли по нескольку крупных желтых корзинок. В отличие от пупавок осенью с кустиков летел белый пух, семена с парашютиками. Особенно много кустиков появлялось на стенах в той части города, которая именовалась Иерихоном.

Новым растением заинтересовался ботаник Г. Ридли, тогда еще учившийся в Оксфорде. Он узнал, что крестовник грубый, как называли обитателя каменных стен, уже давно завезли в местный ботанический сад, откуда он ускользнул благодаря своим летучим семенам. На каждом кустике их созревает десятки тысяч штук. Завезли его из Южной Италии. Там он растет по склонам Везувия. Грубым назван, кажется, не за внешность, а за то, что обитает на поверхности застывшей лавы.

Крестовник появлялся не только на стенах. Его видели на оксфордских огородах и на газонах. Однажды он заполонил только что сооруженный стадион. Через несколько лет исчез. И только на стенах квартировал постоянно, рассылая во все стороны свои летучие семена. Видимо, каменная кладка стен в какой-то мере напоминает застывшую лаву Везувия.

В 1877 году ветер донес пушинки крестовника до линии железной дороги. Вот тут-то и началось. Грубого словно подменили. Вместо мирного отсиживания на стенах Иерихона он стал захватывать метр за метром железнодорожное полотно. Он не исчезал с него, как с огородов, а поселялся основательно. Бурно цвел и приносил плоды. Пушистые семянки его постоянно кружились в воздухе. Набивались в вагоны. Долго там не оседали, досаждая пассажирам. Когда поезд приходил на другую станцию, вылетали и садились на железнодорожную насыпь. Их прибивало дождем. Вырастали новые кусты.

За несколько лет оксфордский гость достиг Свиндона, потом Бристоля и Шеффилда. Где теперь его только нет! Соблюдая достоверность, нужно сказать, что пришелец с Везувия появлялся не только на Британских островах, но и в Португалии, Испании, Трансильвании. Правда, там долго не продержался. Влечение к английским железным дорогам оказалось не случайным. Под шпалы англичане сыпали шлак. Что может быть лучше шлака для растения, приспособившегося к лавовым почвам у себя на родине? Дороги континентальной Европы, видимо, были сделаны по-иному.

Во время второй мировой войны сын Везувия опять дал о себе знать. Его желтые корзинки украсили стенки бомбовых воронок в Лондоне. Обожженные, оплавленные стенки воронок создали грунт, похожий на лаву далекого вулкана.

За будущее нашего знакомого можно не беспокоиться. Он постоит за себя, и всякие нарушения в зеленом покрове земли будут для него только полезны. Чем больше шлака будет рассыпаться по земле, тем сильнее станут множиться его ряды.

Есть среди этого рода виды с совершенно иным поведением. Если забраться на Килиманджаро, где-то поближе к вершине, или на соседнюю махину Рувензори, то попадешь в заросли древовидных крестовников дендросенеций. Внешне они чуточку похожи на пальмы. Те же стройные стволы, покрытые остатками старых листьев. Та же розетка свежих листьев наверху. Только листья не веерные и перистые, как у пальм, а цельные, мясистые. Над розеткой листьев в отдельные годы возносится соцветие из бледных цветков. Стволы нередко ветвятся, чего у пальм, как правило, не бывает.

Почему крестовники в горах стали древовидными, сказать пока трудно. Ботаники еще не дознались. По крайней мере, как думает английский ученый А. Хаксли, крестовники очень удачно решили проблему борьбы с холодом. Не хуже, чем растения-подушки. Действительно, в тех экваториальных широтах, где растут древовидные крестовники, в горах днем очень жарко — до сорока градусов. Ночью ниже нуля. Ствол бы промерз, не будь старой ветоши листьев. Они висят многими слоями. Накладываются друг на друга. Получается отличная изоляция. Под ветошью поддерживается плюсовая температура в плюс три, когда снаружи минус пять!

Живые листья опушены. Но не сверху, как обычно, а снизу. Ботаники долго не могли понять: почему именно снизу? Почему не со всех сторон? Выяснили наконец. Когда листья сложены над молодой верхушечной почкой, они образуют нечто вроде шапки. Шапка защищает от холода. Еще лучше защищает меховая шапка. Складываясь над почкой изнанкой вверх, листья образуют подобие меховой шапки. Роль меха играют волоски опушения.

Если крестовникам африканских гор и удается справиться с морозом, то рост их в высоту очень слабый. Долго растут. Медленно. И хотя достигают десятиметровой высоты, на это уходит много десятков, а то сотни лет. Скандинавский ботаник О. Хедберг в 1967 году побывал на Килиманджаро и попытался определить возраст тамошнего крестовника килиманджарского. Сделал это довольно оригинальным способом. Сфотографировал участок склона, на котором росло несколько двухметровых деревьев. Потом сравнил снимок с фотографией, выполненной там же 19 лет назад. За истекший срок высота увеличивалась примерно на два с половиной сантиметра в год. Значит, двухметровый ствол вырос лет за сто. Не очень быстро.

Здесь же Хедберг заметил множество кострищ. Туристы. Холодная высь Килиманджаро им уже не преграда. Приходят, ночуют, жгут костры. Единственное топливо — крестовник, ради которого поднимались в поднебесье. Топливо отличное. Очень сухое в любую погоду. Обдирают как липку стволы, лишая их единственной защиты от холода. Недаром на Килиманджаро растение стало уже редким. А ведь, кроме этой горы, килиманджарского крестовника больше нет нигде. Он эндемик. Растет только здесь.

Свой эндемик и у горы Кении — крестовник кенийский. И у Рувензори есть свой эндемик, и у горы Элгон, и у соседних вулканов.

Чтобы добраться до каждого из них, нужно основательно потрудиться. Преодолеть сначала горный дождевой лес, затем заросли бамбуков, пройти через чащи древовидных вересков. И уже совсем близко от вечных снегов, там, где кончается всякий лес, внезапно появляются знакомые силуэты. Они могут рассеяться по горам или собраться вместе в не очень густой лесок. В кратере горы Элгон такой лес простирается на несколько километров.

Как так случилось, что на каждой большой горе оказался островок крестовниковых лесов, а между ними никакой связи? Ответить трудно. Английский географ Л. Браун думает, что 10 тысяч лет назад, когда кончался последний ледниковый период, ледник на горе Рувензори спускался до высоты в две с половиной тысячи метров. Крестовники тогда опускались ниже, чем сейчас, и образовывали единый пояс. Он связывал все горы воедино. Потом ледник подтаял. Уполз вверх. Поднялись и наши знакомые. За ними и другие растительные пояса.

Связь между крестовниками оборвалась. Каждый, подпертый снизу поясами лесов, стал развиваться по-своему. Каждый на своей горе.

За ледником все они следят чутко. Только на 14 метров не доходят до ледяной кромки. Могут подниматься до высоты в 5 тысяч метров. Если же спускаются ниже, то не из-за неприятного соседа-холодильника, а по причине нехватки влаги. Недаром лучше разрастаются по берегам горных потоков.

Если же перебраться в другую часть света, в Южную Америку, и подняться в такие же заоблачные высоты где-нибудь в Боливии, то встретится нечто подобное крестовникам: серые монахи — эспелеции. Те же закутанные в старую ветошь фигуры. То в рост человека, то повыше, метров до пяти или десяти. Та же розетка листьев на верхушке. У некоторых листья так опушены, что кажутся белыми. И так же редко стоят среди травянистого горного луга. Иногда ствола не бывает. Тогда розетка лежит прямо на земле. У одного вида ствол ветвится.

Эспелеции — дети парамоса. Это местность без времен года. Ледяные ветры с дождем и снежной крупой то и дело сменяются солнечной жарой. Раньше серые монахи вырастали высокими. Теперь, когда человек похозяйничал на парамосах, высоких уже почти не найти. Все больше мелочь. Не успевают вырасти.

В венесуэльских Андах столетние монахи едва превышают метр в высоту. Розетка листьев на макушке выуживает из воздуха влагу туманов, собирает росу. Отправляет мелкими струйками вниз по стволу. Так серые монахи сами себя поливают. Плотный цилиндр из увядших листьев окутывает каждый ствол. Это отличная изоляция от холода, от жары, да мало ли еще от чего.

Ученые-биологи из университета штата Пенсильвания попробовали убрать чехол (может, он не нужен?). Обкорнали 50 деревьев. Сбрили старую ветошь начисто. До самого ствола. И что же? Больше половины монахов засохло. Операцию производили в марте (в Андах самый сухой сезон!). Оголенные стволы транжирили влагу выше своих возможностей и погибли. Небритые деревца продолжали жить.

Если проникнуть к вершинам новозеландских гор, то и там тоже можно найти деревца из семейства астровых. Они из рода олеария, «древесные маргаритки». Вечнозеленые. Крепкие. Приземистые, как кустарники. В тех местах постоянно льют дожди, свищут штормовые ветры. Олеариям ветер не особенно страшен. Они сгрудились тесными рощами, сквозь которые не проникнуть ни ветру, ни человеку.

Новозеландский ботаник Л. Кокейн все же попытался преодолеть олеариевые бастионы, но в изнеможении остановился, переводя дух и вытирая пот со лба: попал в ловушку. Позади сомкнулась вечнозеленая стена. Неожиданно ученого осенило. А что, если идти поверху, по кронам? Взобрался на крепкое деревце олеарии, переступил на соседнее и зашагал легко и свободно. С тех пор всем советовал поступать так же.

Есть уникумы среди астровых и в Гималаях. Горькуша хлопчатниковая. Вся закутана в белый мех из тонких волосков и похожа на цилиндр из хлопка, поставленный на попа. Несколько лет горькуша наращивает розетку волосистых листьев. Наконец первый и последний раз в жизни на вершине раскрываются пурпурные цветки. Они сидят пучками и похожи на кисточки для бритья. Каждый утопает в белоснежном одеянии. И лишь небольшое отверстие оставлено для входа насекомых.

Конечно, все это укутывание против свирепых ветров. Горькуша занимает самые ветробойные скалы, каменистые уступы хребтов по соседству с ледниками. Журнал лондонского Королевского общества, сообщивший в 1962 году о гималайском уникуме, отрекомендовал его как «одно из самых удивительных растений мира».

Для многих наших горькуш (а их 80 видов) тоже характерен белый бархат волосков на листьях и пушок на цветках. Но не такой богатый. Ведь живут они не на гималайских кручах. Гималайские же иногда взбираются на головокружительную высоту (5800 метров над уровнем моря!).

На Гавайях тоже есть свое чудище из астровых — серебряный меч. Особенно большие заросли серебряных мечей были на острове Маун. Они усеивали склоны кратера горы Халеакала так густо, что почвы не было видно. И сам кратер на высоте в три с половиной тысячи метров и его склоны казались посеребренными.

Каждый меч возносится прямым столбом в полтора человеческих роста. Во все стороны щетинится остриями листьев. На них — густой покров волосков: защита от избытка солнечной щедрости и способ удержать дефицитную влагу. Венчает стебель гигантское соцветие из множества мелких цветков, похожих на маргаритки. В середине — желтых, снаружи — красных.

Каждый год добавляется по нескольку листьев. Цветет серебряный меч только раз. Умирает, дав семена. На смену засохшему встает молодняк. Он утверждается на вулканическом пепле Гавайев так же отлично, как оксфордский крестовник на лаве Везувия. Вначале вырастают маленькие серебряные шары. Они становятся все больше, пока не достигнут полуметра. Затем появляется стебель.

Серебряные шары стали модными на рубеже нашего века. На Гавайи хлынул поток туристов. Забирались в кратер вулкана. Срывали с корня серебряные шары. Кидали вниз под гору. Шары мчались, подскакивая и сверкая на солнце, как невиданные снежки. То-то была потеха. Растений не жалели. Их вон сколько — целые склоны. Уезжая домой, не забывали захватить несколько штук про запас, чтобы посадить в саду.

Двадцать семь лет гудели горы от туристского веселья. Постепенно серебряный блеск вулканов померк. Мало что сохранилось. На оставшиеся экземпляры напали гусеницы. А молодняк теперь появлялся все реже. Природоохранители прибегли к последнему средству. Огородили заборами уцелевшие шары. Надеются, что еще будет урожай плодов и еще появится молодняк. В гавайском национальном парке пришлось огородить и другой вид серебряного меча — сандвичевый. Остальные три вида — не такие броские. И расположены подальше. И место там болотистое. Постоянно то дождь, то туман. Туристов соответственно меньше. Хотя наиболее заядлые стали добираться и туда. Чем труднее, тем интереснее. Для туристов, конечно. Не для растений.

Эдельвейсы без легенд

«Как рассказать, что за цветы эдельвейсы? Это трудно. В общем, они похожи на маленькие звезды, закутанные по горло в белый мех, чтобы не замерзнуть от прикосновения льдов».

Лучше К. Паустовского не скажешь. Льды и в действительности постоянные соседи эдельвейсов, потому что встречаются несравненные растения почти у снеговой линии, в альпийском поясе гор. Пиренеи, Альпы, Карпаты и суровый Тянь-Шань. Другие хребты до самой Японии — вот ближайшие адреса эдельвейсов.

Отважные альпинисты в Швейцарии и в Австрии приносили своим возлюбленным букетики с горных вершин. Те ахали от восхищения и были страшно рады подарку. И горды: ведь он добыт иной раз с риском для жизни. Сорван с карниза скалы, нависшей над бездной.

У нас в Сибири можно добыть и преподнести даме сердца тот же сувенир совершенно безопасным способом: просто пойти в степь в верховьях Енисея и сорвать.

Альпийский вид оказался на равнине благодаря стараниям былых ледников. Во время великого оледенения альпийцы съехали с гор вниз. Потом, когда потеплело и ледники отступили, они вернулись в высокогорья. Часть осталась в степи. В тех местах, где их новый дом походил на старый. Где почва так же камениста, как в горах, и где никто не может вытеснить слабых к сопротивлению альпийцев.

Слава эдельвейса впервые прогремела в Альпах. Здесь же начался и закат бархатистой травки. Лихих парней, рисковавших жизнью ради подруг, в Европе оказалось больше, чем эдельвейсов. Уже к началу нашего века легендарное растение исчезло почти полностью. В Швейцарии в 1907 году пришлось ввести закон: штраф за сорванный цветок альпийского эдельвейса. У нас в Карпатах он тоже редок и включен в Красную книгу. В австрийских Альпах в горах стоят сторожевые посты с радиопередатчиками. Стоит туристу сорвать растение, как об этом становится известно внизу, в долине. И браконьера поджидают в полиции.

Чешский ботаник В. Вазак, побывавший в горах Монголии, утверждает, что там эдельвейс нередко использовали вместо щепок, чтобы развести огонь на альпийских высотах. Другого топлива нет. Он там и называется уул-убс, что значит трут-трава. Листочки из-под соцветия, закутанные в белый войлок волосков, не горят ярким пламенем, а тлеют, подобно труту.

Итак, в XX веке эдельвейсу приходится туго. Уцелеет ли? Сказать трудно. Имеется множество легенд о нем. А вот о жизни растения пока мало что известно. Кто опыляет? Как разносятся семена? Каковы отношения с соседями?

В 1919 году английский ботаник Д. Смолл попытался проследить, как далеко могут улететь семянки эдельвейса. Однако выполнил это он чисто теоретически. Сравнил семянки с песчинками. Узнал, что в иные дни песок из Сахары заносит в Гамбург. Решил: раз летят тяжелые песчинки, то почему не могут семянки эдельвейса? Он даже рассчитал скорость, с какой семянки могут подниматься в воздух. Вышло, что нужен разгон в четыре с половиной метра в секунду.

Другие астровые

Остров Святой Елены известен всем как место ссылки Наполеона. Ботаники его знают как печальный памятник истребления растительности (сколько таких памятников на земле!).

За 400 лет европейцам, поселившимся на острове, удалось в содружестве с козами основательно потеснить местные деревья и травы. Некоторые исчезли вообще. Другие — на грани гибели. Среди тех, что на грани, несколько деревьев из семейства астровых.

Все они невысоки, метров пять-семь, вроде нашей черемухи. Крону имеют раскидистую. Листья глянцевые, толстые и сочные, как у капусты. Островитяне именуют их капустными деревьями.

Самое видное — черное капустное дерево. Крона — зонтик. Черные, блестящие ветви. Цветки как у маргариток, размером с трехкопеечную монету. Белые или зеленоватые. В пору цветения дерево как парящая в воздухе клумба. Рядом множество молодняка.

У другого капустного дерева, белоствольного петробиума, молодняка почти нет. Раньше это был самый распространенный на острове вид. Теперь ряды его оскудели.

Э. Меннинджеру удалось разыскать в старых книгах сведения о древесных маргаритках, уже исчезнувших с лица Земли. В 1888 году в последний раз видели экземпляр псайдии круглолистной — крупного дерева с лопатчатыми листьями и густыми кистями цветков. Исчезла, и, видимо, навсегда, астра Бурчелла. Давно не могут найти женское капустное дерево.

Древесные маргаритки растут и на других океанских островах. Есть они на крошечных островках Хуан-Фернандес, к западу от Чили. На Канарских островах, на Гавайях, на Галапагосах.

Особенно беспокоит судьба гаастии подушковидной в Новой Зеландии. Светло-желтые ее подушки покрывают кое-где каменные россыпи на альпийских высотах. Здесь, в царстве камня, льда и ветра, гаастия растет так же медленно, как у нас в горах подушки сиббальдии. Размер самых крупных достигает нескольких квадратных метров. Высота — более полуметра. Сколько лет потрачено, чтобы достигнуть таких размеров? Неизвестно. Похоже, что со времен австрийского ботаника А. Кернера, с начала века, сведений не прибавилось.

Пока известно лишь то, что первые колонисты в Новой Зеландии, наблюдая издали скопище желтоватых подушек, принимали их за сбежавших овец. Колонисты отправлялись в горы в надежде вернуть беглецов. Когда же достигали места стоянки, то, к великой досаде, убеждались, что перед ними не овцы, а странные создания, похожие на валуны, покрытые сплошь цветочными корзинками. Так ли было на самом деле, никто сказать не может. А. Кернер, видимо, этому верил. Мы сомневаемся. Во всяком случае, интерес к гаастиям не увял. Фотографии в печати — все чаще. Туристов — все больше. А гаастии такие ранимые, как и все высокогорные существа.

Амброзия

В Америке амброзию боятся больше, чем у нас тополиный пух. Ее пыльца, как говорят, в пору цветения носится тучами над континентом и вызывает аллергию.

Думаю, что это сильно преувеличено, так же как вредность тополей городскими озеленителями. Насчет амброзии могу сослаться на знатока американских сорняков профессора Оклахомского университета Д. Коканновера. Он дал амброзии такую лестную характеристику, что нельзя обойти вниманием эту сорную траву.

Когда профессор еще был школьником и его звали не Джозефом, а Джо, он встретил на одной ферме женщину, которая занималась не совсем обычным делом. Она таскала сорняки к себе в огород и складывала возле гряд. Там уже скопились большие кучи.

— Скажите, — спросил ее Джо, — разве у вас не принято сорняки выпалывать и выбрасывать?

— Конечно, — улыбнулась она. — Все так делают. Но мне кажется, что правильнее поступать наоборот. С их помощью я делаю свою землю на грядках теплой. И все растет быстрее и раньше.

Тут будущий профессор вспомнил о том, как несколько лет назад он ходил на охоту с индейцем.

— Если хочешь взглянуть на оленя зимой, ищи участок с сорняками, — советовал индеец. — Там всегда теплее даже в самую холодную погоду, и олени знают это.

Самые вездесущие сорняки в Америке — амброзия обыкновенная и амброзия гигантская. Они местные, американские. Растут в светлых лесах, по краям полей и разным солнечным местам. Гигантская амброзия достигает на богатой почве двух с лишним метров высоты. Немного похожа на полынь и узнается по обилию пыльцы.

Обыкновенная амброзия дает урожай на любой, самой истощенной почве. Она очень витаминна, и скот с удовольствием щиплет ее листья. Но главная роль амброзии не в этом. Она снабжает птиц кормом в течение всей зимы, когда все другие корма исчерпаны. В особенности любят семена амброзии перепелки. Жаркую часть дня эти птички проводят в лесу, все остальное время — на амброзии.

Наблюдая за птицами, Коканновер заметил, что перепелки хоть и толклись постоянно возле кустов амброзий, но интересовались не только семенами. Они ловили там, вытаскивая из почвы, каких-то животных. Понял профессор, что амброзия не только сама снабжает пищей. Она как бы оживляет прерию. Под нею больше мелких существ и легче их добывать, потому что там, где растет этот сорнячок, нет крепкой дернины, справиться с которой птицам не всегда под силу.

Колокольчики

С легкой руки А. Толстого мир узнал, что колокольчики— «цветики степные», что растут они «средь некошеной травы», там, где человек очень сильно не вмешивается в жизнь природы, не пасет скот и не косит, что цветут они «в день веселый мая» и что цветки их колышутся на тонких стебельках, «головой качая». Удивительно, каким наблюдательным оказался поэт, в двух четверостишиях отразив столько сведений из жизни колокольчиков. Если бы все последующие посетители колокольчиковых полей были так внимательны к этим давним нашим знакомым!

Увы, после А. Толстого колокольчиками если и занимались, то однобоко. Одни искали в них средство от болезней. Другие пытались заглянуть в далекое прошлое, намного раньше всевластия великих ледников. А современная жизнь цветиков степных осталась почти неизученной. Со времен поэта все меньше становилось степей, где росли цветики. Копытами их топтали все чаще.

Правда, растут колокольчики не только в степях. Настоящее раздолье высоко в горах. Но копыта и зубы настигают их и там. Овцы лучше других четвероногих освоили альпийские луга. Нашли в цветиках отличный источник белка и жира. С тех пор жизненные пути колокольчиков и овец пошли по разным кривым. Чем больше нарождалось овец, тем меньше оставалось цветиков.

Ботаники из Еревана недавно попытались подсчитать, к чему приводит конфликт между теми и другими. Забрались на гору Арагац. Нашли луг, где уже 11 лет не пасли овец. Сравнили с тем, где пасут. Молодых колокольчиков до десяти лет насчитали на лугу две тысячи. На пастбище — меньше сотни. Стареет при пастьбе население цветиков. Молодые не нарождаются. Что будет дальше? Овцы съедают цветки. Откуда возьмутся семена?

Правда, к чести колокольчика трехзубчатого, который царит на горе Арагац, нужно сказать, что он сопротивляется натиску четвероногих с завидной стойкостью. В этом ему помогает одна черта, которой нет у многих других альпийских трав. Он очень любит влагу. В сухой год не цветет. Если подряд несколько сухих лет, цветков нет. Но зато потом, когда прольются дожди, наступает колокольчиковый год. Тут-то и раскрываются миллионы голубых цветков. И тогда альпийские луга полностью оправдывают свое звучное имя.

А если весна ранняя и снег сошел быстрее, чем обычно, колокольчик цветет дважды. Первый раз — летом. Второй — осенью. Осенью цветет, так сказать, авансом, в счет будущего года. Цветочные почки закладываются с осени. Если осень теплая, они трогаются в рост преждевременно. Поэтому цветки бывают помельче и семян не дают.

Конечно, не у всех колокольчиков такая уйма особей, как у трехзубчатого. На Памире есть колокольчик седоватый — редкое создание. Лугов не образует. Обитает на скалах над пропастями. Украшает их своими фиолетовыми цветками. Ростом мал, сантиметров до двадцати. Листочки похожи на березовые. Цветочки наверху штук по пять, по десять. И весь покрыт жестким, густым пушком. Поэтому и назван седоватым.

В конце прошлого века им заинтересовался академик С. Коржинский. Нельзя сказать, что он первым его увидел на Памире. Видели и другие, да проходили мимо. Коржинский задержался возле куста, который навис над ущельем, где бесновался бурный Пяндж. Колокольчик рос почти на отвесной скале. Корни его чудом закрепились в щели. В ней скопилась пригоршня мелкозема. Другого экземпляра поблизости не находилось.

Академик знал, что колокольчики — растения перекрестноопыляемые, и искал поблизости другой экземпляр, с которого насекомые могли бы принести нужный груз пыльцы. Однако нигде больше фиолетовых цветков не было видно. И насекомые не гудели, хотя цветение шло своим чередом. И тут Коржинский заметил, что некоторые из цветков засохли бесполезно. Их завязи не дали плодов. Остались неопыленными. Правда, если бы насекомые и опылили эти цветки, то семена неминуемо погибли бы. Высыпались бы из коробочек, упали на полированный отвес скалы и скатились в пропасть. Шумный Пяндж поглотил бы их немедленно.

Мыслимо ли: растение без возможности продолжения рода? Конечно, нет. Академик балансирует над пропастью и продолжает наблюдения. Куст колокольчика будто бы самый заурядный, если бы не одно обстоятельство. Помимо обычных крепких цветоносных стеблей, у седоватого есть еще непохожие на них, слабые, болезненно-тощие побеги. Они устремляются вверх так же, как и обычные, но тут же, словно не в силах держать себя, бессильно поникают к земле. На них расцветают цветки, но какие? Пародия на цветки! Почти без венчика, еле заметные, мелкие, как и следует ожидать от цветков, растущих на таких слабых побегах.

Насекомые не летят к этим цветкам, да и не нужно. Опыляются сами. Семена вызревают нормальные. А что самое главное: не пропадут без пользы. Не скатятся по скале в реку. Не утонут. Не погибнут. Болезненного вида побеги хоть вверх гордо не торчат, зато развалятся в сторону и отодвинут семена сантиметров на десять от материнского растения. А там встретится расщелина в камне, где скопилась горсть мелкозема. И судьба рода не окончится печально. Вырастут новые кусты.

Но так ли уж нужны колокольчики в XX веке? Академик В. Гулисашвили подсчитал, что на вершинах Кавказа ковры из колокольчиков в десять раз быстрее впитывают и пропускают в глубь земли воду, чем задернелые пастбища-белоусники на их месте. Это значит: десятикратная гарантия сохранности почвы от размывания. И в десять раз более равномерный режим горных рек. О том, как украшают колокольчики ландшафт, можно не говорить. И так ясно.

Особенно крупных растений среди колокольчиков нет. Азиатский гигант — островския и та едва достигает роста человека. Но в близком семействе лобелиевых есть и повыше. У нас лобелии — низкие травки с мелкими голубыми цветочками. Зато в Африке, на севере Эфиопии, лобелии выглядят уже деревьями с толстым четырехметровым стволом и двухметровым соцветием.

У взрослых лобелий ствол голый. Он выделяется своим сетчатым узором. Это следы от опавших листьев. Живые листья — выше. Они цельные и собраны густой и пышной кроной, как у травяных деревьев. Соцветие как столб, обернутый в козлиную шкуру. Только цвет голубой от массы цветков.

Лобелии — жители заоблачных высот, где уже нет леса, где нет доброй почвы, а только камни и где обитают уже знакомые нам древовидные крестовники. В молодости, когда лобелия еще напоминает собою невысокую кочку, животные ее основательно объедают. Но, достигнув высоты двух с половиной метров, она уже становится недосягаемой, и тогда рост ускоряется. Цветков хоть и множество, но они направлены несколько вниз и неудобны для насекомых. Хорошо ли, плохо ли опыляются лобелии, доподлинно неизвестно. Достигнув семи-восьми лет, лобелии погибают, единственный раз в жизни выбросив соцветие.